Текст книги "Мой любимый чемпион"

Глава 22. Пожар

Чтобы защититься от страшных воспоминаний, мозг их забывает. Так объясняла доктор-психиатр, хотя Саша и без неё об этом знала. Как знала и многое другое, но обсуждать это ни с кем не хотела. Что, например, выражение «душа болит» – совсем не метафора. Душа действительно болит, как сломанная нога, на которую невозможно наступить. Ноет, как зуб. Задыхается и не может сделать глубокий вдох, как астматик. Но Саша научилась приноравливаться, находить для себя такое положение, когда душа болит меньше.

А ещё вот утверждение, что «время лечит». Она долго не могла с ним смириться. Но и это оказалось правдой. Минуты, часы, месяцы, годы, сплетённые в тугую нить событий, впечатлений, переживаний и слов, слой за слоем укутывают боль в кокон забвения. Мягкий и прочный, как у гусеницы шелкопряда.

Саша уже почти не помнила папиного лица. Фото – это совсем другое. Она забыла его смех. Не могла представить, что он сказал бы сейчас, комментируя то или это. Не знала, какой была бы её жизнь, если бы папа не умер. Всё очень сильно изменилось. Всё поменялось. Уже без него.

Но сегодня Сашка вспомнила. Когда Джонатан, испугавшись вспышек фотоаппарата, поднялся на дыбы и бешено заржал, она вдруг увидела ту же картину, что и её конь. Даже не увидела, а почувствовала. Обжигающий жар на щеках и озноб, бегущий по спине к затылку. Языки пламени в чёрном провале неба и огромные пылающие хлопья сажи, парящие в воздухе, как бабочки, – красивые и страшные до жути. Запах гари и жжёных волос от гривы Джонатана. Искрящую как бенгальский огонь проводку на мощной балке, которая казалась такой прочной, такой надёжной, пока… И даже ржавую подкову, которую Сашка нашла в поле, а папа почистил и повесил над входом в конюшню – на счастье.

Саша лежала в кровати и смотрела перед собой. Со стороны могло показаться, что она бездумно таращится в потолок. Но не маме, которая пришла поцеловать дочь перед сном и тут же почувствовала: что-то не так.

– Сашунь? – насторожилась мама, едва вошла. – Что случилось?

– Я вспомнила, – ответила Саша.

Мама тихо присела к ней на кровать. Она сразу поняла, о чём говорит дочь. Без наводящих вопросов.

– Ты… можешь мне рассказать?. Если только хочешь.

Саша молчала. Мама тоже. Прошло довольно много времени, прежде чем Саша заговорила.

…В августе темнеет быстро. Пока они с отцом мчались верхом вдоль моря, пурпурное небо вспенилось серыми облаками. Тьма, пришедшая из-за горизонта, поглотила залив и берег, лишила мир красок и света. Хорошо, что над входом в конюшню горел круглый фонарь. Его было видно издалека. Сашка и папа мчались на этот сияющий шар, как на луну.

Габи отставала. После рождения Джанго прошло четыре месяца. Кобыла только-только набирала форму. Её живот почти сдулся, но мышцы были слабыми. Она дрожала после длительных перегонов и часто ложилась, чего раньше с ней не бывало. Отец придерживал Джонатана, с беспокойством оглядываясь на Сашу. Оба понимали: они задержались. Мама будет сердиться.

Когда Саша спешилась у входа, она не стала сразу заводить Габи в денник. Она хотела дать кобыле отдышаться. Чтобы помочь ей, она оглаживала Габи по вздымающимся бокам. И глазела на круглый фонарь над входом в конюшню. Вокруг него вились мошки. Мохнатые ночные мотыльки со стуком втыкались в тёплое светящееся стекло и падали вниз. Странные комары – в три раза больше обычных – бегали по фонарю на тонких ножках, иногда расправляя длинные прозрачные крылья. Фонарь горел неровно. Иногда по спирали внутри пробегала яркая судорога. «Как красиво! – думала Саша. – И как же всё здорово! Конечно, жаль, что август так быстро заканчивается. И через неделю – в школу. Но сейчас-то по-прежнему каникулы. Лето. Свобода. Лошади. Счастье». Она прислушивалась к тому, как папа сноровисто разбирал Джоника. И надеялась, что он поможет ей с Габи. Честно говоря, Сашка устала.

