Текст книги "Жизнь Тулуз-Лотрека"

В таком состоянии он 30 июня отплыл из Гавра в Бордо. В Tocca он успокоился. Там он пребывал до конца сентября, а остальную часть осени – в Мальроме.

Стояла великолепная погода. В парке, в тени желтеющих деревьев, Лотрек, сидя на корточках в кругу детей у пруда, перекатывал на листьях водяных лилий отливающие всеми цветами радуги капельки росы. Дети восторгались нежными красками, которые внезапно появлялись и исчезали[221]221
  Мэри Тапье де Селейран.


[Закрыть].

Краски, живопись… Tocca снова «подремонтировал» Лотрека. «Кричите во всю глотку!» – приказывал он детям, довольный тем, что заставил «вздрогнуть взрослых» и гувернантку, которая, услышав этот гвалт, «с осуждающим видом хмурила брови»[222]222
  Там же.


[Закрыть]. У него снова появилось желание рисовать и писать. В столовой, над камином, он начал на стене портрет Вио. Это была шутливая картина – на фоне сине-зеленого моря на палубе судна стоял Вио в красной форме адмирала, на голове у него был парик, повязанный сзади лентой, а на руках перчатки с крагами.

Продвигалась работа вяло. С каждым днем Лотрек писал все медленнее. Он уехал из Мальроме, так и не закончив картину. Но желание писать не покинуло его.

Во всяком случае, приехав в Бордо – Лотрек решил провести зиму там, а не в Париже, – он сразу же стал подыскивать себе мастерскую, а поселились они с Вио на улице Кодеран, 66. Мастерскую Лотрек снял у торговца картинами Имберти, на широкой, зеленой улице Порт-Дижо, где находилось интендантство. Собственно говоря, это была не мастерская, а склад – большой зал, свет в который проникал только через слуховое окно.

Почти с прежним рвением Лотрек принялся за работу. Бурная, лихорадочная деятельность. Но какая нервозность! «Я усиленно тружусь», – пишет он Жуаяну 6 декабря. Очарованный «Прекрасной Еленой» в «Гран-театр», он говорит: «Я уже вижу, что должен написать» – и тут же добавляет, уточняя: «Елену играет толстая шлюха по имени Косита».

Через несколько дней после этого спектакля он вместе с главным редактором «Птит Жиронд» присутствовал в том же театре на опере Исидора де Лара «Мессалина». «Как это прекрасно! Как прекрасно!» – то и дело громко повторял он. Публика вокруг возмущалась, но его это не смущало. «Она божественна», – воскликнул он, указывая на главную исполнительницу, мадемуазель Ганн, и внезапно, не сказав ни слова своему спутнику, встал, толкая зрителей, пробрался к выходу и ушел. Два дня, запершись в мастерской, воодушевленный этим спектаклем, он работал над эскизами[223]223
  Альбер Реш.


[Закрыть].

И хотя теперь Лотрек работал медленно, с трудом, переписывая одно и то же по нескольку раз, он все же за последние дни 1900 и первые недели 1901 года сделал не меньше шести картин, посвященных «Мессалине». Живопись теперь давалась ему нелегко, но он упорствовал и создал несколько портретов – старого скрипача Данкла, который в свои восемьдесят три года еще давал концерты, Фабра из Tocca, некоей мадам Марты. Но теперь он писал тяжело, в линии не было душевного трепета. Результаты большей частью получались посредственные. Видел ли это сам художник? Посылая Жуаяну свои «Мессалины», он писал ему: «I am very satisfied[224]224
  «Я вполне удовлетворен» (англ.). Некоторые критики по-своему истолковали его слова, считая, что изменение манеры художника – не что иное, как еще одна грань таланта. К сожалению, с этим мнением нельзя согласиться. Последний период жизни Лотрека, бесспорно, период упадка, и, как жестоко, но правильно сказал Дуглас Купер, большинство произведений Лотрека, написанных в это время, можно рассматривать лишь как «тяжелое и трагическое завершение исключительного творческого расцвета предыдущих лет. Восторгаться всем, что сделал художник, которого любишь, естественно, но часто – рискованно!»


[Закрыть]. Думаю, что ты будешь еще более доволен, чем я».

