Текст книги "Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе"

Вечеринка

Я плыла по Крещатику в волнах горячего воздуха, захлебываясь паром, поднимающимся от раскаленного асфальта, лавируя между растопленных тел, передыхая на островках мели под высохшими деревьями, вновь глотая испеченную пыль и спускаясь вниз по течению, в безводном потоке красной жары.

Вздрогнул телефон, и я прочитала сообщение:

Зелень, пурпур, убывающий месяц.

Чернь очей, золотой ветер вееров,

Белая ночь от улыбок певиц

Кольцо карих креольских рук…

Лианы льнут карибской ленью…

Шесть часов длился карнавал.

«Ну, очень кстати», – подумала я и улыбнулась. Пока мой приятель отдыхал в Сантьяго-де-Куба и танцевал на фестивале шесть часов подряд, я получала пусть менее приятный, но такой же незабываемый опыт в киевском клубе.

Шесть часов назад мы зашли в торговый центр через огромные стеклянные двери. На мгновение контраст температур пробежал по телу легкой дрожью – в «Мандарине» работали кондиционеры, а на улице стояло пекло. Дождавшись лифта вместе с красиво одетыми девушками-блондинками – натуральной и искусственной, через несколько секунд мы переступили черный порог «Оранжереи» на десятом этаже. Клубилась музыка, сквозь черную тюль проливался из окон и с потолка свет. Девушки рассаживались по смоляным диванам. Мужчины поспешно шли к бару за «Короной» и минералкой. В воздухе, пока еще прохладном от кондиционеров, пахло духами, шампанским и потом. Мы прошли к длинному дивану с подушками и сели напротив большого полутемного зеркала.

Сколько их было? Сорок? Пятьдесят? Юные и хрупкие, увешанные пластиковыми переливающимися украшениями. Мягкие, женственные, как будто налитые любовью плоти. Увядающие, скрывающие линии под пышными блузами и юбками, с блестящим макияжем, тающим от жары.

Маленький темноглазый и темноволосый мужчина лет сорока со значком «Брайан» прошел мимо меня и улыбнулся. Событие, рассчитанное на целый день, (полдень как раз начался, а мероприятие должно было продлиться до среднестатистического ужинного времени) быстро набирало обороты. Пары образовывались на глазах. Задержавшись на секунду у входа в зал, можно было увидеть бесконечно длинный черный диван, на котором расположилось с десяток разнообразных пар в самых изобретательных позах. Никто из них не лежал, но положение рук и ног каждого человека было уникальным.

Воздух постепенно накалялся. Мы потерялись – я провела час стоя, с американцем, живущим в Германии и девушкой провинциальной красоты. Моя коллега наблюдала издалека и грустно улыбалась. После я подошла к ней, но, почти сразу поймала взгляд высокого американца с рюкзаком за плечами. Он был мне знаком по фотографии с двумя собаками породы самоед (хотя я, неискушенная в кинологии всегда думала, что это просто белые лайки). Мы – я, он и симпатичная девушка, которая явно выглядела моложе своих лет, молча поднялись по стеклянной лестнице на второй этаж клуба и сели за столик. Как всегда узнать их лучше помог язык. Биография американца оказалась густой и солоноватой настолько, что сложно было поверить в ее уникальность. Тайна девушки заключалась в том, что она не видела свою тринадцатилетнюю дочь уже четыре года.

Девушка была немногословна, и в ее глазах читалось благопристойное воспитание. Американец время от времени прерывался и вдохновенно смотрел на нее. Когда мы закончили общение, девушка ушла. Я взяла у него деньги и спустилась вниз. Там стало совсем жарко. Не успела я подойти к бару, чтобы выпить чего-нибудь, как меня пригласили подняться наверх опять и сопроводить некрасивого мужчину, внешне похожего на индийца. Я не расистка, но мне было достаточно неприятно наблюдать его лысину, коричневым полукружьем выскальзывающую из-под длинных лоснящихся волос на затылке, и смотреть в его черные глаза необъяснимо большой формы. Губы у него были сухими от жары и синеватого оттенка. Девушка, с которой он хотел провести время, оказалась юной, с тонной грима поверх египетского загара на тонких скулах. Ее глаза сверкали то ли шампанским, то ли пивом.