В конюшне заблеял Джанго. Ясное дело: он проголодался и соскучился без матери. Отец появился в дверях и забрал Габи. Саша продолжала бессмысленно пялиться на фонарь и рой мошек, мельтешащих вокруг. Она слышала, как мать и жеребёнок радостно фыркали, встретившись друг с другом. Судя по звукам, доносившимся из конюшни, папа убирал сёдла в амуничник и закрывал денники. Фонарь над входом то гас, то снова загорался, как будто подмигивал.

Эта ночь была по-настоящему августовской – с чёрным бархатным небом, по которому были рассыпаны мириады звёзд. Уже не тёплая и не душная, как ночи в июле. Сашка решила, что она не будет переодевать конную форму. Просто накинет толстовку, чтобы не замёрзнуть.

Она наконец зашла в конюшню. Папа собирал щётки в специальную сумку, убирал амуницию – уздечки, нагавки. Саша сунулась помогать, но папа замахал руками.

– Оденься. Холодно. И рюкзак возьми. Надо спешить. А то мама будет волноваться.

Джонатан вёл себя беспокойно. Он ржал и нервно ходил по деннику от стены к стене. Если бы папа и Саша заглянули к нему, они бы увидели, что по стенке денника вдоль проводки то там, то сям бегут весёлые искры. Но они торопились и не заглянули. Джонатан с интересом наблюдал за этими искрами. И даже сунул морду поближе из любопытства. Его как будто ужалили, и это ему не понравилось. Конь заржал.

– И тебе пока, дружище! До завтра, Джонатан!

Папа закрыл конюшню. Круглый фонарь над входом на секунду погас.

– Горе, а не электрики! – в сердцах сказал папа. – Сколько раз просил проводку проверить! Ну, ничего. Завтра я им устрою!

Они ехали по пустынному шоссе. Свет фар освещал дорогу, а по сторонам сгустилась темнота. В машине было душно. Папа открыл окно.

– Мне кажется или дымом пахнет? – он с беспокойством посмотрел на Сашу.

– Мне тоже пахнет. Ну и что? – беззаботно ответила она.

На ближайшем повороте папа притормозил. Днём с этого места открывался головокружительный вид на долину. Но сейчас перед ними была только темнота. И яркий огонёк вдали. Как раз там, где стояла конюшня.

Папа резко крутанул руль. Их джип развернулся и помчал обратно. Отец сосредоточенно смотрел на дорогу и не говорил ни слова. Саша хотела было напомнить, что поздно, их мама ждёт. Хотела успокоить его – может, это совсем не страшный огонь, мало ли что там светится, но… Папа был собран, как пружина. Лицо его стало жёстким и даже страшным, чужим. Саша промолчала.

Уже на подъезде они оба увидели: конюшня горит. В пристройке справа, где хранились тюки сена и мешки с кормом, полыхало вовсю. Из той части, где располагались денники, через щели и окна валил дым. Папа тормознул метров за двадцать до входа.

– Сиди здесь! – крикнул он Саше. – Позвони один-один-два! Сообщи о пожаре!

Он выскочил из машины и побежал к воротам. Саша трясущимися руками нащупала в рюкзаке телефон и с трудом набрала три цифры.

– Оператор сто двенадцать, что у вас случилось? – услышала она.

– Я… У мен….

Саша, не отрываясь, смотрела на распахнутые ворота конюшни, за которыми скрылся отец. Сначала из них валил густой серый дым, но сейчас ярко вспыхнули отблески пламени.

– Алло! Сколько вам лет? Где вы? Как вас зовут?

– Я – Саша! Здесь пожар!

– Где вы находитесь?

– На конюшне.

Саша совершенно не могла сосредоточиться. И с ужасом поняла: она не знает адреса конюшни. Если он вообще существует.

– Саша! Алло! Рядом есть взрослые? Или ты одна? – профессионально поставленным спокойным голосом спрашивала трубка. – Ты внутри помещения?

Если бы Саша была внутри, она бы увидела, что папа уже открывает второй из денников, самых близких к пожару. Он схватил за недоуздок Габи и ещё одну лошадь и повёл их к выходу. За его спиной ржал и бился о стены Джонатан. Коня было почти не видно из-за дыма. Но открытого огня около его денника не было.

