Текст книги "Дело Ливенворта (сборник)"

Бледное лицо ее вспыхнуло.

– Даже не знаю, что ответить, – сказала она. – Это долгая история, и…

– Не нужно долгих историй, – прервал я. – Просто назовите одну, главную причину.

– А причина такая. Мэри находилась в положении, из которого ее не могло вырвать ничто, кроме смерти дяди.

– Как это?

Но тут нас прервал шум шагов, и, выглянув, я увидел, что В входит в дом один. Оставив миссис Белден, я пошел ему навстречу.

– Что случилось? – спросил я. – Вы не нашли коронера? Его нет дома?

– Нет, он уехал в экипаже осматривать тело мужчины, которого нашли в канаве милях в десяти отсюда рядом с воловьим хомутом. – И заметив мое облегченное выражение, а я был рад этой вынужденной задержке, добавил, выразительно подмигнув: – До него пришлось бы очень долго добираться… Если не сильно спешить… Пару часов, я думаю.

– В самом деле? – удивился я. – Плохие дороги?

– Очень. На лошади было бы дольше, чем на своих двух.

– Что ж, – сказал я, – для нас это даже лучше. Миссис Белден многое хочет рассказать и…

– Не хочет, чтобы ее прерывали. Я понял.

Я кивнул, и он направился к двери.

– Вы телеграфировали мистеру Грайсу? – спросил я.

– Да, сэр, – ответил он, остановившись.

– Думаете, он приедет?

– Да, сэр, даже если ему придется брести сюда пешком.

– Когда вы его ждете?

– Вы будете его ждать уже в три часа. А я буду среди гор печально созерцать свое измученное войско.

И не спеша надев шляпу, он вышел из дома и пошел по улице с видом человека, у которого впереди свободный день и он не знает, чем себя занять.

Миссис Белден, получив возможность поведать свою историю, тут же принялась за дело, и вот ее рассказ.

Глава 32
Рассказ миссис Белден

Проклятая, губительная Жадность, Извечный враг Любви и Чести. ………………. Не властно зло Без женского участия.

Джозеф Трапп. Абра-Мюле, или Любовь и империя

В следующем июле исполнится год, как я впервые увидела Мэри Ливенворт. В то время я жила скучнейшей, однообразной жизнью. Любила прекрасное, ненавидела отвратительное. Меня тянуло ко всему романтическому и незаурядному, но стесненные обстоятельства и одиночество вдовства обрекли меня проводить дни за бесконечным скучным шитьем. И уже начало казаться, что тень безотрадной старости начинает наползать на меня, как однажды утром, когда у меня было особенно тоскливо на душе, Мэри Ливенворт переступила порог моего дома и одной улыбкой изменила всю мою жизнь.

Вам это может показаться преувеличением, особенно если я скажу, что она зашла ко мне по делу, – кто-то сказал ей, что я неплохо управляюсь с иголкой, – но если бы вы видели ее в тот день, когда она появилась у меня, если бы обратили внимание на взгляд, с которым она подошла ко мне, и улыбку, с которой ушла, вы бы простили глупость романтической старой женщине, которая в этой милой юной леди увидела прекрасную принцессу. Скажу честно, меня ослепили ее красота и обаяние. И когда спустя несколько дней она снова зашла и, сев рядом со мной, стала говорить, как устала от слухов и гостиничной суеты, как радуется возможности сбежать, чтобы спрятаться у того, с кем можно побыть ребенком, которым она и была в душе, я испытала, наверное, самое большое счастье в своей жизни. Ее желание я встретила со всем теплом, которое вызывало ее поведение, и вскоре она уже сидела и жадно слушала рассказ о моей прошлой жизни, который я преподнесла в виде забавной аллегории.

На следующий день она снова оказалась рядом со мной на том же месте, и на следующий все повторилось. Она всегда слушала, глядя на меня жадным, смеющимся взглядом, ее беспокойные руки хватали все, к чему прикасались, а все, что хватали, ломали.

Но на четвертый день она не пришла, как и на пятый, и на шестой. Я снова почувствовала, как та тень наползает на меня, но однажды, когда сумерки заката начали сгущаться в ночную тьму, она прошмыгнула в дверь, незаметно подошла и закрыла мне глаза ладошками с таким звонким смехом, что я вздрогнула от неожиданности.

