Текст книги "Гугара"

Его глаз был как аквариум – либо пристально смотрящим, либо пустым. Мешки под глазами свекольного цвета, толстые щеки, торчащие уши, железный нос и пухлые губы, своим бормотаньем приоткрывающие руины зубов. В уголке глаза свой хвост расположила змея и развертывалась лентой по сотне черных серпантинов, каждый раз, на каждом круге опоясывая лицо. Мой взгляд прилип к этой линии, как к мухоловке, и следовал через выпирающую, как женская грудь, скулу, которую я гладил, ласкал, окончательно забыв, что это скула, пока не наткнулся языком на черную линию. Мое лицо залила краска стыда.

– Это сон, – последовало объяснение.

Его поверхность была озером, прикрытым ковром вечернего тумана, посреди которого черным зрачком проступал остров. Мягкие дуновения качали склонившиеся над водой деревья. Укрывавшие в своем лоне пропавшее уже несколько минут назад солнце, крутые горы, окружавшие озеро со всех сторон, виделись размытыми и далекими. Ночные птицы, до времени разбуженные, издалека подавали голоса, не давая заснуть дневным, последние из которых уже смежали глазки-пуговки. Здесь же над тёмной поверхностью озера носились летучие мыши, чей полет угадывался по легкому плеску воды, которой касались их крылья.

На берегу стояла стройная женская фигура, волна стелила ей под ноги кружевную пену. Женщина плотно закуталась в шаль и смотрела на лодку, которую верной рукой мужчина направлял к острову, к зрачку. Там, на его дне, в темной комнате висела вязанная картинка, высвеченная снопами фар несущихся по дороге автомобилей.

На поверхности зеркала проступило незнакомое лицо: человек-карп, человек-сад, растяпа, распутник, повеса. Когда он смеялся, его подбородок плясал. Он был маленьким, как муравей, коротышка, малыш, но силач. На черепашьей скорлупе головы клубилась черная татуировка облаков, вся в волютах и завитках. Пересеченные морщинами, перерезанные шрамами на бровях, облака колыхались как настоящие. Он тряс голым животом, разводя в стороны сильные руки. Погружал подбородок в узорной складке жутко изуродованной шеи. Громадная лысая голова готова была взорваться. Широкая улыбка и мягкая насмешливая гримаса становились всё менее выразительными, потому что воздух постепенно стал наполняться светом. Дольше всего в памяти оставались его улыбка и кроткий взгляд.

* * *

На маленьком экране шел тихий дождь разноцветных многогранников. Они перемещались то вправо, то влево, повинуясь пальцу, нажимающему на две кнопки. Пим – влево – пом – вправо – пим, пим – два раза влево – пом – раз вправо. Неспешной волной опадали и, в зависимости от сноровки игрока, образовывали или плотную стену или полную прорех поверхность, к которой потом ничего нельзя было приставить. Если экран заполняла стена, значит – уровень пройден. Каждое пиканье звучало ударом в барабан на фоне монотонного шума дождя, заполнявшего тишину своим ненавязчивым присутствием. Внутри чума царил зеленый полумрак, прореженный то там, то сям белыми световыми пятнами в тех местах, где брезент был протерт или продран.

Дмитрий Николаевич сидел на оленьей шкуре, прислонясь спиной к свернутому в валик одеялу, грел ноги у догоравшего огня. Весь погруженный в тетрис, он держал двумя руками желтый китайский гаджет, энергично нажимая красные кнопки на пульте управления. Устройство отвечало серией пискливых звуков в то время как на экранчике перемещались темные формы, точно миниатюрные фигурки из театра теней. Дело было уже к вечеру, целый день шел дождь. Я курил, а от подвешенных на жерди над моей головой мокрых штанов и рубахи шел пар.

– В тайге всегда надо иметь две пары штанов, – не отрываясь от гаджета поучал меня Дмитрий, когда увидел меня в одних кальсонах. Мне было всё равно; опершись о поленницу, я тонул в мягком ковре веточек. Сигареты из красной пачки, сушившейся у камелька, были как будто подвяленными, и прежде чем я успевал докурить одну, я уже лез за следующей. Дмитрий азартно жал на кнопки, я же напротив – предался апатии, нагнетаемой бесконечным проливным дождем. Я представил себе, что ливень не прекратится и что наша горка превратится в остров, омываемый водами нового потопа, и что останемся только мы, скрывающиеся на этом пригорке, на острове посреди океана леса, как в Ноевом ковчеге. Словно потерпевшие кораблекрушение, избранники судьбы, голоса которых потерялись в шуме вершащейся вокруг них катастрофы.