Саша, как могла, объяснила диспетчеру, где находится конюшня. Получила инструкции не подходить близко и сообщить папе, что пожарные выехали.

Сидеть и ждать, ничего не предпринимая, было невозможно. Она выскочила из машины.

Как раз в этот момент папа с лошадьми выбежал наружу.

– Отведи их в леваду и возвращайся!

– А Джонатан?! – крикнула Саша ему в спину. – Пожарные выехали!

Но папа ничего не ответил. Он уже скрылся в клубах дыма.

Папа вывел ещё двух коней. И ещё двоих. Внутри остался один Джонатан.

Пламя уже почти поглотило конюшню. Огонь бушевал на крыше. Мощная балка над входом была охвачена языками пламени, на фоне которых была отчётливо видна железная подкова. Круглый фонарь лопнул. Внутри, поднимая снопы искр, рушились какие-то конструкции, падали горящие доски. Огонь яростно перескакивал от одного денника к другому.

Джонатан забился в угол и не хотел выходить. Отец пристегнул его на корду и потащил вперёд. Подчиняясь, конь шагнул в проход. Но тут прямо перед ними, перегораживая выход, упала горящая жердь. Джонатан осадил назад.

– Пошёл! Ну!!!

Саша никогда не слышала, чтобы папа так страшно кричал.

– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, – шептала она скороговоркой, с ужасом глядя в полыхающий проём конюшни.

Ударом ноги отец отшвырнул горящую жердь. Изо всех сил потащил Джонатана к выходу. Но конь бешено вращал глазами и упирался. Его можно было понять. Его денник не горел – там было надёжно и не так жарко. А впереди не было ничего, кроме огня. Отец сорвал с себя куртку и накинул на голову Джонатана. Для коня наступила темнота.

– Давай! Вперёд, Джонатан!

Конь доверился хозяину и пошёл с ним. Сверху падали и жалили искры. Грива Джонатана тлела. Но он верил хозяину и шёл вперёд – шаг за шагом – через жар и черноту.

До выхода из конюшни остался буквально шаг. Вдруг послышался какой-то звук – жалобный и беспомощный. Отец оглянулся. Это был Джанго. Жеребёнок прижался к задней стенке денника. Огонь подступал к нему со всех сторон. Он таращился на отца большими покорными глазами и хныкал, как ребёнок.

Когда папа с Джоником выскочили из горящей конюшни, Сашка закричала от радости.

– Папа! Джонатан!

Она подумала: все спасены! Всё позади! Но отец бегом подвёл к ней Джонатана, передал корду и метнулся обратно.

– Пап, мне страшно! Не уходи! – закричала Сашка.

– Я за Джанго! И назад! Не бойся! Я вернусь!

На последних словах он обернулся и посмотрел на неё. Во всех ночных кошмарах Сашка вновь и вновь видела этот взгляд. Он казался ей очень долгим. Таким долгим, что даже во сне она успевала несколько раз крикнуть ему с укором: ты обещал! Ты же обещал! Но она понимала: в реальности это был всего лишь миг. Последний, когда она видела отца. Потому что спустя этот миг он шагнул в горящую конюшню. Балка с подковой обрушилась за его спиной. И следом, как карточный домик, сложились прогоревшие стены конюшни, провалилась крыша.

– Папа? – беззвучно прошептала Саша, цепенея от ужаса.

Вихрь искр взвился в небо. Её обдало диким жаром от костра. А по спине к голове пробежал озноб, поднимая волосы на затылке.

Джонатан вдруг вскинулся на дыбы и отчаянно заржал. Саша изо всех сил вцепилась в корду, буквально повисла на ней.

– Па-а-па-а-а-а!!! – заорала Сашка страшно и отчаянно. – Па-а-па-а-а-а!!!

Она не слышала сама себя из-за оглушительного треска горящих досок.

Не знала, сколько времени она кричала.

Вокруг неё летали огненные хлопья сажи – как прекрасные жуткие бабочки.

Вдалеке показался голубой мерцающий огонёк. И послышался вой пожарной сирены…

– …Джанго. Красивое имя, – сказала мама. – А подкову я выкинула.

По её лицу уже давно текли слёзы. Она их не вытирала.

– Так и думала, что это ты, – всхлипнула Саша.

Подкова была единственным, что она взяла с пожарища.

Дверь распахнулась. Заглянула Ба.

– Девочки мои, поздно уже. Спать пора.

