Текст книги "Ночной дозор"

За англичан, как считал полевой командир Хасан, чьи люди и похитили журналистов, деньги можно сорвать немалые. Похищение русской журналистки в планы бандитов не входило. Но если уж рыба попала в сеть, то не выпускать же ее! Да и свидетели, разгуливающие на свободе, чеченцам были ни к чему. А журналистка, как понимали бандиты, только выпусти ее, все расскажет. Похищение, причем, удачное, требовало скрытности, и до поры до времени о нем лучше молчать. Надо все взвесить, прикинуть, и в зависимости от шума, который поднимется, когда станет известно, что журналисты исчезли, можно решить, какую сумму требовать за похищенных людей.

Убийство водителя в планы чеченцев тоже не входило. Но англичанин, по убеждению бандитов, в своей смерти был виноват сам. Не надо было ему тайком звонить, не стоило хвататься за телефон. Ведь к похищенным отнеслись нормально, даже позволили справить свою нужду. А он, этакий хитрец, принялся названивать, вот и получил две пули в грудь, одну – в голову. Так что, сам виноват.

Чеченцы в микроавтобусе зло переговаривались друг с другом, обсуждая происшедшее. Ни англичанка, ни Катя Ершова из разговора ничего не понимали. Голоса звучали гортанно.

«Куда же нас везут? – думала Катя. – Как же запомнить дорогу? Хотя, черт его знает, пригодится мне эта информация или нет?»

Она пыталась следить за пейзажами. Дорога виляла, петляла, поднимаясь в горы. Проезжали какие-то селения, причем проезжали быстро.

На развилке в горах две машины остановились. Два чеченца выбрались из «Жигулей», один – из микроавтобуса. Втроем, стоя на обочине, они принялись, активно жестикулируя, что-то обсуждать. Затем в руках одного из бандитов появилась рация с коротким отростком антенны, и он, продолжая так же активно жестикулировать левой рукой, принялся кричать в микрофон.

Когда разговор закончился, чеченец осклабился, вновь сверкнул золотой зуб. И он указал на ту дорогу, которая уходила влево. Женщин связали, на головы надели холщовые мешки. Связали и Оливера, втолкнули в машину, на заднее сиденье. У него на голове тоже оказался грязный, отдающий овечьей мочой, полотняный мешок.

Машины, посигналив друг другу, разъехались каждая по своей дороге. Однако ни Катя, ни Фиона этого уже не видели.

Через час, может быть, чуть больше, автобус остановился, послышалось ржание лошади. Женщин вывели из машины, сняли с голов мешки. Руки не развязывали и указали автоматами, куда надо идти. Впереди двигался чеченец с автоматом, в темных солнцезащитных очках. Он шел довольно быстро, и Катя с Фионой, еле успевая за ним, спотыкались о камни и корни деревьев. Замыкал шествие еще один чеченец. «Да, по этой дороге на машине не проедешь!» Он сидел на лошади с рацией в руке и двигался за этой странной группой. Когда Катя оглядывалась, пытаясь запомнить дорогу, чеченец, сидящий верхом на лошади, снисходительно ухмылялся:

– Иды, иды, дэвушка. Красивый дэвушка, иды скорей, а то застрелю, – то ли шутя, то ли всерьез выкрикивал чеченец.

Солнце пекло нестерпимо, пот заливал глаза. Связанными руками вытирать лицо было трудно. Ноги от ходьбы по узкой тропе начали гудеть, колени – подгибаться, и Катя боялась, что оступится, покатится вниз по острым серым камням и наверняка расшибется насмерть. Вероятно, о том же думала англичанка. У той слезы из глаз текли и текли, не переставая, спина вздрагивала.

– Успокойся, – подбирая английские слова и переводя дыхание, говорила Ершова, пытаясь поддержать перепуганную женщину. – С нами ничего не сделают, они нас украли, чтобы заработать.

– Умная? – послышался голос чеченца. – По-английски говоришь? Умная очень? Зачем сюда приезжала, сидела бы дома, кушала, гуляла. Так нет, не сидится!

Копыта лошади звонко цокали подковами по камням, иногда бряцало оружие.

– Отдохнуть надо, – немного осмелев, тихо сказала Катя.

– Иды, иды, отдохнешь там, – и чеченец многозначительно указал ладонью на горы, на извивающуюся тропу.