* * *

– Ну и Максим! – одобрительно воскликнул Никита. – Ну и дубину себе выстругал!

Парень беспокойно смотрел на огромную палицу, о которую тот опирался. Только что вытесанная из лежащей рядом колоды, она была ростом со своего творца.

– Укороти ее маленько, а то ты ее даже не поднимешь, – посоветовал Алик, не вынимая сигареты изо рта.

– Я да не подыму?! – встрепенулся Максим, но, видимо, Алик выразил не только свои собственные сомнения, поэтому Максим бросил это произведение плотницкого искусства на землю и стал искать топор. В лагере царило спокойствие, собаки дремали, уткнувшись мордой в мох и чернику, а последние олени пошли в лес, лишь время от времени побрякивая издали колокольцами. В этот дождь исчезли мошкара и комары, так что животные были свободны от них, пошли в самопас искать грибы.

– В шаманы, видать, подались, – пошутил Никита, – не иначе: ведь сколько грибов сожрут.

Только один не спешил, аккуратно ступая по мху рядом с чумом. На его ляжке был большой, в две ладони, клок живого мяса. Рана не кровоточила, но из нее сочились белые капли гноя. Она была лучшим доказательством того, что кроме комаров и людей поблизости были и другие голодные.

– Было время и волков по крайней мере травили, с вертолетов отраву разбрасывали, отстреливали, – сказал Дмитрий, заканчивая чистить рану. – Теперь так не делают. Работать невозможно стало. Приходится таиться; этому повезло – вырвался можно сказать прямо из пасти.

– Как летом Алюна не вернулась из леса, я неделю плакала, – добавила Татьяна. – Мне было так жалко, так жалко, просто слов нет…

В конце концов, и этот олень не устоял перед искушением. Неспешно, задевая мокрые ветки, побрел куда-то. Также и мы, под глухие звуки Максимова топора стали собирать вещи, надевать болотные сапоги, куртки и всё, что у кого было. К звукам топора добавился стук капель по листьям, и темный потолок над нашими головами протёк. Мы вышли, вскоре к нам присоединился Максим, тащивший на плече изрядно похудевшую булаву. Алик и Никита забрали свои, мы со Славой взяли три больших мешка. Никита кликнул собаку, и весь караван чинно направился через лес вниз по пригорку, на котором стояли чумы. Шли бодро, я с трудом успевал уворачиваться от шлепков мокрых веток.

Дождь усилился, лес подернулся белесым туманом, одежда прилипала к телу. Мы шли след-в-след через сырость и холод едва заметными тропинками. Лес был низкий и редкий. Время от времени нам приходилось огибать разлитые в тусклой и придавленной дождем пустоте жирные пятна топей, поросших чахлым мхом и травой. Вдруг что-то шевельнулось вдали. Поднимая вокруг себя сотни брызг, собака резко рванула и после нескольких прыжков исчезла из виду. Мы на мгновение остановились.

– Шабаш, – объявил Никита, оперся о ствол, задрал голову и внимательно посмотрел вверх. Остальные собрались вокруг, кто сидел на корточках, кто стоял. Достал из кармана пачку и пустил по кругу. Мы затянулись в безнадежной попытке сдержать потоп с помощью пяти огненных точек, пульсирующих в ритм нашего дыхания.

– Пёс-то твой где? – Спросил Максим.

Никита пожал плечами.

– Хороший, охотничий, – добавил Слава.

– Вернется? – спросил я.

– Таа… вернется…я бы хотел это увидеть, – проворчал Максим.

– Всё мужики, шабаш, если будем так сидеть, кедровки всё сожрут, – забеспокоился Никита.

Появились комары, снова принялись за своё. Я достал спрей от мошкары и опрыскался, что называется, от души.

– Есть желающие?

Моим предложением воспользовался только Миша, зато тоже от души.

– Пёс не дурак, – кисло изрек Слава, выглядывая из-под мокрого капюшона. – Сто процентов – уже вернулся в стойбище.