Здоровье Лотрека тоже было не блестяще. Он почти перестал есть, слабел, худел. Но, несмотря на это, продолжал пить и ходить в публичные дома. «Вышли мне немедленно… деньжат, они необходимы нам, чтобы мы могли передвигаться», – писал он Жуаяну. Денежный вопрос так и не был разрешен, и Жуаян не знал, как распутать «дело, в котором все заинтересованные лица оказались крайне несговорчивы и не понимают друг друга». Эти дрязги раздражали Лотрека. Мысль, что у него могут кончиться деньги, была для него невыносима, и он кипел, злился, ожесточался. Раньше он мало интересовался ценой своих произведений, теперь этот вопрос занимает его. «Я прочитал в „Нью-Йорк геральд“, что на продаже, организованной Манчини, есть мои картины. Will you be kind enough to look about the price and write me about»[225]225
  Будь так любезен, узнай цены на них и напиши мне (англ.).


[Закрыть]. He исключена возможность, что и трудился он с таким остервенением в надежде побольше заработать. Он принял участие в выставке современного искусства у Имберти, но ничего там не продал, хотя, как он сообщал, пресса отнеслась «к моей мазне очень мило». Ему казалось, что его травят со всех сторон, и он, как попавший в капкан зверь, напрягал все силы, чтобы спастись. Он ослаб, но рьяно продолжал развлекаться, работать, словно хотел доказать всем – и самому себе тоже! – что он не конченый человек, как думают некоторые. Жизнь прекрасна! Он еще пробовал смеяться, зло шутить.

Эта кипучая лихорадочная деятельность длилась недолго. В конце марта болезнь напомнила о себе. Лотрек свалился: у него отнялись ноги.

Приступ был короткий и в общем не тяжелый. Довольно скоро Лотрек более или менее оправился. Его лечили электричеством, давали внутрь рвотный орех. «Итак, с Венерой и Бахусом покончено, – сообщал он Жуаяну 2 апреля. – Я пишу и даже занялся скульптурой. А когда мне скучно, сочиняю стихи»[226]226
  Ни скульптуры, ни стихи Лотрека не известны.


[Закрыть].

Мессалина.

К нему приезжали Гибер (Лотрек нарисовал его ухаживающим за местной жительницей на набережной порта), потом Детома и его старый преподаватель Пренсто. Теперь Лотрек стремился как можно скорее вернуться в Париж.

Болезнь уже дважды укладывала художника в постель. Второй приступ, хоть и незначительный, предупредил его об опасности. Третий будет беспощаден, это Лотрек знал, и ему хотелось увидеть перед смертью Париж.

* * *

Пятнадцатого апреля Лотрек вернулся на авеню Фрошо.

Его вид поразил друзей. Как же он сдал за эти несколько месяцев! «На кого он похож!» – огорченно восклицали знакомые. От Лотрека осталась одна тень. Он еле ковылял, с трудом переставляя ноги. Одежда висела на нем, как на вешалке.

И все же временами в нем просыпалось прежнее озорство, он снова бывал весел. 25 апреля он с радостью узнал, что некоторые из его картин, поставленные на продажу с аукциона в Друо, были куплены за большие деньги. Так, например, полотно «Туалет» пошло за четыре тысячи франков[227]227
  Остальные три картины были проданы так: «В меблированных комнатах» за 3000 франков, «Уличная девка» за 2100, «Шикарные люди» за 1860 франков.


[Закрыть]. Лотрек опять начал работать. Он взялся за новые картины: написал несколько сцен в Булонском лесу, портрет поэта Андре Ривуара и архитектора Луи-Октава Ракена, на которого Тристан Бернар сочинил эпиграмму:

 
Октав Ракен, ах, непригож,
Он робок, гнет его забота,
Он с Карлом Пятым был бы схож,
Когда б не череп идиота.
 

Тапье де Селейран защитил в 1899 году докторскую диссертацию на тему: «Об одном случае грыжи влагалища», которую посвятил памяти Пеана (за год до этого хирург скоропостижно скончался). Лотрек написал на холсте сцену защиты диссертации: его кузен сидит напротив их общего друга профессора Ворза, члена аттестационной комиссии.

Это полотно отличается темным колоритом и выполнено пастозными мазками, чуть ли не в академическом стиле, который оценил бы Кормон: Лотрек-художник умер.

Гений покинул Лотрека, и теперь ему самому оставалось только одно – тоже умереть. Никогда не испытает он больше той радости, которую сам себе доставлял. Ничего не осталось от того, что служило ему утешением и защитой в его трудной судьбе, что давало ему, калеке, право жить среди нормальных людей.

