Текст книги "Арийский реализм. Изобразительное искусство в Третьем рейхе"

Глава 4. Оппортунист с министерским портфелем

В рамках данной книги необходимо уделить повышенное внимание фигуре Йозефа Геббельса. Сделать это надо не только потому, что он был центральной фигурой в национал-социалистической политике в сфере культуры, но и потому, что его дневниковые записи позволяют судить о художественных интересах Гитлера, его планах и решениях в сфере искусства.

Пауль Йозеф Геббельс (1897–1945), являвшийся Имперским министром народного просвещения и пропаганды, подобно фюреру, был сформирован как политическая фигура незначительными (на первый взгляд) обстоятельствами. Однако, в отличие от Гитлера, Геббельс в доме родителей, которые были католиками из Рейн-Пфальца, всегда мог найти поддержку и опору. На его дальнейшую карьеру решающее значение оказали два фактора. С одной стороны, сочетаемые с ораторскими талантами недюжинные интеллектуальные способности, с другой стороны – искалеченная стопа ноги, которая придавала походке Геббельса некую «косолапость». Желая компенсировать данный физический недостаток, от которого Геббельс страдал всю жизнь (и благодаря которому он получил прозвище Хинкепут, Хромоножка), Геббельс сделал ставку не на свои физические данные, а на развитие интеллекта. Он без проблем закончил учебу в школе и получил аттестат зрелости. Продолжая свое обучение, Геббельс отверг католические устои своих родителей, равно как и моральные установки буржуазного общества.

В ранней молодости Геббельс был неутомим в поисках новой веры, а потому нет ничего удивительного, что одно время он являлся приверженцем социалистических и национал-большевистских теорий. Кроме этого после окончания университета он решил выбрать карьеру писателя. Однако все рукописи, посланные в начале 20-х годов в журналы и издательства, так и не были опубликованы. Геббельс чувствовал себя неудачником. Шанс на успех ему дала находившаяся в 1924 году на нелегальном положении Национал-социалистическая партия. В 1924 году Геббельс становится сотрудником околонацистской газеты «Народная свобода», в которой он делает первые шаги в журналистике и в политике. Далее последовала почти молниеносная партийная карьера: в 1925 году он становится гаугешефтсфюрером Рура, в 1926 году – гауляйтером Берлина, в 1928 году – депутатом рейхстага. В 1929 году он назначен на пост Имперского руководителя пропаганды в структуре НСДАП. И, наконец, в 1933 году, после прихода национал-социалистов к власти, он получает пост Имперского министра народного просвещения и пропаганды.

Как Геббельс относился к фюреру? Насколько Гитлер предоставил ему свободу действий в деле культурного строительства, которое было введено в функционал министерства пропаганды?

За потоками восхищенных слов, которые Геббельс записал в своем дневнике, сложно узнать об истинном отношении министра пропаганды к Гитлеру. Многие исследователи, опирающиеся на цитаты из дневников, склонны считать, что Геббельс боготворил фюрера, обожал его как только могут обожать сильных личностей дети. В качестве обоснования данного вывода нередко приводятся следующие отрывки: «14 июня 1926 года. Эльберфельд. Я не могу нарадоваться на Гитлера. Я почитаю его и люблю». «6 июля 1926 года. Веймар! Говорит Гитлер. О политике, об идее, об организации. Глубоко и таинственно. Звучит почти как Евангелие. Дрожа, я миную пропасти этой жизни. Я благодарю судьбу за то, что нам был явлен этот человек».

Однако при более детальном изучении дневника бросается в глаза, что подобные сентенции встречаются едва ли не на каждой странице. Причем восхищенное отношение демонстрируется не только в отношении Гитлера. Характерной кажется запись, сделанная 10 июня 1926 года: «Штрассер: большой, повторяющийся, добродушный, нуждающийся в поддержке. В конце концов, пожалуй, его нельзя понять умом. Всегда только сердцем. Иногда я его просто обожаю».

