Текст книги "Голоса в лабиринте"

Артем Домченко

г. Екатеринбург

Выпускник Института прокуратуры УрГЮА (Екатеринбург) и аспирантуры Юридического института ЮУрГУ (Челябинск). По профессии юрист. По мышлению методолог. Публикации преимущественно научные (теория административного правотворчества: стандартизация и регламентация публичного управления), имеются публикации в ряде коллективных поэтических сборников (в т. ч. Издательство «Скифия», 2015 г.).

Из интервью с автором:

Пишу, когда совсем уже молчать невмоготу. Живу в пространстве двух тезисов: 1) «Писать – значит мстить за непрожитое» (О. Памук); 2) «У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет ее, как может» (Ж. П. Сартр).

Все остальное – в словах…

Конец сказки

К тебе придет твой эльф и разорвет тебе грудь.

И это будет финал твоих придуманных стран…

Олег Медведев «Страна лимонных корочек»

Вот и кончилась сказка. Покинули феи

Эту чудо-страну под искусственным солнцем.

И мы прячем в словах нестыковки феерий.

Да и кто, кроме нас, в них теперь разберется.

Растворились в легендах волхвы и факиры.

Превратилась в обыденность снов круговерть.

Только космос глядит в человечии дыры,

Из которых, как эхо, доносится смерть.

Проржавелый доспех не дороже рубахи,

И дракон обратился в мурчащий комок.

За окном на санскрите щебечутся птахи,

Но пророчество их разгадать я не смог.

Очарованный странник заламывал кисти,

За возлюбленным призраком в дали спешил.

Если норма людей в отыскании истин, —

Для меня все сакральное – норма души.

Под шагами холодная кожа планеты

Безуспешно зеленое вьет волшебство.

Но мне грустно смотреть на обилие света,

Что за шумом машин потерял естество.

Вредные привычки

Ты призраком бродишь в руинах рассудка,

Себя обновляешь строкою, но…

Не дав мне ни шанса, бьешь круглые сутки

По сердцу, что к телу приковано…

А я вожделенно томлюсь, вспоминая

Любви непочатый край.

Забыв в одночасье дорогу до рая,

Придумал свой собственный рай…

Курево-марево в дымной комнате —

Творю облака в рефлективной блевоте…

С сознанием, спрятанным в роботе,

Засиженном на работе.

Страдаю красиво и как-то по-русски,

Что не долюбил, не дожил, не сказал…

Из мозга вылазят больные моллюски

Молчанием слов сквозь больные глаза…

Сбивая режимы в бессонницах вязких,

Вонзаюсь локтями в квадраты столов и

Макаю слова в виртуальные краски,

Пытаясь за сказкой follow in…

Притуплены напрочь рецепторы вкуса,

И еле держусь над кроватною бездной…

Лишь в пьяном угаре является муза,

Настойчива и бесполезна…

Табак и вино с ароматами личи:

Налью себе много, вдохну в себя плавно —

Ведь я не избавлен от вредных привычек…

Быть может, ты самая главная…

Зимний дворец

Штурмуя мир попытками бесплодными

ведомые стандартными командами

с каких-то пор мы сделались свободными

жонглируя суждениями складными

повязаны судьбою и генезисом

наполнив заглушаемые возгласы

своим непререкаемым мимезисом

глядим в непроницаемые космосы

в погоне за извечными ответами

бросая на морские глади фатомы

во власти над фокальными объектами

забыли, что и сами – просто атомы

а мне хотелось к жизни подытожиться

проснуться и для истины отважиться

вселенная ж показывала рожицу

и делала правдивым все, что кажется

достали распорядки и инструкции

глаза запеленали аберрации

и я уже затеял революцию

но не заметил, как прошел семнадцатый…

Эффект Бобура

Я человек из новой эры,

Отродье техно и пилюль.

Душа моя – зазор верньеры,

Референцированный нуль.

Мое незримое богатство

В самотворимой пустоте —

Симулятивное пространство

Рекламы, смыслов и людей…

Пуст оболочкой звезд нейтронных,

И фрагментарен, будто клип.

Поток сигналов сквозь нейроны,

Артикулируемый всхлип.

Мое сознанье – плод внушений.

Моя реальность – вещий сон.

Я безотчетно совершенен,

Я безвозвратно умерщвлен…

Апокалипсис

Мой город сегодня исчезнет наверняка.

Он снегом идей спорошил на нутро щепотку,

Что хочется сделать огромного снеговика

И скинуть его Везувию прямо в глотку.

В преддверьи финала трагично-нелепых картин

Идет к эшафоту на цыпочках всякий кретин.