Лотрек разобрал залежи в своей мастерской и извлек оттуда все полотна, картоны, картины на дереве, все, что накопилось у него за многие годы работы. Он приехал перед смертью в Париж, вероятно, еще и для того, чтобы бросить последний взгляд на свои произведения, сделать последний мазок.

За то время, что он пробыл в Париже, он закончил многие эскизы (некоторые из них были начаты несколько лет назад), критически пересмотрел все картины, поставил свою монограмму и подпись только на хороших, с его точки зрения, работах.

Пятнадцатого июля, уезжая из Парижа, Лотрек закрыл за собой дверь в мастерскую, где перед отъездом он навел такой порядок, что от нее уже веяло музейным холодом[228]228
  Действительно, богатейший фонд музея в Альби состоит из произведений мастерской, а также из переданных в дар и приобретенных музеем картин. Жуаян установил, что за 1899 г. Лотрек написал пятнадцать картин, за 1900 – двадцать одну, а за 1901 – десять.


[Закрыть].

На Орлеанском вокзале Лотрека с Вио провожали Тапье де Селей-ран, Жуаян, еще кое-кто из друзей. Все прекрасно понимали, что дни художника сочтены. В последнее время, зная, что его здоровье беспокоит близких, Лотрек отшучивался, стараясь успокоить их, и даже строил планы на будущее, когда он вернется к ним. Но здесь, на вокзале, он уже не играл. Прощаясь с Рене Вер, он сказал ей: «Теперь мы можем поцеловаться, ведь вы меня больше не увидите».

Желая смягчить эти горькие слова, он с грустной улыбкой поднял указательный палец, как обычно делал в минуту озорства, и добавил: «Когда я умру, у меня будет нос Сирано!»

III
Мухи

Каждый человек рождается королем, но большинство людей умирает в изгнании.

Оскар Уайльд

Песок раскален, сосновый запах одуряющ. На этот раз морской воздух Tocca не смог поставить Лотрека на ноги. Стояло душное грозовое лето, страшная усталость сковывала все тело калеки. Силы слабели с каждым днем, он таял на глазах. Ноги и руки превратились в палки. Болела грудь. Врачи определили чахотку.

В середине августа, ночью, его сразил удар.

* * *

Вио послал телеграмму графине Адели, которая немедленно приехала и, выполняя желание сына, увезла его в замок Мальроме. Они прибыли туда 20 августа.

В Мальроме Лотрек вышел из состояния полной апатии. Он, казалось, начал оживать. Заставив себя проглотить несколько ложек супа, он спросил: «Я поел, да?» – и снова повторил: «Я поел, да?»

Он пытался смеяться. Он еще пытался смеяться, но смех был тихий и словно застревал в горле. А глаза – глаза при этом были печальные.

В столовой замка, над камином, красовался начатый портрет Вио в форме адмирала. Лотрек смотрел на него. Неужели он так и не закончит его? Художник с трудом вскарабкался на стремянку и принялся накладывать мазки. Но он был слишком слаб. Тело его покрылось потом, ноги дрожали, подкашивались, и чуть ли не после каждого мазка он вынужден был спускаться с лестницы, чтобы передохнуть.

Вскоре ему пришлось отказаться от своей затеи. Пальцы не в состоянии были больше держать кисть.

Постепенно паралич сковал все тело. Лотрек уже не мог ходить, не мог сам есть. Его вывозили в парк в кресле-каталке. К обеду он возвращался в столовую. Портрет «провожатого» находился прямо перед ним. Он так его и не закончит. Его руки висели плетью, они перестали быть руками художника.

Мать хотела, чтобы к нему пришел священник. Что ж, пусть приходит. Теперь уже все равно. Его жизнь, злая жизнь, которую ему дали, кончена. Отныне он никогда больше не будет возмущать. Так затравленный зверь прячется в свое логово. Он как безумный носился по жизни, пропитанный ароматом свободы и опасности, но теперь он изнемог и должен сдаться. Он вернулся в лоно своей семьи.

Перед его невидящим взглядом встают обвитая плющом большая башня замка Боск, черепичные крыши, холмистые луга, на которых, позванивая колокольчиками, пасутся коричневые коровы, чуть дальше – стена сосен, а за ней высокий лес, где скакал Черный Принц. Лошади, охотничьи собаки, ловчие – всего этого он был лишен. Роскошная, легкая жизнь, а? Что?