– Вы меня не понимаете, – сказала она, сбрасывая плащ и являя себя во всем великолепии роскошного вечернего наряда, – я и сама себя не понимаю. Это, наверное, глупо, но я почувствовала, что должна сбежать и рассказать кому-то об этом. Сегодня мне в глаза заглянула одна пара глаз, и впервые в жизни я чувствую себя женщиной и королевой. – В ее взгляде стыдливость боролась с гордостью. Она снова накинула плащ и, рассмеявшись, промолвила: – Вас посетила фея? Лучик солнечного света на короткий миг проник в вашу темницу вместе со смехом Мэри, ее белоснежными шелками и сверкающими бриллиантами? Скажите! – Она погладила меня по щеке и улыбнулась так ласково, что даже сейчас, после всех ужасов, когда я вспоминаю об этом, мне на глаза наворачиваются слезы.

– Значит, за вами пришел принц? – шепнула я, намекая на сказку, которую рассказывала ей в прошлый раз. В этой сказке девушка всю жизнь жила в нищете, дожидаясь благородного рыцаря, который должен был забрать ее из лачуги во дворец, и умерла в ту самую минуту, когда единственный любивший ее мужчина, честный крестьянин, которого девушка из гордости отвергла, пришел к ней с богатством, которое он день за днем копил для нее.

После этих слов она вспыхнула и шагнула к двери.

– Не знаю. Я не боюсь. Я… Я не думаю о таком. Принца не так-то просто заполучить, – пробормотала она.

– Как, вы уходите? – воскликнула я. – Одна? Позвольте проводить вас.

Но она покачала прекрасной головой.

– Нет, нет, это испортит всю романтичность. Я пришла к вам, как фея, и уйду, как фея.

И вспыхнув, как лунный лучик, она выскользнула в ночь и уплыла прочь по улице.

Когда она появилась в следующий раз, я заметила в ней лихорадочное возбуждение, которое убедило меня, даже сильнее, чем показное добродушие, проявленное во время нашего прошлого разговора, что ее сердце тронуто вниманием поклонника. Она и сама намекнула на это, когда, дослушав мою сказку до обычного счастливого конца с поцелуями и свадьбой, промолвила грустным голосом: «А я никогда не выйду замуж», и прибавила такой долгий вздох, что я решилась спросить, возможно, потому, что знала, что у нее нет матери:

– Почему же? Что может заставить эти алые губки говорить, будто их хозяйка никогда не выйдет замуж?

Она бросила на меня быстрый взгляд и опустила глаза. Я испугалась, что обидела ее, и притихла, но тут она ответила ровным, тихим голосом:

– Я сказала, что никогда не выйду замуж, потому что единственный мужчина, который мне нравится, не может стать моим мужем.

Все, что есть романтического у меня в душе, тут же пробудилось.

– Почему? Что вы имеете в виду? Расскажите!

– Рассказывать нечего, – сказала она. – Просто я оказалась настолько слабой, что… – Она была гордой девушкой, поэтому не захотела говорить «полюбила». – Увлеклась одним человеком, но дядя ни за что не разрешит мне выйти за него.

И она встала, как будто собираясь уходить, но я усадила ее обратно.

– За кого ваш дядя не позволит вам выйти? – спросила я. – Почему? Потому что он беден?

– Нет, дядя любит деньги, но не настолько. Да и мистер Клеверинг совсем не беден. В его родной стране у него прекрасный дом…

– Родной стране? – прервала я ее. – Он не американец?

– Нет, – ответила она. – Он англичанин.

Я заметила, что она произнесла это необычным тоном, но решив, что ее раздражает какое-нибудь нехорошее воспоминание, продолжила расспрашивать:

– Тогда какие тут могут быть сложности? Он не… – Я хотела сказать «ненадежен», но воздержалась.

– Он англичанин. – Эти слова она произнесла таким же горьким тоном, как раньше. – И этим все сказано. Дядя никогда не позволит мне выйти за англичанина.

Я удивилась. Такая несерьезная причина не приходила мне в голову.