И каждый нерончик над образом римов горящих,

Попкорн поглощая, помпезно уставился в ящик.

Тут искры, тут бабочки, длящийся гастроном.

Запущены таймеры. Мир поглощает время.

Ясон опоздал. Ничего не решить руном.

И пеплом слетает с души человечье бремя…

Пока мегаполис уютно и сладко спит,

Влюбленные дарят друг другу детей и СПИД.

На тризне помпейной в объятиях страха животного

Так хочется вырваться из оцепления Готэма.

Огонь забавляется городом, как скоморох.

Сам черт разъезжает по улицам в дэу нексии.

А где-то в другой Вселенной с шезлонга бог

Сливает на этот город остатки пепси.

Превращения

То самое чувство, когда ты выгорел:

«love stories do not care anymore».

Мир напрочь забит восьмибитными играми.

И больше не к спеху идти домой…

Та самая мысль о прошлых увечиях,

И синтаксис крошится в каждой строке,

Когда все ответы – у Мура «в руке»,

А Кант восседает в беззвучных наречиях…

По нёбу скользит грамматический дым,

Плевки орфографии тычут калечностью

В два местоимения: «Я» или «Мы», —

Осев на язык невозможною вечностью…

Случаются пятницы, прочие дни

Идут куролесицей пьяной бредятины.

Вселенная носит пустые «Они»

Всеобщей глумливо-бездушной апатии.

Но блик горизонта потушенных грез

Связует рефлексии и апокалипсис.

И всякий открытый безумству вопрос

Душа превращает в катарсис…

Проселок

От кромки зачарованного моря

Отсчитано начало двух путей:

Один – к недостижимому покою.

Второй – к всепоглотившей суете.

Всё суть Одно. Небесное земному… —

Грунтовая дорожка сквозь туман.

И звездный атлас, к вечности влекомый,

В ночи глядится в сонный океан.

Петляя от затерянного мыса

В отлитый городами монолит,

Проселок обретает тайный смысл

Минувших странствий и забытых битв.

Ведет к сердцам, хранящим образ Бога,

Чрез лабиринты лимба и ризом.

Он тлеет памятью в огнях чертога

И древних царств являет горизонт.

Пронизанный калейдоскопом судеб,

Душой струится в зеркало-глаза,

Но, как бы ни был он тернист и труден,

Проходит мглу с оглядкой – в небеса…

Язычник

Я так устал от жизни, брат, —

От тех, кто прав и виноват,

От стольких слабостей, тревог,

Что в голове и между ног,

Что за чертою и на дне,

На незнакомой стороне,

На безымянных островах…

Иисус, Сиддхартха и Аллах… —

Все не мое. И я – фантом,

Живая мумия… бинтом

Закройте слабых глаз разрез:

Анубис, Один и Арес… —

Язычно в гены вплетены

И пробуждают дух войны:

Поспешно атомы берут

В Стамбул, Кашмир или Бейрут…,

Ведя путями их легенд,

Сказаний, мифов и примет,

Как медиатор-реагент

В утробе звезд (их микромир)…

Стреляй, руби, сжигай, трави… —

Не промахнуться по душе,

Любое знание – клише,

И демиург – наставник твой

Ведом известною тропой,

Прикован к идолам наук…

Их пустоту нам явит стук,

Что молот истины вознес

До безразличия небес.

И многорукий великан —

Лишь полноводная река,

И многобожий пантеон —

В тумане скрытый скальный склон.

И чудо магий – символизм,

Умелый фокус. Пантеизм —

Живет душой, что рождена

Союзом пепла и вина.

Но я, мой друг, устал от звезд,

Встаю над миром в полный рост,

Серьезен, зол и невредим

И в отрицании один.

Сожги ладью на тризне снов,

Развей мой прах среди ветров,

Когда уйду. И пригласи

Святых не наших, да с Руси.

И пусть танцуют на столах

Иисус, Сиддхартха и Аллах…

Шифры

Я твой белый стих, предрассветный блик,

Твой заклятый враг, твой забытый друг.

Я твой лучший гол, если он – хет-трик.

Я твоя спираль – инфернальный круг.

Ты мой следопыт, фавн и колизей.

Ты моя Лилит, фрау – мадемуазель.

Ты мой лучший сон, омут, нежный ад.

Я тебя любил в каждый снегопад.

Главное – секрет, меньше ясных слов.

Наша сказка – бред, бездна голосов.

Явь живет другим, мы не ровня им,

Добрым и живым. Нам милее лимб…

В духоте мирской, движимы тоской.

Пересечены смертью и крестом.

Я – загадка тьмы, я твой криптошифр:

Он замена всем выхлопам души…

Выбор за тобой. Будь лишь миг со мной.