Увидев зарёванных маму и Сашу, бабушка осеклась.

– Что это у вас здесь… за плач Ярославны?

– Ярославен, – поправила мама.

– Ой, да какая разница! – махнула рукой Ба.

И тоже прослезилась.

Глава 23. Победа – в тебе!

Сашка не заметила, как мимо проскочил март – словно скоростная электричка без остановок. Просвистел птичьими трелями апрель, только его и видели. И ворвался май. Сначала нежно-зелёной молодой листвой и травой. А потом грозами – радостными, буйными, похожими на выступление джазового оркестра. Все на конюшне были в предвкушении, в возбуждении. И это понятно. Шутка ли! До международного турнира оставались считанные дни.

Мама собирала чемодан. В субботу они с Лёшей едут в Италию! В «поющую» гостиницу! Она уже выбрала себе платье для выступления и придумала причёску. Ежедневно мама распевалась и повторяла свою партию. Она делала это легко, с удовольствием. Ба и Сашу это, конечно, радовало. Теперь они знали: мама как птица. По-настоящему поёт, только когда расслабляется. Когда не стоит перед скучающим жюри и не думает о том, как её оценят.

Настроение мамы и Саши было схожим. Обе встрепенулись, расцвели, готовились к новому, думали о том, чтобы не забыть что-нибудь важное, и смаковали каждый майский день, полный предвкушений, планов, забот и надежд. Ба была счастлива.

…Этим вечером мама гостила у Осокина. Они встретились после работы и, несмотря на усталость, решили порепетировать. Чтобы создать соответствующее настроение, мама принялась готовить «итальянский» ужин – на холостяцкой кухне Лёши, в его современной квартире-студии, похожей на гостиничный номер люкс.

Выбирая из фетучини и ризотто, мама склонилась к блюду из риса. Думая о салате, она предпочла руколу с помидорами и моцарелой. А Осокин, размышляя о вине, выбрал розовое, которое сейчас разливал по двум высоким бокалам.

Ризотто томилось под крышкой. Над плитой витали ароматы прованских трав. Мама резала помидоры черри для салата.

– Бесконечно могу смотреть, как ты готовишь мне ужин! – с восторгом произнёс Осокин, следя за мамиными руками.

– Пой давай, не отлынивай! – парировала та.

Алексей включил на планшете дуэт из оперы Верди «Травиата». Пока звучало вступление, он засунул под футболку подушку с дивана, намотал мамин шарф, как воротник-жабо. Приосанился. На последних тактах вступления он принялся хорохориться и ходить вокруг мамы, надувая щёки, изображая оперного певца.

– Ты похож на индюка, откормленного ко Дню благодарения! – прыснула мама.

Осокин не ответил – началось его соло.

Он запел, широко распахнув руки, и приобнял маму, протягивая ей бокал вина. У него получалось отлично. Оба отвлеклись от салата.

– А если так?

Мама включила минусовку.

– Бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-а-а! – завопил Осокин.

– Ага. Понятно. Слова учи!

Алексей сорвал листок с итальянским текстом с холодильника.

– Я — вот! Я — учу!.. Но вообще-то слова – не главное!

Руки мамы замерли над тарелкой с руколой, где она раскладывала помидоры. Мама бросила взгляд на Алексея.

– А что – главное?

Осокин собрался было ответить. Но тут зазвонил мамин телефон.

– …Да?

– Мария Александр овна? Напоминаю вам про родительское собрание, – раздался голос химички.

– Что? Впервые слышу!

– Саша не сказала? Я так и думала! – раздражённо прокомментировала Гаяне Вараздатовна.

Мама отмахнулась от дурашливых приставаний Алексея и показала ему жестами: выключи музыку. Он выключил.

– Когда? Во сколько? – спросила она Маразматовну.

– Сегодня. Прямо сейчас.

– Но… я не могу! – честно призналась мама. – У меня другие планы!

– Мнэ кажется… это важно, – металлическим голосом ответила химичка. – Дажэ эсли вы придёте о-очэнь поздно, я подожду.

Мама бросила грустный взгляд на ризотто. Бокал вина. На почти готовый салат. И Лёшу.

– …Хорошо. Я буду.

– Как я понимаю, наш «итальянский» вечер неожиданно закончился?