Через полчаса и чеченцы, и пленницы добрели до двух строений, стоящих в тени высокой скалы, поросшей кустарником. Строения были жилыми.

Блеяли овцы, лошадь под чеченцем радостно заржала, почувствовав, что скоро сможет отдохнуть. Да и чеченцы-конвоиры повеселели. Они проголодались, а здесь можно было поесть. В городе они чувствовали себя чужими, а здесь, в горах, находились в безопасности, их тут накормят, они смогут отдохнуть, а уж потом займутся делом.

Возле дома появились две женщины и мужчина с седой бородой, в чеченской каракулевой шапке, с автоматом в руках. Чеченцы-бандиты поприветствовали мужчину, почтительно и вежливо. О чем-то недолго говорили, мужчина с автоматом в руках согласно кивал, на пленниц даже не глядел, словно это были не люди, а так, две вязанки хвороста. Затем кивнул на то строение, которое находилось поближе к скале.

– Пошли, – пробурчал чеченец.

– Куда вы нас ведете?

– Тебе дело? – сказал мужчина, поглядывая на Катю вожделенным взглядом. – Иды, иды, скоро все узнаешь. И вопросы не задавай, будешь спрашивать – буду бить. Один вопрос – один удар, – мужчина поднял плеть, лежащую у крыльца, дважды хлопнул ей себя по ноге. – Вот так буду бить, – а затем звонко, со свистом рассекая воздух, щелкнул плетью. – Все понятно? – спросил он.

Катя лишь скрежетнула зубами. Фиона зарыдала, ее плечи затряслись.

– Не скули, – сказал чеченец.

Он открыл низкую деревянную дверь, сколоченную из толстых серых досок.

– Туда иди!

Катя замешкалась, чеченцу пришлось толкнуть ее к ступенькам, ведущим в темное, сырое помещение.

– Иды, иды. Не бойся, там только мышь живет и все, больше никого.

– Руки бы развязали!

– Руки тебе развязать? Я тебе развяжу! – и вновь плеть, со свистом разрубив воздух, просвистела над головой.

Катя сжалась и сделала шаг к ступенькам.

– Быстро! – рявкнул чеченец, взмахнув плетью. Катя поняла: сейчас удар обрушится на ее плечи, поэтому безропотно пошла вниз, в темное сырое помещение с низким потолком, на котором поблескивали капли влаги.

В полуподвале пахло сырыми сгнившими овощами. Сразу Катя ничего не увидела, слишком темно было. Лишь через полминуты она смогла разглядеть маленькое зарешеченное окошко прямо напротив двери. Какие-то огромные бочки, глиняные чаны заполняли этот полуподвал, свободное место оставалось лишь в середине.

Катя зябко поежилась. Фиона, продолжая плакать, чуть не упав, спустилась в полуподвал, чеченец щелкнул кнутом, подгоняя ее, и женщина покорно исполнила его приказ.

Толстая деревянная дверь с двумя ярко горящими щелями со скрипом захлопнулась. Чеченец взял небольшое бревно и упер один его конец в дверь, а второй – в крутую ступеньку. Пару раз дернул, проверяя, крепко ли заперта тюрьма. Затем удовлетворенно хмыкнул, поправил автомат, закинув его за спину, и неторопливо, вразвалочку пошел к дому.

– Успокойся, – подойдя к Фионе, ласково сказала Катя.

– Я немного говорю по-русски, – произнесла Фиона, уткнувшись в плечо Кати мокрым от пота и слез лицом.

– Здесь холодно, – сказала Ершова. – Ты говоришь по-русски?

– Да, немного, мало-мало.

– Понятно. Уже легче. А я говорю по-английски. Но что толку в наших знаниях?

Глава 7

Федор Павлович Петров и Сергей Сергеевич Короедов, возможно, и не встретились бы сегодня, если бы не дурацкий инцидент в порту. Ни Короедов, ни Петров не могли рассчитывать на столь бурную реакцию Малютина. Они были уверены, даже убеждены, что взрыв машины и гибель шофера заставят Малютина остановиться, задуматься хотя бы на несколько дней. И именно этих дней им будет достаточно, чтобы остановить «левые» потоки товара в порту, переключив их на другие склады.