Все, что нам дано, свыше суждено.

Выбери меня в тошном шуме дня.

Разгадай меня, разгадай меня…

Атомное

Мы атомы, ставшие кем-то

отличным от атомных нас

в сраженьях с космическим ветром

в различиях атомных масс

мы атомы – точки Вселенной

предельный материи след

над нами с небес вдохновенно

фотонами крошится свет

мы атомы, что невесомы

заложники квантовых пут

системы, структуры, ризомы

тебя у меня заберут

мы атомы, просто частицы

без лиц, без имен, без примет

и нас помещают в таблицы

судьба – это эксперимент

мы атомы с функцией память

мы атомы спящей души

умеют ли атомы плакать

умеют ли атомы жить

Хорошо!

Прозвенел будильник. 7:50. Холодно. Скатываюсь с раскладного дивана, задевая кота, и вспоминаю, что не успел погладить вещи на выходных. В холодильнике ждет остывшая каша, такая же холодная, как эта квартира. Умываюсь. Ем. В спешке высыпаю оставшийся сухой корм из коробки раздражающе мурлыкающему коту, одновременно одеваясь. Проворачиваю трижды ключ в замочной скважине. Сбегаю к лифту. 10,9,8,7… Она еще спит… как младенец… 6,5,4… Что мне сказать ей, когда вернусь снова ни с чем… 3,2,1. Прохожу мимо сонного, пахнущего табаком и потом консьержа, не здороваясь. Духота дома выталкивает на улицу. Дождь прошел. Мокрая асфальтовая дорожка ведет к трамвайной остановке, на которой столпились люди с непроницаемыми и кукольно-чистыми лицами. Думаю, что день начался. Четырнадцатая остановка у кинотеатра. По электронному рекламному табло в бегущей строке третий раз прочитываю гороскоп водолея и несмешной анекдот про святого и грешника. Скорее бы дойти до офиса. Трамвай останавливается на светофоре. Проходящий мимо кондуктор спрашивает у стоящего рядом со мной мужчины с устремленными вдаль глазами: «Один?» Пассажир выходит из раздумий, не меняя выражения лица, и покупает один билет. «Все мы одни…» – бормочет себе под нос старушка с тремя целыми зубами. Трамвай продолжает движение. Работа не заставляет себя ждать. Пальцы стучат по клавиатуре, глаза слепит настольная лампа. Выключаю ее и сижу неподвижно несколько минут. «Средства, сроки, люди…» – кто-то внутри без умолку причитает. 13:20. Денег на обед недостаточно. Завариваю чай. Смеюсь над шуткой коллеги. Она, правда, смешная. Продолжаю составлять договор лизинга. Из окна виден кусочек неба. Ясно и прохладно. Закрываю окно, пытаюсь сосредоточиться. Не выходит. Читаю про себя «Silentium!». 16:00. Еще пару часов. Как там она? Пишу смс. Пальцы сводит, так что не сразу выходит пустое: «Как ты там?» Не отправляется. Списали долг. Прикусываю верхнюю губу. Продолжаю работать над приложением к договору. Очень долго, надо бы поскорее завершить. В 18:15 выхожу из офиса, добегаю до первого попавшегося автобуса. Прижимаюсь к вертикальной стойке-поручню. Закрываю глаза. «Мама, почему люди на улице такие грустные, хмурые, серьезные, почти никогда не улыбаются?» Автобус резко тормозит перед преградившим путь грузовиком. «Сынок, они берегут свое тепло и прячут свою улыбку для тех, кто ждет их дома». Еле улыбаюсь, не открывая глаз, думаю о том, как скоро улечу из города, хоть и ненадолго. Нужно повидаться с родителями. Отец заждался на рыбалку. «Это хорошо, мама, как же это хорошо!..» – открываю глаза.

Дома ждет она. Наверное, что-то приготовила и скучает, рядом мурлыкает раздражительно и уютно кот. Прохожу, не доехав одной остановки, мимо цветочного ларька. На розы не хватает денег. Неловко и стыдно. Поворачиваю по коротенькой улочке к дому. Дверь не заперта. На цыпочках пробираюсь в комнату, но скрипучая половица подводит. Встречаемся взглядами. В голове: «Хорошо! Как же это хорошо!» Она улыбается.

День

Поднят занавес. Доброе утро.

Есть что-то трагичное в том, как ты садишься за руль и, включая шипящий радиоприемник, зацикленный на волне любимого радио, едешь по затуманенным утром дворикам и улочкам. Руки сжимают одетый в прорезиненный чехол обруч, лицо отражается в лакированной панели. Фары жуют тени, бросающиеся под колеса.