«Итак, мсье Лотрек, продолжайте лечиться и мужайтесь, – сказал, прощаясь, священник. – До скорой встречи!» «Да, да, – ответил Лотрек. – Тем более что в следующий раз вы уже придете со своими свечками и колокольчиками».

Это была его последняя улыбка, последняя шутка.

Среди красных листьев наливаются соком гроздья винограда. Лотрек уже не выходит из комнаты.

Он почти совсем оглох. Он больше не смеется, совсем не смеется. Очень мало говорит. Ничто его не интересует. У него больше нет желаний, никаких желаний.

Он кажется таким крошечным в огромной постели. Он лежит под простыней – жарко! – уставив взгляд в потолок.

Тридцать семь лет! Ему скоро исполнится тридцать семь лет. В этом возрасте умер его друг Винсент, в этом же возрасте умерли Рафаэль и Ватто. Ла Гулю танцует с Валентином Бескостным. У Рыжей Розы собачья голова. Брюан поливает грязью своих посетителей. Вихрем проносятся женщины – недоступные и бесстыдные, мучительницы и утешительницы: Мизия, пассажирка из 54-й, венка Эльза, Роланда с улицы Мулен, Мирей с улицы Амбуаз, Валадон, Мари Шарле… «С наступлением темноты жду – не придет ли к моей постели Жанна д’Арманьяк. Иногда она приходит, хочет отвлечь меня от грустных мыслей, развеселить. Я слушаю ее голос, но не решаюсь смотреть на нее. Она такая статная и красивая. А я не статен и не красив…» Боск. Лошади. Потерянная жизнь. Искалеченная жизнь. За все надо расплачиваться. За талант – тоже.

Лотрек бредит с широко раскрытыми глазами. Стоит удушающая сентябрьская жара. Воздух в Мальроме липкий, как сироп. Ставни обоих окон прикрыты, чтобы в комнату не проникало солнце, чтобы там было хоть чуть свежее. Мухи жужжат, не дают больному покоя. Время от времени он пытается приподняться и отогнать их, но у него даже для этого уже не хватает сил. Простыня давит, словно она свинцовая. Он задыхается. «Мама… – зовет он. – Мама, я хочу пить…»

* * *

Воскресенье восьмого сентября выдалось особенно тягостное. Воздух был наэлектризован. Ждали грозу. Мухи мучали умирающего.

Графиня Адель, стоя на коленях у постели сына, молилась рядом с перебиравшей четки монахиней.

Лотрека поддерживали портвейном и грогом. Бред прекратился. Священник причастил его. Из Парижа вечерним поездом приехал граф Альфонс. Когда он вошел в комнату, Лотрек взглянул на него, а потом сказал: «Я знал, папа, что вы не пропустите момента, когда крикнут „ату!“».

Около больного еще находятся Тапье, Луи Паскаль и его мать. Все молчат. Бесшумно ходит по комнате старая Аделина. Лотрек дышит все тяжелее. Время от времени графиня Адель встает и кладет руку на покрытый испариной лоб сына. Лотрек с усилием тянется к ней: «Мама… Вы! Одна вы!» И тяжело выдохнул: «Чертовски трудно умирать!»

В воздухе пахнет грозой. Душно. Вокруг больного вьются назойливые мухи.

Граф Альфонс из желания быть полезным предложил снять сыну бороду – так, говорят, принято у арабов. Получив отказ, он тоже становится на колени у постели. Вытянув из своего ботинка резинку, он старательно метит в сидящих на простыне мух.

Тапье стоит, наклонившись в полумраке комнаты к своему кузену. Он видит, чем занят граф Альфонс. Лотрек переводит глаза на Тапье и шепчет: «Старый дурак!»

Это его последние слова.

В комнате стало совсем темно.

Вдали глухо гремит гром.

Графиня Адель и монашка продолжают молиться. Агония тянется бесконечно.

В два часа пятнадцать минут ночи сердце Лотрека остановилось.

Немного позже, когда все близкие скорбно сидели у тела Лотрека, над Мальроме наконец разразилась гроза. Хлынул ливень. Молнии змейками бежали по небу. И вдруг в ночи, напоминая раскаты грома, раздались выстрелы – в одной из башен замка граф Альфонс охотился на сов.