Осокин вопросительно посмотрел на маму. Она кивнула. Он обречённо стянул с шеи шарф. Вынул из-под футболки подушку и кинул её обратно на диван.

Алексей с грустью наблюдал, как мама мечется по прихожей: обувается, надевает плащ, хватает сумку и шарф.

– Не хочешь узнать, что главное?

– Что?

– Главное, чтобы душа пела.

Мама перестала суетиться и подошла к Осокину. Он вдруг обнял её – крепко-крепко, как будто решил вот так держать всю жизнь.

– Всё. Мне пора, – дёрнулась мама.

– Ты и раньше так говорила, – неожиданно рассмеялся Осокин и передразнил противным голосом. – Так. Всё. У меня – вокал. Мне пора.

Мама отпрянула, будто обожглась.

– Ты… помнишь?

Алексей посмотрел ей прямо в глаза.

– Помню… даже то, что хотел бы забыть.

Мама высвободилась из его рук и молча пошла к двери. Но на пороге обернулась.

– Я тоже.

Дверь за ней захлопнулась.

Осокин понуро вернулся на кухню. Выключил конфорку под ризотто. Выкинул салат в мусорное ведро. Взял свой бокал. Чокнулся с маминым. И вылил содержимое в железную раковину.

Мама бежала по школьной лестнице. Навстречу ей спускались родители Сашкиного класса.

– Здравствуйте! Добрый вечер! – кивала мама направо и налево.

И мчалась по ступенькам вверх, словно против течения.

Было очевидно: собрание закончилось. Она опоздала.

На третьем этаже мама притормозила, пытаясь понять: бежать этажом выше, в кабинет? Или сразу в учительскую? Тут она услышала слабый голос Ба:

– Мусечка!

Мама резко развернулась и увидела бабушку. Та сидела на скамейке в рекреации. Вид Ба маме не понравился. Её лицо было каким-то землисто-серым – безжизненным и бесцветным. На нём не было никаких эмоций, только усталость.

– Собрание закончилось… – без выражения произнесла Ба. – Но ты ничего не пропустила. Я тебе вкратце перескажу.

– Так! – мама плюхнулась рядом. – Где твои таблетки?

Пока Ба копалась в сумке, мама достала и протянула ей бутылку воды. Выпив таблетки, Ба оперлась спиной о стену и закрыла глаза.

– Вечно ты Сашку прикрываешь. Зачем? – в сердцах сказала мама.

– Люблю вас, дурочек.

Дверь учительской отворилась, и появилась химичка. В руках у неё была большая стопка тетрадей. На локте болталась сумка – такая же жёсткая и внушительная, как она сама. Мама вскочила.

– Гаянэ Вараздатовна! Простите, я…

– Рада, что вы всё-таки пришли, – перебила её химичка. – Я уже Вере Васильевне сказала: ваша Саша многиэ прэдметы подтянула. Стараэтся.

– А я что говорила? – немедленно встряла Ба.

Маразматовна метнула в неё грозный взгляд. И строго посмотрела на маму.

– Но у Саши – проблэмы с химией! Чэрез нэделю – диагностичэская. Если нэ напишет – останэтся на второй год.

– Что?! – с ужасом произнесла мама и оперлась рукой о стену. – К-как на второй год?!

В отличие от Ба, она была совершенно не в курсе Сашиных проблем с химией. Да, в прошлом году тройка по этому предмету была единственной в аттестате. Но всё остальное Сашка исправила! Мама считала, что тройка по химии тоже скоро дорастёт до четвёрки. И никак не ожидала, что она может превратиться в двойку.

Химичка была довольна произведённым эффектом. Она театрально развела руками – хотя с тетрадями и сумкой сделать это было непросто. И удалилась по школьному коридору, чеканя шаг.

Мама схватилась руками за голову – буквально, не в переносном смысле. Какой ужас! Она же всегда была отличницей! Её отец был профессором! Её мама – заслуженный учитель! А дочка останется на второй год?! Это катастрофа! Ба молча пережидала и старательно избегала маминого взгляда.

– А что, если Сашка провалит эту диагностическую?

Мама посмотрела на Ба безумными глазами. С каждой секундой она всё яснее понимала: для Саши перспектива остаться на второй год не просто реальна! А очень и очень реальна!

– Не волнуйся, не провалит, – решительно сказала Ба и поднялась. – Она её писать не будет. У неё – турнир!