Очень тихо. Идеальная тишина.

Скоро покажется заспанное безразличное солнце, мир загудит голосами поцарапанного временем города. Звонок. Смена. Добрый день.

Почти механически примешься за каждодневный обход аптечек и клиник с их офисами и консультациями, а в голове будут сквозь мутный эликсир полурожденной мысли прорастать уродливые силуэты осенних настроений и хрустеть под их неосторожными шагами осколки подходящих к нужной встрече слов. Переговоры кинутся с протокольчиков к сплетенкам. Кабинеты пропахнут дешевыми перекусами. Время тут как бы застынет, обманув бдительность профессионального хронометража.

Главный проспект затопят гонки замученных беглецов до домашних очагов и семейных скандалов. Вровень с солнцем покажется прозрачный полумесяц. Занавес приспущен. Антракт.

Добрый вечер.

Остановишься. Вслушаешься в гомон и гвалт. Лифт просчитает кубометры воздуха, остановится на пятерке. Лабиринт из коридоров выведет к однокомнатной квартире, в глазу (единственном глядящем в обе стороны) которой повернется калечащий его пустоту-катаракту скальпель-ключ. Постоишь, слушая вибрации мурчащего шерстяного комка. Попятишься назад. Еще несколько секунд тишины, и осажденная поспешным, но неуверенным возвращением, крепость комнаты падет. Совершенная геометрия четырех стен-гильотин отрубит день от глубокого облегченного вздоха, наполненного общей апатией привычного одинокого счастья. И в этом собственном приюте педантичного порядка и выверенных движений найдет встречу начало и завершение очередной окружности, пронизанной нервущимися нитями человеческой судьбы. И новой надеждой старой жизни по кухонным окнам стечет умирающий закат. Главное – чтобы чай не остыл. Главное – чтобы не запылился томик Стриндберга на уголке стеклянного стола без скатерти. Занавес опускается.

Доброй ночи.

Стресс (поэма)

Пролог

За каждым Я скрывается Нарцисс

В двойном табу либидо-замещений

И тянет жизнь в этапы стресса из

Тревог,

стабилизаций,

истощений…

За каждым МЫ таится ребус звезд:

Их знак в любви – и та – амбивалентность…

Зависимость,

каприз…

индифферентность…

Скандал, превосходящий холокост…

Все, сказанное ПОСЛЕ… – транспарентность…

Космический покров или нарост…

А в кодах микрокосмоса – плевок,

Задевший миг трагедий и безумий.

Но кукольны, как девочка Суок,

Мои терапевтические зумы…

Катарсисом пылятся томы книг,

Слова пронзают чувственную кому…

А рядом первобытны Рем и Ромул

Над городом Нейрона сдержат крик…

В огне прекрасных улиц и дорог

Столетия в труху перетирая,

Несутся истощения тревог,

Стабильностью порядок называя…

…

Еще предутро… дымно и свежо…

Неоном ослепляют небоскребы…

И люди, надевающие робы,

Во мглу несут свой внутренний ожог…

Часть 1. Тревога

Ободряюще утро кофейно,

И улыбка как будто моя.

Новый мир для волшебников, фей, но…

В нем живу… только это не я…

Собираю себя по кристаллам

Из разбившейся люстры о пол

Очерствело, бесцельно, устало…

И сбиваю озноб одеялом,

Оказавшимся картой таро…

Я смотрю из окна на лощину,

О которой лишь в памяти след.

И увиденный там человек:

Незнакомый ступает мужчина,

Но моими ногами на снег.

И моими руками мне машет,

Улыбаясь побитым тузом,

Вопрошая глазенками: «Ваше

Ожерелье структур и ризом?»

«Потерялся, исчез, растворился

В этом городе. Песнью сирен,

Увлекающих в ночь, насладился

И остался в руинах арен…»

Колизеем кричащие скалы…

В монолите просвет бытия…

Им ответит воитель Вальхаллы,

Славный рыцарь… и снова не я…

Чайник пуст, перевернута турка,

На коленях мурлыкает кот…

Выбор пал на два стлевших окурка:

Вновь Варавва – Иисус? Как пойдет…

В этой медленной катастрофе,

Шаг за шагом сквозь сны-миражи,

Суть которых нельзя разрешить

Ни в одном с болью выпитом штофе…

Забредаю в кофейни… за кофе

И с вопросом:

«Как

Дальше

Мне

Жить?…»

Часть 2. Стабилизация

Странник, в млечном пути заплутавший, покинувший пристань

(Там встречал корабли молчаливо столетний закат),

Шел ущельями битв, где могли вновь прославиться триста,

Но в отсутствие копий, мечей, арбалетов и лат…

Затевались пиры, ослепляли сердца вакханалии,

Дым струился по мрамору пышных семейных дворцов.

