Текст книги "Голоса в лабиринте"

В этом стихотворении, которое имеет свой конец, подтверждающий конец этих людей документально, – крик острейшего на земле города – Лиепаи. Где-то есть мемориалы грандиозные и тоже заставляющие задуматься. А здесь только Акмэ. Острие. Камни. Памятные доски на улицах и кладбищах. В маленьком уютном месте не нужны грандиозные напоминания. Плачет каждый камень по самому себе: омытый кровью, он уже никогда не будет девственным камнем прусского городка.

Тогда все тонуло в крови – лошади и люди – во многих городках и весях. Почему прусский городок – незабытый золотой порт Российской империи – вопиет к небу?

Не пал. Пали Рига, Двинск, а здесь были силы Красной армии и жители-защитники, могущие еще задержать немцев при входе в самый «красный» городок Прибалтики, но получившие приказ прорваться из города. А потом партизанская война, дополнительные усилия немцев по ее преодолению, их зверства за сорванный марш-бросок на Ленинград. И в этом зверстве слепая еврейская бабушка и ее внук Володя Равдель, потерявший в 1939 г. родителей, бежавший из Польши в Латвию к единственному близкому человеку. Ему двадцать. Он родился в 1919 г. в России.

Володя и его бабушка слились в одну судьбу. Несмотря на всю голубую муть, которой является разрыв поколений. Они в одном доме – историческом – на центральном проспекте Красного Флота (пр-т Курмаяс, 11/2). В 1940 г. Советская власть переселяет их от удобств рынка, привычного вида на синагогу в теплую квартиру № 2 в каменном, богато отделанном доме. Советская власть должна была поселить молодого беженца, потерпевшего от фашистов сына коммуниста и его слепую бабушку туда, где светло – на проспект Красного Флота. Так будет называться Курмаяс. Может быть, бабушке не очень нравится переселение. В деревянный дом по ул. Куршу она поселялась вместе с мужем, умершим почти двадцать лет назад. Ей милее рынок и синагога. Но советская власть неумолима, как и ее молодой внук Вова. Ривка Штыкан совершенно одна в окружении активных соседей, в основном это латыши, рабочие и служащие при новом режиме, например, милиционер, его жена – коммунистка и их сын, занимающий должность по политической части. Ривка по-своему рада советской власти – потому что это – воссоединение с Россией. У нее там два сына и дочь. А другую дочь – Мину – она видит теперь во сне. Нежная, или строгая, но она теперь пропала со своим мужем Ефимом. Приезжала как-то. Тогда Вова был маленьким. Ненадолго. В глазах – огромный мир. Ривка его плохо разглядела. Зрение уже начало ей изменять. На мальчике немецкий костюмчик. Это она на ощупь определила. Красивый мальчик! И взгляд у него – особый, – она почувствовала сердцем – острый, словно чужое счастье, за жажду которого наказывают. Печать острого чужого счастья – жизни в революционной Москве и колючем Берлине, Варшаве, Варшаве…

Что произошло в Варшаве, где Мина и Ефим, будут выяснять историки через сто лет. А им, Вове и бабушке, и так ясно, – они живы, наверно живы, хотя иногда думать о них страшно.

«Мой отец пропал. Он был коммунистом, общался с Луначарским», – скажет Вова в ответ на вопрос вежливого человека из НКВД.

Он не успеет выучить латышский язык, когда с товарищами-латышами окажется в парке Райниса.

Речка прозрачная, а в ней уже кровь.

– Кто из вас коммунист? – спросит небрежно фашист или не спросит. Ведь это после бомбежек города, расстрела медсестер и раненых.

А вот мой ответ. Вопреки вам, фашистские звери, я знаю спустя 77 лет, что, приехав в Лиепаю, встречу неувядаемую память о семье человека, ставшего мне родным – Евфимия Владимировича Рав-деля, служившего боевым щитом для всего нашего русского авангарда, интернационалиста, обычного парня, родившегося в последнем десятилетии IXX века.