– И ты так спокойно об этом говоришь?!

Мама не могла поверить своим ушам.

– Мы договорились! Это чёрт знает что такое! Надо продавать Джонатана.

Тут ужаснулась бабушка:

– С ума сошла?! Пусть Сашка занимается тем, что нравится!

– Да? А мне нравилось петь! И что ты сказала? Иди учись на юриста!

Рассердившись, мама решительно двинулась вниз по лестнице. Почти побежала. Ба не стала её догонять.

– Мусечка! – закричала она в лестничный пролёт, перегнувшись через перила. – Не повторяй моих ошибок!

…В четверг ближе к вечеру к конюшне подъехал автобус-коневоз. Вместо кресел для пассажиров внутри были вмонтированы стойла, к которым лошади пристёгивались специальными ремнями. Здесь было всё необходимое: кондиционеры, поилки, кормушки. Даже окна, в которые можно было смотреть и наслаждаться пейзажем, – чем не развлечение? Тем более странно, что некоторые животные терпеть не могли ездить в коневозе. Например, кобыла Лизы Акапелла. Завести её в автобус было непросто. Лиза уже попыталась пару раз, но безуспешно. Акапелла упиралась, как ослица, игнорируя угощенье перед носом: морковь, яблоко, медовые мюсли. Ирина Владимировна велела Лизе пошагать с Акапеллой вокруг конюшни, чтобы обе отвлеклись и успокоились. Сама она командовала погрузкой остальных коней.

Неожиданно к Ирине Владимировне подскочил Игорь Михайлович и с места в карьер начал скандалить:

– Не понимаю! Спортсменов – трое!

Он сунул ей под нос три растопыренных пальца.

– А лошадей – четыре!

Он показал пальцы на другой руке.

– Это как?!

Ирина Владимировна одновременно держала в голове тысячу проблем. Ей надо было срочно решить, кого из конюхов отправить с коневозом. Проконтролировать, чтобы всё необходимое положили в багажник – сёдла, вольтрапы, наушники, оголовья, нагавки. На выяснение отношений с хозяином конюшни сейчас не было ни времени, ни сил.

– Самарина работала на двух конях. Вот пусть на двух и стартует! – тоном, не терпящим возражений, отчеканила Ирина Владимировна.

– Моя Лиза – на одной кобыле! Кирилл тоже! – продолжал возмущаться Игорь Михайлович. – Почему Самариной такое преимущество? Я запрещаю это безобразие!

Ирина Владимировна понимала: если сейчас ввязаться в дискуссию, она ничего не успеет. Самое важное – погрузить коней и ничего не забыть.

– Я — тренер! – жёстко отрезала она, прекращая этот бессмысленный спор. – И я решаю, кому на ком стартовать!

Всем своим видом она дала понять, что не намерена ничего больше обсуждать, и скрылась в конюшне. Отец Лизы проводил Ирину Владимировну злобным взглядом.

– Ну, это мы ещё посмотрим, – пробормотал он себе под нос.

В этот момент из-за угла показалась Лиза с лошадью.

– Пап! – закричала она. – Помоги мне Акапеллу в коневоз поставить! А то она опять дурит!

– Мне некогда! – отрезал Игорь Михайлович. – Ты – спортсменка! Взрослая уже! Сама справишься!

Он почти бегом направился в сторону административного корпуса. И даже не оглянулся. А зря. Потому что если бы он обернулся, то увидел в глазах дочери не только обиду, но и злость. А задержись ещё на минуту, он смог бы наблюдать, как к Лизе подошла Ирина Владимировна, забрала у неё повод и уверенно повела Акапеллу в коневоз.

Лиза с благодарностью передала свою кобылу тренеру. Она терпеть не могла заниматься погрузкой. И задумчиво посмотрела на удаляющуюся спину отца. Интересно, куда он так спешит? Недолго думая, Лиза пошла за ним.

Миновав корпуса конюшен и манеж, Игорь Михайлович ворвался в административное здание, промчался по коридору и распахнул дверь с табличкой «Гусман Вениамин Борисович, ветеринар».

– Венечка! Где справки?

– Готовы! Вот!

Ветеринар, которого все ласково звали Венечкой – то ли за маленький рост, то ли за манеру заискивать, – протянул стопку справок отцу Лизы. Тот выхватил бумаги из его рук и спешно их просмотрел. Один лист выдернул.

