Текст книги "Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе"

История о спонтанном промискуитете

Алина познакомилась с Вадимом по телефону. Он позвонил, когда она нежилась в пенной ванне на втором этаже дома Поппе. Вадим разыскивал другую девушку Aupair, которая прежде занимала место Алины. Алина обрадовалась, услышав русский язык. Спустя минут десять разговора Вадим предложил увидеться. Минутыдве поломавшись, Алина согласилась. Они встретились в Оффенбахе, Вадим подарил ей розу. Алину тронуло такое внимание. Выпив двойного эспрессо в лучшей кофейне города, она почувствовала в организме такое количество эндорфинов, что перестала посматривать на часы и во все глаза изучала Вадима.

Вадиму было лет двадцать семь. Он подростком эмигрировал из Киева с родителями в Германию и скрашивал одиночество в новой и неизвестной, а потому пугающей стране, игрой на скрипке и водкой. Спустя какое-то время Вадим познакомился с другими ребятами, выучил немецкий, получил абитуру и устроился работать в DeutscheBahn5353
  Немецкая железная дорога (нем.)


[Закрыть]. К двадцати семи некогда по-еврейски красивое лицо Вадима пресытилось едой и питьем, налилось алкогольным румянцем, под карей бездной глаз появились синие круги, а губы из чувственных превратились в похотливые. Вадим успел жениться, завести ребенка и развестись, и, с тех пор, жил один в собственной квартире в Висбадене.

Не то чтобы он ей понравился, просто ей очень не хватало общения на родном языке, а Вадим, несмотря на чрезмерную разговорчивость, был вполне любезен. И Алина приняла приглашение отпраздновать у Вадима первомайские праздники, к тому же он пообещал показать ей Висбаден.

Итак, около трех часов дня первого мая, Алина была у него. Вадим встретил ее в спортивном костюме. От него доносился запах перегара.

– Ко мне вдруг завалились друзья, и мы пили коньяк до четырех утра. – Объяснил Вадим.

На балконе уже изнывали на гриле сосиски. Вадим пригласил Алину на балкон, где стояли стулья, и налил ей вина «за встречу». Алинино настроение начало постепенно оседать, как остатки фруктов на дно компота. Временами ее слух неприятно резала русская попса, от которой тащился Вадим.

В квартире были развешаны фотографии бывших девушек Вадима и его самого. Алина, привыкшая к сухим европейским винам, медленно посербывала непривычно сладковатое болгарское. Вадим уплетал коньяк.

– Ты знаешь, – внезапно произнес он. – У меня сейчас комплекс в душе. – Могу я пооткровенничать?

Ветер разбрасывал Алинины волосы в разные стороны, черты ее лица при этом смягчались, так что она согласилась. Хотя, даже если бы она отказалась его слушать, это мало бы помогло.

– Ты знаешь, я – еврей…

Алина кивнула, улыбнулась ради вежливости и сразу стала похожа на динозаврика.

– …И мне в детстве сделали обрезание, – продолжал Вадим. – У меня есть… была, то есть девушка, с которой было больно каждый раз когда, ну… ты понимаешь.

Алина пожала плечами, будто воды глотнула. Болгарское непривычное немного дало в голову.

– Что ты думаешь об этом, Алина? – спросил Вадим.

– Это все… не знаю… – динозавриком ответила она.

– Ты понимаешь, я даже линейкой мерил. – Возразил Вадим.

Алина деликатно промолчала.

Вадим посмотрел на нее внимательным (как казалось ему), мутноватым (как казалось ей) взглядом и спросил:

– А ты видела еврея в натуре?

– Нет, – ответила Алина.

– А хочешь увидеть? Я могу показать. – Смелость взяла Вадима.

Алина почувствовала, как мурашки пробежали по шее и атаковали спину.

– Да нет, спасибо, – сказала она.

Вадим какое-то время сидел молча, а потом вышел на кухню. Алина поняла, что сейчас самое время уйти.

