Текст книги "Цветом света"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 
…И глазеет луною равнодушное небо,
И вторит отраженьем безучастное море,
Где корабль-привиденье плыл, «Летучий Голландец»
 

В тот же вечер, около половины шестого, черный «Мерседес» Гречишникова остановился у офиса ЗАО «СевЗапСтройПроект» и высадил Олега Тихоновича.

– Куда? – спросил Грек.

– Ты не передумала? Поедешь со мной в Москву? – потрепал Ян локоны Жени.

– Нет. От столицы меня мутит, – отрезала она.

– Тогда вези меня, Саша, на Петроградку. Надо еще кое с кем встретиться. Пара часов у меня есть.

Шофер перекинул их на улицу Мира, недалеко от Австрийской площади.

– Ладно, ребятки, увидимся в пятницу, – Ян пожал Греку руку, поцеловал на прощание невесту.

– Ты мне позволишь прогуляться по городу? – спросила Женя.

– Мы все здесь себе господа. Привыкай, детка. Только не гуляй одна.

– Слушаюсь, гер Хеллер! – девушка отдала честь.

– К пустой голове… Дурашка!

Ян хлопнул дверью и помахал рукой отъезжающей машине. Он прошел через арку во внутренний дворик, набрал код на входной двери и пешком пробежался до четвертого этажа.

На площадке перевел дух и чертыхнулся на себя:

– Старость не радость, мальчик!

Звонок в квартиру был резким и убийственным, подобно петушиному кукареку на заре. Мертвый глазок на железной двери оживился точкой света и снова погас. Плавно, по маслу скользнули засовы. На пороге стоял Леонид Степаныч. Старик-лягушонок приветливо кивнул гостю. Ян вошел.

– Приехал-таки, – проскрипел засушенный памятник социалистической мифологии.

– Сделка должна состояться двадцать второго числа, через пятнадцать дней. Ташан пригоняет свои танкеры и получает ключ. Гречишников опускает Neste и Лукойл. О дальнейшем мордобое мы узнаем из газет.

– Деньги-то не ахти какие – карманные.

– Хм. Все деньги карманные, оттого и суета. А главное – репутация. Обгадился, с кем не бывает – плати. А Гречишников и без того в последнее время слаб здоровьем, пошатывается. Тяжелая ноша: молодой еще.

– Подножка из-под чужой ноги в твоем стиле.

– Обожаю азартных игроков. Четверть доли на то, что и недели не протянет.

– Я не держу казино. Мне с тобой не тягаться.

– Ой-те Вам, Леонид Степаныч! – стал его подстегивать Ян.

– Не-не, в азартные игры не играю.

– Рисковать боитесь?

– Глупости боюсь, – старик помрачнел. – Самая страшная беда – глупость. Азарт, сам знаешь, с нею об руку ходит. Смотри, как бы и тебя не сожрали.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Хеллер, но тут же вспомнил свой скорый, а в итоге – тяжелый подъем по лестнице, вспомнил счастливую улыбку Жени в убегающем от него «Мерседесе».

Сердце защемило.

– У тебя, Янушка, как всегда «флэш-рояль» на руках, но оглядись – может, партнеры-то в дурачка подкидного играют, и козыри нонче не красненькие, а трефовые!

– О чем вы?

– Да, это так, дружок, – отмахнулся Леонид Степаныч. – Я ж – физик убежденный, вот и читаю тебе проповедь…

– Я позвоню.

Ян схватил трубку и набрал номер своего нового загородного дома, но услышал лишь долгие гудки.

– Проблемы? – шушукнул лягушонок.

– Нет.

Хеллер позвонил по другому номеру:

– Василек, прикатывай тарантас. Ага, я на Мира, – положил трубку. – Проблемы будут, если Ташан вдруг передумает. Не хотелось бы денежки возвращать. Не столь накладно, сколь сложно технически.

– Оставим, как есть.

– Э-э, нет! Обвинить банк в нечистоплотности, с таким количеством «опалы»? Нонсенс. Эти наседки без кассы не ставят. Не того полету птицы… Войну, конечно, мы выиграем, но… она нам нужна?

– Не люблю, когда пятки сверкают.

– Зачем же вы согласились?

– Думал – ты не дурак.

– Польстили.

– Н-да. Ну, давай подумаем.

– А я уже придумал.

– Что?

– Слетаю в Москву. Загляну на Новинский бульвар. Проведаю «дядю Сэма».

– Шутишь?