Мы были вместе недолго – всего минут двадцать, если верить моим биологическим часам. Про себя я недовольно отметила, что все азиаты, какие-то сильно быстрые. Пара договорилась встретиться вечером, но уже без меня. Девушка ушла. Пакистанец (как выяснилось) поблагодарил меня и собрался уходить. Я напомнила ему о деньгах. Он парировал, что мои услуги бесплатны. Я, уверенная в своей правоте, возразила. Он же, не долго думая, предложил спросить у организаторов. Мы спустились вниз, и нашли бородатого, высокого и толстого парня в белых штанах и рубашке с цветочным узором. Парень своим видом и говором мнил себя большим боссом и закоренелым москвичом. Я поняла, что так и должен выглядеть настоящий сутенер.

Через несколько секунд пререканий все таки выяснилось, что платить мне никто не должен. Еще в течение часа пришлось разыскивать двоих предыдущих клиентов, чтобы вернуть им деньги. Настроение упало. Я устала, спустилась вниз и увидела у барной стойки свою знакомую. Она сказала мне, что никогда еще не присутствовала на подобных мероприятиях. Я призналась ей, что для меня это тоже впервые. Сочувственно посмотрев друг на друга, мы рассмеялись.

В углу маленький черноволосый мужчина «Брайан» ел суши, запивая кусочки сырой рыбы пряным смехом натуральной блондинки, которая сидела рядом. Официантка в длинном черном переднике разбила бокал с недопитым пивом. Зной прилипал к плоти и выпитый сок со льдом через минуту проступал легкими каплями на коже.

Внезапно возле меня оказалась плотная привлекательная девушка в безупречно-черных очках и мини-юбке Дэ-энд-Гэ. Она ухватилась за меня, погладила по ноге и поинтересовалась, доступна ли я в нерабочее время. Я слегка смешалась, потому что расценки мне, как новенькой в этом деле, были неизвестны. Девушка, помахивая густыми длинными мелированными волосами, делилась со мной подробностями своей влюбленности в одного англичанина, который приедет в сентябре и посмотрит, на что она способна. Она спросила:

– Вы же хорошо владеете языком?

И не дождавшись моего скромного ответа, продолжила:

– Я хочу научиться нормально им владеть! Ведь он такой… в него можно влюбиться!

Моя знакомая, сидящая рядом потрогала ее за руку и сказала скорее с восхищением, чем с упреком:

– Какая плотненькая! Сколько тебе лет?

– Двац четыре, – бросила девка.

– Она из провинции, – прошептала мне знакомая, когда девка перекочевала на диван к темнокожему «новому американцу».

Я молча кивнула, подумав, что спонсор у нее, тем не менее, хороший, а вслух сказала:

– Почему бы ни подучить ее, лишние деньги не помешают.

Моя клиентка устало кивнула.

А в просторном зале действительно пахло деньгами. Виной этому был не дорогой интерьер, и не две одетые в эбеново-воздушные одеяния хостесс, которые раздвигали прозрачную черную тюль, встречая проходящих. Запах денег исходил от желаний женщин, которых было большинство. Этот слоистый хрустящий аромат затмевал запах мужского вожделения.

Думалось уже с трудом. Остаток времени я провела сидя то на одном, то на другом диване, скрываясь от московского детины и прочих хозяев бала. Хотя им всем, в общем-то, было не до меня. Они полностью упивались запахом, помноженным на жару.

В семь мы с коллегой, получив скромный гонорар, половину которого предстояло отдать толстым хозяевам, стояли у лифта. На этот раз мы были вдвоем. Городские крыши мелькнули на пару секунд, дыхание затаилось от скорости. Рабочий день закончился. Иностранцы раззнакомились с украинками в надежде на совместное счастье.