Дождь не утихал, заливая виноградники, то и дело озарявшиеся мертвенным светом молнии. Графиня Адель молилась. Наверху, в башне, граф Альфонс продолжал стрелять.

По углам постели калеки потрескивали четыре свечи.

Diex lo volt
Посмертная судьба

Лотрека похоронили на кладбище Сент-Андре-дю-Буа, около Мальроме. (Позже графиня Адель из опасения, что это кладбище будет ликвидировано, перенесла прах сына в соседнее местечко, в Верделе.)

Во время похорон граф Альфонс опять отличился. Вместо того чтобы идти за гробом, он уселся на похоронные дроги рядом с кучером, чтобы проследить, правильно ли тот держит вожжи, «чтобы Анри отправился в последнюю свою обитель так, как подобает джентльмену»[229]229
  Мэри Тапье де Селейран.


[Закрыть]. По мнению графа, лошадь двигалась по грязной дороге слишком медленно. Он принялся подгонять ее кнутом, да так, что шедшие за гробом люди были вынуждены бежать[230]230
  Альбер Реш.


[Закрыть].

К смерти Лотрека отнеслись по-разному. Его враги, воспользовавшись случаем, снова напали на него. Жюль Рок написал в «Курье Франсе»: «К счастью для человечества, в мире мало художников, похожих на Лотрека. Нелепо отрицать его талант, но это был дурной талант, который оказывал вредное и прискорбное влияние». В «Эко де Пари» снова, как и в 1899 году, выступил Лепелетье: «Имя Лотрека, бесспорно, займет свое место среди художников нашего времени, но это своеобразный, неприятный талант калеки, который все вокруг себя видел в уродливом свете и преувеличивал грязные стороны жизни, привлекая внимание к порокам и извращениям…»

Впрочем, все эти высказывания во многом соответствовали мнению графа Альфонса. Жуаян, задавшись целью защитить произведения своего друга, целиком посвятил себя этому делу. Он неоднократно получал письма от графа Альфонса, в которых тот совершенно недвусмысленно высказывал свое отношение к творчеству сына:

«Из-за того, что мой сын умер, я отнюдь не намерен изменить свое мнение о нем и превозносить до небес то, что при жизни его я не понимал и считал смелыми и дерзкими, но все же ученическими этюдами» (22 октября 1901 г.).

«Я считаю, что они (его произведения. – А. П.) большей частью небрежны… Только потому, что художника уже нет в живых – пусть даже это мой сын, – я не могу восторгаться его топорной работой, которая свидетельствует лишь о его горячем темпераменте» (4 февраля 1902 г.).

Больше того, когда после выставки произведений Лотрека в Тулузе в 1907 году был создан комитет по установлению памятника художнику, граф Альфонс написал председателю этого комитета Арсену Александру, что «его сын не обладал талантом» и что он, граф Альфонс, будет «изо всех сил бороться против осуществления этого проекта»[231]231
  Рассказал Л. Шарль-Белле.


[Закрыть]. Узнав в 1912 году, что Гюстав Кокио пишет труд о Лотреке, граф Альфонс грозился вызвать его на дуэль и «покарать». «С большим трудом, – пишет Кокио, – удалось помешать ему примчаться ко мне в Париж на перекладных».

Граф Альфонс умер в декабре 1912 года в Альби. «Вы больше верили в его талант, чем я, и вы оказались правы», – написал он Жуаяну.

Жуаян, которому графиня Адель предоставила полную свободу действий, стремился найти для работ Лотрека достойное их помещение. Благодаря отделению церкви от государства дворец Берби, замок епископов Альби, перешел в собственность департамента Тарн, который в 1907 году отдал его городу Альби с условием, что в этом здании будет основан музей.

Жуаян стал хлопотать о том, чтобы часть этого музея, созданного в городе, где родился Лотрек, была посвящена ему. В июле 1922 года, как раз к тому моменту, когда закончилось переоборудование дворца Берби, хлопоты Жуаяна увенчались успехом. 30 июля министр народного просвещения и искусства открыл во дворце Берби галерею Анри де Тулуз-Лотрека. На следующий день был составлен нотариальный акт, по которому город Альби вступил во владение произведениями Лотрека, переданными ему в дар графиней Аделью. Год спустя музей был признан юридически.