Позабылись на миг механизмов порочных детали, и

В блеске светодиодов увидел твое лицо…

Жил…

то белкой в колесах Сансары повтором крутился,

То медведем впадал в сновидения грязных берлог…

Но я встретил тебя… и мне кажется, остепенился…

Только степень не та: инвалидность или ожог…

За тебя отдавал серебром, отчеканенной медью, к

Крепостям допускаемый рыцарем выжженных чувств.

Я влюбился в тебя, мой судьбой избалованный медик,

Променяв свою жизнь на обеты обманчивых уст…

Если раньше знобило и так не хватало азарта,

Находил свое счастье, как Джейк, приобщаясь к Нави́…

Беспокойство сменилось надеждой на лучшее завтра,

И Сиддхартха пришел обучаться искусству любви…

Часть 3. Истощение

Как первый в толпе… безликий принцепс…

На римский мотив одинок…

А ты не от стаи зверек…

И если лисенок… я буду принцем,

Который

пропил

цветок…

Вот розы…

ромашки, фиалки… вокруг —

Цветущее круговращение…

А мне безразлично… мой тяжек недуг,

Зовется недуг:

«ИСТОЩЕНИЕ»…

Я был Кьеркегором, Креатором Крох…

Но проповедью нагорной

Мятежные строфы поникли…

– Бог

Ступает

Ногой

на горло…

Какое же тут Прощение???

И нет резона считать до ста…

Меня достали, я всех достал…

Не стали сталью персты Христа,

Но встав к распятью, раскрыл уста —

С моста в проклятьях: «устал, устал…»

Устал – устал…

… – ИСТОЩЕНИЕ…

Часть 4. Терапия

В сегодняшнем «здесь» мы себя исцеляем

Надеждами завтрашних вех…

В погоне за счастьем, терзаемы раем, —

Как мифом бессмертной Атех…

Детьми полнолуний под музыкой солнца

Все новое видим в лучах

Советов и мнений – каких уж придется…

Мы ищем не Бога… – Врача!..

В объятьях Эола снежинками кружим,

Нектаром полночным пьяны…

И вторим Эноне, себя обнаружив

В осколках троянской стены…

Излечимся вновь, предвкушая рассветы,

Вопросами пасмурных дней,

Забросив себя в перемирья ответов

Для встреч в повседневной войне…

Заснем, ожидая, проснемся другими

В повторах и петлях времен…

Но явимся к Судьям эпохи нагими —

Без статусов, лиц и имен…

Прольемся дождем в океаны столетий,

Где капли к различьям немы…

А в новом «сейчас» будут новые дети:

Счастливые, злые… – не мы…

Не мы, обретая в семейном уюте

Божественный смысл, дойдем

До центра вселенной, разгадки и сути…

Заложники в сердце своем…

Не мы катастрофа, не мы панацея…

Ни даже в Эдеме змея…

Но в бездне людей без души и без цели

Так хочется выкрикнуть: «Я!..»

Я буду здоровым! Ни люди, ни боги…

Как будто нутро не болит…

Заветное утро… но привкус тревоги…

Кофейное утро бодрит…

Стабильны ветра, словно крылья Икара,

Все выше и выше полёт…

Сенека – мой кот, моя девочка – Farah,

И солнце уже не берёт…

Мой друг – Аристотель, жена – Ханна Арендт,

Сады Эпикура – мой дом…

Мой лечащий врач до поры – Хорни Карен,

А критик с тех пор – Эрих Фромм…

…

Как прежде, к бариста иду по заветам…

к Творцу… и судьбы кипяток

По млечному своду кофейным рассветом

струится —

для новых тревог…

Путникам

Не верьте любви. В ней сарказмова туча,

Ироничья похоть, гиперболья яма.

В ней столько политики, власти и путча,

Гротескности секса и весь Гаутама…

Но верьте страстям. В них попытка проснуться,

Плаксивая лира болящего тела.

Капризная Барби, и локон Рапунцель,

Триумфы Давида и промах Акелы…

Идите тропой, что сулили язычно

Поклонники Зевса, адепты де Сада.

Живите неправильно и феерично,

Иначе – фиаско, иначе – досады…

Начните с финала, вершите тревожно.

В трагичности драмы ищите спасенья.

Катарсисом дыма нещадно, безбожно… —

Бросайтесь телами в костры вожделенья.