У меня зазвонил телефон.

– Девочки, как прошла встреча? – звонила наша шефиня.

Я проговорила что-то стремительное и усталое.

– Вы хоть нормально переводили? – не унималась брачного агентства хозяйка.

– Передай ей, что я давно так не тренировала свой английский – прошептала моя спутница. Я подмигнула ей и сказала в трубку:

– Да, Алла Ивановна.

Я плыла по Крещатику в волнах горячего воздуха, захлебываясь паром, поднимающимся от раскаленного асфальта, лавируя между растопленных тел, передыхая на островках мели под высохшими деревьями, вновь глотая испеченную пыль и опускаясь вниз по течению, в безводном потоке красной жары.

Вздрогнул телефон, и, прочитав входящее сообщение от Путешественника, я написала в ответ:

Черные стены «Оранжереи» остались позади.

Блеск славянских глаз в вихрях

диджеевых скрипов,

пот летних хотений американских

развеялся в воздухе.

Шесть часов длился сошиал.5555
  Social (англ.) – буквально собрание, встреча, вечеринка. Здесь – встреча мужчин и женщин, которая устраивается брачным агентством с целью серьезного знакомства и официальным намерением найти спутника жизни.


[Закрыть]

Эдди: на выбор читателя

– Во биште етцт Анна?5656
  Где ты сейчас (тирольский диалект)


[Закрыть] – хрипловатый голос Эдди вырвал меня из приятного полузабытья за чашкой чая на деревянной лавке. Я сидела возле кирхи, на холме в двух шагах от дома, пила чай и слушала Mad about you Стинга.

– A stone’s throw from Jerusalem5757
  В двух шагах от Иерусалима (слова из песни Стинга)


[Закрыть], – пропела я в трубку.

– Прошу5858
  (здесь и дальше укр.) Прости?


[Закрыть]? – переспросил он.

– Я слушаю, как звенят лучи солнца, разбиваясь о землю.

– Аа. А я тікішо розбив коліно, впав з горища5959
  А я только что разбил колено, упал с чердака.


[Закрыть]

Эдди, тирольское воплощение западно-украинского легеня, реалист и трудяга, верное сердце и средоточие весенних любовных настроений.

Конечно, он хотел приехать. Целых три свободных дня на следующей неделе и полный бак бензина, к тому же он никогда еще не был в Каринтии.

– Приезжай, – сказала я Эдди.

– Danke, gerne machi. Ciao Susse!6060
  Спасибо, с удовольствием. Чао, сладкая! (тирольский диалект)


[Закрыть], – прошептал он и был таков из телефонной трубки.

Солнце совсем залило мою скамейку, птицы вокруг гоняли наперегонки, трава с каждым получасом становилась все зеленей. Я закрыла глаза и растворилась. На скамейке осталась только чашка с недопитым чаем.

Путешественник: серия психолирических картинок

Любовь особого рода

По некоторым версиям в середине лета я случайно встретила Путешественника на улице. По другим – он зашел ко мне в брачное агентство, чтобы передать какую-то брошюру нашему общему знакомому. Вполне возможно, что я увидела его снова, благодаря тому, что московские родственники вырвали меня из душного офиса на лиственно-озерную дачу. А может, было и то, и другое, и третье. Просто после всех этих совпадений что-то изменилось, будто по воде пошли круги. Я взяла и запустила камешком по воде, а он не утонул, а попал проплывавшему Путешественнику в рот. Меня это рассмешило, а он воспользовался моментом и зацеловал меня до полусмерти. Еще больше развеселившись, я ответила на его поцелуи. И из этого вышла любовь особого рода. Без ревности, без права на притязания, без обязательств, без мучений, без страхов – Liebepur, ohne Zusatzstoffe6161
  Чистая любовь, без добавок (нем.)