– Вот подлец, – сказал Максим.

– Грёбанный, – уточнил Алик.

* * *

Монотонный ритм пиканий на мгновение прекратился, чтобы взорваться чем-то вроде мелодии. Игра сменилась. Я придвинулся к Дмитрию и заглянул из-за спины. Теперь он правил лодкой, перед которой стояла задача перехватить как можно больше парашютистов. По обеим сторонам лодки было полным-полно черных треугольников, проступавших над водой и не оставлявших сомнений относительно судьбы неперехваченных парашютистов. С другой стороны камелька пристроились Максим с матерью над шахматной доской.

– Хи-хи-хи, – радостно пищала Татьяна, очередной раз побеждая сына молниеносной шашечной атакой.

– А как насчет шахматишек? – предложил парень, пытаясь оторвать мать от шашек, в которых у той не было конкурентов. Восторженно созерцая доску, она продолжала сидеть, обхватив ноги и положив подбородок на колени.

– Еще разок! Одну партеечку! – уговаривала она сына, потерявшего интерес к игре.

Я почувствовал рядом чьё-то присутствие, обернулся – собака, Мальчик. Пользуясь тем, что хозяева чем-то заняты, он влез в чум и теперь лежал и грелся у огня, беспокойно поглядывая по сторонам, не заметил ли кто его. Пиканье внезапно прекратилось. Собака поняла это по-своему, вскочила и тихо вышла из чума.

– Может, чайку? – предложил хозяин.

Аккуратно отложил гаджет и уселся поудобнее. Татьяна оставила шашки и засуетилась, собирая поесть. Повесила чайник на крюк и раздраженно принялась перетряхивать уже порядком исхудавшие мешки. Окончательный выбор пал на рожки с консервами, которые мы съели, жадно сгребая макароны со сковородки ложками и кусками хлеба.

– Андже… – в конце подал голос Дмитрий сквозь облако табачного дыма. – У вас там, где ты живешь, в Иисуса ведь верят, да?

– Ну, можно и так сказать.

– Ага… – Затянулся сигаретой и искоса взглянул на меня. – Это хорошо, потому что Иисус всё знал заранее, умел предсказать будущее, предвидел и Ленина, и Сталина.

– Ленин на жизненный путь нас поставил, – встряла Татьяна и тут же, смутившись, стихла.

– Иисуса замучили до смерти, потому что он всё знал. Слишком много знал. – Дмитрий достал очередную сигарету.

Внутри чума сделалось темно. Татьяна подкинула хвороста в огонь, после чего принялась прибираться по хозяйству. Отделенная от нас стеной глухоты, она тихонько мурлыкала себе под нос грустную мелодию. Максим куда-то исчез, оставив приподнятый полог чума, по которому внутрь стекали тяжелые капли дождя. Вскоре вернулся с кучей шишек.

– Бурундук появился, – весело заметил он. – Уже пирует в шишках. Чуть не по головам собак скачет.

Как бы в подтверждение этих слов раздалось скуление, лай и отчаянное царапание собачьих когтей о кору дерева.

– Залез на дерево, – заметил отец.

Каждый взял по шишке, насадил на прутик, и выставил печься над огнем. Шишки быстро пошли смолянистым соком и потянуло резким живичным запахом. Отблески костра оставляли глубокие борозды теней на лице Дмитрия Николаевича. Его припорошенные сединой волосы нелепо торчали во все стороны.

– А вы что же, в духов что ли верите? – спросил я.

– В духов?! – громким эхом отозвалась Татьяна, оторвавшись от своих занятий. Явно заинтересованная темой, она придвинулась поближе к огню, достала из пачки сигарету и, сев на корточки, прикурила от горевшей веточки.

– А чего в них верить, когда они вон по лесу ходят, – тихо сказал ее муж.

– Так и ходят?

– Угу…, – и утвердительно покачал головой. – По ночам возле чумов ходят.

– И что?

– И ничего. У них свои пути-дорожки, у нас свои. Мы друг другу путь не заступаем.

– Эээ. Андже, – нетерпеливо махнула рукой Татьяна, – его спрашивать – пустое дело, ничего не скажет. – И заговорщически подмигнула. – Я бы рассказала тебе, только вот он, – и кивнула в сторону мужа, – запрещает мне. Потом греха не оберешься.