Известно давно, ничего нет бесплодней —

Пройти целый век закоулками счастья…

Ведь то, что зовем мы любовью сегодня,

Окажется завтра банальнейшей страстью.

Сергей Ерёменко

г. Чикаго (США)

Родился и вырос в Петербурге, по образованию математик (ЛГУ). Получив контракт по специальности, переехал в Чикаго.

Стихи публиковались в АЖЛ-10 «Дороги и перекрестки» («Скифия», 2017).

Из интервью с автором:

Этот цикл стихотворений был уже опубликован, когда вдруг оказалось, что требуются пояснения. Я постарался их здесь собрать – но не надеюсь, впрочем, что удалось что-то пояснить.

Воспоминание о Серебряном Веке

Стихи – это поцелуй, даримый миру, но от поцелуев дети не родятся.

Гёте

Пролог

А у меня и нет воспоминаний. Какая реальная жизнь, какие настроения и обстоятельства порождали такое стихосложение? Ничего этого просто нет. Между мной и Серебряным Веком – только тени и маски, и из мыслимых жанров – только гротеск.

Если вы возьметесь рассуждать о поэзии всерьез, то у вас получится не стройная философия, а стихотворение в прозе. Иначе вы не скажете ничего содержательного.

Итак, с начала. Только тени и маски.

Хорошо известно, что сопоставизм в мировой литературе обычно трактуется либо как пятнистый, либо как травоядный. Меня в данном рассмотрении специфически интересует ассоциативный сопоставизм. Его эмпирический, точнее, эмпириокритический характер всегда был предметом бурной дискуссии, но для полноты изложения я должен включить это определение в термин. Поэтому: ассоциативный эмпириосопоставизм. Простите, но мне придется настаивать.

Ведущая: Я всю ночь готовилась к нашей встрече. Я прочитала все, что нашла, об эмпириокритицизме и современном ассоциативизме. Я волновалась и всю ночь не спала! Откуда вы взяли этот сопо… как это вы сказали? Что за чушь собачью вы городите?

Я: Вы правы! Как давно я искал эти точные слова! Чушь собачья.

Ведущая: Интересно. Продолжайте, пожалуйста.

Предмет поэзии непознаваем.

Сто семьдесят лет назад Эдгар Алан По написал рассказ, сейчас уже забытый, в котором была легенда, уже тогда забытая. Я интерпретирую его так:

Герой заманивает соперника к себе в замок и говорит ему:

– А у меня есть для вас такое, что вы никогда не испытывали!

И соперник отвечает ему с насмешкой:

– Вам должно быть известно, что на свете нет ничего, что я никогда не испытывал!

И герой говорит ему:

– А у меня есть для вас – …

– Что?

– Бочонок амонтильядо!

И тогда соперник, забыв обо всем, сам идет в западню, повторяя во весь голос:

– Амонтильядо!

Амонтильядо – это всего лишь сорт испанского хереса. Зайдите в большой магазин и спросите, вам дадут. В недрах Испании есть виноградник, который уже триста лет штампует свою этикетку – не подозревая, возможно, что давным-давно стал важнейшим символом мировой поэзии. Нынешняя этикетка гордо гласит: Amontillado, medium dry.

Амонтильядо – это иллюзия. У героя Эдгара По нет никакого вина. Он обманывает соперника, и тот идет на смерть просто из-за прелестного сочетания звуков.

Предмет поэзии – это иллюзия. Это то, чего нет.

Следователь: Херес?

Я: Да. Херес.

Следователь (после паузы): Я вам не верю.

Я: Простите. Не херес, конечно, а имя хереса. Имя розы чуть не погубило всю Европу. А тут, кажется, только один потерпевший.

Следователь (после паузы): Знаете что, уважаемый. У вас не то что состава, у вас даже события нет.

Этюд 1

Мое любимое занятие – по ходу дела накачивать ритм. Для этого достаточно поиграть с периодами ритма и размера. Шестистопный ямб к этому очень располагает. Чем короче период, тем сильнее ритм.

 
Меж дивных берегов река нас уносила
На ветхом плотике, что ты соорудила
Из оправдания, соблазна и стыда.
Кишела тварями горячая вода,
Мы миновали суеверья, и приметы,
И злые помыслы, и добрые советы,
Крадучись берегом, преследовали нас,
Когда, любя, кляня, грозя не раз,
В слепом влечении, в сомнении жестоком,
В признаньи невпопад и в ласке ненароком,
Тебя со мной вдвоем и прочий свой улов,
Все в воду павшее, от листьев до стволов,
Подхваченное темным жадным током,
Несла, несла река меж дивных берегов…
 

Редактор: Во-первых, запомните, что ваши рифмованные переживания никого не волнуют. Кого гнетет чужое горе, у всех оно одинаковое. Мне нужно что-то еще.