[Закрыть]. У этой любви не было ни прошлого, ни будущего, только здесь и сейчас. Когда его не было рядом, я вспоминала о нем с радостью, но без тоскливого томления. Когда я вдруг понимала, что соскучилась, он по странному стечению обстоятельств оказывался тут как тут, и мы опять валились на кровать и смешивали краски впечатлений на простынях разлитых дней.

Сначала мне было нелегко откреститься от стереотипного мышления, понять, что же происходит. Я дышала осенью и ящерицей проскальзывала между листьями, чтобы притаившись на камешке в лесу подставить спину солнцу и прочитать пару строчек из сборника Гарсиа Лорки «Песня хочет стать светом»: «Amargura dorada en el paisaje. El corazon escucha»6262
  Горька позолота пейзажа. А сердце слушает жадно. (Осенний ритм, пер. Г. Шмакова)


[Закрыть]. И тут приходило сообщение откуда-то с Кубы со строчками Николаса Гильена, процитированного Путешественником: «La tarde pidiendo amor. Aire frio, cielo gris. Muerto sol. La tarde pidiendo amor!6363
  Вечер требует любви. Воздух свеж. Небо серо. Вечер требует любви. (исп.)


[Закрыть]»

Весь день после я думала о том, что Путешественник сказал мне, как смотрел на меня. О том, как он всегда уходит. Держит меня в объятьях и говорит, что не хочет отпускать, но при этом всегда легко ступает за порог. Безумно приятно вдыхать его запах и обнимать его тело в эти минуты.

Его тело то старело, то молодело у меня на глазах и наблюдение за таким интимным процессом казалось мне чем-то сакральным. Ни посторонние, ни близкие, которых видишь каждый день, не способны проследить процесс регенерации клеток. Они только могут констатировать факт спустя время. Мне же казалось, что я вижу, как меняется и обновляется его тело у меня на глазах, рядом с моим телом, внутри меня.

Путешественник остается таким, каким я его знала с детства – спонтанным и непредсказуемым воином. Для него счастье – это прижаться к земле и чувствовать ее дыхание. Он говорит, что с любимыми лучше расставаться во время оргазма, то есть в самый пик отношений. Я смотрю на него двадцатилетними глазами и меня берет досада, а он, заметив этот взгляд, улыбается. Один раз мне очень захотелось услышать от него два мимолетных слова, наверное, чтобы ответить ему тем же и просто задержаться в этом моменте. Но он не сказал их, и я смолчала. Это спровоцировало поток длинных мыслей, которые заполнили собой весь вагон метро, всю Львовскую площадь на припеке под послеполуденным солнцем и вылилось на Женьку, подружку-хранительницу волос. Женька жила с бойфрендом уже пять лет и спустя эти годы от безумной любви остались только зыбкие струйки секса и будничное овсяное привыкание. Для меня это стало откровением. Я знала, конечно же, всегда знала, что так бывает, просто не задумывалась над этим. А как же агапе? Эрос проходит, а высокая любовь остается… – с надеждой смотрела я на Женьку. «Высокая-невысокая, а то, что у тебя – это вселенская любовь», – сказала она.

Хроноутопия или первый день весны

Как же все просто и в то же время замечательно устроено в процессе совокупления. Хотя мне и не нравится это слово, куда лучше и емче слово «ебля». Коротко и вмещает целое мироздание. С помощью этого слова можно выразить весеннее настроение и задорно выругаться одновременно.

Сквозь густой, непролазный сад, как сквозь заросли на картинах Анри Руссо виднеется озеро. На берегу стоит дом. Витые побеги с крупными сочными ягодами цвета темного индиго задевают плечи. Лебеди на озере кувыркаются, и я вдруг оказываюсь рядом с ними. Мы барахтаемся в прозрачной воде, которая на ощупь – перья, белые, гладкие перья. Ты сидишь на берегу и держишь на коленях ноутбук, из которого вылетают мягкие знаки. По букве на каждое перо. И вот ты оказываешься во мне, а мы в перьях. Я открываю глаза с этим словом в мыслях. Е как ежевика, б как берег, л как лебеди, я как ты.