Она быстро прошла в коридор и начала надевать туфли. Пятке осталось опуститься в почерневшую ложбинку белых мокасин, но тут Вадим выскочил из кухни и прижал Алену к стене.

– Обними меня, поцелуй меня, красавица.

Алина ненавидела, когда ее называли красавицей. Во-первых, она знала, что это не соответствует действительности, во-вторых, это напоминало ей школьную жизнь в донбасском селе, где парни называли так своих жен-торговок.

Алина попыталась оттолкнуть Вадима, но ничего не вышло. Он же начал угрожать, что изнасилует ее.

– Поцелуй меня, – шептал он коньячным паром ей на ухо.

«Хренов кролик», – ревела она про себя: « А что если бы я была проституткой…». Слезы наворачивались ей на глаза, стало страшно. Вадим начал целовать ее, а она даже не обратила внимания на это, так ей стало не по себе. Он спустил штаны, и она увидела его член. Он даже показался ей красивым.

– Возьми, – приказал Вадим, и она взялась и с любопытством задвигала рукой по гладкой натянутой коже. Он опустился на колени и целовал ее, а потом внезапно кончил.

Алина быстро оправилась и ушла. Она не чувствовала ни отвращения, ни удовольствия, ни жалости к себе, только полное безразличие. И это было совсем по-новому. Она еще никогда не ощущала себя настолько в своем теле. Она попробовала что-то, что считала неприемлемым, но при этом не почувствовала себя грязной. Она представляла себя Лорой Палмер из Твин Пикса, но при этом не страдала от притязаний Боба.

На улице, Алина вдруг поняла, что ей не хватит денег на обратный проезд. Недолго думая, она вынула телефон из кармана и набрала Вадима.

– Да, – промямлил тот.

– Ты обещал оплатить мне проезд, – холодно заявила Алина.

Последовала двухсекундная пауза.

– Да, сейчас. – Ответил Вадим.

Он вышел и отдал деньги. Подъехал автобус. Алина села в него. Она чувствовала себя шлюхой. Она не была грязной. Это было восхитительно.

Колечки

– Если посмотреть в стакан, то там будто бы плавают колечки, – сказала Мири, заглядывая в стеклянный дом черного чая. Еле поблескивал пульс светильника, выравнивая световым пятном кору деревьев на стене. Мири поднесла горячий стакан к губам, слегка волнуясь, (как бы не обжечься) и увидела, как в каштановой воде колышутся отражения пузырьков, нарисованных на стенках стакана. Александр лежал на кровати, как уставший кот. Правда, его единственным мехом была двухдневная щетина, отросшая на лице и голове. Александр присербывал чай большими глотками и изредка помахивал хвостом, словно отгонял мух, хотя мух никаких не было. Он тоже уставился в свой стакан, но недоуменно пошевелил ушами и сказал:

– О чем ты говоришь? Я ничего не вижу. Какие кольца в стакане?

– Посмотри внимательней, их так много, – настойчиво говорила Мири, глядя в стакан уже обоими глазами.

Александр всматривался в свой стакан, но ничего там не видел, кроме коричневой покачивающейся жидкости.

– Я не вижу, – решительно и негодующе сказал он, не улыбаясь.

Мири позвала Александра поближе к себе, и когда он еще раз заглянул в стакан, то наконец-то заметил отражения колечек.

– Как же это я мог увидеть их, сидя против света? – Сказал Александр кричащим голосом. – Ты не могла мне сказать, что нужно смотреть на свет?

На что Мири, улыбаясь, ответила:

– Это ведь и так понятно.

Александр вдруг скукожился, но в следующий момент привстал, по-женски ухмыльнулся, отчего стал похож на луну и сказал:

– Я ведь тупой.

– Как кот, – рассмеялась Мири, разглаживая лоскутки фольги.

– Да, – мечтательно смотрел вдаль Александр и продолжал ухмыляться, как лунный сыр.

В стекле лампы отражалась сидящая на стуле и помахивающая пушистым хвостом кошка.