Дмитрий недовольно скривился и покачал головой.

– У каждой земли есть свой хозяин, – сказал он тихо, снял закоптившуюся шишку с веточки и принялся методично отщипывать торчавшие чешуйки, доставая горячие ядрышки. Остальные были заняты тем же самым и вскоре весь чум заполнил треск разгрызаемых скорлупок, чавканье и отзвуки выплевываемой в руку мокрой шелухи.

* * *

Никита еще раз взглянул наверх, недовольно поворчал и бросил под ноги обслюнявленный бычок.

– Что я говорил, а? – сказал он громко. – Кедровки раньше нас выбрались на охоту.

– Вон еще сколько осталось! – показал Максим на высокое дерево неподалеку.

Я сжал тяжелую колотушку и двинулся в указанном направлении. В результате оказалось, что этот инструмент пришлось таскать мне. Я встал в боевую стойку и изо всех сил саданул дубиной по стволу. Сначала меня «освежил» мелкий рукотворный дождь и тут же одна за другой стали падать шишки, облегчая ветви дерева. С шорохом пролетев сквозь хвою, они стукнули по мне и упали на землю. Одна, вторая, третья, четвертая, пятая… И всё? Всего пять штук? И тогда я размахнулся и еще раз со всей мощи долбанул по стволу, только получилось низковато – дерево даже не шелохнулось. А вот я чуть не взвыл от боли в руках. Отовсюду слышались глухие удары, а это означало, что и все остальные приступили к работе. Я потер руки и ударил еще раз. На мгновение мир исчез за мокрой пеленой. Но на этот раз тишина… Ни шишечки.

– Всё! – крикнул Максим. Подобрал паданки и спрятал в мешок. Из-за деревьев слышался смех и удары колотушек.

– Кедровки кедровками, а вот посмотри – хоть пять штук да наши!

Лило как из ведра. Из густого сумрака, царившего в лесу, то и дело выныривали то шапка Никиты, то оранжевая куртка Алика. Досталась ему, видать, в подарок или по разнарядке (куртка-то ведь рабочая), потому что в таких ходило полдеревни. Мы с Максимом направились к ним, главное было – не оторваться от коллектива и не потеряться. Пока шли, искали деревья хоть с несколькими шишками на верхушке – и то приварок. Их высматривал Максим, потому что мои очки запотевали, и через них лес виделся сплошной зеленой массой. Меня изнутри заливал горячий пот, а снаружи – холодная вода. Порой нам приходилось преодолевать вившийся меж деревьев ручей или топь, которая каждый раз оказывалась глубже, чем можно было ожидать. Один неверный шаг – и сапог, а то и оба, превращался в аквариум, и тогда на всём можно было ставить крест – всё становилось мокрым. Иногда в густом кедровнике мы работали вместе, орудуя тяжелыми колотушками, словно богатыри в битве. Когда мы сходились, устраивали перекур, собирали громадную чернику и бруснику, красную, словно по лесу рассыпали кораллы. Колотушка пропиталась влагой, сделалась тяжелой, руки немели, и мне приходилось всё дольше бить по стволу, чтобы хоть что-то от дерева нам перепало.

– Эх, дубинушка, ухнем, – подзадоривал Максим.

Я принял у него мокрый, полный шишек мешок, под которым он сопел, взамен он забрал свою колотушку. Такой мешок просто так не утащишь, если тащить, то лучше всего взвалив на спину, я попытался, только было очень больно. Пришлось сбросить поклажу на мох, чтобы перевести дух, парень тоже присел неподалеку Вокруг было море разливанное черники, которую мы, окрашивая свои брючины, давили на каждом шагу и которая, попадая в сапоги, становилась в них темно-синим месивом. Сам не знаю почему, инстинкт, наверное, я стал сгребать ее горстями. Втянулся в дело, всё более жадно собирая добычу и отправляя ее целыми пригоршнями в рот. Вошел в азарт и стал глухим к дождю, к становящемуся всё более пронзительным ознобу, к боли в руках и спине.