Я: Обрамляющий рефрен…

Редактор: Каждой бочке затычка. Далее: я понимаю ваше ритмическое намерение, но ради него вы нарушаете размер два раза. В сонетной форме недопустимо. И где ударение в слове крадучись?

Ведущая: А вы не хотели бы встретить такую женщину?

Редактор: Не понял. Какую именно?

Следователь: Это все от лукавого.

Ведущая: Это из Бунина. Хотя у Бунина ничего этого нет.

Этюд 2

Я считаю величайшим поэтом Данте. Кроме непревзойденной фантазии всех времен у него еще и непревзойденные образы. В лесу самоубийц, например, чтобы заговорить с деревом, нужно сломать на нем ветку. Но тогда на изломе выступят слезы.

 
Я ждал ее в саду, среди теней,
И бликов, и ветвей в цветеньи страстном,
И лишь ручей серебряный звенел
Соблазном злым, предчувствием неясным.
И осенью, при золоте с небес,
Я в роще ждал ее. Кривлялся бес,
Качалась ветка в чаще тенью серой,
Тянуло ранним холодом окрест,
И путь лежал туда, куда химеры
За ней, отверженной, желанной и неверной,
Уводят всех, не признавая лиц,
Железным жезлом подавая знаки.
Я ждал ее в Лесу Самоубийц,
В четвертом круге Дантовой клоаки.
 

Редактор: У вас рифмы плохие. Нет рифмы теней – звенел.

Я: Если редактор говорит, что рифмы плохие – значит, у него другие причины есть, чтобы не разговаривать. К рифмам всегда придраться можно, это для кружка стихосложения.

Редактор: Лес самоубийц в каком круге?

Я: В седьмом… Мне в этом месте нужен был сильный звук – в четвертом круге!

Редактор: Неубедительно. И вы понимаете, что текст технически перегружен? Три рефрена, четыре аллитерации – без такого нагромождения нельзя обойтись?

Я: Знаете что! Мне сказали, что это стихотворение производит цельное впечатление. Первый закон композиции соблюден!

Редактор: Кроме первого закона есть еще три. Зайдите завтра.

Этюд 3

Мне сказали, что если любить Эвридику, то можно увести ее из царства мертвых, но только при одном условии.

 
За Эвридикой, вниз, за кругом круг, до дна,
Мгла прошлого, туман воспоминанья,
Мельканье лиц, идей, имен. Она.
Тень тонкой нитью на краю сознанья.
Ее рука ли? В ласке бестелесной
Очнется? Вспомнит что-нибудь? Вздохнет,
Шагнет? Растает в робости прелестной?
Качнулась тень. Шатнулся мир. Она идет.
С безумным риском, вверх, за нитью тонкой,
Не верь, не бойся, за плечо держись,
Ступая вдруг по льду, по гальке колкой,
Моей щеки дыханием коснись,
Проснись, рассмейся, улыбнись, но только
Не обернись!..
 

Редактор: Несоответствие частей… И когда вы размер соблюдать научитесь? Опять два нарушения.

Я: Простите, не сдержался.

Редактор: Тёмно это мне. Что значит не верь, не бойся? Очень слабая аллюзия. Нет. Здесь или что-то лишнее, или не хватает.

Ведущая: Неправда. Не Эвридике нельзя обернуться, а Орфею нельзя обернуться на нее. На Эвридику нельзя смотреть!

Редактор: Да, кстати. Слушайте иногда, что умные люди говорят.

Ведущая: Это из Рильке. Но у Рильке это совсем по-другому.

Этюд 4

Нарцисс – прекрасное название для цветка. Очень красивое слово, не правда ли?

 
Нарцисс! Прекрасный сон в глазах незрячих,
Стан юноши, росток цветка – вдвойне —
Прекрасное лицо в воде стоячей
Посередине мира, в тишине.
Не мог же он отвлечься! Время-деспот
Пока не смяло прелесть этих черт,
Не обожгло ни завистью, ни местью,
Не предала любовь, не съела смерть,
Пока не скрыло зеркало плевою,
Покуда швы земли не разошлись —
Упрямым духом прогреметь молвою,
Упрямым телом вырасти травою,
Упрямой головою – в воду, вниз!
Нарцисс!
 

Редактор: Вы не могли бы другой предмет выбрать? Мифология уже сто лет никому не нужна. И меня вы уже достали.

Я: Я же говорил, что это академические этюды, не более того.

Редактор: Если вы заявляете академизм, то он должен быть технически безупречен. Что значит плевою?