– Отнюдь. Пора бы и американцу подсуетиться. Даром жрет наш хлеб.

– Прошу заметить: на его деньги купленный.

– Не его, а его государства. Думаю, экономика Соединенных Штатов не пошатнется от такого плевка. Так что – гнида – пусть пошевелит пальцами! А то ему, видите ли, пенсия улыбается! Хочет сливки снять и рожу не запачкать. Хрен! Я с ним поговорю, пусть подстегнет Ташана.

– И здесь прикуп знаешь.

– Угу. В три года я сто двадцать умел делить на четыре.

– Помню. Ну, что ж, у меня чаек заварился. Время есть?

– Пока есть.

Леонид Степаныч пошаркал на кухню. Хеллер снова позвонил в Пески – длинные гудки. Хм. Подошел к окну. Василек уже пригнал машину: внизу во дворе стоял одутловатый «Авдюша» сугробом альпийского снега… Альпы. Он обязательно покажет их Жене. Как только завершит сделку – последнюю, больше никаких игр! – они вместе уедут из этой проклятой страны. А там уж весь мир их: горы, море, джунгли. Все, что она захочет – все будет!.. Ему не давала покоя ее счастливая улыбка. Ян опять схватился за телефон:

– Александр, где Женя?

– В Мариинке… кажется…

– Кажется?

– Ну этот… На театральной, около Крюкова канала…

– Кто с ней?

– Пашок.

– Ладно.

Положил трубку. Леонид Степаныч прикатил столик с чаем и армянским коньячком.

– Тебя эта фемина погубит, – убежденно скрипнул старик.

– Все о’кей, я женюсь.

– Значит, уже погубила.

– Восемнадцатого июня. Вы в списке приглашенных.

– Очередной бал теневиков-станочников?

– Нет, – засмеялся Ян. – Только близкие. Стешка прилетит из Австралии. Кротов будет. Джорджи.

– О-о! Давно, давно! Поди, уже в песок превратился.

– Какой песок, слущий! – воскликнул Ян с грузинским акцентом. – Барашка, вино, женщин. Откуда песок?

– Вот вино-то как раз кстати было бы!

– Привезет. Я три амфоры заказал.

– Отрадно. Куда подъезжать?

– А я за вами машину пришлю.

– Восемнадцатого?

– Да. В полдень – ЗАГС. А потом в наш новый дом на Финском заливе.

– Хоть это и не принято – заранее поздравляю. Удивительная девушка. А кто ее родители?

– Она сирота.

– Вот как? А чем занимается?

– Собой. И мной.

– Прелестно. Я всегда говорил, что ум женщине вреден. Если она некрасива, он делает несчастной ее. Если прекрасна – того, кто с ней рядом.

– Но тут вы ошибаетесь, Леонид Степаныч. Женя очень даже не глупа. И я уверен: нашему счастью это не помешает.

– Исключения только подтверждают правила. Неужели любовь? Плохо. Насколько я тебя знал – ты был не увлекающейся натурой. Любой процесс тебя интересовал лишь со стороны, как средство к достижению цели.

– Да. Но целей у меня много. Пока всех достигнешь, еще больше появится. От скуки не умру.

– Что же тогда тебе надо от этой девочки?

– Подумываю о покое.

– А как же честолюбивые замыслы? – удивился лягушонок.

– Мне сорок девять. Здесь я тузом не стал. А там это лишнее. Вес достаточен. Стоит обзавестись семьей.

– Обзаводятся мебелью и домашними животными.

– Я имею долю в пяти игорных домах Европы и России. Недавно открыл собственное казино в Питере. Скоро отхвачу нехилые позиции на топливном рынке, сменю один приятный бизнес на другой. Питер уже у моих ног…

– Не говори так, Янушка! – погрозил пальцем старик.

– …Но сейчас я понимаю, что мне это не нужно!

– Не спеши. Рассуждаешь, как мальчишка.

– Да. Наверное. Мне все время кажется: я упускаю нечто важное. Я сделал свою жизнь игрой и не получил от этого никакого удовольствия.

– Хочешь теперь пожить для других?

– Нет. Для себя. Но не один.

– Что-то у тебя с головой стало. Сюрюмористический педофилизм. И такое ощущение, что это она тебя имеет.

– Кто?

– Твоя раскосая, длинноногая.

Ян усмехнулся:

– Я не обижаюсь.

– А я не обижаю. Ты уверен, что нужен ей?