В Лиепае меня встретил роскошный прием. Два человека из поискового общества «Либава». Сергей Петров и Рамазан Назаров – люди, неравнодушные к горю других людей, хранители памяти своего города. С ними я оказалась на Центральном кладбище у братских могил, с ними – в парке Райниса. Они ждали в машине, когда я, упрямо бегала по ул. Флотес, не желая слушать, что эта улица не могла быть проспектом Красного Флота. С этими настоящими моряками была связана неделя моей жизни. Все вместе мы сидели за столом и разговаривали в еврейской общине на Кунгу 21. А потом я пришла туда одна и замечательная женщина – Инара Очаковская – жена Романа Яковлевича, хранителя только создающегося музея – ходила со мной в управу, где нам помогла замечательная Даце Арайа, историк по образованию, – и все встало на свои места. Я нашла оба дома, где жили бабушка и Вова. Моему восторгу, казалось, уже не было места. Все чувства я выплеснула на Флотес и рядом с Флотес, любуясь новогодним подсвечником в окне под лай огромной собаки, фотографируя кошек в сквозном подъезде недалеко от заброшенной железнодорожной станции. Однако ирония судьбы погрузила меня в новые чувства и размышления. Дом, похожий на поезд, вставший примерно три года назад на место старого деревянного по Куршу 3, раскрыл мне свои двери в двадцать первый век. Я поднялась по хорошей лестнице на второй этаж и увидела просторный светлый, с обзорными, словно для невидимого машиниста, окнами… сэконд хэнд. Я грустно бродила между рядами поношенной китайской одежды, видя не только участь старых домов, но любой простой человеческой жизни. Сколько мы мучаемся, стараемся изменить мир к лучшему, совершаем даже революции в искусстве… и… приходит война, а вслед за ней когда-то капитализм, и мы оказываемся на свалке, забытые, отдающие последние гроши за отшитое в Китае тряпье. А концлагеря? А массовые расстрелы? Разве понять молодому человеку, капитану футбольной команды или первому ректору Московского ВХУТЕМАСа это! Мне хотелось плакать, но я не плакала. Я слишком много поняла. Господи, как жалко всех!

Я иду по улице Пелду до улицы Тома. Теперь я верю, что роскошный дом на углу Тома и Курмаяс – краткое, яркое, последнее пристанище Бабушки и Вовы. Слепая Бабушка – мать четверых детей, прожившая долгую жизнь, полную хлопот и тревог, сначала потеряла мужа, а позже – одну из дочерей – Мину, Маню, Марию Равдель, и, наконец, своего юного внука – свои глаза, руки и ноги, – ушедшего на работы в конце июля и не вернувшегося домой. Одна в прекрасном историческом доме – уж ей-то некуда было бежать! – что она должна была чувствовать?!

Меня остановила на Пелду стройная, не очень молодая женщина у… маленького сэконд-хэнда, вежливо пригласила внутрь старого, отнюдь непохожего на поезд, домика. Отказаться было невозможно, заманивала антикварная лавка. Ее звали, как и меня, – Маргарита. У нее раньше была картинная галерея в Риге. Она с большой радостью пошла со мной вместе заглянуть в темные окна дома на Курмаяс и проводила почти до гостиницы. «Всю жизнь бежала куда-то, рассказала она, – Когда увидела Лиепаю, я поняла, что это город, где я хочу умереть».

Лиепая и смерть! Какое странное или естественное сочетание! Внутренне я содрогнулась, но и согласилась с ее словами. Она галерист, конкурировала с Эрмитажем, а жизнь и красота проходили мимо.

Может, пора остановиться в беге и безумии. Да вряд ли бабушка Ривка могла приказать безумию жизни остановиться. Кто ответит, когда Владимир ушел последний раз на работы, не тогда ли, немцы вынуждали евреев разрушать синагогу? Стояла она рядом или сидела у двери в это время? А, может, она погибла при разрушении святыни оттого, что не имела сил выполнять немецкий приказ? А если и Владимира принудили туда идти, могла ли она об этом узнать, не поковыляла ли следом. Что было?

 
«Воздух пыльной стеною стоящий
Вдруг сломался, смешался, осел.
Ветер мыслящий и говорящий
от далеких холмов прилетел»[21]21
  Стихи московского поэта Григория Зобина.