– У него совершенная мания на этот счет, – продолжила она. – Проще утопиться, чем выпросить у него разрешение выйти за англичанина.

Женщина более разумная, чем я, сказала бы на это: «Если это так, почему не выбросить из головы и сердца все мысли о нем? Зачем танцевать с ним, разговаривать с ним и допускать, чтобы увлечение перерастало в любовь?» Но тогда у меня в мыслях была сплошная романтика, и, вознегодовав от подобной несправедливости, я воскликнула:

– Но это же настоящая тирания! Почему он так ненавидит англичан? И почему, если он так их ненавидит, вы должны идти на поводу у его бессмысленных причуд?

– Почему? Рассказать вам, тетушка? – промолвила она, вспыхнув и отвернувшись.

– Да, – ответила я, – расскажите все.

– Что ж, если вы хотите знать мою плохую сторону, как уже знаете хорошую, я расскажу. Мне очень не хочется навлекать на себя дядин гнев, потому что… потому что… Меня всегда воспитывали так, чтобы я считала себя его наследницей, и я знаю, что если выйду замуж против его воли, то он тут же изменит свое мнение обо мне и оставит меня без гроша.

– Но, – вскричала я, хотя это признание слегка остудило мой романтизм, – вы же говорили, что мистер Клеверинг достаточно обеспечен, чтобы вам не пришлось нуждаться, и если вы любите…

Ее фиалковые глаза вспыхнули.

– Вы не понимаете! – возразила она. – Мистер Клеверинг не беден, но дядя богат. Я стану королевой… – Тут она замолчала, задрожала и упала мне на грудь. – Ах, я знаю, это звучит ужасно, но меня так воспитали. Меня научили поклоняться деньгам. Без них я пропаду. И все же… – Чело ее разгладилось, лик просветлел от совсем другого чувства. – Я не могу сказать Генри Клеверингу: «Уходите, богатое будущее мне дороже вас!» Нет, я не могу, не могу!

– Вы любите его? – спросила я, решив, насколько возможно, разобраться в истинном положении вещей.

Она беспокойно встала.

– Разве это не доказательство любви? Если бы вы меня знали, вы бы поняли это. – И, развернувшись, она встала рядом с фотографией, висевшей на стене моей гостиной. – Похожа на меня, – сказала она.

То была одна из великолепных фотографий, которые имелись у меня.

– Да, – ответила я. – Поэтому я ее и ценю.

Она, кажется, не услышала меня – так ее увлекло утонченное лицо на снимке.

– Какой притягательный лик! – услышала я ее голос. – Красивее, чем мой. Интересно, она бы колебалась при выборе между любовью и деньгами? Нет, не думаю. – При этом сама она стала мрачной и печальной. – Она бы думала только о счастье, которое может даровать кому-то, она не такая жесткая, как я. Даже Элеонора полюбила бы эту девушку.

Думаю, она забыла, что я стою рядом, потому что после этих слов повернулась и посмотрела на меня с подозрением, но произнесла беззаботным голосом:

– Моя милая матушка Хаббард[31]31
  Матушка Хаббард – персонаж известного детского стишка Сары Кэтрин Мартин.


[Закрыть] поражена. Она не знала, что ее слушала такая совершенно не романтическая маленькая негодница, когда она рассказывала свои чудесные сказки о любви, которая побеждает драконов, о жизни в пещерах и о прогулке по раскаленным лемехам, как по зеленой травке?[32]32
  Речь, очевидно, идет о христианской святой Кунигунде Люксембургской, которая, по преданию, после обвинения в супружеской неверности встала босыми ногами на раскаленные лемехи, чтобы доказать свою невиновность, и осталась невредима.


[Закрыть]

– Нет, – сказала я и, охваченная необоримой нежностью, обняла ее. – Но если бы знала, это ничего бы не изменило. Я бы все равно говорила о любви и о том, как она может сделать пресный, обыденный мир сладким и восхитительным.

– Правда? Значит, вы не считаете меня негодницей?

Что я могла ответить? Я считала ее самым обаятельным существом в мире и честно сказала об этом. В тот же миг к ней вернулось веселье. Не то чтобы я думала тогда, и уж тем более не считаю сейчас, что для нее было важно мое мнение, но ее натура требовала восхищения и расцветала под его лучами.