Тевтонец поднялся:

– Так много я никогда не ставил и никогда так не рисковал. Азарт. О нем я знал только понаслышке и по глазам партнеров.

– Не пугай меня, Янушка.

– Я и сам боюсь. Вот позвоню еще раз и поеду. Пора уже.

Хеллер в третий раз позвонил в Пески. Леонид Степаныч заметил, как посерело лицо гостя.

– Куда ты все время звонишь?

– Домой. Никто не берет трубку.

– Загуляла краля?

– Она в театре!

– А кто тебе нужен?

– Художник.

– Какой?.. А-а, тот самый?

– Да, – Хеллер набрал номер Гречишникова. – Алло, Александр. Это снова я. Твой Пашок вместе с ней на спектакле? Нет? А какого черта? У входа ждет? Позже приехал? Дьявол! Позвони ему, скажи, пусть проверит: сидит ли она в зале. Как? Это ваши проблемы, кретины! Ничего не случилось!

Ян взял себя в руки и аккуратно положил трубку.

– Всегда я говорил, что черти не черные, – заметил Леонид Степаныч. – Кажется, ты не едешь?

– Мне надо кое-что выяснить.

– Тогда еще чаю налью, – зевнул старик. – Покой!.. Покой!.. Опять же, с другой стороны, не советую я тебе надеяться на свое двойное подданство: если ты ввязался, наш брат тебя везде найдет. Птица ты большая, хищная. На прямой бой не выходишь, но и падалью не питаешься. Тебе без кровушки никуда.

Хеллер, позеленевший, словно один из коней Аничкова моста, вернулся на диван.

– Что-то, Леонид Степаныч, колотит меня…

Они еще минут сорок обсуждали проблему с Ташаном. Ян в шутку предложил: может, вообще опустить американского финансиста. Он далек – глух и слеп. А с атташе поделиться третью свободной доли. Лягушонок поперхнулся и снова покачал указательным пальцем – мол, не увлекайся! – но все правильно понял: Ян пытается разогреть себя, вот и несет чепуху. В таком состоянии он его никогда не видел. Что же дальше будет? Ураган?.. Зазвонила сотовая трубка Хеллера.

– Алло! Да. Антракт? Нет? Ты уверен? Это я осел, Грек! А ты не виноват! Что? Ну хорошо, не сочти за труд – подумай. Удачи.

Ян сразу набрал загородный номер – глухо.

– Вот черт!

– Чертовка, – поправил Леонид Степаныч.

Хеллер мертво глянул на него. Старик хихикнул.

– Как сказал классик? Откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро», послушай Гершвина, а хочешь – заряди свой «люгер». Но я бы на твоем месте поехал в Москву.

– Нет. Теперь успеется. Я ее выловлю. Только как?

– Найми следопыта. Я знаю одного хорошего: бывший гэбист. Дай-ка трубочку!

Ян машинально протянул свой сотовик. Лягушонок оттолкнул его вяленой лапкой, уцепил родной аппарат и стал накручивать диск.

– Алло. Сереженька, здравствуй. Замечательное здоровье. Ага… Но я по делу. Добрый знакомый мой «попал». Помочь надо. Нет, за этим дело не станет: любую сумму. Ах, по тарифу! Тем более. Что? Да, дело житейское. Да. Жду, – его лысая, очкастая голова радужно улыбнулась:

– Через пять минут. Он здесь, недалеко живет.

Действительно, через пять минут раздался звонок в дверь.

Леонид Степаныч впустил эдакого спортивного товарища лет тридцати пяти в замызганной джинсовке, суетливого, с рыжими усиками и невыразительными глазами.

– Сергей, – представился он. – Можете не называться.

– Как же мы будем общаться?

– Как обычно. По-русски, Ян Карлович.

– Ясно, – возникшие было сомнения относительно компетенции молодого человека развеялись. – Присядем.

– Я слушаю.

– Нужно найти девушку, – Ян достал бумажник, выудил цветную фотографию. – Вот эту.

Сергей открыл блокнот, достал обкусанную совдеповскую авторучку:

– Имя.

– Евгения Владимировна Ромашенкова.

– Возраст.

– Двадцать девять лет.

– Родилась.

– В Николаевске-на-Амуре.

– Адрес.

– Без прописки.

– Ах, вот как! Поподробнее.

– Моя содержанка.

– Какие места она обычно посещает?

– Да никаких… Я знаю: она танцует неплохо, но…

– Могла уехать из города?

– Черт ее знает. Есть хата между Песками и Зеленой Рощей. Я покажу дорогу.