[Закрыть]
 

Те немцы не знали, – когда ломают материальные свидетельства памяти, уничтожают всякую плоть, где-то рядом, под спудом, уже растет дух и расправляет крылья над могилами… Невыразимые чувства приходят в Шкедских Дюнах.

Сергей Грызлов

г. Тула

Образование инженерно-экономическое (Тульский политехнический институт) и психолого-педагогическое (Российский новый университет). Стихи и проза публиковались в «Антологии Сетевой Поэзии» № 15 (2013) и «Антологии Живой Литературы» № 7 (2016) и № 11 (2017).

Из интервью с автором:

Увлечения: Человекознание – здоровый образ жизни, йога, психология, медицина, духовные науки, история, техническое, научное и художественное творчество – поэзия, проза, музыка, актерское мастерство, самопознание, самотрансформация.

Падающие

Я видел, как падают звезды…

Может звезда на планету

Упасть? Не может.

Я слышал об ангелах падших…

Может ли ангел сознаньем своим

Пасть? Не может.

Я знаю о падших людях…

Может ли человек сознанием

Пасть? Может.

Если падают звезды,

То это не звезды – кометы.

Если падают ангелы —

Они выполняют работу.

Если падает человек,

Он делает выбор свободный.

Конфликт

Шкурка толще, шкурка тоньше —

Все мы люди разные,

Оттого один вопит,

Другой шумно празднует.

Зайчик

Зайчик бегает по крыше —

Выше, выше, выше.

Вот достиг уже конька,

Выше некуда. Одна

Лишь труба стоит на крыше.

Прыг! И зайчик стал всех выше.

Зеркальце закрыл рукою —

Скрылся зайчик за трубою.

Борода

Борода моя – бор, о да!

Лес густой, бурелом нечесаный!

Расчешу ее, и тогда

Заплету ее малыми косами.

А вплету я в косички по ленточке.

Ленты пусть на ветру развеваются,

Словно молодец юной невесточке

Посылает привет и прощается.

Борода моя, борода…

Колыбельная

Я поручу охрану Звездным Псам.

Твой Сон вселенский охранен надежно.

Приду на смену им по звездным по часам

И на посту свершу свой подвиг невозможный.

А ты поспи, уютно и свободно.

Во Сне своем новейший мир твори,

Я – тоже сон, и знать о том не больно,

Я – сон во сне, сна твоего внутри.

Проснешься ты, и охранять не надо.

Исчезну я с просторов Бытия.

Но опыт Сна проступит в явь наградой,

Частичкой пыли есть в которой – я.

Газель

Сидел я, молча, на татами

И занимался оригами.

В процесс я погрузился сильно.

Вдруг ты пришла, подобна лани,

Одетая довольно стильно.

Отбросил вбок я оригами.

Тебя я обнимаю сильно.

– Возляжем вместе на татами! —

Целую я тебя обильно.

– Лежать здесь попросту постыдно, —

И ты отводишь мои длани.

И, сняв одежду очень стильно,

Садишься делать оригами.

Полнолуние

Гитара тренькнула в углу —

Оборвалась струна.

Я жить так больше не могу —

Иди к чертям, луна!

Свети влюбленным, что в ночи

Гуляют под тобой,

Мне ж – не свети и помолчи:

С тобой я сам не свой.

Меня сбиваешь ты с ума,

Взрываешь чувств вулкан,

Сознанье мутишь и с утра

Сажаешь в свой капкан.

* * *

Крокодил, интенсивно работая лапой, хвостом, плыл по Нилу

Торпедою скорою, хотя к шее привязан кирпич.

Из гондолы плывущего в небе безоблачном шара воздушного

Он смотрелся опущенной в воду морковью,

Где ботва – от движения взбитые волны, хвост – извилисто выгнутый корень.

Шар летел вдоль реки, и его провожала звезда,

Тихо гасшая в небе рассветном. Крокодил, что есть сил, торопился

К троллейбусу – длинной огромной коробке, лежащей в реке.

Люди были там – окна и двери задраены.

Крокодил торопился на завтрак.

И никто ему в этом не мог помешать.