А потом пусть копаются, отыскать концы будет чрезвычайно сложно. Расчет прост и надежен. Малютин останется с пустыми руками, подорвет к себе доверие, и тогда в Москве начнут прислушиваться уже не к Малютину, а к губернатору, который скажет в сенате простые и ясные вещи: «Порт парализован, поступлений в казну – ноль, зарплату бюджетникам платить нечем. Вы что, хотите, чтобы они вышли, сели на рельсы не в каком-нибудь Кемерово, а в Питере, в северной столице? Хотите получить интересную картинку на экранах телевизоров? Так вы ее получите, если не уберете Малютина».

– Ну и гад! – пожав руку Короедова, сказал Федор Павлович Петров. – Такого я от него и Барышева не ожидал.

– А я, по-твоему, ожидал? Ты как-то говорил, Федор Павлович, что Малютин немного не в себе, с пулей в голове, так вот теперь я тебе верю. Теперь я понимаю, что денег он у нас не возьмет и мешать нам не перестанет.

– Послушай, он заварил такую кашу, что его пребывание в Санкт-Петербурге – вопрос времени. Власть сама уберет своего ставленника, и тогда мы опять заживем спокойно.

– Не думаю, – сказал Короедов. – Он уже, как бульдог, вцепился мертвой хваткой, и пока его не пристрелишь, челюсти не разожмет. Еще, чего доброго, баллотироваться надумает.

– Так что ты предлагаешь?

Тонкие губы Короедова задрожали, а Петров перекинул жвачку из одного угла рта в другой и, тяжело засопев, сел в кресло, буквально выплюнув из себя слова:

– Собаке – собачья смерть. Я же тебе говорил, лучше не пожалеть денег один раз. Хорошо заплатим, но жить будем спокойно.

– Чиновников такого ранга отстреливают не часто, – сказал Короедов, затем снял очки и принялся протирать стекла. – Ты представляешь, какая бригада сюда приедет? И Генпрокуратура, и ФСБ, и ФСК, и МВД – тут наверняка соберутся все!

– Ну, и что ты думаешь, они в состоянии найти заказчиков убийства?

– Надеюсь, что нет. Зато нервы попортят. И денег вырвут столько…

– Что деньги? Зачем тебе деньги, Сергей, в тюрьме? Там они не нужны, деньги нужны здесь. Поэтому его надо кончать. Ты же знаешь, бешеных псов не лечат, это бесполезно, их стреляют, пока они еще не покусали здоровых.

– А как все было хорошо! – скривился Короедов, аккуратно водружая очки на свою лысую голову. – Так все было хорошо! Жили – не тужили. Тому дал портфель, тому денег на счет перекинул, кому-то толстый конверт вручил, кому-то – тонкий, кому-то машину подарил, кому-то кольцо с бриллиантом… И все тихо. А тут завелся один. И чего ему надо? Правду ищет, что ли? Так ее нет, правда – вот она, – и Короедов похлопал по внутреннему карману пиджака, где лежали кредитки разных банков, – а все остальное – чушь!

– Тебе не кажется, Федор Павлович, что ты сам от этого Малютина вируса бешенства набрался? Он с цепи сорвался. Как бешеный на всех бросается, и мы начинаем под его дудку плясать.

– Э, нет! – Петров выбрался из кресла, одернул брюки, прошелся по гостиной, остановился у камина, глядя в пламя на потрескивающие поленья.

Огонь камина озарял одутловатое лицо и массивную фигуру. Выглядел Петров монументально, как швейцар в дорогом отеле, не хватало разве что мундира с орденскими планками и золотыми пуговицами.

– Я вот все думаю, а если ему предложить миллион? Представляешь, миллион наличными? Ну, потеряем мы с тобой один «лимон», ведь для нас это не последний миллион. Зато, представляешь, он окажется на крючке, для всех он останется непримиримым борцом, а для нас станет рабом и будет выполнять каждую просьбу исправно и расторопно, с чувством и толком.

– Жалостливый ты, Федор Павлович, стал. Мне тоже убивать никого не хочется, но денег, как ты сам понимаешь, он уже не возьмет.

– А если все же попробовать?

– Через кого?

– Что, если через его полковника, как его там, Барышев, что ли?

– Да-да, Барышев, – сказал Петров. – Этот бы взял, деньги-то огромные – миллион наличными! Это тебе не шуточки, каждую бумажку потрогать можно, помусолить, палец заболит считать. А, как ты думаешь, Сергей Сергеевич?