– Этого не надо!

Венечка забрал справку. Изучил.

– Джонатана оставляем? Почему? С ним всё в порядке! Он здоров.

Игорь Михайлович придвинулся вплотную к Венечке и прошипел сквозь зубы:

– Джонатан не поедет.

Ветеринар с недоумением уставился на хозяина конюшни.

– Игорь Михайлович! А что я Захаровой скажу?

Отец Лизы поиграл желваками.

– Венечка, всему тебя учить! Ты – ветеринар! Соври что-нибудь! Скажи, что конь заболел!

Игорь Михайлович выскочил из кабинета. У Венечки осталась только одна справка – Джонатана. Он с недоумением покрутил её в руках. И убрал в верхний ящик стола.

День был душный – собиралась гроза. Окно веткабинета было открыто нараспашку. Ни Игорь Михайлович, ни Венечка не заметили Лизу, которая во время их разговора стояла под окном и всё слышала. Она меланхолично жевала сочную травинку и думала: «Мой папа – не лучший человек в мире. А то я не знала?» От этих мыслей было тошно и хотелось плакать. Она выплюнула травинку и пошла переодеваться. Надо пораньше вернуться домой и отдохнуть. Ведь завтра – старты.

Саша сидела за столом в своей комнате и уныло листала учебник химии. За последние две недели она здорово продвинулась и теперь понимала не только, о чём спрашивается в задаче, но и где искать ответ. Проблема заключалась в том, что она освоила примерно половину учебника. А откуда взять время ещё на пятнадцать параграфов – неизвестно.

Дверь открылась, и вошла мама. Она бросила взгляд на учебник и расцвела:

– О! Химия! Сашка, ты за ум взялась? Завтра пишешь диагностическую?

– Нет, конечно! Я еду на старты!

Мама перестала улыбаться. Присела рядом с письменным столом. Разгладила невидимые складки на платье и ринулась в бой.

– Саш. У нас был договор. Поэтому без обид. Остаёшься на второй год – продаём Джонатана.

Сашка вскинулась, будто её ошпарило. Как мама может так думать? Так говорить?

– Мам, ты чего?! Мы с Маразматовной договорилась! Перенесли диагностическую на следующую неделю!

Брови мамы взлетели вверх.

– Ого! Это по-взрослому. Молодец.

Она улыбнулась и вздохнула с облегчением.

День отъезда в Италию стремительно приближался. Неожиданно радостное ожидание мамы сменилось беспокойством: как тут будут Сашка и Ба? А вдруг что-нибудь случится? Идея поездки начала казаться безумной и безответственной. Но потом страх отступил, и мама удивилась сама себе. Её не будет всего несколько дней! Сашка с бабушкой всегда отлично справлялись. Почему что-то должно случиться именно во время её отъезда?

Саша надулась. Как мама могла забыть, что завтра – старты? Ей что – всё равно? Мама как будто прочитала её мысли.

– Сашунь. Я понимаю, что этот турнир очень важен для тебя. Но завтра – рабочий день. Я не смогу с тобой поехать.

– Мам! Да никто из родителей не едет! Мы с Ириной Владимировной. Всё норм!

Мир был восстановлен. Мама чмокнула дочь в темечко и закрыла за собой дверь.

Саша вновь попыталась сосредоточиться на химии, но мысли перескакивали с одного на другое. Белые штаны и редингот уже лежали в сумке. Начищенные до блеска конные сапоги были упакованы в специальный мешок. Саша вспомнила, что не взяла сахар. И ещё надо захватить шпоры – Кирилл просил. Она решила, что дочитает один параграф и пораньше ляжет спать. Но тут зазвонил Сашин телефон.

– Да! Ирина Владимировна?

В трубке раздался усталый голос тренера.

– Саш, привет. У меня неважные новости. Джонатана сняли с соревнований.

Саша окоченела от ужаса.

– Что? Почему?! – с трудом выговорила она.

– Ветеринар не выписал справку. Говорит – заболел.

– Джоник? Что с ним? Как он? Я сейчас приеду!

Недолго думая, Саша натянула толстовку и ринулась к дверям. Она так стремительно промчалась по коридору, что мама и Ба не успели ничего сказать.

Обе выскочили в прихожую, когда хлопнула входная дверь.