* * *

По извилинам жизни, что нами уж прожита,

Беспристрастно скользит зрачок памяти.

Детство наше – в песочнице саммиты,

Синяки и обиды, и мать – Айболит.

Юность в шлаке либидо, романтики —

Пролетела как буря пустынная с тучей песка.

Что осталось? Влюбленность, тоска

И желание взрослости, нужности миру.

Муравьем-трудоголиком взрослость настала.

Бесконечных трудов результаты – добро.

И скользит зрачок памяти словно перо

По извилинам жизни без конца и начала.

* * *

Эксклюзив экструдера – экспоната выставки —

Подтвержден порядочно паспортом его.

Выставлен в витрине выставки промышленной.

Только посетителей нет тут никого.

У витрин на выставке волонтеры кружатся,

Молча мачо маются и глядят вокруг.

А продукт промышленный производства нужного

Скучен посетителям, он им недосуг.

Экспонаты выставки заржавели вскорости,

Выставка закончилась, мачо разбрелись.

И на что нам выставка, коли посетители

Не идут на выставку, хоть ты оборись?

Промышленные альпинисты

Февраль ощерил свою пасть и не на шутку разбушевался – приморозил, завалил напрочь все многомесячной нормой снега. И в лесу, и в городе настоящее Берендеево царство. А с солнцем – не погода, а чудо! Сугробы высокие, солнце искрится в снежных шапках на деревьях, крышах, машинах. Сказка, да и только!

Иду в этой сказке по территории предприятия, любуюсь. Снег под ногами похрустывает… Мое внимание привлекла стайка ворон – что-то они кружат у кузни на одном месте? Остановился. Наблюдаю.

Толстенное снежное одеяло крыши подтаяло и стекает многочисленными сосульками с капелью. Лед чистый, прозрачный и по всем законам физики радужно играет на солнце.

Вороны облюбовали самую толстую и, следовательно, самую яркую сосульку и с налета пытаются ее сбить. Как известно, любят они все яркое, блестящее, – вот и приглянулась им солнечная сосулька. Каждая из птиц набирает высоту и серым штурмовиком с черными крыльями пикирует на основание сосульки, нанося клювом мощные удары по льду. Таран продолжается достаточно долго и сопровождается громкой и азартной руганью ворон на сосульку. Но она крепко держится за крышу, широко распластав по ней свое тело. Вороны зло поглядывают на своего противника и, сделав очередной боевой разворот, снова пускаются в атаку. Наконец, после сотого, а может, и тысячного налета лед треснул, и сосулька с грохотом шмякнулась на тротуар, рассыпавшись на сотню мелких льдинок. Огонь снежного бриллианта померк. Вороны, подлетев к остаткам былой красоты, разочарованно покричали, попинали клювами наиболее крупные куски, и, не найдя ничего интересного, разлетелись.

«Да-а-а! – подумал я. – Вот тебе и промышленные альпинисты! Сосульки сбивают бесплатно. Их бы в штат взять. Только ведь не выйдет! К ним еще наблюдателей из Охраны труда приставлять нужно. Они же ограждения в месте своей работы не ставят, и не предупреждают: «Гражданина, сюда не ходи, туда ходи, снег башка упадет…»

Колбаса

Конец 80-х. В магазинах ничего нет, а холодильники ломятся. В Уральском НИИ машиностроения в комнату экономистов царственной походкой входит начальница.

– Так, дети мои, раздеваемся до маечки и работаем! Надо срочно обсчитать мероприятия техплана.

– Марь Петровн, да какой тут техплан?! Колбаски бы! – раздается из разных концов комнаты. – Вы ж нам мать! Порадейте о детях!

– Ладно, уж, сейчас попробую, – величественная походка перемещает ее к свободному столу с телефоном. – Алло, Валентина Ивановна! Дорогая! Здравствуй, голубушка! У тебя колбаски не найдется? А то дети мои еле ноги носят.

Трубка телефона успокаивается на рычаге.

– Ну вот. В течение десяти минут Валентина Ивановна вас ждет. Зайдете прямо к ней – дает два батона колбасы. Один – вам. Да денег отдайте, сколько скажет, а то другого раза не будет.