История о дневнике, который нашла Уля

Через два месяца после возвращения из Австрии я сняла квартиру у знакомых по сходной цене и съехала от родителей. В Австрии удалось подкопить немного денег, кроме того, я занималась переводами с английского и немецкого. Денег было немного, но на жизнь хватало. Весна в разгаре еще никогда не радовала меня так сильно. Все было новым. Город захватывал каждой деталью. Я чувствовала себя космополитом, продолжающим путешествие длиной в жизнь. Встречая на своем пути людей, здания, свободных животных, внимательных насекомых, растения, которые словно случайно попали в этот дикий цивилизованный, вылизанный бетоном мир, я здоровалась с ними кивком головы и шла дальше. Все люди казались красивыми и удивительными, их хотелось трогать и отпускать. Меня тянуло все дальше и дальше, хотелось заглядывать в каждую подворотню, вдыхать все запахи, коллекционировать виды и планы, делать звуковые компиляции из услышанного на улицах. Давая случайное интервью какому-то иностранному музканалу, я с уверенностью заявила, что Киев – лучшее место в мире. Да так и было. Свободное время я проводила с бывшими одногруппниками. Мы собирались в доме одного из них, на окраине города, где по ночам выли собаки, а днем можно было загорать голышом во дворе. Мы пели песни, ходили гулять ночью в лес, смотрели фильмы, иногда курили гашиш и радовались теплой весне.

Один раз кто-то сказал:

– А вы в курсе? Ульяна вернулась!

– Какая Ульяна? – я не поняла сразу о ком речь.

– Ну, Уля, с психфака, та, которая во Франкфурт стрип танцевать уехала.

– Правда? Что-то быстро она. Не понравилось?

– Хрен знает, видели ее мельком, выглядит хорошо, поездкой довольна.

– Да не так-то быстро, она пробыла там несколько месяцев…

– Насколько я знаю, она ездила туда не столько за деньгами, родители у нее-то, в принципе, обеспеченные, а тема курсовой у нее была как-то связана…

– Со стриптизом?

– Не смейтесь, что-то там о субличностях.

– Да ладно, фигня, не заладилось у нее там просто, видать бургеры слишком много хотели…

С Улей мы познакомились на студенческой вечеринке у общего приятеля. Она сразу понравилась мне внешне: высокая и худая, с плоской мальчишеской грудью и короткой стрижкой. У нее были светло-серые глаза удивительной формы, когда Уля закрывала их, они становились похожими на круглые ракушки с черными ресницами вместо рифленых бороздок. Уши едва заметно оттопыривались, но это не портило ее. Кое-кто называл ее Эльфийкой. Светлая, искренняя, и загадочная одновременно, она была «не такая». Меня не удивило, что Уля танцевала стриптиз и при этом училась на психолога. Для нее это было промежуточным этапом познания, когнитивным процессом, одним из способов взаимодействия с миром. Потом мы пару раз встречались, чтобы обменяться музыкой, я даже раз ходила на ее выступление в «Пентхауз». Танцевала она как бестия, хотя в жизни вела себя достаточно скромно. Одно время она жила с бойфрендом, но потом они разошлись, и Уля поселилась у подруги. Уже вернувшись из Австрии, я узнала, что она уехала в Германию. И теперь меня раздирало любопытство. Я решила позвонить ей.

Уля обрадовалась, услышав меня, и пригласила в гости. Она делила двухкомнатную квартиру с подругой-сокурсницей в районе дворца Украина. Уля не изменилась, только волосы отросли. В ее взгляде читалось здоровое любопытство и радушие. Кажется, она стала еще уравновешенней и открытей.

– Ну, как тебе Киев после Европы? – спросила она, заваривая чай. Кухня была маленькой и уютной. На стене висели рисунки Улиной подруги и вырезки из фотожурнала с японскими пейзажами Майкла Кенны. Вечерело.

– Я впервые почувствовала, что все-таки люблю этот город.

Уля улыбнулась и кивнула.

– Мне понравилось во Франкфурте. У немцев совсем другой подход к работе. Все более цивилизованно, что ли.