– Думаю, нет. Мы же пробовали найти у него больное место. С бабами он не водится, компромата на этого урода у нас нет.

– А я тебе сколько говорил, – вспыхнул Короедов, – на всех надо иметь компромат. Лучше не жалеть денег на проституток, на бани, на рестораны, на аппаратуру, зато потом спокойно будешь спать. Была бы у нас сейчас пленочка, на которой Малютин с проститутками в бане трахается, мы бы ее аккуратно в эфир выдали, в газеты разослали. А для начала бы ему послали, его жене, его начальству.

– Тогда пошел бы другой разговор. Размечтался! – хрюкнул Петров. – Это тебя или меня можно снять с проститутками, если сильно захотеть и много-много заплатить, а он, как евнух, чист и невинен.

– Не бывает таких, не бывает! – Короедов тоже вскочил и, как волчок, завертелся по огромной гостиной, распространяя вокруг себя запах дорогого одеколона. – Говорил же, собирать компромат на всех. С Москвой надо было бы связаться, может, у них что-нибудь на него имеется?

– Связывался. Нет, – рявкнул в ответ Петров. – Огромные деньги обещал, но нельзя купить то, чего нет в природе.

– Отменный семьянин, – ты хочешь сказать? – взвизгнул Короедов.

– Отменный, – ответил Петров, – и истовый борец за справедливость.

– Ну, прямо архангел Гавриил, а не чиновник, направленный администрацией президента курировать область!

– Я же тебе сказал, он псих, бешеный пес, не поддающийся лечению.

– Мы его вылечим.

– Или он вылечит нас. Тут дело такое. кто кого – либо мы, либо он.

– Лучше мы, – дрогнувшим голосом произнес Петров, и все его тело содрогнулось, как от удара током.

– Сейчас инициатива в наших руках, но ты знаешь, – сказал Короедов, – мышь, если ее загнать в угол, страшнее льва, она может вцепиться в горло.

– Знаю, – ответил Петров, – но он не успеет даже подпрыгнуть, как ему в затылок девять граммов свинца всадят.

– Хорошо, займись. Денег не жалей, я согласен внести такую же долю, как и ты. Лучше потеряем здесь, зато потом наверстаем. Сколько мы потеряли на сегодняшний день из оборота?

– Миллионов шесть, если считать с перспективой. Неделю или две порт будет парализован. Пойдут только легальные грузы. Так что, к сожалению, выскакивает цифра солидная.

– Вот видишь, – завелся Короедов и заговорил возбужденно, – два из них мы отдадим, но четыре же наши с тобой!

– Остались бы, – заметил Петров. – Только все это надо сделать аккуратно, и того, кто грохнет, надо убрать сразу же, потому что такой свидетель нам ни к чему.

– А вот я думаю, Сергей Сергеевич, лучше к услугам заезжих спецов не прибегать, лучше послать своих. Так спокойнее и, – Петров задумался, а затем хмыкнул, – дешевле.

– Может, не стоит за дешевизной гнаться? Может, наймем профи?

– Нет, не надо, наши люди справятся не хуже.

– Ну что, на этом и порешили? А звонить ему больше не станем?

– Не надо. Позвонили один раз, машину сожгли и хватит. Если он не одумается, и завтра-послезавтра будет продолжать дергаться, то через пару недель его следует убрать и сделать так, чтобы все про инцидент в порту забыли.

– А ты займись, – сказал Петров, обращаясь к Короедову, – журналистами, телевизионщиками. Запусти туда каких-нибудь сплетен про Малютина, чтобы потом все говорили, будто за это с ним и рассчитались.

– Ну что, может, выпьем Сергей Сергеевич? Время позднее, как-никак, второй час ночи.

– Можно и выпить. Только у меня такое чувство, что сто граммов осилю и закосею вконец.

– У меня, думаешь, по-другому? Когда нервы горят, то или совсем не пьянею, или же с первой рюмки.

Петров с Короедовым пили, не закусывая, – так, как давно уже не делали. О Малютине больше не вспоминали, словно тот умер. После первых двух порций виски, когда немного отпустило и щеки порозовели, Короедов звучно забарабанил ногтями по мраморной столешнице.

– Чего стучишь, словно войти просишься?