Маленькая юркая женщина лет пятидесяти, схватив кошелек, выскакивает из комнаты, на ходу надевая пальто. И уже через полчаса, тяжело дыша и прижимая к груди сумку, появляется в дверях.

– Щас разделим! – выдыхает она и хватает обыкновенную канцелярскую линейку. Минут пять сосредоточенно колдует с карандашом и бумагой. Обитатели комнаты, затаив дыхание, следят за действом, ибо знают особенность батона, состоящую в том, что его сечение, а, следовательно, и его вес, неравномерны по его длине, и особенно по краям, да тут еще и веревки с проволоками!..

– Нож! – раздается тихое указание.

Кто-то быстро и точно, как во время хирургической операции, протягивает тесак, которым можно разделывать туши на бойне. Через тридцать секунд восемь кусков колбасы, завернутые в чистые листы писчей бумаги, лежат в сумке.

В хозотделе, на весах для точного взвешивания писем и прочей корреспонденции, творится магия. Глаза присутствующих следят за весами, а те, немного покачавшись, бесстрастно фиксируют результат – куски отличаются друг от друга не более чем на 2–3 грамма.

Владимир Семиряга

г. Москва

Работал в изданиях МЧС и Минобороны России. В качестве военного корреспондента побывал в Таджикистане, Косово, Чечне, воинских частях от Мурманска до Сахалина (через южное направление и через арктическое).

Из интервью с автором:

Здесь уместно привести высказывание Довлатова: «Бог дал мне то, о чем я всю жизнь просил – он сделал меня литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но было поздно. У Бога добавки не просят».

Мартин

Коты как люди: рождаются в муках, живут, страдая или радуясь каждой неожиданно подвернувшейся кормежке, и умирают порой весьма трагично. И если они не погибают в младенчестве, то это не значит, что им повезло. Впереди у них жизнь, полная опасностей и постоянной борьбы за выживание. И болеют коты человеческими болезнями: то у них камни в почках образуются, то развивается сахарный диабет, а то и артрит бедолаг донимает.

Жизнь кота Мартина, о котором пойдет речь ниже, по кошачьим меркам сложилась вполне удачно. У него было несколько хозяев, люди они были все разные, со своими изгибами в характере, но кот со всеми ладил, характер свой не показывал, чем и заслужил их любовь.

И со своей последней Хозяйкой отношения у него сложились доверительные. У Хозяйки никого не было, ни мужа, ни детей, ни внуков, и Мартин был единственным живым существом, которое разделяло ее одиночество. Жили они душа в душу, и ничто не предвещало беды.

Но то, что именно этот день для него сложится дурно, Мартин понял сразу, как только утром открыл глаза. Его мучили нехорошие предчувствия. На душе было невыносимо тоскливо, а временами – просто противно. Кошачьим своим нутром он чувствовал, что размеренному ходу его многолетней и сытой жизни приходит конец. Мартин не мог объяснить, откуда у него такое знание. Просто понял – худо дело. Он попытался проанализировать свои действия за последние дни и не нашел ничего такого, чтобы предвещало беду.

Неприятные сюрпризы начались с утра. Хозяйка, которая, проснувшись, всегда его привечала, и одиночество которой он успешно скрашивал последние годы, почему-то в этот день Мартина не поприветствовала. Она лежала, тяжело дыша на своем старом, пыльном и скрипучем диване. Место Мартина было как раз под этим диваном, поэтому он ощущал всю тяжесть тела Хозяйки, особенно когда она ворочалась.

Находясь в полудреме, Мартин отметил про себя, что Хозяйка не встала со своего дивана и, тяжело волоча больные ноги, не направилась в сторону туалета. Там она обычно долго сидела, потом, так же грузно передвигаясь, заходила на кухню, где выпивала стакан воды. Пила Хозяйка так громко и с такой жадностью, что Мартин, даже находясь под диваном, слышал, как ее зубы клацали о стекло стакана, а вода или остатки вчерашнего чая с шумом водопада через полость рта и горло стекали куда-то вниз, вытесняя оттуда воздух. Громко рыгнув несколько раз, Хозяйка доставала из холодильника еду для Мартина и накладывала ее в пластмассовую миску. Выполнив свои обязанности в отношении кота, Хозяйка возвращалась в комнату, кряхтя, залезала на диван и, повозившись пару минут, затихала.