– Подозрения.

– Некий художник, очень талантливый.

– Имя.

– Евгений… Секунду, – Ян тяжело вздохнул и в очередной раз позвонил Греку: – Хеллер. Слушай, дорогой, как у твоего художника фамилия? Ба! Вот номер! – Ян повернулся к Сергею: – Не знает.

– Спросите адрес.

– А где он живет? Не известно?

– Откуда вообще взялся этот художник?

– А откуда он взялся? Угу… Угу… Чудеса в решете! Александр, ты меня поражаешь! Ну ладно, пока. Я скоро объявлюсь. Держи пресс, – он вернулся к Сергею: – Значит, так. Было дело – наша Женя в Мойку с моста бросилась, этот художник ее вытащил. А мой знакомый ему в награду работу предложил. Вот такая мелодрама.

– С какого моста?

– Где-то с Васильевским островом… Там Лейтенанта Шмидта…

– С Поцелуева.

– Наверное.

– Когда это было?

– В апреле.

– Я спрашиваю: во сколько?

– Ночью. Утром. Часов в пять, он сказал.

– Хорошо. Опишите-ка мне вашего художника.

– Ну что ж… Девушка где-то метр семьдесят… пять… Он повыше будет. Шатен. Худой такой. На вид – лет тридцать. Лицо… неприметное. Глаза очень внимательные, острые, черные. А сам такой мягкий, стеснительный.

– Мало Иосиф Виссарионович интеллигенцией занимался, – вставил лягушонок. – Как нонче Федеральной Службе Быта быть?

– Ну я же здесь, – не глядя на него, буркнул Сергей. – Где последний раз видели вашу девушку?

– Около Мариинки.

– Давно?

– В шесть пятнадцать.

– Н-да. Что там в Песках?

– Я несколько раз звонил. Никто не берет трубку. А он там один: и за работника и за сторожа.

– Отлично. Пятьсот долларов в день, плюс расходы на дорогу, средства связи, гостиницы и всякую рутину. Дело срочное, так понимаю?

– В пятницу я обещал вернуться из Москвы.

– Тогда семьсот в день.

– Найдете?

– Дело нелегкое, но неудач у нашей конторы пока не было. Я выслеживаю дичь. Вы пересылаете на счет деньги и загоняете ее. В случае поражения я найду этого художника позже и сниму перед ним шляпу.

– Лучше найдите сейчас, – процедил Хеллер. – И не вспугните. Они нужны мне оба, вместе… если я, конечно, не ошибаюсь.

– По рукам.

Ян дал Сергею визитку.

– Ваш телефон я знаю… хотя, говорить такое – не в моих правилах, – подмигнул следопыт.

Тевтонец не успел поймать его взгляд, повис на стриженом плотном затылке, потом вовсе соскользнул. Леонид Степаныч проводил Сергея, а когда вернулся, застал гостя в блаженном, полном тишины состоянии духа.

– Земная женщина, – развел руками старик.

– Сука, – согласился Ян.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

 
…Как эта ночь тесна!
Нам не до сна с тобой.
Больше не надо лгать,
Прятать свое лицо.
С утреннею росой
Новый настанет день,
Величиной с любовь…
 

Женя, как можно догадаться, не пошла на балет. Александр обеспечил ей место в бельэтаже на «Дон-Кихота» и уехал, пообещав прислать Пашка. А она с чистой совестью, купив себе орехово-шоколадное мороженое, прежде чем идти обусловленным маршрутом, решила прогуляться до Поцелуева моста. Где минут пять и простояла, пытаясь в подробностях восстановить ту роковую ночь.

Жене показалось странным, что помнила она ее обрывками и довольно нечеткими. Но Лесков впечатлил с первого взгляда: ожидала увидеть в воде Майка или кого другого из телохранителей, а увидела незнакомого человека… Что почувствовала тогда, скорее – проявила? Несказанную злобу. Наверное, из-за отсутствия своей жизни, из-за трясины, в которой с каждым новым человеком все больше и больше вязнешь и сильнее отвращаешься от себя и мира. Стоит ли думать об этом сейчас?