Вкус ягод успокаивал меня, как доза какого-то мягкого, теплого и сладкого наркотика, этого источника любого счастья, от которого эти кустики разветвились, вползая в нашу жизнь. У его корней бился пульс всего доброго, нежного, мягкого, пульс вечного пристанища. Мой слух внезапно поразил жуткий клёкот, я вскочил. Рядом на ветви с шумом села птица и уставилась на меня. Свет сиял на ее черных как смоль мокрых перьях. Ее скрипучий крик даже мертвого мог поднять. Я поискал взглядом мешок, он лежал рядом, потом – Максима, того просто след простыл, немые деревья, кусты, дождь. Я напряг слух в надежде, что услышу парней, сбивающих шишки, но нет, в ушах стояла звенящая тишина. Взял мешок и сделал пару шагов за следующее дерево, но там тоже ничего. Тогда я громко крикнул.

Мой голос погас в мокрой губке мха уже в двух метрах от меня. Бросил мешок и рукавом стал протирать очки, но мокрая рубаха только размазывала воду и грязь. Взвалил груз на плечи, сделал несколько шагов, в панике озираясь вокруг. За деревом увидел чью-то голову, но голова тут же пропала. Я прибавил шагу, на этот поезд нельзя было опаздывать, другого поезда здесь наверняка не будет. Ноги отказывались слушаться, гнулись проклятые под тяжестью груза. Пот заливал мне глаза, когда я заметил всю четверку: пристроились под деревом, как грибы, и курили. Я положил мешок, едва переводя дух, достал спрей от комаров, побрызгался и бросил баллончик Максиму, который ловко перехватил его в полете. Промокшие и молчаливые, все чем-то смахивали на заводных гномиков в капюшонах, у которых заело механизм, и продолжали совершать ритуальные телодвижения: сигарета в зубы – сигарета изо рта.

– У нас полна коробочка, – похвастался Максим, показывая на мою ношу. – У вас что-то маловато.

Слава зыркнул на него враждебно.

– Разве у вас больше?

– Больше, – стоял на своем парень.

– Ага, на две шишки, – загоготал Алик. – Маменькин сынок, домой мальчику захотелось.

– А что такого? Если у нас уже мешок полон, что тогда…?

– Хочешь домой – иди, – бросил Никита. – Если дорогу найдешь.

Максим слегка спал с лица.

– Золотые слова, – заметил я.

Никита посмотрел на меня с издевательской усмешкой и стал дуть в кулачки, как это люди делают на морозе.

– А мы что, так и будем сидеть? – спросил он.

Дождь понемногу утихал, свет, освобожденный от тяжелых туч, упал на сумрак, словно занавес, расшитый дрожащими каплями. Каждый уголок наполнился движением, все тени зашевелились. Листва жадно потянулась к солнцу, хоть и знала, что всё напрасно, что тучи всё равно затянут небо и с севера налетит такой ветер, что, даже став ледяным, солнце того и гляди сможет поджечь всё, чего коснется.

* * *

– Они и так всегда приходят во сне, – сказала Татьяна, заталкивая бычок в пластиковую бутылку. Задумалась и пригладила непослушные прядки, выбившиеся из хвоста. – Знаешь, они никогда наяву не показываются. Ты можешь их увидеть только во сне.

– Здесь оставляют знаки, – добавил отсутствовавший до сих пор Дмитрий, – или превращаются в зверей.

Он уже успел после еды удобно усесться на вытертой шкуре, коих в чуме было три, и одну из которых (ею каждый день пользовался Максим) предложили мне. Это вроде как если бы в доме было три стула и самый молодой член семьи был бы обречен отдавать свой гостю. Татьяна надела огромные очки и достала старый кроссворд. Безмолвно шевелила губами, читая очередной пункт для разгадки, и морщила лоб.

– А как они выглядят? – спросил я.

– По-разному, – ответил Дмитрий. – Они почти такие же, как и мы, только выглядят непривычно, а иногда даже страшно. Могут тебя насквозь увидеть, всё о тебе узнать.

– Как?

– В снах расспросят.

– А если я им ничего не расскажу?

– Влезут тебе в нутро, вынут всё, что ты скрываешь, и хорошо, если кишки тебе оставят. Они всё знают.