К работам, которые поступили из мастерской художника, прибавились подаренные Жуаяном, Габриэлем Тапье де Селейраном, Роменом Коолюсом, полковником Вюрзом. С тех пор музей постоянно пополняет свою коллекцию. Сейчас в его каталоге числится 215 работ маслом и пастелью, 140 рисунков, 103 литографии, 25 плакатов, 8 гравюр сухой иглой. Кроме того, в музее находится 17 литографских камней, 7 цинковых пластинок и одна керамика, а также несколько портретов Лотрека работы его дяди Шарля де Тулуз-Лотрека, его друзей Анкетена, Адольфа Альбера, Вюйара, Детома, Манзи и других.

В 1926–1927 годах Жуаян выпустил большой труд, посвященный Лотреку, своего рода каталог. Этот преданный друг художника умер в 1930 году. В том же году умерли графиня Адель и Габриэль Тапье де Селейран.

* * *

Открытие галереи Анри де Тулуз-Лотрека во дворце Берби знаменовало собой признание художника. Оно положило конец официальному гонению, которому в течение многих лет подвергались его произведения.

В 1902 году Жуаян от имени графини Адели предложил Люксембургскому музею в Париже выбрать для экспозиции из мастерской художника любые работы. После долгих колебаний Леоне Бенедит, хранитель музея, согласился взять одну картину – «Женщину в боа», которая чуть ли не тайком была повешена в 1903 году в зале Кайботта. («Женщина в боа» была перевезена в 1947 г. в Лувр.)

В 1905 году Общество друзей Люксембургского музея предложило для экспозиции «Портрет мсье Делапорта в „Жарден де Пари“». Эта работа была принята Консультативным комитетом национальных музеев и отвергнута Высшим советом музеев после яростного сопротивления председателя этого совета, бывшего учителя Лотрека Бонна.

Бонна (он умер в 1922 году) упорно продолжал стоять на своих позициях. Когда в 1920 году Поль Леклерк подарил свой портрет, написанный Лотреком, Лувру, Бонна, верный своим академическим принципам, сказал ему: «Вот во что вы превращаете Лувр!» Однако в то время в коллекциях французских музеев находились, помимо «Женщины в боа», еще два произведения Лотрека. В 1914 году в Лувр в числе других картин – дара Исаака де Камондо – попала «Клоунесса Ша-Ю-Као», а в Люксембургский музей – картина «Туалет» из завещанной музею коллекции Пьера Гужона.

Кроме того, уже в 1902 году Национальная библиотека приняла подаренные ей графиней Аделью графические работы ее сына: 371 оригинальную литографию, доски, последовательные тиражи, полные серии.

* * *

С каждым годом художественное наследие Лотрека завоевывало все большее признание, оказывало все большее влияние на художников.

Лотрек оставил около шестисот живописных работ, несколько сот литографий, тридцать один плакат, девять гравюр сухой иглой, три монотипии, тысячи рисунков и набросков. Его наследие считается одним из самых богатых. Многие художники учились на его произведениях. В частности, Пикассо в своем раннем творчестве очень много взял у Лотрека.

Цены на работы Лотрека все время росли. Уже через пять лет после его смерти, в 1906 году, полотно «Интерьер кабаре» было продано за семь тысяч франков, а в 1914 году картина «В постели» продана на аукционе за пятнадцать тысяч франков.

* * *

Вскоре после смерти Лотрека группа друзей, которую он объединял, распалась. Габриэль Тапье де Селейран, который в душе не очень любил столичную сутолоку, вернулся в Альби. Жуаян с Манзи открыли художественную галерею на улице Виль-д’Эвек. С 1910 по 1913 год они выпускали журнал «Лез ар». Вио переквалифицировался в модельера и снова стал состоятельным человеком, разбогатев на том, что сконструировал фасон широкого рукава, который пользовался бешеным успехом в Америке.

Пятнадцатого апреля 1903 года Натансоны выпустили последний номер «Ревю бланш» и закрыли журнал, который стал обходиться им слишком дорого. Художники и литераторы, сотрудничавшие в этом журнале, разбрелись кто куда. Большинство из них сделали блестящую карьеру.

«Ревю бланш» за одиннадцать с половиной лет своего существования сыграл большую роль в литературе и особенно в художественном мире того периода. Как правильно пишет Таде Натансон, те художники, которых именовали «Наби», могли с полным правом называться «художниками „Ревю бланш“».