Я: Мне нужен поворот в начале терцетов, но я чувствую, что резковато. И вообще. Идеальный текст написать невозможно, начнешь исправлять – все испортишь. Надо где-то остановиться.

Редактор: Правда? И вы знаете, где?

Следователь: Я вас насквозь вижу, я предупреждал. У вас за душой ничего, кроме самолюбования. Я давно подозревал, а теперь могу доказать, что вы замышляли самоубийство из-за своих соплей.

Я: Это не я! Мой лирический герой!

Следователь: Я потребую для вас очной ставки с этим героем.

Я: Невозможно. Я бы сам его спросил, да не могу. Он могучий мужчина со страстями. Он со мной вообще не разговаривает.

Следователь: Не отвертитесь. Предварительный сговор с лирическим героем. Состав налицо.

Я: Да у вас даже события нет!

Этюд 5

Бес попутал.

 
В Эдем войду. Среди чудес туманных,
Соцветий странных мне еще бродить,
Встречать причуды радостей незваных,
Загадывать, мгновения ловить…
Я встану на лазоревом пороге,
Лицом к лицу, глаза в Его глаза,
И правый бич меня червем убогим
Низвергнет в прах, ни слова не сказав,
И гордый дух раскатят по угольям,
И выяснят следы греха на них,
И прочь сотрут из памяти живых,
И пылкий путь, вильнув петлей безвольной,
Закончится!
Но перед этой болью
Еще пройду Сад Радостей Земных.
 

Ведущая: Как вам не стыдно!

Редактор: У вас узел должен быть в экспозиции, а не в финале: среди чудес туманных, соцветий странных… Что случилось?

Я: Я увлекся этим сильным ритмом, и меня унесло.

Редактор: Поздравляю. Вы потеряли свой манифест. Я предупреждал. Сильный ритм до сумы доведет.

Следователь: Сука в Бога не верит.

Я: Я – не верю? Да куда денешься-то? Здрасьте!

Следователь: Что ж ты сидишь молчишь?

Я: Кто – я, если Бога нет? Если я не верю в Бога, то ничем не отличаюсь от муравья в муравейнике. Мне это обидно.

Следователь: Пыль ты лагерная, а не муравей.

Этюд 6

Сначала-то идея была простая – посмотреть на одну метафору с противоположных сторон. Но потом унесло.

Кстати. Любовь – дело серьезное, женщинам не понять и не жалко, я предупредил.

 
Обнять любимую – песчинкой в море
Растаять, умереть, уснуть, забыть,
Вращенью сфер, стихий роптанью вторя,
Движенье волн пытаться повторить…
Пути Господни неисповедимы —
Исчезнуть в громе замысла Его,
Сгореть бесследно в зареве незримом
Под музыку дыханья твоего.
Неимоверен Зодчего размах,
Две искры в горне, пыль на жерновах —
Уснуть, забыть, твоей руки коснуться!
Тяжелый сон Вселенную сковал.
Грохочет в темноте за валом вал,
Песчинки трутся.
 

Я: Я вам сейчас все объясню, и вы все поймете. Одноплановое стихотворение обычно кажется банальным, хорошо бы держать два плана…

Редактор: Ну, здесь вы напихали даже три. Первое: стихия слепа и нейтральна, это мы вкладываем в нее эмоции – мысль не новая.

Ведущая: Опять из Эдгара По.

Редактор: Меня другое беспокоит. На этот раз мне ваш ритм что-то напоминает. Вы не шутите?

Я: Я не имел в виду ничего особенного.

Редактор: Песчинка переключается на противоположную эмоцию – в какой именно момент? Вы не шутите?

Я: Я не понимаю, до чего вы допытываетесь.

Следователь: Врет. Я предупреждал. Врет.

Ведущая: Интересно. А о чем вы думаете?

Этюд 7

Мне сказали, что женское начало неистребимо. Мужское начало можно подавить, подчинить, подмять, а женское – никогда.

 
Так и останется, только форму изменит.
Танцует женщина. Кипит бурлеск,
Урчит толпа и взглядом цепким метит
Изгиб груди и смуглых бедер блеск.
Она горит, летит! Она ответит —
За мрак пустынь и бешенство столиц,
За запах тела и ружейной гари,
За маету поэтов и убийц —
Она отдаст, воздаст, она подарит!
Она раскроет тайные чертоги,
Она возьмет себе совсем немного,
И, край своей одежды теребя,
Она уйдет по огненной дороге
И сгинет, не страдая, не скорбя,
С улыбкой тихой – только для себя.
 

Редактор: Если вы не перестанете орать, я вас за дверь выставлю. Я не глухой.