Я не заметил, как Максим снова куда-то вышел, наверное, к Муктам пошел. Я ощутил на себе что-то вроде поглаживания, секунду спустя уже не веришь, что это реально было с тобой. Шум дождя нагонял дрему, клонил голову к земле, как мокрые листья лопуха. Какой-то заблудившийся олень зазвонил своим колокольчиком неподалеку.

– Орон гьеркудиеран, – вспомнил я вслух первый урок эвенкийского: «олень ходит».

– Орон гьеркудиеран, – подтвердил Дмитрий.

По каким-то причинам олень решил погулять по стойбищу. Через тонкие брезентовые стенки чума я слышал его мягкую поступь, шелест листьев, которых он касался, хруст веток, которые он задевал копытами и ломал. Убежище, в котором мы до сих пор сидели, огражденные от мира, было не надежнее листка бумаги. Мы слышали даже дыхание оленя, именно в этот момент он спокойно обошел чум и направился в лес, унося с собой все свои звуки. Его шаги были осторожны, затихали, в конце концов, дождь залил и погасил даже звон гугары. Тишина вернулась на свое место.

– Эээ… не знаю, – ворчала под нос Татьяна, снимая очки. – Я наверное слишком глупая для всех этих кроссвордов, ничего не могу угадать.

– И я не могу, – стал утешать ее муж. – Ничего в голову не приходит.

– Так ведь там всё по-русски, – намекнул я.

– Точно, – согласился он. – Я пока не все их слова знаю.

Я встал и ощупал сушившиеся на жерди штаны. Вроде, немного подсохли – это плюс, а вот дырка на колене – это минус.

– Давай зашью, – предложила Татьяна. Опытным глазом оценила задачу и открыла туесок. Достала иглу, взяла ее в левую руку, а правой с одного раза продела в ушко иголки послюнявленную черную нитку и протянула ее.

– Белку в глаз стреляла, – гордо заявил наблюдавший эту сцену Дмитрий.

Она сидела на корточках и так сильно склонилась над штанами, что чуть не носом в них тыкалась. Внутри чума постепенно стемнело, и чем темнее становилось, тем ярче казался огонь. Татьяна достала из мешка свечку, поставила ее перед собой и зажгла. В чуме сделалось чуть светлее, одним огоньком стало больше. Свечка бросала неровный свет на работу, в быстрых руках женщины мелькала игла.

– А ты, Андже, слышал о летающей тарелке? – поинтересовался Дмитрий, насаживая очередную шишку на прутик.

– О чем?! – спросила Татьяна, прерывая работу.

– О летающей тарелке! – громко повторил Дмитрий.

– Ты что кричишь! – возмутилась она.

– Ясное дело, слыхал.

– А у вас есть летающие тарелки?

– Люди разное говорят.

– Наверняка есть, – подбодрил он. – Здесь тоже когда-то летала над лесом.

– Здесь?

– Ну не совсем здесь, в Байкитском районе.

– Дай тунгусское чудо – тоже такая же тарелка, упала когда-то, – добавила Татьяна.

– И что, тоже в Байкитском районе? – у меня возникло подозрение.

– Да-а-а, что-то там, в Байките должно быть… – встревожился Дмитрий.

– А кто видел? – спросил я.

– Люди видели.

– Честное слово?

– Честное слово. Люди видели, эвенки, – поклялся Дмитрий.

– Летали, летали, – подтвердила Татьяна.

– Их даже потом вертолеты искали, самолеты преследовали… – продолжал ее муж.

– Ну и как, поймали?

– Да вроде нет, – уточнил Дмитрий. – Разные истории рассказывают об этих, об инопланетянах… – начал он, достав новую сигарету из пачки и новую веточку из костра, чтобы прикурить. Я скоренько подсунул ему под нос зажигалку, огоньком которой он воспользовался и глубоко затянулся.

– А мне! – потребовала Татьяна и отложила шитье в угол.

Мне ничего не оставалось, как последовать их примеру.

– Один раз так было, – начал Дмитрий, щуря глаза и подозрительно посматривая на огонь, – прилетели на землю инопланетяне. Как раз на такой вот летающей тарелке прилетели, никто их не заметил, потому что они, как мало кто, умеют прятаться. Прилетали они главным образом ночью и то собаку, то оленя утащат.

– А эти-то им зачем понадобились? – вырвалось у Татьяны.