Одолевало множество противоречивых чувств. Самым главным и противоречащим себе был страх. Все равно – как крутить в руках дорогое жемчужное ожерелье и бояться, что кто-нибудь его увидит, бояться, что вот-вот порвется нить, связующая капли жемчуга и, если даже этого не случится, то бояться, что сокровище окажется не настоящим, а всего лишь искусной подделкой. Но все это лирика, что до прозы жизни – ее страшила любая мысль и каждый шаг…

Женя огляделась. На углу Мойки и Крюкова канала тарахтел компрессор: велись дорожные работы. Грязные, буроватые стены Новой Голландии были похожи на тюрьму. Девушка пошла прочь. Свернула на Декабристов и вдоль умиротворенного канала Грибоедова вышла на Сенную площадь, где привычным пейзажем царили рынок, бардак и суета. С лотка пиратской аудиопродукции чересчур оригинально звучало «Bouree»[8]8
  «Буре» (от фр.) – инструментальная композиция английской рок-группы «Jentro Tull».


[Закрыть], поддерживаемое рыхлым ансамблем и свингованной сипловатой флейтой Яна Андерсона. Мелодия привязалась к девушке, и под нее Женя два раза рисковала быть задавленной. Сначала – у переулка Гривцова, где южнолицые торгаши, возмущая в кои-то веки солнечный воздух Питера криком и нервной жестикуляцией, брали на абордаж чей-то ларек. Потом – в пересечении Садовой и гороховой, где почему-то был неисправен светофор, и на девушку едва не наехал «Чероки» цвета детской неожиданности. Но, благополучно миновав все коллизии, она дошла до невысокого серого здания с огромной ярко-желтой надписью «Приют Комедианта».

Женя купила билет и все же поинтересовалась на вахте:

– А Павел Ивановский здесь?

– Да-да, он сегодня играет, – ответил через окошко замусоленный мужчинка.

В фойе девушка приобрела программку и поднялась на относительно просторную площадку второго этажа. Было уже без пяти семь, зрителей приглашали в зал.

Маленький аккуратненький театрик, абсолютно низкая сцена, если не отсутствие ее как таковой, Макс Фриш, «Санта-Крус», совсем молодые актеры. В тот день, наверное, много совпало – как откровение, тонко и точно угаданное какой-то неведомой силой ее состояние: Женя плакала. Это удивительно светлая история, но все ее герои были обречены, обречены на самих себя. Красавец, морской бродяга Пелегрин – любимая, но одинокая Эльвира – барон, пленник безысходной тоски-мечты. Противопоставление заснеженной земли, старинного надежного замка бескрайнему соленому морю, обветренному паруснику, и звено, их соединяющее: горько-сладкое вино, далекие песни неувиденных стран, любовь…

Женя не верила ни в какие приметы, мистическое начало было ей чуждо. Так во что же превратил ее Лесков? Все ее существо, строившееся на здравом смысле, остроте чувств или будь то чем угодно, соприкоснувшись с таинственным, неким магическим, «ненормальным», запротестовало и смешалось в себе. Евгений не мог знать заранее, какой будет спектакль, он отправил ее сюда наудачу. И девушка впервые задумалась о существовании потусторонних сил; в такие совпадения поверить она не могла.

По окончании спектакля, спешно сбежала по ступенькам в холл. Евгения не было. Вернуться наверх было неловко, она решила еще подождать.

Народ постепенно уходил из театра. Некоторые оставались. Потом начали спускаться актеры. Три экстравагантные девочки и юноша обступили капитана Пелегрина. Женя увидела, что в жизни он намного ниже ростом и ничуть не похож на отчаянного любовника или морского волка. Он был мил и скромно слажен. Мимо промчался барон, с лестницы его кто-то окликнул:

– Дима!

– Щас! – обернулся он, и едва не сбив Женю с ног, выскочил на улицу.

Появился молодой человек, игравший роль Педро, моряка-поэта. Наверное, он до сих пор оставался в образе, потому что взмахнул рукой характерным для Педро жестом, и девушка сразу его узнала. Человек обладал довольно плотной, собранной фигурой, блистал обаятельной мягкой улыбкой и большими глазами венецианского мавра. Он с кем-то заговорил, длинным и волосатым. Потом длинный поднялся наверх, и больше Женя его не видела.

– Женька, молодец! – услышала девушка и оглянулась.

Какая-то женщина чмокнула в румяную щечку ушастика, игравшего дворецкого в доме барона. Женя улыбнулась и вернулась глазами к Педро. Тот затерялся в толчее, но она скоро нашла его и, наконец, решилась:

– Привет.

– Привет, – моргнув, ответил Педро.

– Я давно не была в театре.

Актер был явно озадачен, но, пытаясь сохранить непонятно для чего нужное ему равновесие, деликатно приподнял брови.