Данная цитата наглядно показывает двойственность характера и сути Геббельса. С одной стороны, мы видим сентиментальную высокопарность, с другой стороны – холодную оценку. В 1928–1931 годах Геббельс не имел однозначного отношения как к Штрассеру, так и к Гитлеру, которого до 1926 года он откровенно презирал и отвергал. Все это отражено на страницах дневника. Так, например, 5 апреля 1929 года Геббельс запишет, что «сомневается в Гитлере». Но неделю спустя он меняет свою точку зрения. В дневнике фактически соседствуют записи, в одной из которых Геббельс называет Гитлера «реалистичным», а несколько дней спустя откровенно сомневается в его организаторских способностях: «Сам Гитлер работает очень мало. В итоге дело не сдвигается с места. Ему не хватает мужества принять решение. Он больше не ведет за собой». 29 июня 1930 года Геббельс вновь порицает фюрера как «очень медлительного человека» и «сторонника вечных проволочек». Но в декабре того же года Геббельс на страницах своего дневника вновь изливает слова обожания. И это был отнюдь не конец сомнений Геббельса. 26 февраля 1931 года он вновь ополчается на Гитлера, так как тот пренебрегал делами по управлению партией, предпочитая уделять все время проблемам реконструкции «коричневого дома» в Мюнхене. Но полтора месяца спустя волна недовольства спадает. «Для меня более не имеется никаких сомнений: я остаюсь верным Гитлеру. Невзирая на всякую критику».

Йозеф Витце. Сбор зимних вещей в Праге (1942 год)

То, что Геббельс небезоговорочно почитал Гитлера, указывает его мнение относительно «Майн кампф»: «Книга действенная и смелая. Впрочем, стиль иногда скверный. Но надо быть великодушным. Он пишет так, как говорит. Хотя это и выглядит непосредственным, но нередко просто невозможно читать».

Один из западных биографов Геббельса, Виктор Райманн, давал такую характеристику: «Геббельс становится крохотным и скромным, если он говорит о Гитлере, он чувствует себя школьником, если Гитлер пожимает ему руку, ведет себя как влюбленный, который постоянно смущается и краснеет, если объект его обожания смотрит на него пронзительным взглядом, ведет себя смешно и глупо». На самом деле подобная характеристика не имела ничего общего с действительностью. Так был ли Геббельс оппортунистом, которого «соблазнил» демон-Гитлер? Правдивой видится другая причина, почему Геббельс решил активно поддерживать Гитлера. Сам Геббельс не имел большой власти дома, а кроме этого не пользовался большой популярностью среди нацистских бонз. Он мог рассчитывать только на заступничество Гитлера. На это указывает дневниковая запись, сделанная Геббельсом 10 июня 1931 года: «У меня немного друзей в партии. Пожалуй, только один – Гитлер. Все завидуют моим успехам и моей популярности у масс. Геринг патологически не любит меня, в любой момент он готов начать травлю».

Чтобы сохранить расположение Гитлера, Геббельс был вынужден веселить его рассказами анекдотов и шуток, многие из которых он почерпнул из общения с художниками. Но при этом министр пропаганды никогда не решался открыто возражать фюреру. Кроме этого он предлагал Гитлеру некую дружбу семьями. В ответ «дядя Адольф» нередко удостаивал визитами семейство Геббельсов. В 1925 году Геббельс был свято убежден, что был готов отдать жизнь во имя «великой любви». Однако когда он встретил подобную «великую любовь» в лице актрисы Лиды Бааровой, то он отнюдь не расстался с жизнью. По приказу Гитлера он бросил актрису в 1938 году.

Многие немецкие историки изображали Геббельса как карьериста. Исследователь дневников Геббельса Гельмут Хайбер писал: «Поначалу он был барабанщиком, который очень быстро оценил те преимущества, которые давало его положение “наверху”. Потому он предпочитал верно служить». Аналогичная оценку дается у Йоахима Феста: «И одно и другое – интеллектуальность и хромоногость – делали его весьма уязвимым в кругу соперников по власти, что сделало его беспринципным оппортунистом».

Подобно политической сфере, в которой Геббельс отказался от своих социалистических идеалов, в сфере культуры министр пропаганды иногда против собственной воли исполнял волю Гитлера. Хотя в роли президента Имперской палаты культуры он был всего лишь (как официально утверждалось) «доверенным лицом фюрера и рейхсканцлера в сфере художественной и культурной жизни новой Германии». Как видим, человеком, реально определявшим курс культурной политики, был все-таки Гитлер. Геббельс всего лишь исполнял его указания.