– На мясо, – спокойно объяснил Дмитрий и продолжил: – А один раз они решились умыкнуть человека. Воспользовались случаем и украли женщину, по ягоды ходила. Неделю ее не было, никто не знал, что с ней стало, все уже думали, что умерла, что на нее Михал Иваныч напал.

– Кто такой?! – удивился я.

– Как кто? – удивился в свою очередь Дмитрий.

– Мишка, – шепнула Татьяна.

– А-а-а, понимаю.

– А через неделю, – продожил свой рассказ Дмитрий, – приходит как ни в чем ни бывало домой. Только какая-то странная стала, молчаливая, бледная, вроде как отравилась. Сначала ничего не говорила и даже муж ее не знал, где она была, но постепенно она стала возвращаться к жизни и к ней понемногу стала возвращаться память. Начала рассказывать о том, что видела и как ее забрали.

– Насильно?

– Ничего не могла сделать, была в них такая сила, что человек беспрекословно их слушался и терял память.

– А где дело-то было? – беспокоилась Татьяна.

– Где-то у русских, не у нас, – успокоил ее муж.

– И что рассказывала?

– Всё рассказала, как выглядят инопланетяне, как было внутри их тарелки и что они там с ней сделали.

– Ну и как они выглядят?

– Маленькие такие, похожи на людей, только голенькие. С большими головами и большими в полголовы глазами… – Дмитрий на минуту прервался, давая слушателям возможность представить себе эти большие глаза и большие головы. За моей спиной что-то зашуршало, я резко обернулся и увидел половину кудлатой башки Султана, просунувшейся между полом и краем брезента. Жесткий материал чуть задрал ему губу, обнажая розовую пасть и один длинный клык. Поняв, что всеобщее внимание сосредоточилось на нем и на его тайной попытке проскользнуть в чум, пёс замер. Один глаз, который было видно, блестел чернотой, выдавая существование жизни в этой угловатой форме.

– Султан! – гаркнул Дмитрий, и морда исчезла, из-за брезента доносилось только недовольное урчание, переходящее в рык, вой, а потом стихло.

– У нас о них тоже говорили, – вернулся я к теме

– Вот видишь… – Кивнул он головой. – Это еще не всё. Три месяца спустя выяснилось, что женщина та беременна.

– От инопланетян? – встревожилась Татьяна.

– Неизвестно от кого, но как только поняли, что беременна, куда-то ее увезли и там держали. Потом вроде как ребенка родила.

– И где она теперь?

– Неизвестно.

В темноте уже давно растаяли все мелкие вещи; ничего, утром найдутся. Чум превращался в зеленый кокон безопасности.

– В тайге люди иногда без вести пропадают, – тихо сказала Татьяна. – Как, например, твоя сестра, Дим.

У входа в чум появился мокрый Максим. Попрыгал-попрыгал и скинул с себя резиновый сапог, второй пошел легче. Снял через голову брезентовый анорак и с размаху плюхнулся на подстилку. Громко вздыхая, он внимательно всматривался в наши лица.

– Откуда это у тебя? – спросил он мать, кивнув на почти уже растаявший в луже парафина огарок свечи.

– Андже дал.

* * *

Только Никита бросил последнюю шишку в мешок, как снова пошел дождь. Я достал кусок бельевой веревки. Алик порезал ее на части и мы перетянули ею горловину мешков. Серые и пузатые, лежали они под деревом, перевязанные красным шнурком, как подарки от деда мороза. Алик схватил колотушку и, сделав оборот, как заправский спортсмен, метатель молота, закинул ее меж деревьев. Вслед за ней пошли и остальные, улетели как в небытие и утонули во мху, не дав знать о своем приземлении даже легким стуком, не вызвав ни кряканья, ни кваканья, ни всполоха крыльев, ни шороха испуганного зверя.

– На фиг всю эту дрянь, – засмеялся Слава. – А то выглядим как первобытные люди.

Все весело загоготали, посмеялись-посмеялись и понемногу успокоились. И тогда Алик приступил к делу: встал враскоряку, широко расставив ноги, так, что его костюмные брюки в полосочку натянулись до предела, громко крякнул и вскинул себе на плечи самый увесистый из мешков. И вот он уже идет под горку, приминая по дороге мох и траву На обратном пути я не узнал ни одного из тех мест, по которым мы шли сюда. С таким же успехом мы могли бы еще месяц идти вглубь тайги.