После закрытия журнала Феликс Фенеон, по-прежнему предпочитавший держаться в тени, перешел в газету «Матен» и вел там хронику «В три строчки». Вот, к примеру, одна из его информации: «Камень, упавший с лесов вместе с каменщиком марсельцем Дюри, проломил ему голову». В 1906 году Фенеона пригласили на работу в галерею «Бернхейм», и там, хотя он вел себя все так же незаметно, его деятельность нередко играла решающую роль.

Личная жизнь Таде Натансона была омрачена уходом от него Мизии. В 1902 году она вышла замуж за главного редактора газеты «Матен» Альфреда Эвардса. Последние годы своей жизни Таде Натансон посвятил тому, что писал воспоминания о знакомых художниках, в том числе о Лотреке и Боннаре.

Судьба учеников Кормона сложилась по-разному. Одни занялись деятельностью, не имеющей никакого отношения к живописи (так, например, Шарль-Эдуар Люка стал промышленником), другие избрали себе занятия, связанные с искусством (Анри Рашу стал хранителем Тулузского музея), наконец, третьи, оставшись верны своему призванию, не добились, однако, желанного успеха. К этой категории полностью можно отнести Анкетена. Ему сулили блестящее будущее, в чем он сам не сомневался, а умер он в полной безвестности в 1932 году. Судьба Эмиля Бернара тоже обманула надежды тех, кто видел, как он начинал. В 1893 году он покинул Францию и долгие годы жил в странах Ближнего Востока и в Египте. В Европу он вернулся в 1904 году. В книге «Жизнь Сезанна» я рассказал, как по возвращении во Францию Бернар приехал в Экс к Сезанну. Бернар решительно отошел от поисков своей юности и теперь выступил теоретиком неоклассицизма и основал журнал «Эстетическое возрождение». Вместе с Анкетеном они отстаивали свои убеждения, но не пользовались тем успехом, на который они рассчитывали. Все уже давно забыли о значительной роли, которую до 1893 года Бернар играл в развитии современной живописи. Только сейчас эту ошибку начали исправлять.

Я уже говорил о судьбе Ла Гулю и некоторых других танцовщиц «Мулен Руж». Об остальных ничего не известно. Валентин Бескостный, как и должно было ожидать, стал добропорядочным рантье. Он умер в 1907 году в доме своего брата-нотариуса.

Брюан переселился в Куртене и в 1898 году в Бельвиле выставил свою кандидатуру в Палату депутатов. Во время предвыборной кампании он не произносил речей, а только пел. Избиратели бурно аплодировали ему, но голосовали не за него. Имея много свободного времени, он написал несколько романов, мелодраму и составил словарь арго. Осенью 1924 года, разорившись после падения франка в результате первой мировой войны, он решил поправить свои дела и стал выступать в «Ампир» на авеню Ваграм. Он пользовался огромным успехом, но его семьдесят три года, видимо, давали о себе знать. Он подорвал свое здоровье и умер в феврале 1925 года, через несколько недель после возвращения в Куртене.

Джейн Авриль перестала танцевать в 1905 году. Она была замужем за графиком Морисом Бие. Рано овдовев, бывшая звезда скромно и грустно дожила свои последние годы. «Одинока ли я? А разве я чувствовала себя когда-нибудь не одинокой? Мои мечты были так далеки от действительности! Я всю жизнь порхала, скрывая то, что таилось в моей душе». Последние годы она провела в нужде. Она умерла в 1943 году в Жуй-ан-Жоза, в доме для престарелых.

Иветт Гильбер в 1900 году полностью изменила свой репертуар. Она стала выступать со старинными французскими песнями и сентиментальными романсами, но пользовалась неизменным успехом. Эта талантливая актриса пела до преклонного возраста.

О судьбе подруг Лотрека с улиц Мулен и Амбуаз, естественно, узнать невозможно. Однако я хочу рассказать об одном случае. После распродажи с аукциона в 1946 году обстановки дома на улице Мулен парижский антиквар выставил в витрине лавки одно из своих приобретений – медную ванну. Однажды две весьма пожилые дамы остановились у витрины и долго разглядывали ванну. Они даже вошли в лавку, чтобы получше рассмотреть ее. Антиквар спросил, не хотят ли они приобрести эту вещь, на что они ответили: «Нет, мы просто смотрим… Она вызвала у нас столько воспоминаний!»

Это были две бывшие обитательницы публичного дома, и, кто знает, быть может, только они теперь хранили в своем сердце живую память о некрасивом маленьком гении, который любил и понимал их, как никто.