– Так почему ты не осталась?

– Во-первых, надо было бы продлевать академотпуск. А еще я решила завязывать с танцами. Кажется, это уже пройденный этап.

Уля разлила чай по чашкам и широко улыбнулась, глядя мне в глаза. Серые жемчужины искрились, теперь она напоминала кошку.

– Идем в комнату, – сказала она.

Мы уселись на белую овечью шкуру на полу и начали пить чай.

– Что тебе больше всего понравилось в Германии? – спросила я.

– Набережные. Платаны. Чистота улиц и помыслов. – Уля сделала глоток. Странно было слышать от танцовщицы стриптиза такие слова. – Я чувствовала себя героиней романа. Время и события этому способствовали.

– Как же? – спросила я.

– Мне в руки попал любопытный дневник. Не дневник даже, а неотправленные любовные письма, записанные в тетради. Я нашла ее в гостинице. Прочитала и решила вернуть обратно – под ламели кровати в номере хостела. Но потом передумала и забрала его. Сейчас покажу.

Уля встала и подошла к столу. За окном кричали вечерние птицы и забывшие про время дети. Достав из ящика синий блокнот, Уля протянула его мне.

– Кто-то специально оставил его под кроватью? – Я открыла страницу наугад и прочитала:

«Сегодня ты мне приснился. Вместо привычной зеркалки у тебя в руках был удивительный инструмент под названием игрица… Инструмент представляет собой треугольное плато размером с бандуру. К каждой струне прикреплена фигурка. Фигурку можнопередвигать вдоль струны, тем самым извлекая звук из инструмента. Так, передвигая фигурку танцора к фигурке министра, а дальше их обе к скрипачу, можно услышать мелодии трех разных сердец и представить себе трех переливающихся разными оттенками белого медуз. Если взять аккорд легким движением пальцев, дотронувшись одновременно до античной статуи Апполона и до разбойницы, то поймешь, что чувствовала женщина-добытчица, занимаясь любовью с мужчиной. А если захватить октаву от тигра до сентября, можно услышать предсказание на завтрашний день, но только если луна в знаке зебры. На игрице обычно исполняют медленные, слегка зазевавшиеся мелодии, так как фигурки на инструменте крадут секунды у пальцев и забирают часы у звуков. Другими словами, чтобы исполнить композицию на игрице, нужно полностью погрузиться в своеобразную настольную игру.

Ты двигаешь шаха к прислужнице и лукаво улыбаешься. Твои медового цвета волосы отросли и блестят на солнце. Тебе больше не идет имя Никлас…»

Что-то внутри меня дрогнуло. Догадка раздвоила меня, одна половина была здесь, с Улей, другая – неслась в прошлое.

– Что с тобой? – спросила Уля.

– Кажется, я знаю, кто это писал.

– Как? – удивилась Уля.

– Это моя знакомая Алина, мы дружили в Германии. Она рассказывала мне об игрице. Правда и словом не упомянула, что это ей приснилось. Ты говоришь, любовные письма…

Я вспомнила, как мы гуляли втроем в Висбадене. Алина как всегда молчала, а Никлас как всегда много говорил. Ничего особенного. После прогулки, когда мы остались вдвоем, Никлас сказал: «Твоя Алина – очень одинокая девушка, надо бы ее с кем-то познакомить». Мы гуляли так еще несколько раз. Алина никогда не расспрашивала меня о Никласе. Правда, я сама ей много о нем рассказывала. Она молча слушала и кивала. Мне бы и в голову не пришло, что она тайно влюблена в моего парня. Игрица… Алина жила в своих безудержных фантазиях. Я не сомневалась, что Никлас не подозревал о ее чувствах. А что если не так? Что если после моего отъезда… нет, это было невозможно. Алина была слишком робкой, а Никлас… внезапно мне стало смешно. Я никогда не писала Никласу любовных писем. Мы либо созванивались, либо общались по мейлу. Но почему в гостинице? Наверное, Алина останавливалась там на ночь перед отъездом домой и намеренно оставила блокнот под кроватью, как бы расставаясь с прошлым, так и не решившись сделать первый шаг…

– Ну расскажи мне в чем дело, – не выдержала Уля. – Почему ты улыбаешься?