А раз всего этого нет, сделал вывод кот, то непонятно, что же будет с едой и будет ли она вообще. В такой ситуации вылезать из-под дивана не стоит. Мартин глубоко вздохнул, лениво потянулся и решил подождать, когда Хозяйка встанет. Лучший способ ожидания, это, конечно же, подремать. И кот погрузился в сон.

К обеду он опять проснулся. Не открывая глаз и не меняя позы, Мартин прислушался к тишине в комнате. Хозяйка не подавала никаких звуков. «Наверное, еще спит», – подумал кот. Однако тут же возразил себе: «А почему это она так долго спит?» Вопрос повис в воздухе, поскольку отвечать на него было некому.

Мартин встал, благо пространство под диваном позволяло сделать это, потянулся, вытянув задние лапы, и, скинув остатки сна, побрел на кухню. Добрался до своей миски и уткнулся в нее носом. Здесь его ждало разочарование – миска оказалась пустой. Мартин вежливо мяукнул, как бы напоминая Хозяйке о своем существовании. Ответной реакции не последовало. Кот понуро вернулся на свое место, ругая себя за то, что вчера вечером не съел больше. «Ведь была такая возможность», – досадовал он на свою гастрономическую недальновидность.

Вскоре скрипнула входная дверь – это пришла Соседка, которая помогала Хозяйке убирать ее маленькую однушку. У Соседки были ключи, и поэтому она свободно могла войти в квартиру. Вошедшая зычным голосом, как она делала это всегда, кликнула Хозяйку. Мартину не нравился громкий и резкий голос Соседки. «Чего орать-то? Ведь Хозяйка отдыхает!» – возмущался он про себя в таких случаях. Соседка, не задерживаясь в коридоре, прошла в комнату. Увидев Хозяйку, спавшую на боку в какой-то непривычной позе, подошла к ней, потрогала за плечо и громко скомандовала: «Сергеевна, подъем!». Хозяйка на рык Соседки ответила молчанием, и та потрясла ее за плечо более энергично. От этих толчков Хозяйка как-то тяжело откинулась на спину, устремив открытые и остекленевшие глаза в потолок.

Соседка, заподозрив неладное, наклонилась и стала что-то разглядывать на лице Хозяйки. Было непонятно, что она на нем обнаружила, только женщина медленно опустилась на стул и заголосила. Тоже громко, поскольку тихо делать она ничего не умела. Мартин от этого воя сморщился, но по какому-то жалостливому надрыву в голосе Соседки догадалась, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Что конкретно, он не понял, но ощутил, что к нему это будет иметь самое прямое отношение.

Повыв некоторое время, Соседка, кряхтя и вытирая невесть откуда взявшиеся сопли, встала и отправилась к себе. Через некоторое время она вернулась со своим мужем. Мартин его хорошо знал: мужик всегда ходил в рваных тапках, черных спортивных штанах с заплатками на коленях, мятой не стираной рубашке и потухшим окурком папиросы во рту. От него всегда пахло смесью пота, водки, табака и социальной неопределенности. Ничто из этого Мартину не нравилось, поэтому, когда мужик протягивал руку, чтобы его погладить, кот, раздраженно виляя хвостом, всегда старался нырнуть под свой любимый диван. Там он был в недосягаемости.

Мужик некоторое время тупо глазел на тело Хозяйки, потом тихо и как-то удивленно произнес: «Ни х… себе!» Затем в комнате воцарилось молчание. Очевидно, Соседка с мужем думали, что же делать в такой необычной для них ситуации. Наконец, мужик произнес: «Надо в милицию позвонить и в морг». «Ага», – ответил женский голос, и две пары ног, потоптавшись, удалились.

В установившейся тишине Мартин строил разные предположения, почему Хозяйка так долго не встает и что так удивило Соседку и ее мужа. Но, несмотря на многолетнее совместное проживание с Хозяйкой, он никак не мог объяснить ее столь странное поведение.