– До меня слухи дошли. хочу у тебя спросить. с глазу на глаз, правда ли?

Петров хмыкнул и пожал плечами, будто не понимал, о чем идет речь, хотя на самом деле тут же догадался, куда гнет приятель:

– Что такое?

– Поговаривают, что ты много денег из оборота дернул.

– Так поговаривают или дернул? – нервно рассмеялся Петров.

– Я и спрашиваю.

– Разве это много – два лимона?

Короедов криво усмехнулся:

– А почему мне не сказал?

– Знал, что ты сам узнаешь, – и мужчины рассмеялись.

Но рассмеялись невесело, словно между ними пробежала черная кошка.

– Я на общие деньги не претендую. Те деньги мои, они с портом не связаны, я их из своей доли взял.

– Я и не говорю, что ты не имел права этого делать, но все-таки – это симптом, по-научному. Значит, очко играет, раз деньги прячешь.

– Да, Федор Павлович, и у тебя играет, раз моей бухгалтерией интересоваться начал.

– Конечно, играет! Тут мы с тобой солидарны. И у меня странная мысль появилась: чем больше на нас наезжают, тем ближе и роднее мы с тобою, брат, становимся.

– Может, оно и к лучшему, а то мне уже показалось, что скоро наше дело развалится и кто-то в нем захочет стать первым.

– Общий враг объединяет.

– Так ты хочешь сказать, мы на него еще и молиться должны?

– Молиться не обязательно, но вот памятник ему нужно поставить. За это и выпьем – за памятник на могиле Малютина.

Петров радостно потер руки и ощутил при этом, какими сухими стали его ладони, сухими и горячими. Он разлил остатки виски, расплескивая его через края рюмок. Никогда еще спиртное не казалось ему таким желанным и притягательным. Хотелось напиться в дым, чтобы забыть обо всем, чтобы тепло и вялость растеклись по всему телу, чтобы казалось, будто лежишь под ярким южным солнцем на раскаленном песке, а у ног плещется море. Можно подняться, окунуться в прохладную воду, но ты сознательно оттягиваешь этот вожделенный момент. Мужчины блаженствовали, предвкушая скорую месть. Монотонно бубнило радио. Диктор спокойным голосом сообщил, что в Чечне боевиками похищена группа английских кинодокументалистов.

– Они думают, в нашей реальности можно существовать нормальным людям, – ухмыльнулся Короедов.

– Наших журналистов реже похищают, потому как знают, что взять с них нечего – бедны, словно крысы.

– Вот уж воистину: что русскому здорово, то немцу смерть, – напомнил свою любимую пословицу Короедов.

Глава 8

Прижавшись друг к другу плечами, женщины устроились под окошком, которое смотрело на серую, поросшую мхом скалу. Между скалой и дорожкой был узкий проход, метра полтора, не более, но человек и лошадь могли пройти.

– Что они собираются с нами делать? – спросила Фиона.

– Думаю, будут продавать.

– Зачем они убили Дэвида? – путая русские и английские слова, спросила англичанка.

– Его звали Дэвид?

– Да, Дэвид. Дэвид Смит.

«А я и забыла, – подумала Катя, – он же не представился».

– Как ты думаешь, где сейчас Оливер?

– Не знаю, – сказала Катя, – куда-нибудь повыше в горы завезли.

«Может быть, ему еще хуже, чем нам», – она это только подумала, но расстраивать Фиону не стала, поэтому мысль осталась невысказанной.

Через час, а может быть, больше, дверь скрипнула. Появилась женщина и прямо возле двери на землю поставила помятую алюминиевую кастрюлю, на крышке которой лежал кусок лепешки, затем пальцем показала на свой рот. Вся эта короткая сцена прошла, как в немом кино, чеченка не произнесла ни звука, а ее лицо осталось непроницаемым, словно было выточено из грубого камня.

– Погодите, погодите! – торопливо вскакивая со своего места, обратилась к ней Катя.

Чеченка испуганно шарахнулась, а огромный косматый пес зло зарычал и поскреб когтями по земле, ощетинился, пасть оскалилась, сверкнули огромные желтые клыки, глаза его налились кровью. Чеченка отпрянула от двери и мгновенно ее закрыла. Катя даже зажмурилась, так быстро все произошло.

– Сколько они нас будут держать взаперти? – спросила со страхом Фиона.