– Куда она поскакала? Мне это не нравится! – с тревогой глядя на Ба, произнесла мама.

Она схватилась за телефон. Ба накрыла руку мамы своей рукой:

– Подожди. Давай дадим ей немного времени.

Автобус стоял на остановке, открыв двери, – как будто ждал. Саша припустила бегом, плюхнулась на свободное сидение и уставилась в окно. Дождь барабанил по крыше, стучал в стекло. Разбиваясь, капли сбегали вниз мутными дорожками. Справа и слева мелькали улицы, бульвары, светофоры, машины, перекрёстки. А впереди было темно. Автобус вёз Сашу в ночь.

На остановке у конюшни она сошла одна. Холодные капли стекали за шиворот, но Саша этого не замечала. Не обращая ни на что внимания, она шагала мимо унылых фонарей. Мимо деревьев, отбрасывающих густые тени. Под чёрным небом, где в прорехах туч перемигивались редкие, но яркие майские звёзды. Быстро и решительно она миновала пруд, шлагбаум на КПП, дошла до здания конюшни и распахнула дверь.

Здесь горел приглушённый ночной свет. Любопытные лошади тянули морды через решётки. Саша бегом промчалась по коридору и со скрежетом откатила дверь к Джонатану.

Конь лежал в дальнем углу денника. Увидев это, Саша застыла на месте.

– Джоник! Что с тобой?!

Конь посмотрел на неё мутными глазами, встряхнул головой и стал медленно подниматься.

– Ты… спал?!

Саша изумлённо таращилась на Джонатана. Папа сто раз говорил, что больной конь лёжа спать не будет. Животное всегда чувствует, когда с ним что-то не так. Больной конь дремлет стоя и ложится, только если ему очень плохо. Так плохо, что он сдаётся, понимая, что, вероятно, уже не сможет встать. Неужели Джоник так сильно заболел?!

Холодея от ужаса, Саша наблюдала, как конь встаёт на ноги. Сначала на передние. Потом на задние. Поднявшись, Джонатан потянулся, размялся, тряхнул гривой, подошёл к ней и уткнулся мордой в карман, выпрашивая кусок сахара. Он был совершенно нормальный. Такой же, как и всегда. Саша почувствовала колоссальное облегчение. И тут же, неожиданно, на неё накатила волна гнева.

– Ты в порядке! – закричала она на Джонатана. – Так почему мы не стартуем? Я всё сделала для этого! Всё! А ты! Как ты мог меня подвести?!

Саша металась по деннику Джонатана. Она злилась. Она ругалась. Она не могла понять, что с ней происходит. В голове было столько мыслей, а на душе столько эмоций, что она не могла со всем этим справиться. Джонатан стоял в дальнем углу денника, следил за Сашей сонными глазами, время от времени переминался с ноги на ногу и виновато вздыхал.

– Как ты не понимаешь? – кипела Саша. – Если мы не стартуем вдвоём, ты станешь не нужен! Тебя придётся продать!

– Конечно. А как иначе? – неожиданно раздался голос Ирины Владимировны. – Это спорт! Конь – всего лишь средство достижения цели.

Тренер давно стояла у денника Джонатана и внимательно следила за хаотичными передвижениями Саши.

– Джоник – не средство! – выкрикнула Саша. – Я не могу без него!

Ирина Владимировна испытующе посмотрела на Сашу. Как обычно, её лицо не выражало никаких эмоций.

– Вот и решай: ты – настоящая спортсменка? Или так… Девочка с конём?

Саша замерла, поражённая. На этот вопрос у неё не было ответа. Ради чего она тренируется? Ради победы? Или из-за Джоника? Ирина Владимировна не стала ждать. Для неё ответом было замешательство Саши. Её сомнения. Её нерешительность.

– Тебе сейчас не про коней надо думать, – неожиданно жёстко сказала она.

– А про кого? – вскинулась Саша.

– Про тебя. Про себя!

Саша непонимающе таращилась на тренера.

– Победа – не в коне! Победа в тебе!

Ирина Владимировна вдруг до дрожи сжала ладонь, сунула кулак под нос Саше и проговорила страстно, сквозь зубы:

– Вот здесь!. Поняла?

Саша зачарованно смотрела на кулак и молчала.

– Плюс некоторые нюансы, – добавила Ирина Владимировна совершенно другим, миролюбивым тоном.