– Погоди. Сейчас расскажу. А ты дашь мне прочитать этот дневник?

– Дам. Правда последнюю запись сделала в нем я, еще когда собиралась оставить блокнот там, где нашла. Сама не знаю, зачем я это написала.

История о голландце Джоне

Работу в брачном агентстве я нашла летом, спустя несколько месяцев после возвращения из Австрии. Дел было невпроворот. Толстые хозяева агентства требовали толстых писем. Их писали мы, переводчики, вместо не знающих английского, но жаждущих выйти замуж за иностранцев, или, по крайней мере, раскрутить их, землячек.

Лето было жаркое. Вентилятор работал исправно, но не спасал нас от тридцатипятиградусных волн из оконных щелей, легкопроникающихсквозь кирпичные подольские стены. Тогда-то и позвонил Джон. Он назвал свой номер клиента брачных услуг и попросил встречи со Светланой.

Он не стал задавать вопросов вроде Are you sure she’s as beautiful in real life as it seems on the picture?5454
  Вы уверены, что она так же красива в реальности, как на фотографии? (англ.)


[Закрыть] Их часто приходилось слышать от американцев, которые выбирали девушку на ужин в ресторан или на ночь в гостиницу. Джон был по-европейски галантен. Он решил терпеливо подождать ее согласия на встречу. Я набрала Свету. Она долго спрашивала, что он из себя представляет. Пришлось объяснить ей, что он мил, в меру некрасив и спортивен. На последнее Света и купилась.

– У него свой спорткомплекс под Амстердамом. – Читала я ей вслух его профиль. – А он там не только владелец, но и тренер.

– Хорошо. Я с ним встречусь. – Света говорила лаконичными, жизнеутверждающими предложениями. Завтра в два.

Свете было двадцать с небольшим. Короткая юбка смотрелась на ней не гламурно, а по-амазонски. Света не пользовалась косметикой, не делала трендовых стрижек и не носила модную одежду. Она была красива природной, дикой красотой. Немного странная, она увлекалась Идрис Шахом и регулярно качалась в меру. В меру ровно настолько, что ее тело оставалось гибким и округлым, но она могла запросто поднять здорового мужика. Еще она любила походы, экстремальные условия и гордилась своей нелегкой судьбой девочки из провинции.

Мы с Джоном встретились в кафе на Крещатике, Света опаздывала. Джон шутил, интересовался особенностями моей работы переводчика и спрашивал, что я думаю о Свете. Я честно отвечала, что видела ее один раз, и она мне понравилась, потому что была непохожа на других клиенток брачного агентства. Света пришла. Был жаркий летний день, люди густой гурьбой стекали на асфальт, отчего на нем оставались пятна неясной формы.

Джон задавал вопрос, я переводила, Света отвечала, я переводила. Наступала неловкая пауза. Джон спрашивал еще что-нибудь, Света начинала рассказывать мне ответ на вопрос, плавно уходила в сторону, входила во вкус, увлекалась своим же повествованием, рождала вдруг другую тему и смущенно замолкала на секунду. Я пользовалась моментом, чтобы перевести Джону ее слова и тут она, наконец, спрашивала его о чем-то. Так и появлялся разговор.

Джон всегда находил вопросы. И заранее знал ответы. Он хотел встретить спутницу жизни на Украине, потому что здесь красивые и жизнерадостные девушки, у которых еще не было «всего», пусть только в материальном смысле. Правда, он не горел желанием жениться сразу.

– Сначала хорошо бы попутешествовать с ней вместе. По Украине, по Европе, по миру. Узнать друг друга лучше, отдохнуть, получить удовольствие, увидеть подходим ли мы друг другу для совместной жизни.

– Он предлагает мне поехать с ним в Одессу на первой же встрече? – возмущалась Света. – Но я же не девушка легкого поведения. Так ему и переведи.