– А вы позволите мне приходить и рассказывать вам, какая я плохая? Если я буду продолжать быть плохой, а я, несомненно, такой буду, вы не откажетесь принимать меня?

– Я никогда не откажусь принимать вас.

– Даже если я сделаю что-нибудь ужасное? Даже если одной прекрасной ночью я сбегу со своим возлюбленным, чтобы отомстить дяде за его предрассудки?

Это было сказано легко и не всерьез, потому что она даже не стала ждать моего ответа. И все же зерна эти запали нам обеим глубоко в сердце, и несколько следующих дней я провела в раздумьях о том, как справлюсь, если когда-нибудь доведется заниматься столь захватывающим делом, как помощь влюбленным в побеге. Можете представить мою радость, когда однажды вечером Ханна, эта несчастная девушка, которая сейчас лежит мертвая в моем доме и которая в то время занимала место горничной при Мэри Ливенворт, пришла ко мне с такой запиской от нее:

Приготовьте на завтра для меня свою самую лучшую сказку, и пусть принц будет таким же прекрасным, как… как тот, о ком вы слышали, а принцесса такой же глупой, как ваша маленькая капризная любимица.

Мэри

Это короткое послание могло означать только одно: она помолвлена. Но наступивший день не принес мне мою Мэри, как и следующий, и тот, что был за следующим, и кроме известия о том, что мистер Ливенворт вернулся из путешествия, я не получала никаких новостей. Прошло два мучительно долгих дня, когда вечером, как только начало темнеть, она вошла в мой дом. С нашей последней встречи прошла неделя, но внешность и выражение ее лица изменились так, словно мы не виделись год. Она была до того не похожа на себя прежнюю, что я с большим трудом смогла изобразить радость.

– Вы расстроены, да? – сказала она, не глядя на меня. – Вы ждали, что я стану шептать о своих надеждах, ждали откровений и милых признаний, а вместо этого видите холодную, злую женщину, которой в первый раз рядом с вами хочется быть сдержанной и необщительной.

– Это потому, что в вашей любви было больше причин для беспокойства, чем для радости, – ответила я, хотя и не без некоторого неприятного удивления, вызванного больше ее манерами, чем словами.

Она не ответила, но встала и принялась ходить по комнате, сначала с замкнутым видом, а потом с определенной долей волнения, что оказалось предвестием перемены в ее настроении, ибо, неожиданно остановившись, она повернулась ко мне и сказала:

– Мистер Клеверинг уехал из Р**, миссис Белден.

– Уехал?

– Да. Дядя приказал мне прогнать его, и я повиновалась.

Рукоделие выпало у меня из рук, сердце сжалось от искреннего огорчения.

– Значит, он узнал о вашей помолвке с мистером Клеверингом?

– Да. Он не пробыл в доме и пяти минут, как Элеонора рассказала ему.

– Значит, и она знала?

– Да, – вздохнула она. – Она не смогла побороть искушения. Я по глупости своей намекнула ей об этом в первые минуты счастья и слабости. О последствиях я не задумывалась, но ведь можно было догадаться. Она такая сознательная.

– Я бы не называла это сознательностью, когда рассказываешь чужие секреты, – возразила я.

– Это потому, что вы не Элеонора.

Не имея ответа на это, я сказала:

– И дядя не одобрил помолвку?

– Одобрил? Разве я не говорила, что он никогда не разрешит мне выйти за англичанина? Он сказал, что скорее в могилу меня положит.

– И вы сдались? Не боролись? Пошли на поводу у этого ужасного, жестокого человека?

Она снова подошла к фотографии, которая привлекла ее внимание в прошлый раз, но после этих слов многозначительно покосилась на меня.

– Когда он приказал, я повиновалась, если вы об этом.

– И прогнали мистера Клеверинга после того, как дали слово чести стать его женой?

– Почему нет, если оказалось, что я не смогу сдержать слово?

– Значит, вы решили не выходить за него?

Она промолчала, только подняла лицо к фотографии.