Ты как ты, Путешественник, и уже ждешь меня, чтобы уехать загород. Еще бы. Ведь сегодня первый день весны. Валит снег. Мороз минус пять и ветер. По завьюженным, заснеженным дорогам едет машина. Ее колеса снимают верхний белый слой снега, превращая его в бурый, шуршат по льду со скоростью семьдесят пять. Падает из рук ручка, поднимается заиндевевшими пальцами, отправляется в карман мокрой шубы, согревает красными чернилами предвкушение торта и шампанского – ведь нельзя не отметить первый день весны!

Едем за город, в заметенный лес. Через лес – в проселок, из проселка – в поселок, а там и до дачи рукой подать. Кто-то строит дом, несмотря на погоду. Видать к спеху, к новой жизни.

Дорога гладко стелется, лукаво поблескивая то там, то сям зеркальными скользанками. Но, к счастью, минуя их, мы в два счета добираемся до ворот.

В доме свежо и уютно. Печка скоро вспыхивает газовым пламенем, рисует узоры тень шторы на столе. Одеяла расстелены, шкуры разбросаны, вещи раскиданы. Клубничный торт покоится на дощечке в ожидании ножа, разлито шампанское по пивным карликовым бокалам. Но кто-то входит вдруг: тук-тук, как голодный зверь бурей приветствий бросается на нас, приезжих – людей из внешнего мира. С яростью изголодавшегося волка терзает наши уши громким монологом.

– Я ж вот живу тут всю зиму. Один. Правда, в мире животных – с кошками и собакой. А какая тут природа! Все тут шепчет. Живая она, мать. Но с людьми пообщаться тоже иногда хочется. Слушай, братуха, отвези в магазин – выпить охота. Ты меня брат выручил, что приехал сюда. Вы на пару дней? А, на пару часов… но все равно.

Волка зовут Сергей. Он – постоянный житель этого дачного поселения и зимует здесь как медведь в берлоге, забыв о близлежащей городской цивилизации. Я вспоминаю, как когда-то он избивал нас вениками в маленькой бане. Тогда, при свете свечи он напоминал не зверя, а осеннего шамана. Из рук его росли березовые плети, а голос лился низко и утробно…

Но даже волкам, медведям и шаманам-банщикам нужно человеческое общение. Немного перекусив парой фраз, волк уходит, сытый обещанием навестить его позже, подбросить его до магазина через пару часов, привезти ему в следующий раз больше ушей. На десерт напоминаем, что март ведь как ни как, а где весна, там и лето, там и люди.

Мы остаемся одни и видим друг друга так близко, что закрываем глаза. Смехом несется в ухо вздох, и согревающиеся руки находят теплый места. Здесь, кажется, время останавливается. Только растаявший снег с сапог все же капает в медленно растекающуюся по полу лужу Хроноса. Мы напоены долгожданным безлюдьем, отшельничеством вдвоем, сухим шампанским и крепким кофе, друг другом… но обманчиво «безвременное пространство». Торопятся часы, уходят минуты, увязают секунды. Чем больше временной отрезок, тем интенсивнее становится его качество течения. Так, минута кажется более наполненной, более веской, ведь вот она – минута. Проходит. А час не успеваешь заметить, потому что думаешь – час это целых шестьдесят минут. И он ускользает, оставляя ощущение, будто тебя обманули. Время в нас, мы во времени. Две пылинки, наблюдающие за снегопадом в первый мартовский день. Два истосковавшихся по солнцу тела у голого окна.

Тук-тук стучат часы. Пора уезжать. Время собирать камни, время разбрасывать камни. И мы и собираем, и разбрасываем их, только время само распоряжается этим процессом. Машина грузнет в заснеженной яме и приходится идти за помощью. Спустя минут десять яма позади. Машина трогается. За семь минут езды до магазина я постигаю тайны мирозданья. Я улавливаю суть вещей и понимаю в чем смысл жизни. Семь минут рот Сергея громогласит с заднего сиденья, ездит по ушам с самозабвением актера-аматора, талантливого забулдыги, никчемного гения одного подлеска.