Повторимся, поначалу Геббельс хотел проводить в жизнь относительно «либеральную» культурно-политическую программу. Но при этом он натолкнулся на решительное сопротивление Розенберга. А также на неприятие Гитлером модерна. Но при этом налицо были все признаки того, что сам Геббельс симпатизировал авангардистскому искусству. Так, например, весной 1933 года Альберт Шпеер заметил в квартире Геббельса висящими на стенах несколько картин Нольде. Самого Шпеера этот факт не только удивил, но даже несколько порадовал. Однако во время посещения квартиры Геббельса Гитлер приказал убрать данные холсты, и министр пропаганды беззвучно повиновался. Несколько позже в свою летнюю резиденцию Геббельс повесил свой портрет, который был нарисован импрессионистом Лео фон Кёнигом. Место выбрано специально так, чтобы эта живопись случайно не попалась на глаза Гитлеру. По сведениям придворного фотографа фюрера Хоффмана, в кабинете Геббельса до 1937 года находилась пластика Барлаха «Человек в шторме». Последний акт выражения своей верноподданности Геббельс продемонстрировал в ноябре 1937 года. Геббельс позволил планировать свой новый дом архитекторам, которые возвели здание любимой Гитлером оперы. Когда министр пропаганды показал Гитлеру модель своего дома, то не получил ожидаемой поддержки: «Модель нашего нового дома не понравилась ему. Слишком жестко и прямоугольно. Никаких мастерских изысков для сада. Должен начинать все снова».

Здание Дома немецкого искусства в Мюнхене

С не меньшей маневренностью и податливостью Геббельс к 1937 году смог «приспособить» свои представления об искусстве к взглядам Гитлера на культуру. Политика умеренного дирижизма, которую вначале проводил министр пропаганды, закончилась фактическим фиаско. По этой причине сам Геббельс весьма опасался за свое место. Именно этим можно объяснить то, что министр пропаганды столь внезапно приступил к радикальным изменениям в сфере культурной политики. Он уже сыграл важную роль в процессе запрета художественной критики (конец 1936 года). Но только открытие выставки «Дегенеративное искусство» стало очевидным сигналом того, что Геббельс перешел на иные позиции.

Дневниковые записи, сделанные Геббельсом, показывают, что идея данной сенсационной акции пришла к нему во многом спонтанно. Он смог искусно навязать данную инициативу Гитлеру, который, как свидетельствовали многие очевидцы, долгое время не решался принимать решения. Чтобы подстраховаться и тем самым сохранить свои позиции в нацистской иерархии, Геббельс с удивительной проворностью в кратчайшие сроки успел подготовить «выставку позора». Только так он мог отвести от себя подозрения и опровергнуть все обвинения своих личных противников. В одночасье он отказался от принципов, во имя которых на протяжении многих лет он боролся против Розенберга. Используя аргументы и терминологию, присущую фюреру, Геббельс в 1937 году на ежегодном заседании Имперской палаты культуры охарактеризовал авангардистское искусство следующим образом: «Как глубоко нездоровое еврейское настроение оно проникло в немецкую культурную жизнь. Выставка “Дегенеративное искусство” в наглядных и ужасающих формах показало, что подобные настроения и не думают выдыхаться. Выставка, прошедшая в Мюнхене, является предостерегающим примером. Подобное пагубное влияние должно быть устранено. Но это не должно иметь ничего общего с подавлением свободы художественного творчества и препятствованием поискам молодежи. Наоборот, мазня и халтура, выставленная в Мюнхене, равно как и ее создатели, являются вчерашним, даже позавчерашним днем».

Карл Бауэр. Бальдур фон Ширах

Министр пропаганды даже не постеснялся принять личное участие в так называемых акциях изъятия. Однако Гитлер предпочитал, чтобы окончательное решение в данном вопросе принял он сам. На это указывает тот факт, что подписанный 31 мая 1938 года Закон «Об изъятии предметов дегенеративного искусства» был подписан именно Гитлером, а не был издан в виде распоряжения, подписанного профильным министром (в данном случае Геббельсом). Геббельс был удостоен «чести» лишь подписать «Инструкции и предписания по реализации закона». Впрочем, позже Геббельсу удалось стать центральной фигурой в процессе продажи произведений «современного искусства» за рубеж. Позже, 4 июля 1941 года, он представил Гитлеру специальный отчет по данной теме. Те же произведения, что не были проданы, в марте 1939 года были преданы огню.

С 1937 года Геббельс без каких-либо оглядок становится выразителем художественных представлений Гитлера. В своих речах министр пропаганды оправдывает ликвидацию авангарда как важнейшую предпосылку для «рождения нового немецкого искусства» или же как «устранение помехи на творческом пути молодых сил». Но между тем еще 14 января 1929 года Геббельс запишет в своем дневнике: «Вчера утром в национальной галерее. Бёклин, Фойербах, Корнелиус – они не выносимы для нашего сегодняшнего времени. Художники рисуют только цвета, но не передают аромат и атмосферу. Но мы думаем совершенно иначе. Собрание картин XIX века кажется залом мертвецов». Но прошло 10 лет, и Геббельс изображал живопись XIX века как образец для подражания, которому должно было следовать искусство Третьего рейха.