Никита позаботился о том, чтобы никто не шел с пустыми руками. На очередной стоянке он нашел две толстые трухлявые березы, с немалыми трудами повалил их на землю, причем верхушка первой чуть не спланировала ему самому на голову, а второй – на голову Алика. Когда же деревья упали, он ножом отрезал оба конца обоих трухлявых стволов, оставя лишь метровой длины полые цилиндры. Мы общими усилиями обстукали стволы, вытряхнули труху и получили таким образом что-то вроде заготовок для гигантских туесков. В основании каждой мы выдолбили отверстия и так пропихнули в них веточки, чтобы получилось что-то вроде сита на дне, после чего на эту решетку накидали горсти мха. Под конец напихали в эти тубусы шишки и теперь двое из нас, вместо мешков, тащили большие белые стволы, забитые до краев шишками.

Мы шли сквозь хилый лес точно цепочка муравьев, несущих на себе листья, палочки и траву. Дождь напрочь изолировал нас друг от друга, и лишь время от времени до моего слуха доносилось сопение и учащенное дыхание кого-нибудь из попутчиков. Мы с трудом взбирались на очередную возвышенность, с облегчением спускались, ну а там уж, как правило, приходилось преодолевать бурные ручьи. Послышался лай, мы остановились. Рядом стоял чум Муктов, ниже можно было заметить зеленый парус Хукачаров. Вокруг нас бегали собаки, а одна вдруг бросилась всем лизать руки, как будто хотела понравиться измотанным дорогой людям.

* * *

– Алкоголики! – ворчал Дмитрий Николаевич.

Было холодное утро и хоть солнце слегка пригревало, надо мхом меж деревьев стоял белый туман. Со стороны чума Муктов доносилось ворчание пса, которому слабо вторил другой. Дмитрий лишь качал головой и точными ударами кромсал толстые поленья в мелкую щепу Я подошел к дереву, под которым лежал привязанный на ночь Султан. Сейчас он был похож на шерстяное одеяло, которое забыли снять с балкона во время дождя – мокрый, весь в маленьких капельках на свалявшейся в валенок шерсти. Заметив, как я потянулся к узлу, он сначала так ощерил клыки, что я не на шутку испугался, но потом он опустил свои полтора уха, давая понять, что вовсе не собирается нападать на меня. Он опустил голову, а я не без труда распутал намокший узел. В костях чувствовался ночной холод, сковывавший движения. Изо рта шел пар. Я откинул брезент и взял металлическую канистру. Погруженный в теплый сумрак палатки, спал Максим.

– Муля хынем! – обратился я к Дмитрию.

– Иди, иди, – ответил он. – Давай, поговорим по-нашему, – добавил он, уже тише.

От палатки вниз вела тропинка, кончавшаяся метрах в стах где-то около ручья. Там был водопой, был и инвентарь для того, чтобы набрать воды: воронка, сделанная из горлышка пластиковой бутылки, и металлическая кастрюлька. Переливая воду в канистру, я слышал отрывки беседы Дмитрия с Татьяной. В другом чуме было тихо.

Вчера вечером шел сильный дождь, уже стемнело, когда собаки стали перебрехиваться. Оказалось, что из деревни приплыли какие-то люди, и среди них родственник Никиты и бородатый русский. Я тогда стоял около чума, так что они поздоровались со мной. Сухой нитки на них не было, одежда висела лохмотьями, а волосы прилипли к изможденным лицам. Пьяный Никитин родственник, развязный такой, протянул мне руку с презрительной усмешкой. Русский был чем-то зол и нервно озирался.

– Ну чё стоишь, давай, мать твою, сухую одежду, оленевод хренов, вымокли, как пёс знает кто, – рявкнул он и добавил, на сей раз обращаясь к лаявшей на него собаке, которую он попытался было отпихнуть ногой, да не вышло: – Пшел вон!. – Потом достал из-за пазухи полуторалитровую пластиковую бутылку из-под пива, в которой сейчас был спирт, и сделал большой глоток. Трясущейся рукой поставил ее на землю, лег рядом с ней и полез в карман за куревом. Вскоре все задымили в тишине, не обращая внимания на льющий как из ведра дождь.