Внешне Сергей напоминает опустившегося Иисуса, спившегося Робин Гуда и охотника за головами из «Мертвеца» Джима Джармуша вместе взятых.

– А я вам рассказывал, как Кинг вора захапал? Сижу я, значит дома, в телевизор как всегда втыкаю. Скучно как-то, а Кинг встал на подоконник передними лапами и: гррау..гррау… рычит, типа.

Я ему: «Кинг, чего ты брешешь, пес мой? Там нет никого». А он все продолжает. Ну, я впустил его во двор, а он раз, за ограду и к мужику, схватил его за сумку и не пускает.

Я к мужику: «Че в сумке?». Морозится. Короче, я за Евтроповичем, вызвали мы оперов, штук десять их приехало. Вычислили, в общем, где сколько хат бомбанули. Вот такая история.

Слушая Сергея, я понимаю, что жить стоит, хотя бы ради того, чтобы иметь. Иметь уши, чтобы слышать, иметь глаза, чтобы видеть, иметь тело, чтобы заниматься любовью.

– Вот твоя, брателла, Василиса у меня, кстати, живет. Прикормилась и всегда со мной спит. Лягу я под одеяло, а она просечет, где щелка и юрк туда. И ко мне на грудную или на живот. Других мест не понимает. Может, кому-то я кажусь баламутом, может так оно и есть. Будто я головой двинулся, присутствует ощущенье, короче. Я здесь типа отшельник. Вообще я целыми днями телик смотрю. У меня двенадцать каналов, короче. Так и живем. Я и друг мой Самсунг. Да, еще кошки и собака. Так вот, слежу, значит, за всеми новостями, слежу, и жутко мне становится. Я как геолог понимаю, что с Землей что-то не то происходит. Пласты смещаются, стопудово. Люди просто по-жи-рают друг друга. Куда катится мир? Я здесь забился себе в дом и сижу безвылазно, а там? Что в двух шагах от меня?

Вот в морозы тридцатиградусные, которые были недавно, как я пересидел? А вот так: окно нараспашку, сам перед теликом как всегда, ногу на ногу в шортах, курю, смотрю, как снег на улице валит. Так и пересидел.

А еще я придумал двигатель на магнитах. Скорость бешеная получается. Я вот это собираюсь его только доделать, зарегистрировать и тогда… кто хочет – электростанцию себе дома, кто – в машину, везде можно применить. А себе я хочу этот, как его, летает который… Не, не планер, аэростат такой… не, не воздушный шар. Да, дирижабль. Дирижабль хочу. Я тебе говорил, кажется, мечтаю путешествовать. Засиделся я здесь. Да я и со зверями своими путешествовать пойду, мне пох… а все потому, что я тут совершенно одинок.

Мы плавно едем по дороге. Пыли не видно за снегом, света не видно за снегом. Сергей на словах и пальцах пытается объяснить траекторию солнца над полярным горизонтом, которое не заходит три месяца кряду.

– Просыпаешься с бодуна часов в шесть утра – солнце светит, днем пьешь – солнце светит, вечером засыпаешь – солнце светит. Но при этом оно движется по кругу, лишь иногда приседая над горизонтом, как во-он тот белый плакат впереди.

Вблизи белый плакат оказывается куском заснеженной крыши, преломленной серым столбом бетона. Машина останавливается.

Сергей в изодранной куртке бредет в сельмаг. На предмагазинном дворике пустынно. Летом, говорят, здесь весело и танцуют. Гуляет молодежь, и песни льются, но сегодня только первый день весны, и поэтому пусто.

Лихо свистят сосновые иголки, задевая машиньи бока. Время возвращаться и сражаться с Вавилоном.

Время. Поля.

Время. Дома.

Время. Город.

Да здравствует время и изменчивость его качеств! Ведь сегодня первый день весны!