– Не знаю… Может, день, может, неделю, а может, месяц, пока за нас не заплатят деньги.

– Кто?

Катя передернула плечами и, подняв перед собой связанные руки, ладонью погладила Фиону по плечу. Через час появился один из похитителей и большим кинжалом разрезал женщинам веревки на руках.

– Надо есть, – сказал он и прикоснулся ногой к алюминиевой кастрюле, стоявшей на земле. – Надо есть, а то умирать быстро.

– Почему умирать?

– Надо есть. Не разговаривай, женщина, – сказал чеченец, оглядывая Катю с ног до головы так, как оглядывают лошадь или автомобиль, которые нравятся, но пока еще не по карману.

Когда деревянная дверь опять со скрипом закрылась и в нее стукнуло бревно, Катя взяла в руки кастрюлю, в которой что-то плескалось, и аккуратно понесла к окошку – к тому тусклому квадрату света, что лежал на глиняном полу.

– Иди сюда, – Катя позвала Фиону.

Та покачала головой, и по движению плеч Ершова догадалась, что англичанка снова плачет.

– Надо поесть, – сказала Катя.

– Не могу.

– Надо поесть, – повторила Ершова и разломила лепешку надвое. – Возьми.

В алюминиевой кастрюле плескалось некое варево, похожее на овощной суп.

– Как есть без ложки?

Ершова поставила кастрюлю, села на доску рядом с Фионой и откусила кусок лепешки. Англичанка продолжала плакать. Ее плач начал Катю раздражать. Она понимала, что нельзя терять присутствия духа ни при каких обстоятельствах. Как бы все плохо ни складывалось, надо надеяться на лучшее. Правда, если англичанка могла рассчитывать на то, что ее выкупят, то Ершовой рассчитывать на подобный исход дела не приходилось. «Кто станет меня выкупать? Каким образом можно совершить сделку? – все это не укладывалось в голове. – Кому они станут звонить?» Ведь бандиты даже не узнали, кто она и зачем появилась в Чечне.

Катя съела половину своей лепешки, оставшуюся часть положила на крышку кастрюли. Обхватила голову руками, закрыла глаза. В полуподвале было сыро и холодно, хотя на улице стояла жара. «Может, пойди к двери, там теплее?»

Вдруг раздался истошный вопль. Фиона вскочила, чуть не ударившись головой о потолок, вспрыгнула на доски и, продолжая визжать, показала на кастрюлю. Огромная крыса с длинным чешуйчатым хвостом подбежала, схватила кусок лепешки и, держа его в зубах, бросилась в темный угол – туда, где стояли бочки.

Катя тоже вскрикнула, слишком уж угрожающей выглядела крыса.

– Не кричи ты! – схватив за плечи и сильно тряхнув англичанку, выкрикнула Катя. – Успокойся, это всего лишь крыса! Понимаешь, крыса, – как сказать слово «крыса» по-английски, она не знала.

– Крыса? – повторила Фиона.

– Да-да, крыса.

– Крыса… крыса, – бормотала англичанка и беззвучно плакала.

Спуститься на пол она все еще не решалась. И возможно, если бы Катя не стащила ее силой, она так и продолжала бы стоять на досках.

Снаружи послышались мужские голоса. Дверь широко распахнулась.

– Чего кричать? – спросил чеченец.

– Здесь крысы, – сказала Катя.

– А ты на что рассчитывала, что здесь курорт? Крысы, конечно, крысы, – чеченец захлопнул дверь, гогоча и объясняя своим напарникам, из-за чего вопили в подвале женщины. Чеченцы заржали, как кони.

«Сволочь, лепешку стащила!» – безо всякой злобы подумала о голодной крысе Катя.

– Сядь, не бойся, она тебя не съест.

Англичанка понемногу успокоилась.

– Ты что, крыс никогда не видела? Говорят, в Лондоне их видимо-невидимо.

– Нет, никогда. Только по телевизору видела, а живьем – никогда.

– У тебя еще будет возможность познакомиться с этими милыми существами.

Возле бочек что-то зашуршало. Фиона вздрогнула.

– Да сиди ты! – держа англичанку за руку, сказала Катя.

Лишь вечером, когда на улице стемнело, Ершову вывели на допрос, который проходил тут же, во дворе.

– Кому звонить?