Стемнело. Мартин уже основательно проголодался. Он еще раз прошелся по кухне и обследовал каждый ее уголок – вдруг где-то что-нибудь завалялось. Кот даже запрыгнул на стол, но там, кроме грязной тарелки с затвердевшей овсяной кашей – любимой едой Хозяйки, ничего не было. Правда, удалось обнаружить кусочек черного хлеба, который уже превратился в сухарь. Мартин осторожно обнюхал находку и пришел к выводу, что она вряд ли съедобна.

Пока кот вел поиски еды, опять скрипнула дверь и вернулась Соседка с мужем в сопровождении двух мужиков в белых халатах. Мартин успел юркнуть под диван. Он еще не знал, что это санитары и что они являются представителями вполне благородной и нужной, но иногда очень печальной профессии. И хотя Мартин их не видел, санитары ему почему-то сразу же не понравились. От них неприятно пахло, и кот почуял, что они принесли с собой одни неприятности, причем из категории самых неприятных неприятностей. Причем эти неприятности были рассованы у них по карманам брюк, рубашек и халатов и даже торчали из ушей и ртов.

Мартин от греха подальше спрятался в самый дальний угол и стал прислушиваться к голосам в комнате. Те, которые принадлежали носителям неприятностей, были глухими и уставшими. Немного посовещавшись, они стащили тело Хозяйки с дивана, уложили на носилки и, подняв их со словами «Тяжеловата бабуля!», двинулись из комнаты в коридор. То, что уносили именно Хозяйку, Мартин догадался по подолу халата, который свесился с носилок и волочился по полу. В коридоре санитарам с носилками сразу не удалось вписаться в дверной проем, что послужило причиной их негромкой ругани между собой. Тем временем муж Соседки с видом знатока стал подсказывать, как лучше занести край носилок. Санитары его не слушали, а когда он окончательно надоел им своими советами, крепко обматерили советчика.

После ухода этой шумной компании наступила тишина. Мартин лежал под диваном и терпеливо ждал, когда же Хозяйка вернется и позовет, наконец-то, его кушать. Но та все не приходила, и кушать его никто не звал. Голод продолжал наступление. Опять спасал сон. Причем Мартин давно заметил, что чем сильнее наваливался голод, тем сильнее хотелось спать. И сегодня был тот самый случай. После всего пережитого и непонятого он свернулся клубочком и уснул, положив голову на передние лапы. Так было удобнее.

Утром следующего дня в комнату зашла Соседка. На этот раз без свойственного ей шума и крика. Она позвала Мартина и когда он, потягиваясь, не спеша вылез из-под дивана, взяла кота на руки и стала гладить его, о чем-то сама с собой неслышно разговаривая. Мартину даже показалось, что она пару раз всплакнула. Судя по всему, настроение у Соседки было паршивое. Оно передалось и Мартину, который никак не мог понять причины своего отвратительного настроения. И это его огорчало. Но то, что Соседка его гладила, коту нравилось. Ему вообще нравилось, когда его гладили или чесали за ушком.

Чувствуя одиночество, Мартин не спешил покинуть колени Соседки. Однако та, повздыхав: мол, прости меня, Мартин, вчера не покормила тебя, положила ему в блюдечко небольшой кусок мяса и ушла. Кот стремительно кинулся к тарелке и в мгновение ока умял все, что там лежало. Как ни странно, съеденное только обострило ощущение голода, и Мартин дважды облизал миску в надежде найти хоть какие-то остатки еды. Поняв бесполезность своих попыток, он по привычке долго и основательно умывался, а закончив процедуру, опять забрался под диван. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что жизнь вообще-то налаживается, и, возможно, он зря переживал последние сутки.

От стресса, переживаний, еды и такой успокоительной мысли кота быстро сморило. Но спал Мартин тяжело и постоянно вздрагивал, словно чего-то пугаясь. Тревога то отступала, и казалось, что все неприятности позади, то давила с новой силой. И тогда Мартину грезилось, что он попал в какой-то чудовищный водоворот, который его затягивает, и никакого спасения от этой враждебной и сокрушительной силы нет.

Так в неизвестности о судьбе Хозяйки прошел и второй день.