В 1943 году Геббельс пошел на то, что даже стал яростно критиковать гауляйтера Вены, в прошлом руководителя Гитлерюгенда, Бальдура фон Шираха. Вся его вина состояла в том, что тот решился оказать поддержку художникам в деле организации выставки современного искусства. Впрочем, дело было не только в выставке. Еще в 1939 году между Геббельсом как министром пропаганды и фон Ширахом как имперским наместником началось нездоровое соперничество. Именно тогда Гитлер своим приказом подчинил все художественные учебные заведения Вены не Имперской палате культуры, как это было повсюду в рейхе, а Бальдуру фон Шираху. В 1940 году Геббельс попытался по меньшей мере получить под свое командование хотя бы Венские театры, но Гитлер решил, что «Венские художественные структуры должны оставаться независимыми от Берлина, а потому их финансирование должно быть заложено не в бюджете империи, а в бюджете имперского гау Вена, что не исключает значительного субсидирования из имперского бюджета».

Провалом закончилась и вторая попытка министра пропаганды получить контроль над культурной жизнью Вены. Она была предпринята летом 1941 года. После этого Геббельс был вынужден сообщить в рейхсканцелярию, что «само собой разумеется, решение фюрера было выполнено, а что высказывание имперского министра д-ра Геббельса в адрес имперского наместника фон Шираха было сделано по ошибке». Но это не помешало Геббельсу написать некоторое время спустя очередной донос на фон Шираха, который наконец-то возымел действие. Гитлер потребовал от венских властей закрыть выставку молодых художников, после чего строго отчитал фон Шираха. Геббельс торжествовал: «Фюрер решительнее всего высказывался против политики культурного строительства, которую проводит фон Ширах. Он определил, что отныне вся Венская культура будет находиться под моим надзором».

Какую же функцию выполнял Геббельс в рамках национал-социалистического искусства? Гитлер давал основные направляющие в своих речах, которые он произносил на партийных съездах. Но это не мешало фюреру лично в некоторых случаях вмешиваться в процесс организации выставок, как это было накануне Большой выставки немецкого искусства, когда в 1937 году Гитлер потребовал убрать с нее несколько картин. Формально Большой выставкой немецкого искусства заведовал Генрих Хоффман, старый закадычный приятель Гитлера и его придворный фотограф. Он совместно со старым противником Геббельса Альфредом Розенбергом издавал официальный художественный журнал «Искусство в Третьем рейхе». По сути, в сфере искусства власть министра пропаганды ограничивалась Имперской палатой культуры. Но это не мешало Геббельсу контролировать выставочное дело, художников и уж тем более то, как их творчество освещалось в прессе. О том, насколько он довольствовался этой ролью, видно из дневниковой записи, сделанной Геббельсом 30 июня 1937 года: «Фюрер подробно беседует со мною об искусстве. Иду его путем. Он очень доверяет мне. Я его не разочарую».

Подобное заискивание перед Гитлером гарантировало Геббельсу невмешательство в его дела представителей таких структур, как ведомство Розенберга или Имперское министерство воспитания, которое возглавлял Бернхардт Руст. В личных беседах с министром пропаганды фюрер наибольшее внимание уделял изживанию авангарда, и тому, какая роль в этом отводилась самому Геббельсу. После одной из таких бесед он запишет в своем дневнике: «Очень долгая беседа с фюрером. Зачистка музеев по его поручению идет само собой. Я должен лишь отдавать генеральные указания. После этого он передаст мне все академии». Но запись, сделанная 19 марта 1942 года, являет собой свидетельство того, что Геббельс был совершенно бессилен, если речь заходила о решении Гитлера: «Имперская палата изобразительных искусств. Там господствует крючкотворство и полнейшее дилетантство. Предлагаю ввести для попадания туда вступительный экзамен или хотя бы оценку. Разумеется, фюрер, как и ранее, против. Сделать это будет очень трудно».