– Дядя сказал бы, что я решила во всем руководствоваться его желаниями, – наконец ответила она, и я почувствовала в ее голосе горечь презрения к самой себе.

В ужасном огорчении я заплакала.

– О Мэри! – воскликнула я. – О Мэри! – И тут же покраснела оттого, что назвала ее по имени.

Но она, похоже, этого не заметила.

– Вам хочется пожалеть меня? – спросила она. – Я не обязана слушаться дядю? Он не воспитывал меня с детства? Не окружил роскошью? Не сделал меня тем, что я есть, вплоть до любви к богатству, которое он вливал в мою душу с каждым подарком, с каждым словом с тех пор, как я научилась понимать, что означает быть богатым? Я сейчас должна отречься от заботы столь мудрой, столь доброй и безвозмездной только потому, что мужчина, с которым я познакомилась каких-то две недели назад, предлагает мне взамен то, что ему заблагорассудилось называть своей любовью?

– Но, – слабо возразила я, подумав (наверное, из-за сарказма в голосе, с которым эти слова были произнесены), что она, в конце концов, не так уж далека от моего образа мыслей, – если за две недели вы поняли, что любите этого человека сильнее, чем что бы то ни было, сильнее даже, чем богатства, которые делают благосклонность дяди столь…

– Да, и что тогда? – нетерпеливо перебила она меня.

– Тогда я скажу: будьте счастливы с человеком, которого выбрало ваше сердце, выходите за него тайно, надейтесь, что сумеете добиться от дяди прощения, в котором он не может отказывать вечно.

Вы бы видели, какое лукавое выражение промелькнуло на ее лице!

– Не будет ли лучше, – спросила она, обнимая меня и кладя голову мне на плечо, – не будет ли лучше сперва заручиться дядиной благосклонностью, а уж потом пускаться в такое полное опасностей предприятие, как побег со слишком пылким любовником?

Пораженная такими речами, я всмотрелась в ее лицо. На нем была улыбка.

– Дорогая, – сказала я, – так вы все же не прогнали мистера Клеверинга?

– Я его отослала, – просто ответила она.

– Но не без надежды?

Она звонко рассмеялась.

– О милая матушка Хаббард, да вы настоящая сваха! Вам это так интересно, как будто вы невеста.

– Но ответьте, – не отступала я.

В следующее мгновение к ней вернулось серьезное настроение.

– Он будет ждать меня, – сказала она.

На следующий день я изложила ей план, который придумала для спасения их с мистером Клеверингом тайной связи. Они должны были взять чужие имена: она – мое, так ей было проще не ошибиться, чем с каким-нибудь незнакомым, а он – Ле Роя Роббинса. План ей понравился и после небольшого уточнения относительно тайного знака на конвертах, чтобы отличать письма, адресованные ей, от моих, был принят.

И я сделала роковой шаг, который вовлек меня во все эти неприятности. Подарив свое имя девушке, позволив ей распоряжаться им по своему усмотрению и подписывать им, что она сама захочет, я как будто рассталась с тем, что оставалось у меня от рассудительности и благоразумия. С того времени я превратилась в хитрого, увертливого, преданного раба: я то переписывала письма, которые она приносила мне, и подписывала их вымышленным именем, которое мы выбрали, то придумывала способы доставить ей письма, полученные от него, так, чтобы об этом никто не узнал. Мэри решила, что приходить ко мне слишком часто будет подозрительно, поэтому мы посвятили в наш план Ханну, и она помогала нам. Этой девочке я передавала послания, когда мне самой не удавалось их доставить. Полагаясь на скрытность ее характера и неграмотность, я надеялась, что эти письма, адресованные миссис Эми Белден, дойдут до истинного адресата. И, я думаю, они всегда доходили. Во всяком случае, я не слышала, чтобы какие-либо сложности возникали из-за услуг нашей посредницы.

Но перемены не заставили себя долго ждать. Мистеру Клеверингу, который оставил в Англии мать-инвалида, пришлось срочно возвращаться. Он был готов ехать, но, разгоряченный любовью, отвлекаемый сомнениями, терзаемый подозрением, что, отдалившись от женщины, у которой столько почитателей, как у Мэри, у него не будет возможности сохранить свое положение, он написал ей письмо, в котором изложил свои страхи и предложил пожениться до его отъезда.