Женя показала программку:

– Вы – Павел Ивановский. А я – Женя.

– Очень приятно, – шаркнул Павел и, наверное, подумал: «Какую глупость она еще скажет?»

– Я здесь… – девушка тоже выглядела растерянной. – Мне Евгений сказал вас найти… Лесков.

– Вот номер, – пробасил Павел. – Так что ж вы сразу-то?.. Как вас? Тоже Женя? А что случилось?

– Это очень длинно рассказывать. Женя просил вас приглядеть за мной, пока он не придет. Вы не волнуйтесь: он обязательно придет.

– Ну да. Только этот чертов маляр и может такое придумать. Когда он появится?

Девушка пожала плечами, но к ее облегчению, Павел не был раздражен, только обескуражен. В театр вернулся барон и обиженно развел перед Ивановским руками:

– Не догнал!

– Слышь, – потеребил губу Павел. – Лесков объявился.

– И что?

– Да так. Вот, знакомься – Женя.

Барон приветливо кивнул:

– Дмитрий.

Девушка взглянула на его продолговатое, утонченное лицо:

– Ваш герой похож на меня.

– Это хорошо?

– Не знаю.

– Дима, – оборвал их Павел. – Художник тут обязал меня. Не знаю даже. Что-то там у него сложное… Вот, вечер у меня с девушкой, – он указал на Женю.

– Поздравляю! – смеясь и по-олимпийски пожимая ему руку, отчеканил Дмитрий.

– Хвала всевышнему, серьезных планов у меня нет. А какие у вас, загадочная вы моя?

– Дожидаюсь Женю. Он прислал меня только затем, чтобы ничего не случилось.

– Чего не случилось?

– Плохого чего-нибудь.

– Прислал, – задумчиво пробормотал Дмитрий. – Бандероль! Ну что ж, мы с Маринкой тогда пойдем, а? Ты как, Паша?

– Поручение оформлено на меня, – с театральной тоской изрек Ивановский. – Впрочем, провести какую-то часть жизни в компании с прелестным созданием… Вы только не обижайтесь, Женя, но… Все же это как-то необычно.

– Я понимаю.

– Что делать будем? Хотите, театр покажу? Я бы пригласил вас в кафе, но наш рэ`эсторан уж упокоился с миром, а из «Приюта», как я понял, ни-ни?

– Честно говоря, я голодна. Мы можем купить что-нибудь в магазине. Здесь есть «24 часа»?

Павел кашлянул. Дмитрий крякнул.

– По-моему, у нас остались пряники к чаю, – прищурившись, напомнил последний.

– Две штуки, – цыкнул Паша. – Пролет. А еще там сахару на полчашки.

Женя улыбнулась, открыла сумочку и достала из кошелька бумажек сотни на две:

– Дима, если вас не затруднит.

Барон совсем вытянулся в лице и, безмолвно протестуя, замахал ладонями.

– Поверьте, так надо, – спокойно ответила на это Женя. – В конце концов, я сегодня получила огромное удовольствие, а теперь еще и свалилась вам на голову.

Павел тяжело вздохнул, но кивнул Диме:

– Уж когда-когда, а сегодня мы это заслужили.

– Подождите, Дима, – вдруг сообразила Женя. – Нас ведь не только трое.

– Полноте, – отбрыкнулся барон. – Хватит!

– У меня только доллары, – продолжала девушка, – может, можно найти?..

– Спроси у Минкова, если он еще здесь, – смело сказал Павел и добавил досадливо-восторженно: – Эх!

Кроме них троих оказалось еще четверо голодных. Остальные актеры просочились по своим домам и делам. Ребята сообразили в одном из помещений столик с легкой Жениной руки. Среди присутствующих были еще две девушки, они поначалу отнеслись к меценатке грубовато, с предубеждением, явно оценивая, но потом, увидев, что она практически не пьет, почему-то успокоились. Пелегрин, почитай, все время спал, наверное совсем вымотался. Юноша, которого Жене никак не представили, постоянно что-то наигрывал на гитаре, лишь изредка протягивая руку к фарфоровой чашке и затягиваясь дымком. А Паша очень много говорил. И с Женей, и с другими, и даже сам с собой. Он строил утопические проекты будущего, окунался с головой в прошлое, обсуждал с Димой предстоящую экспедицию на Кольский полуостров, высказывал забавные и удивительные суждения о Милораде Павиче и его «Хазарском словаре», а потом обязательно брякал какой-нибудь удачный анекдот. Жене все это ужасно нравилось, ей казалось, она целую вечность не сталкивалась ни с чем подобным. Это переворачивало все, к чему она привыкла. И девушка бессознательно радовалась каждой свежей мысли, как младенец радуется новой игрушке… Какой же Лесков молодец!..