– Конечно, нужно узнать друг о друге больше для начала. – Возражал Джон. – А разве она не любит путешествовать?

– Люблю, конечно, люблю. Вот прошлым летом мы с друзьями ездили в Чуфут-Кале… – увлекалась Света. Я слушала, как она вспоминает ночи в палатке и дни под солнцем и водопадами, и сопереживала ее словам, вспоминая свое, а Джон внимательно вслушивался в наш русский, ничего не понимая.

– У меня есть спорткомплекс в Голландии. Кроме того, у меня бизнес – я поставляю и продаю фитнес-напитки. Теперь залом будет управлять мой брат. Я временно отошел от дел, хочу насладиться свободой сполна и наладить личную жизнь.

– Спроси, был ли он женат. – Шептала Света.

– Нет, хотя и жил с женщиной несколько лет. У нее был слишком тяжелый характер. Голландские женщины в большинстве своем такие. Поэтому я здесь. – Переводил ответ в улыбку Джон.

– Где ты собираешься жить? – спрашивала Света.

– В Украине. В Киеве, а может и в Крыму. Я был в Ялте, мне там очень понравилось.

– Да, но не зимой. – Легко улыбнулась Света.

– Почему? – поднял брови Джон.

– Скажи, там с горячей водой проблемы и со светом. Хотя, если иметь достаточно денег… – Света смахнула светло-каштановые волосы с плеч, увела взгляд вниз, в сторону, на Джона.

– Почему же ты не хочешь жить в Голландии? – Полюбопытствовала я.

– В Голландии скучно. Там большую часть времени сыро, дождливо. Люди материалистичны, а женщины эмансипированы.

Какое-то время мы пьем сок и смотрим на людей, превращающихся в пятна на асфальте.

В глазах Джона появляется все больше энтузиазма.

– Она нравится мне. А я ей? – спрашивает он меня.

– Как он тебе? – Обращаюсь к Свете.

– Пока не знаю. Я не могу судить о мужчинах так сразу. Тем более, он слишком простой… Слушай, а предложи ему поехать завтра в Гидропарк, позагорать, покачаться. Там же тренажеры под открытым небом.

Джон в восторге от идеи. Он просит меня сфотографировать его со Светой. На фото Света сдержанно улыбается и своим асфальтово-травяным взглядом уравновешивает широкую и по-европейски светлую улыбку Джона, бугристую кожу на его щеках и едва тронутый пеплом ежик волос. На прощанье Джон галантно целует Свету в щеку, а она недоумевает его голландским мыслям о ней.

Назавтра мы жаримся в земле Гидропарк, пересчитывая песчинки до следующего тренажера, которые с советских времен благополучно покоятся в песке перед Венецианским пляжем.

Джон приходит в восторг от вида десятков тяжелых махин – совершенно бесплатного железа под открытым небом. Он не выпускает из рук камеру и не отпускает от себя ни Свету, ни меня. Он рассыпается в восторге на тысячу мелких слов и междометий. Я перевожу Свете, но ей и без того все ясно. Она скромно предлагает Джону подержать ее ноги, пока она будет качать пресс.

После упражнений мы идем на пляж.

– Он интересный. Но я подумаю, что с ним делать. – Говорит Света.

Влажная шерстистая сталь на груди Джона поблескивает на солнце как чешуя стерляди. «Блядь». – Думает пожилая мусульманская пара, проходящая мимо, глядя на Светины соски, которые беззастенчиво вздымаются через ткань купальника.

Мы не замечаем их, потому что охвачены жарой, от которой вода спасает, но не скрывает. Впрочем, Джону жара не помеха. Темно-желтые воды Днепра увлекают его не меньше Светиных глаз. Кроме того, он вспоминает о своем кошельке и мягко намекает мне на то, что дальше они справятся и без переводчика. Я только рада, мне не улыбается просидеть на солнце еще часа два. Света и Джон любуются мускулами друг друга. Я ухожу и оставляю их в горячем июле без слов.