Самое позднее с 1936 года Геббельс предоставлял Гитлеру черновики своих речей, которые были посвящены проблемам искусства и культуры. Гитлер вносил в них некоторые коррективы. Это было еще одной подстраховкой министра пропаганды, после данных корректив он не мог подвергаться нападкам ни одного из нацистских деятелей. Первые указания на существование подобной практики можно найти в дневнике Геббельса от 22 ноября 1936 года: «Моя речь для Имперской палаты культуры готова. Фюрер должен перечитать ее. В ней затрагивается очень много критических вопросов». Скорее всего последняя фраза подразумевала запрет художественной критики как таковой в Третьем рейхе. Из дел личного адъютанта фюрера следует, что Гитлер как минимум вносил коррективы в речи Геббельса, которые должны были быть произнесены на Новый год в 1938 и 1941 годах. Кроме этого, известно, что 21 января 1938 года Геббельс обсуждал с Гитлером свою речь на открытии архитектурной выставки, а 31 декабря 1939 года Геббельс, не без внутренней гордости записал в своем дневнике, что «фюрер принял его новогоднюю речь без каких-либо изменений». В феврале 1941 года, согласно записям Геббельса, Гитлер «кое-что исправил» в его речи, которую министру пропаганды надо было произнести в Гамбурге по поводу. В то же самое время речь Геббельса, посвященная 54-летию Гитлера, осталась «без каких-либо изменений». В июне 1943 года Гитлер был менее милостив к Геббельсу: «Фюрер очень активно правил текст моей речи. Ряд корректив мне кажутся не самыми существенными. Но некоторые разделы полностью перечерканы. Ему кажется, что это не подходит к нынешнему моменту».

Речь Геббельса, в которую Гитлер внес поправки

Некая свобода действий Геббельсу была предоставлена только после того, как Гитлер превратился из «политика-художника» в «полководца». В начале Второй мировой войны Гитлер фактически дистанцировался от проблем культуры и искусства. Теперь Геббельс сам выступал на ежегодном открытии традиционной Большой выставки немецкого искусства. Но даже в этих условиях его речи сложно было назвать «самостоятельными». По большому счету они представляли собой набор высказываний Гитлера. Так, например, в 1940 году речь Геббельса в значительной мере была составлена из отрывков речи Гитлера, которую он произнес на партийном съезде 1935 года. Новой в этом перефразировании была лишь мысль относительно того, что даже в тяжелые времена нельзя было отказываться от искусства. В 1941 году Геббельс, рассуждая о политике в сфере искусства, опять же предпочел обильно цитировать Гитлера. При этом в его речи стали мелькать нотки «преклонения» перед фюрером. «Каждый раз, когда накануне войны в этом великолепном здании открывалась Большая выставка немецкого искусства, мы сидели у его ног и внимали его голосу».

На открытии Большой выставки немецкого искусства в 1942 году Геббельс вновь хотел «сидеть у его ног, когда он открывал своими словами самой большой праздник немецкого изобразительного искусства». При этом Геббельс откровенно признавался: «Каждый раз, когда во время войны я должен был открыть своей речью Большую выставку немецкого искусства, то со стыдом ловил себя на мысли, что могу предложить лишь несовершенное подобие (речи фюрера. – от А. В.)».

Всех этих примеров вполне достаточно, чтобы наглядно проиллюстрировать суждение, которое о Геббельсе вынес его давнишний противник Альфред Розенберг: «За эти годы из уст д-ра Геббельса мы не услышали ни одного сколько-нибудь оригинального и творческого слова, посвященного искусству. Мы слышали лишь фразу о лавровых венках, которые венчали головы художников, которые плавно переходили в сентенции о фюрере».

Примером такой сентенции может стать речь, которая была произнесена Геббельсом в 1936 году: «За прошедшие четыре года фюрер активно поддерживал немецкое искусство. Так как фюрер сам является художником, то немецкие художники могут чувствовать себя с ним в безопасности. За эти четыре года возникло множество великих шедевров, самый великий из который создал сам фюрер. Он создал из аморфной массы истинный народ, свободную нацию. Конечно же, эта идея берет начало в его художественных представлениях».

О творческом потенциале фюрера Геббельс говорил не только в своих речах, но и на страницах журналов. В одной из статей, опубликованных в журнале «Искусство народа», министр пропаганды буквально заявлял следующее: «Его склад характера берет начала в искусстве. Он покинул дом, чтобы стать архитектором, много позже улыбаясь он говорил, что имел в юности намерение строить, даже не зная, что судьбой ему было предначертано возводить не дома, а государство. Но даже в новостройке империи мы видим проявление вечных законов истинной архитектуры». Министр пропаганды сравнивал Гитлера «по его сути, по ясности мысли, по монументальности его идей, по точности их выражения» с памятником классической архитектуры. Кроме этого, Геббельс не отказывал себе в удовольствии назвать Гитлера «великодушным другом всех художников»: «Ни один меценат королевских времен не был столь же расположенным к художникам, как он».