– Вы очень разные, но в чем-то безумно похожи… Я поняла: с вами интересно! – сказала она.

– Это комплимент? – спросил Паша.

– Данность, – пожала плечами Женя. – Я надолго запомню сегодняшний вечер.

– А что тут особенного? Разве что – нечасто у нас такой пир, а в остальном…

– И сейчас ты мне скажешь, как Крейз Мартину Идену, что на таких условиях готов устраивать мне подобные вечера каждую неделю.

Ивановский засмеялся:

– Да, недурно.

– А Женя часто у вас бывает?

– Раньше пересекались. На Ладогу вместе ездили. А вот последние полгода, что-то я и не помню… Хотя, я сам забегался…

– Последние полгода у Жени были трудности.

– Да? Они всегда были.

– И он решал их прыжками с набережной?

– Шутишь? А сейчас, что он?..

– Сейчас он хочет меня удивить. Глупенький. Все гораздо проще…

– Ну-у! – пропел Паша. – За высокие материи!

Они чокнулись и опрокинули по рюмочке «божественной смирновской». Это подало повод спеть великую песню о морозе, коне и ревнивой жене. Женя пела тихо и из ряда вон плохо, но в общем хоре она себя зауважала.

Так замечательно они провели время почти до половины двенадцатого, когда дверь распахнулась, и на пороге появился Евгений в бежевом летнем костюмчике, лакированных туфлях, опрятный, довольный и с коробкой пива в руках.

– О-о! – разорвал немую сцену Дима. – Водка без пива – деньги на ветер!

– Это на утро, ребята! – объяснил под аплодисменты Лесков. – Две бутылки подарил на вахту.

Паша значительно посмотрел на подружку художника и как попугай закачал телом:

– Вон оно как живут утопленники!

– Штрафную художнику! – подал голос Пелегрин.

– Нет, – твердо сказал Лесков. – Никак невозможно.

Паша разлил белую по таре, обойдя стороной рюмку своей подопечной:

– За совпадение возможностей с желаниями.

Лесков коснулся губами виска Жени и прошептал в самое ухо:

– Как тебе здесь?

– Спасибо, – тихо ответила она. – Замечательный подарок!

– Ты хочешь остаться?

– Я подчиняюсь только тебе.

Он взял ее легкую руку и потянул на себя. Ивановский второй раз за сегодня опешил:

– У Лукоморья дуб зеленый!.. Я не успел к ней привыкнуть!

– Спасибо вам, ребята, что приютили мое сокровище. Счастливо.

Женя помахала им рукой:

– Увидимся.

– Всегда рады, – тепло, но полусонно молвил юноша с гитарой.

Когда за влюбленной парочкой закрылась дверь, Паша очертил в воздухе крест:

– Венчается раб божий Евгений и раба божия Евгения. Аминь!

– Погоди-ка, – очнулась одна из девушек. – А что его дикая собака Динго?

– Если художник так беспечен, – ответил Паша, – то и с ДСД все в порядке.

Дмитрий улыбнулся:

– Забудь, Марина…

…Такси примчало их на Дворцовую набережную, к причалу, недалеко от Эрмитажа. Евгений вывел Женю из машины и расплатился с шофером.

В разгар белых ночей, в волшебный полуночный час Нева замирает, и есть мгновения – совсем недолго – она недвижима и способна творить чудеса. По преданию, человек непосвященный, оказавшийся в это время на берегу и проронивший в ее воды самое заветное свое желание, обязывает реку на его исполнение. Очнувшиеся волны подхватывают сказанные слова и уносят их – к морю, к небу?.. – куда угодно. Человек не силен в этих загадках. Великое провидение само отыщет достойные пути.

Женя, завороженная, прислонилась к прохладной каменной ограде Невы. Незлобивый ветерок всколыхнул ее волосы. У причала стоял небольшой приплюснутый, словно продолговатая таблетка, теплоходик. Колонны Васильевской стрелки, незажженными свечами подпирая небо, дожидались полуночи. Петропавловский шпиль заточенным перстом предостережения указывал на огромное облако севера. Чешуйки ряби Невы сливались друг с другом, растворялись в общем потоке; казалось, вода умеряет течение. Девушка обернулась. Евгений положил руку на ее плечо:

– Смотри внимательнее!