Сделайте меня своим мужем, и я буду следовать вашим желаниям во всем, – написал он. – Уверенность в том, что вы принадлежите мне, сделает расставание возможным, без этого я не могу ехать, даже если моей матери суждено умереть, не попрощавшись с единственным ребенком.

Вышло так, что она находилась у меня дома, когда я принесла это письмо с почты, и мне никогда не забыть, как она переменилась в лице, прочитав его. Однако если сначала она выглядела так, словно получила неожиданный удар, то очень быстро успокоилась, обдумала положение, написала и передала мне для переписывания несколько строк, в которых обещала принять его предложение, если он согласится предоставить ей право самой сделать сообщение об их браке и расстанется с ней у дверей церкви или того места, где будет проходить свадьба, с тем, чтобы не возвращаться, пока это сообщение не будет сделано. Через пару дней пришел ответ, в котором она не сомневалась:

Все, что пожелаете, если станете моей.

И снова были востребованы хитрость и силы Эми Белден – на этот раз, чтобы придумать, как устроить все так, чтобы об этом никто не узнал. Оказалось, что это не так-то просто. Начать с того, что свадьба должна была состояться в ближайшие три дня, ибо мистер Клеверинг, получив ответ, взял билет на пароход, отплывавший в субботу. К тому же и он, и мисс Ливенворт обладали слишком приметной внешностью, чтобы можно было устроить тихую свадьбу где-либо рядом, не вызвав слухов. Но при этом было желательно, чтобы церемония прошла не слишком далеко, потому что долгое отсутствие Мэри Ливенворт в гостинице вызвало бы подозрения Элеоноры, а Мэри хотела избежать этого. Забыла сказать, ее дяди здесь не было, он снова уехал вскоре после того, как мистер Клеверинг, как он полагал, отказался от своих претензий. Ф** был единственным известным мне городом, который удовлетворял обоим требованиям: расстояние и доступность. Он хотя и расположен рядом с железной дорогой, но совсем маленький, а священником там служил какой-то непонятый человек (что, впрочем, нам было только на руку), который жил (и для нас это было главнее всего) в полусотне шагов от станции. Могли ли они встретиться там? Я навела справки и, выяснив, что это можно устроить, окрыленная романтикой происходящего, занялась созданием подробного плана действий.

Теперь я дошла до того, что, наверное, и погубило весь план. Элеонора узнала о переписке между Мэри и мистером Клеверингом. Случилось это так. Ханна, часто бывая у меня дома, очень полюбила мое общество и как-то вечером просто зашла в гости. Но не провела она у меня и десяти минут, как раздался стук в дверь. Я пошла открывать и увидела Мэри – вернее, подумала, что это Мэри, потому что на стоявшей передо мной фигуре был длинный плащ, который она носила. Решив, что она принесла письмо для мистера Клеверинга, я схватила ее за руку и втащила в дом.

– Принесли? Нужно отправить сегодня же вечером, а то он не получит его вовремя.

Я замолчала, потому что фигура рядом со мной тяжело вздохнула, повернулась, и я увидела незнакомое лицо.

– Вы ошиблись. Я Элеонора Ливенворт. Я пришла за своей горничной, Ханной. Она здесь?

Я, чуя недоброе, смогла лишь поднять дрожащую руку и указать на сидевшую в углу девушку. Мисс Ливенворт тут же развернулась, бросив:

– Ханна, вы мне нужны.

И она без лишних слов ушла бы, но я поймала ее за руку.

– О мисс… – начала я, но она так на меня посмотрела, что я ее тут же отпустила.

– Мне нечего вам сказать, – произнесла она тихим, угрожающим голосом. – Не задерживайте меня.

И посмотрев, идет ли Ханна, она вышла из комнаты.

Целый час я просидела на ступеньке лестницы, где она меня оставила, потом пошла в спальню. Но в ту ночь я не сомкнула глаз. И можете представить, каким было мое удивление, когда на следующее утро с первыми лучами солнца Мэри, выглядевшая еще красивее, чем всегда, взбежала по лестнице в мою комнату и протянула письмо для мистера Клеверинга.