Катя тряхнула головой и сказала:

– Не знаю. Денег у меня нет.

– Как это нэт? А у твоих родственников?

– У них тоже денег нет.

– Квартира у тебя есть?

– Квартира есть.

– Скажи им, пусть продадут, – чеченцы сидели на толстом бревне, Катя стояла. – Ты скажешь им, чтобы продали квартиру? – подсказал тот, которого называли Айдамиром.

– Как я им скажу?

– По телефону. Номер знаешь?

– Знаю, – ответила Катя.

– Ну, вот и хорошо.

– А что вы с нами собираетесь делать?

Айдамир пожал плечами, посмотрел на второго бандита. Тот осклабился, сверкнул золотым зубом:

– Вас сюда никто не звал, сами приехали. Правильно я говорю?

– Да, правильно.

– Вот видишь! – Айдамир лениво поднялся с бревна и указал на подвал. – Иды, иды. И скажи своей дуре, чтобы она молчала. Ее вопрос пока решается плохо.

– Вы бы нам ложки дали.

– Рукой будешь есть, – сказал чеченец, как-то странно хмыкнув.

Опять холодный подвал, опять шорохи по углам и временами странные вспышки в кромешной тьме.

Это сверкали глаза крыс, ненасытных и наглых. В темноте они ходили совсем близко, почти касались ног, и обе женщины так и не смогли сомкнуть глаз. Они сидели, прижавшись друг к другу. Катя держала в руках обломок доски и иногда ударяла ею по земле. В ответ слышался странный писк, жуткий и пугающий. Фиона была совсем потерянная, она все время дрожала. И чтобы хоть как-то отвлечь коллегу от страшных мыслей, Катя попыталась ее разговорить:

– Ты откуда приехала? Где родилась?

Англичанка начала тихо рассказывать о себе. О том, что она училась в университете в небольшом городке, что их в семье три сестры. Отец ее большой человек, офицер королевских военноморских сил: то ли капитан, то ли адмирал. Катя слабо разбиралась в военных званиях, поэтому так и не смогла уразуметь, кто же их отец.

О себе Фиона рассказала следующее. После университета один из ее друзей предложил поработать на телевидении. Она согласилась, поскольку опека родителей ей стала в тягость. Она во многих местах бывала, но такого ужаса, как в Чечне, переживать прежде ей не приходилось. Везде к журналистам относились с уважением, и уж если не помогали в работе, то, во всяком случае, не мешали.

– Совсем дикие люди, страшные люди, – говорила Фиона, глядя на окно, за которым было чуть светлее, чем в подвале.

– Ты замужем?

– Нет. У меня был друг, но мы с ним расстались.

Также Катя узнала, что Фионе очень нравится Оливер, что она с ним работает уже одиннадцать месяцев, вместе они делали репортажи из Боснии, когда там велись боевые действия.

– Оливер мне очень нравится, он хороший, – говорила англичанка, – но немного странный. Он слишком сильно любит работу, на что-то большее у него просто-напросто не остается ни времени, ни сил.

– Мне это знакомо, – сказала Катя. – У меня тоже бывали такие друзья, такие приятели.

– Ты зачем сюда приехала?

– Я фотограф, мне предложили сделать репортаж из Чечни, я согласилась. Вот и оказалась здесь.

– Если бы ты не поехала с нами, то, наверное, сейчас…

– Да, – вздохнула Катя, – так уж получилось: сэкономила полчаса, а потеряла, возможно, жизнь.

– Где же сейчас Оливер? – задала риторический вопрос Фиона.

– Наверное, тоже сидит где-нибудь в подвале или в какой-нибудь яме. Наверное, его заставляют звонить по телефону.

– Нас выкупят?

– Конечно! – не слишком уверенно сказала Катя.

– А что, может и по-другому случиться? Или ты думаешь, нет?

– Выкупят, выкупят.

– Ты красивая, – сказала Фиона, поглаживая Катину руку, – ты очень красивая женщина.

– А что толку? – засмеялась Ершова. – Здесь ценят не красоту, а деньги. А это разные вещи.

– Деньги. деньги, – произнесла англичанка, прислушиваясь к писку крыс. – Ненавижу! Ненавижу себя и их!

Фиона подала сигарету Кате. Все это она проделала в темноте, и Катя вздрогнула, когда шероховатый фильтр прикоснулся к ее руке.