Крикнула чайка. Засеребрился скелет Троицкого моста. Рябь дробилась, превращалась в пыль и, измельчаясь до невозможного, застывала покойным темным зеркалом от берега до берега.

– Чего ты хочешь? – спросила Женя.

– Сегодня исполняются твои желания, – ответил Лесков.

– Желания? Я уже пропала. Чего мне еще желать? Чтобы это не кончалось – ты и я…

Евгений улыбнулся и указал девушке на циферблат своих часов. Секундная стрелка отправилась в путешествие следующего дня.

– Мы тоже идем странствовать, – он взял Женю под руку. – Ты не любишь цветы – театр действительно лучше: то, что ты там узнала и пережила, никогда не завянет. Ты не любишь гостиницы – вот наш водоплавающий дом, – он подвел ее к причалу.

Женя засмеялась:

– Вот почему ты спрашивал о морской болезни!

Их поджидал высокий доброжелательный человек:

– Опаздываем.

– Прошу прощения, капитан, – извинился Евгений, – надо было закончить очень важное дело.

– Я так и подумал, – ответил капитан, приглядываясь к спутнице пассажира. – Доброй ночи, леди. Вы готовы к путешествию?

– Безусловно. Но я незнакома с маршрутом.

– Ваш супруг не ставил перед нами конкретных задач, кроме одной – бороздить водные просторы всю ночь. Будут дополнительные указания?

– Мы поплаваем в заливе?

– Путешествие на «Пилигриме» предполагает выход в Невскую губу. Вы хотите идти за Кронштадт?

Лесков тревожно кивнул на Женю:

– Не заблудимся?

Девушка прыснула.

– Мы всецело полагаемся на вас, капитан! – торжественно произнес Евгений и, взошедши на борт, подал руку девушке.

Капитан отдал честь, скомандовал человеку на берегу:

– Петя! Отдать швартовы! – и засмеялся.

Заклокотал двигатель, палубу стянуло зудом вибрации. «Пилигрим» отчалил от набережной.

Салон теплоходика был очень уютный, с небольшим баром и двумя рядами аккуратненьких деревянных столиков и скамеечек. На одном из столиков красовались «Франджелико», два хрустальных бокала, гора экзотических фруктов и причудливые сливочные десерты.

– Остается лишь спеть гимн сладкоежек, – заметила Женя.

– Голодная?

– Нет.

– Холодильник в баре не пуст. Микроволновка есть.

Женя взяла его за руку. В глазах светилось небо, далекое, не питерское. Лесков погладил ее щеку. От девушки веяло крепким табачным дымом и горьковатым ароматом «Кензо».

– Тебе хорошо эти духи.

– Но плохо то, что я много курю, правда?

Евгений не ответил.

– Я устаю от срывов. Сигареты успокаивают.

– Надо менять ситуацию.

– Как?

– Не знаю. Давай уедем.

– Куда?

– Куда скажешь.

– Это невозможно. Пожалуйста, не говори об этом, – она приложила пальцы к его губам. – Если судьба подарила мне тебя, значит, это не так просто. Все мои прежние мечты меркнут перед нашей сказкой. Я не смею отказываться от встреч с тобой, – девушка прижалась к нему. – Но и безумие – пускать все по течению…

– Ты хотела быть сильной. Но сила – это только способность на поступок!..

– Не говори ничего, прошу!

– Нет, подожди! Ты слыхала о людях, которых зовет небо, море, горы?.. Черт возьми, художника зовет идея, поиск, желание сообщить бездыханному полотну свои чувства, свои мысли и познать себя, вновь столкнуться со своим «я» лицом к лицу. Но случается и самое простое – самое сложное, когда человека зовет человек. Понимаешь ли ты? Я не о твоем теле, которое способно свести с ума кого угодно. Я о тебе самой, о твоей простоте и загадке, о той силе, что ты прячешь, словно боишься солгать собственным глазам!.. Знаешь, как это называется?

– Женя!.. – девушка отпрянула.

– От меня в воду не прыгнешь. Это я тебе обещаю.

Сейчас в нем не сидел тот утренний зверь, новый взгляд художника напугал ее куда больше.

– Остановись. Ты словно мясо отделяешь от косточек! – с дрожью прошептала она.

– Ненормальная. Я хочу согреть тебя, а ты больше мерзнешь, – он снова обнял ее и, стараясь унять белку в колесе ее сердца, ласково провел ладонями по спине.