– Ах! – воскликнула я от радости и облегчения. – Значит, она ничего не поняла?

Веселое выражение на лице Мэри сменилось презрительной усмешкой.

– Если вы о Элеоноре, то она в курсе дела. Знает, что я люблю мистера Клеверинга и переписываюсь с ним. Я не могла делать из этого тайну после вашей вчерашней ошибки, поэтому все ей рассказала.

– Даже о том, что вы собираетесь пожениться?

– Нет, конечно. Об этом можно было умолчать.

– И она не разгневалась?

– Ну, этого я не скажу. И все же, – прибавила она с каким-то самоуничижительным раскаянием в голосе, – я бы не назвала высокомерное возмущение Элеоноры гневом. Она огорчилась, матушка Хаббард, огорчилась.

И со смехом, который, я думаю, был следствием испытанного ею самой облегчения, а не из желания дать оценку сестре, она склонила голову набок и посмотрела на меня взглядом, как будто говорившим: «Я вас совсем извела, моя милая матушка Хаббард?»

Она и правда меня извела, и я не могла этого скрывать.

– А она не расскажет дяде? – ахнула я.

Наивное выражение лица Мэри быстро изменилось.

– Нет, – промолвила она.

Я почувствовала, словно тяжелый, раскаленный камень свалился с моего сердца.

– И мы можем продолжать?

Вместо ответа она протянула мне письмо.

Мы составили с нею такой план. В назначенное время Мэри сообщит сестре, что обещала свозить меня к одной подруге в соседний город. После этого сядет в заранее нанятый экипаж и приедет сюда, где я присоединюсь к ней. Затем мы вместе отправимся в дом священника в Ф**, где, как можно было надеяться, все уже будет приготовлено. Однако в этом простом плане мы не учли одного – отношения Элеоноры к сестре. В том, что она что-то заподозрит, сомневаться не приходилось, но того, что она проследит за Мэри и потребует от нее объяснений, не могли предположить ни Мэри, знавшая ее так хорошо, ни я, почти не знавшая ее. Однако случилось именно это. Я объясню. Мэри, как было условлено, оставила записку с коротким объяснением на туалетном столике Элеоноры, приехала ко мне и как раз снимала свой длинный плащ, чтобы показать платье, когда раздался требовательный стук в дверь. Быстро закутав ее в плащ, я побежала открывать, собираясь, как вы понимаете, отправить незваного гостя без лишних церемоний, но услышала за спиной голос: «Господи, это же Элеонора!» – и, обернувшись, увидела что Мэри смотрит из-за шторы на крыльцо.

– Что делать? – растерялась я.

– Что делать? Открывайте и впускайте ее. Я не боюсь Элеоноры.

Я тут же так и сделала, и Элеонора, очень бледная, но с решительным выражением лица, вошла в дом, а потом в эту комнату и встретилась с Мэри на том самом месте, где вы сейчас сидите.

– Я пришла, – сказала она, поднимая голову со смешанным выражением искренности и силы, которыми я не могла не восхититься даже в ту минуту тревожной неизвестности, – просить позволить мне сопроводить тебя в сегодняшней поездке.

Мэри, подобравшаяся в ожидании упреков или призывов, отвернулась.

– Прости, – сказала она, – но на дрожках только два места, поэтому мне придется отказать тебе.

– Я найду экипаж.

– Но я не хочу твоего общества, Элеонора. У нас увеселительная поездка, и мы хотим развлечься сами.

– И ты не позволишь мне тебя сопровождать?

– Я не могу тебе запретить ехать в другом экипаже.

Лицо Элеоноры сделалось еще более серьезным.

– Мэри, – сказала она, – нас воспитывали вместе. Мы не сестры по крови, но я люблю тебя, как родную сестру, и не могу позволить тебе отправиться в эту поездку только с этой женщиной. Так скажи, я поеду с тобой, как сестра, или буду следовать за тобой, как защитник, против твоей воли защищающий твою честь?

– Мою честь?

– Ты собираешься встретиться с мистером Клеверингом.

– И что?

– В двадцати милях от дома.

– И что?

– Благоразумно ли, достойно ли это?