– Кури, я-то могу долго обходиться без сигарет, – сказала англичанка. – Думала, что когда курю, больше нравлюсь Оливеру.

Щелкнула зажигалка, на мгновение выхватив из темноты испуганные женские лица.

Когда наступил рассвет, они сидели, опустив головы, прижавшись плечами друг к другу. Катя смотрела на решетку, за которой медленно набирал силу рассвет. На решетках поблескивали капли росы, прозрачные, чистые, похожие на слезы. Фиона дремала. Иногда она вздрагивала и быстро, скороговоркой произносила английские слова.

* * *

Утром чеченская женщина притащила в полуподвал ворох соломы и две большие тряпки. Поэтому ночью пленницы уже не сидели, а лежали, соорудив нехитрое ложе из досок прямо под маленьким окошком. Все тело чесалось и зудело, Кате хотелось содрать с себя одежду и тщательно вымыться. Но это были невыполнимые мечты.

На рассвете они проснулись. Вскочили от грохота выстрелов, ржания лошадей, блеяния овец и истошных воплей. Казалось, стреляют не только во дворе и в доме, но и у них над головой, в сарае. Вспыхнуло пламя. Фиона хотела подбежать к двери, прижаться лицом к шершавым доскам и посмотреть, что там делается.

– Стой! – одернула подругу по несчастью Катя. – Не подходи к двери!

И ее предупреждение было сделано вовремя. Во дворе затрещал автомат и две пули вошли в дверные доски прямо на уровне головы, в то место, к которому Фиона прижималась лицом, чтобы получше рассмотреть, что творится во дворе.

– Стучим! – Катя схватила обломок доски и принялась что было силы колотить в окно.

Скорее всего, этот стук услышали, как и крики: «Спасите! На помощь!» Катя понимала, что если загорелся большой дом, то вспыхнет и сарай. И они с Фионой сгорят в полуподвале заживо, зажарятся, как две курицы в духовке. Но думать о том, что может случиться, не хотелось ни Фионе, ни Кате, поэтому они кричали, звали на помощь.

И минуть через семь с грохотом упало бревно, подпиравшее дверь.

– Кто там? – раздался мужской голос.

– Мы, мы здесь! – закричала Катя. – Мы, заложницы! Пленные!

Мужчина с автоматом понял, что в подвале женщины.

– Выходите скорее! Сгорите!

Катя и Фиона выбрались из подвала. Дом полыхал вовсю, прямо возле него, в том месте, где обычно привязывали лошадей, лежали три трупа. Человек пять сновали по двору, все мужчины были до зубов вооружены. Они перебрасывались короткими фразами. К дереву был привязан старый чеченец – хозяин этого дома. Айдамир и еще двое – те, которые привезли сюда Катю и Фиону, лежали убитые прямо среди двора.

– Стойте здесь! – рявкнул чеченец, перепачканный сажей и оттого еще более страшный. Его белые зубы сверкнули.

Катя и Фиона дрожали.

– Кто из вас англичанка? – спросил немолодой чеченец с автоматом в руках.

– Она, она, – указав на Фиону, попыталась улыбнуться Катя.

– Она англичанка? Это карашо. Идите туда. Эй, Хасан, возьми их!

Появился Хасан в камуфляжной куртке, надетой на голое тело. Вернее, это была даже не куртка, а жилет с многочисленными карманами, из которых торчали рожки для автомата.

– Сюда, сюда! – чеченец отвел от дома Фиону.

На время о Ершовой, казалось, забыли. Старик, привязанный к дереву, зашептал:

– Девушка.

Катя боялась пошевелиться, но потом решила, что эти слова, возможно, для старика последние и даже бандит имеет право на сочувствие. Она приблизилась к хозяину дома.

– Это братья Багировы, они всех убивают. Если за вас не заплатят – убьют. Мы бы выпустили. Багировы… запомни… Их одиннадцать братьев. Скажи кому-нибудь. Наши их найдут, убьют.

– Кончай его, – услышала Катя голос того чеченца, который вызволил их из подвала.

Второй чеченец подошел, передернул затвор автомата и выпустил короткую очередь в привязанного к дереву старика. Голова того поникла, и он медленно съехал, осел вниз, бормоча невнятные проклятия в адрес своих убийц.