Утро третьего дня после исчезновения Хозяйки началось славно. Светило солнце, за окном весело чирикали птички, что предвещало хорошую погоду. Мартин, даже не открывая глаз, представил себе, как они бесцельно скачут с ветки на ветку, оглашая окрестность радостными звуками. «Чему радуются, дур-ры», – беззлобно подумал он. В городе у кота не было возможности охотиться за птицами или какой-то другой живностью. Поэтому, слушая городской птичий гвалт, он вспомнил свое прошлое житие в деревне. И Мартину немного взгрустнулось.

За окном продолжалась жизнь, раздавались разные звуки, свойственные городу. Но то, как к подъезду подъехала машина, Мартин уловил сразу. Почему звук именно этой машины привлек его внимание, он опять-таки объяснить себе не мог. Чувство тревоги, которое стало нарастать именно после того, как подъехала именно эта машина, Мартина уже не покидало. Захотелось куда-то убежать, скрыться, но куда? Наконец щелкнул замок, и дверь отворилась. Мартин еще крепче прикрыл глаза и постарался полностью раствориться в тесном пространстве под диваном. Он очень хотел стать совсем незаметным, но понимал, что все равно виден как на ладони.

Кот еще не знал, кто пришел, но то, что у пришедшего были дурные намерения, понял сразу. Сработало веками выработанное чувство опасности. И если в другой обстановке у Мартина был путь для отступления, то здесь, под диваном, бежать было некуда. Поэтому единственное, что он мог сделать, так это раствориться в полумраке, который царил под диваном. Авось не заметят. Кот даже старался не дышать, чтобы его было не только не видно, но и не слышно.

«Ну и где он?» – раздался мужской знакомый голос. Мартин попытался вспомнить, где он его слышал, быстро перебирая в уме возможные ситуации. Однако, когда женский голос произнес: «Где, где, естественно под диваном. Где он еще может быть!», кот вспомнил, кому принадлежат эти голоса – это были родственники Хозяйки. Точнее, мужчина, Виктор, Хозяйке приходился никем, т. е. кровного родства между ними не было. Было некровное: Виктор был мужем Ирины, которая и приходилась дальней родственницей Хозяйке. Когда ей стало тяжело ходить, и она практически перестала выходить на улицу и большую часть суток лежала на диване, Виктор и Ирина приезжали ее проведать, купить продуктов, пообщаться и обсудить последние новости, а также прибраться в квартире, которая все больше приобретала вид крайнего запустения.

Виктор присел на корточки, приподнял покрывало и заглянул под диван. Ничего не увидев, мужчина облокотился на локти и попытался заглянуть подальше. В самом углу он увидел Мартина. «Вот он, сидит голубчик», – сказал Виктор. «Давай вытаскивай его», – скомандовала Ирина. Муж попытался дотянуться до кота, но тот еще дальше отодвинулся. «Не дается, гад», – незлобно произнес Виктор. «Попробуй его шваброй», – предложила супруга.

Шваброй Мартина удалось вытащить на свет Божий, хотя он особо и не сопротивлялся, потому что понимал, что сопротивление бесполезно. Ирина подставила сумку, и Виктор вложил туда кота. «Опять эта сумка, – подумал он, – неужели опять куда-то повезут». И вроде бы все было, как прежде, но Мартина буквально съедал безотчетный все возрастающий страх. Ему почему-то казалось, что эта поездка будет отличаться от предыдущих. Он чувствовал, что так оно и будет.

Тем временем Виктор взял сумку и, поторапливая Ирину, пошел заводить машину. Ехали недолго. Ветеринарная клиника находилась в нескольких кварталах от дома, в котором проживала Хозяйка. Мартин не знал, что существуют такие лечебные учреждения. Он вообще не знал, что кто-то может болеть, поскольку не знал о существовании болезней. Когда он чувствовал недомогание, то шел пожевать травку, которую ему подсказывал инстинкт. И недомогание как рукой снимало. Когти и зубы он точил, скребя корову деревьев, коих в деревне было немало. Паразитов в своей шерсти по несколько раз в день выискивал и беспощадно уничтожал. Так и жил.