Надменные уста Мэри приобрели зловещий изгиб.

– Меня воспитывали те же руки, что и тебя, – колко произнесла она.

– Сейчас не время об этом говорить, – ответила Элеонора.

Мэри вспыхнула. Ее дух противоречия пробудился. Воинственная, охваченная безрассудным гневом, она была похожа на богиню в ярости.

– Элеонора, – вскричала она, – я еду в Ф**, чтобы выйти замуж за мистера Клеверинга! Ты все равно хочешь со мной?

– Да.

Мэри переменилась в лице и схватила сестру за руку.

– Для чего? Что ты собираешься сделать?

– Чтобы засвидетельствовать брак, убедиться, что он настоящий, чтобы встать между тобой и позором, если какой-нибудь обман сделает его недействительным.

Мэри отпустила руку сестры.

– Я не понимаю тебя, – сказала она. – Я думала, ты ни за что не одобришь то, что считаешь неправильным.

– Так и есть. Любой, кто знает меня, поймет: то, что я присутствовала на свадьбе в качестве невольного свидетеля, вовсе не означает, что я дала согласие на этот брак.

– Так зачем ехать?

– Потому что твою честь я ценю выше собственного спокойствия. Потому что я люблю нашего общего благодетеля и знаю, что он никогда не простит меня, если я позволю его любимице выйти замуж, пусть даже вопреки его желанию, не поддержав ее своим присутствием, чтобы хотя бы придать церемонии приличный вид.

– Но так ты окунешься в мир обмана… Который тебе ненавистен.

– Глубже, чем сейчас?

– Мистер Клеверинг не вернется со мной, Элеонора.

– Да.

– Я оставлю его сразу после церемонии.

Элеонора наклонила голову.

– Он едет в Европу. – Секундное молчание. – А я возвращаюсь домой.

– Дожидаться чего, Мэри?

Лицо Мэри сделалось красным, она медленно отвернулась.

– Того, что будет ждать любая девушка в таком положении, наверное. Пока смягчится жестокое сердце родителя.

Элеонора вздохнула. Последовало короткое молчание, неожиданно прервавшееся, когда она вдруг упала на колени и сжала руку сестры.

– Ах, Мэри, – всхлипнула она, и вся ее надменность исчезла в потоке безумной мольбы, – подумай, что ты делаешь! Подумай, пока еще не слишком поздно, о последствиях, которые обязательно будут у такого поступка. Брак, основанный на обмане, никогда не принесет счастья. Любовь… Но дело не в этом. Если бы ты любила, ты бы сразу отказала мистеру Клеверингу или открыто приняла судьбу, которую принесет союз с ним, а на такие увертки толкает только страсть. А вы? – продолжила она, вставая и поворачиваясь ко мне с робкой надеждой в глазах, очень трогательной. – Вы можете спокойно смотреть, как юная, воспитывавшаяся без матери девица, поддавшись капризу и отбросив моральные устои, ступает на кривую дорожку, которую сама себе придумала, и даже не попробуете ее предупредить или остановить? Скажите мне, мать детей умерших и похороненных, что вы скажете в свое оправдание, когда она с лицом, почерневшим от горя, которым закончится сегодняшний обман, придет к вам…

– То же самое, что скажешь ты, – прервал ее голос Мэри, холодный и напряженный, – когда дядя спросит, как ты допустила, чтобы подобное неповиновение случилось в его отсутствие: что она была сама не своя, что на Мэри нет никакой управы и что все вокруг должны смириться с этим.

Как будто порыв ледяного ветра влетел в раскаленную комнату. Элеонора побледнела, вся подобралась и, отойдя на шаг, повернулась к сестре.

– Значит, тебя ничто не переубедит? – спросила она.

Скривившиеся губы Мэри были ей ответом.

Мистер Рэймонд, я не хочу утомлять вас рассказом о своих чувствах, но впервые я по-настоящему усомнилась, что поступила правильно, заведя это дело так далеко, когда увидела ее искривившиеся губы. Сильнее, чем все слова Элеоноры, они показали мне, с каким настроем она бралась за это дело, и я, охваченная внезапным смятением, выступила вперед, собираясь что-то сказать, но Мэри остановила меня: