Текст книги "Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972"

Владимир Святловский

 
Наверно, вы не раз блуждали
По Пиацетте, вдоль аркад,
И гондольера подзывали:
«Проехать Гранде – и назад!»
 
 
Купая мраморы подножий
В струе цветистой, как опал,
Палаццо позабытых дожей
Там смотрит сумрачно в канал.
 
 
Минуем плац, где Коллионэ, —
Суров таинственный бандит, —
И вот на изумрудном фоне —
Лазурный неба монолит.
 
 
То –  Адриатики безбрежной
Вечерний радостный простор,
Он чист, как запрестольный, нежный
Монахинь покаянный хор.
 
 
Когда же солнце заходило
За синей Лидо полосой
И огоньки паникадила
Сверкали в ризе золотой, —
 
 
Багрянцем вспыхнув, оживали
Червонноокие дворцы
И будто плавились эмали,
Иль тлели медные ларцы.
 

 
За кручами альпийских гор, —
У Адриатики ленивой,
Хранит свой царственный убор
Святого Марка Град счастливый.
 
 
В столице дожей горделивой
Я жил давно, в рассвете лет.
Любил дворцов немые залы.
И мой заносчивый берет
Видали сонные каналы…
 
 
Я помню вечер, в день приезда,
Отель, балкончик на Пьяцетту,
Шум гидов около подъезда,
Тебя, лукавую Лизетту,
Когда ты, ставни приоткрыв,
Смотрела томно на залив…
 
 
Я был взволнован, был счастлив…
День догорал. Утихли шумы,
Умолк рокочущий прилив,
Угасли молодые думы,
Рой впечатлений пережив.
 
 
Подкрался вечер. Я лениво
Уселся в кресле у окна.
Залив колышется, как нива,
Одевшись в мутные тона.
И женщин, разодетых ярко,
 
 
По узким мостикам и аркам
Шаги становятся звончей.
Не слышно взлета голубей,
Которых днем кормили гиды.
Мост «Вздохов» кажется светлей
 
 
От ярких фонарей на Лидо.
Уже луна, уже не жарко…
Чуть видны отблески огней
На сонных львах святого Марка…
Прильнувшие к столбам гондолы
 
 
Не бороздят седой воды,
Лишь пароход бурлит у мола,
Роняя искры из трубы.
Да, нарушая сон ленивый,
Вдали оркестр играет струнный
Мотив задумчивый, игривый,
Так подходящий к ночи лунной…
И, звуком нежным усыплен,
Я видел сон.
 
 
О, сладкий сон!..
В страну любви им унесен,
В края немолкнущих созвучий,
Где я, как юноша, влюблен,
Как солнце, – светлый и могучий…
 
 
И вижу я, – стою над кручей,
Сверкает море меж колонн,
Плющами мраморы увиты,
А небеса, – как божий трон,
Как из лазури монолиты.
 
 
А там, где небо с морем слито,
Жемчужные искрятся дали,
Звенит полуденный простор…
В цветах из света и эмали
Начертан неземной узор
И сил незримых слышен хор.
 
 
Я был любви и неги полон,
Горел огнем безбрежной ласки,
И видел: парус между волн,
Одежд ладьи седые краски.
В ней плыть хотел на Остров Сказки,
В который был уже влюблен.
 
 
Но вдаль ушел неверный челн…
И вот – закатом ослеплен,
Я видел только гребни волн
И слышал, как прилив вечерний
Гудел грозней и равномерней…
 
 
И, будто вещая Ундина,
Меня влекла к себе пучина
Неотразимой глубиной.
И я внезапно, как лавина,
Рванулся к пропасти седой…
 
 
Раздался всплеск, и я… проснулся…
Когда, затем, я оглянулся, —
Нависли бархаты ночи
И звезд дрожащие лучи
На них уж выткали узоры…
 
 
Растаял сон, остыла кровь,
Невидимые смолкли хоры,
И песню взволновавших снов
Сменили буден разговоры…
 
 
О, милый, незабвенный сон!..
Люблю я тех, кто был влюблен
В простор воды и гимн созвучий…
В стране любви прекрасен сон,
А юный сон – как вальс певучий…
 

1912 г.

Дмитрий Святополк-Мирский

 
Серебро луны на зеркале лагуны.
Черные тени дворцов тянутся в глубину.
Звенит в воздухе «Santa Lucia».
Город Джорджоне и Тьеполо!
Англичане и американцы качаются в черных гондолах, и, как готические колокольни, высятся черные силуэты гребцов.
Англичане и американцы…
Чужие звуки слышатся… «Addio mia bello Napoli».
Чужая это, новая песня.
Union Jack плавает над белой яхтой.
Addio… Addio… Прощай, прощай, Венеция былого!..
Стихла песня. Медные сольди летят в протянутую руку певца.
И снова звуки слышатся. Не твои, оскверненная Царица.
Не твои, жемчужина мира, Венеция, краса вселенной, камея, на которую, в прозрачные ночи прошлого, месяц глядел дрожа и томился по тебе, Пеннорожденная!
Во дворце Дожа толкутся черные чужеземцы, и бритые лица их нахально смеются в свете электрических ламп.
Они за лиру входят туда, куда послы Султана шли как на страшный Суд Божий.
Осквернена, обесчещена, терпеливо сносишь ты позор свой. Без ропота.
Но каждый камень шепчет тебе о прошлой славе.
Серебро луны на зеркале лагуны.
Черные тени дворцов тянутся в глубину.
Черные гондолы скользят по глади канала, в белом озарении месяца.
Страстные, безудержные песни колышут полночный воздух.
Белые фигуры венецианок, белее, чем луч влюбленного месяца, выделяются на погребальном фоне гондол.
 
 
Плещется лагуна. И напевает песнь свою, близкую сердцу твоему, Венеция.
Серенады струятся. И тихий шепот любви, и женский смех, и полночный бой часов, и звон шпаги, и блеск воды – сливаются в один стройный хор. И он поет хвалу Пеннорожденной и дочери ее – царице морей, Венеции. И струится, струится сладкая песня.
О, город Тьеполо и Джорджоне!
 

Игорь Северянин

 
Где грацией блещут гондолы,
Лавируя гладью лагун;
Где знойно стрекочут мандолы;
Где каждый возлюбленный – лгун;
Где страсть беззаботна, как люди;
А люди свободны, как страсть;
Где гении столько прелюдий
Напели потомству; где пасть
Умеют победно и славно;
Где скрашена бедность огнем;
Где чувствуют смело, – недавно
Я думал о крае таком…
 

Июнь, <1909 г.>

Анатолий Секретев

Посв. Поэту – Георгию Иванову

 
Дочь Адриатики златая,
Печально видеть Твой закат,
Волнующая неземная,
Первоплощенный Мифов Град…
 
 
Венеция –  Ты, как Старушка,
В морщинах, с прошлой Красотой!
Турист –  Ей милостиво в кружку
Бросает грош, как «золотой»…
 
 
О, Ты, красавица былая,
Отвергнешь, в гневе, дар грошей!
В канал зеленый, умирая,
Сойдешь, рыдая, Тень Дожжей…
 
 
Турист. О, Варвары-Столетья!
Души Твоей далек, как он.
Один Поэт лишь в Лихолетье,
С Тобой узрит минутный Сон…
 

1971

Н. Селиванов

 
Дремлет Лев святого Марка
И царица моря спит
 

А. Фет

 
Спит мертвым сном жемчужина морей,
О прошлых славных днях храня воспоминанье.
Но и в развалинах полна так обаянья,
Что оторвать от них я не могу очей.
В седое прошлое волной воображенья
Я унесен. Мне мнится, что в окне
Дворца забытого я вижу привиденье:
В уборах дорогих, в узорчатой парче
Стоит красавица с кудрями золотыми
И грустно смотрит в даль очами голубыми,
И жадно слушает, как плачет серенада
Ей в клетке золотой – и мука, и отрада.
 

Александр Семенов-Тян-Шанский

 
I.
 
 
1.
И вдруг Венеция! Она,
Вся как невеста убрана,
Предстала мне в красе венчальной,
И в глади вод своей зеркальной,
В красе той радостно-печальной
Она была отражена.
 
 
2.
И отражалась, и двоилась,
И то являлась, то таилась.
Да кто она? И сон, и явь…
Мудрец, ты мудрость здесь оставь,
Земные строки переплавь,
Что есть, что будет… здесь свершилось.
 
 
3.
Гляди – лагуна будто спит,
Томясь в былом и в небывалом,
И отливает, и горит,
То перламутром, то опалом,
И солнце чуть лучом усталым
Ее воскрылья золотит.
 
 
4.
Туда, туда к далеким зорям
Тут отходили корабли,
Туда… не видно их за морем,
И возвращались и несли
Добычу для своей земли
Чужим уплаченную горем.
 
 
5.
Давно под сводами дворцов
Умолкли струны, отзвенели
И звоны чаш, и глас певцов
И нет там кованых ларцов
Для самоцветных ожерелий.
 
 
6.
Умчалась празднеств вереница,
Едва найдешь их легкий след,
Но дивный Праздник длится, длится…
Ты –  Адриатики Царица,
Ты –  Праздник тот, другого нет.
 
 
7.
Над зачарованным каналом
Дворцы торжественным хоралом
Здесь воздымаются, зовут
Все к новым встречам и причалам.
Не здесь ли камни вопиют?
 
 
8.
Красуйся, зодчества держава!
Здесь власть твоя легка, светла,
Здесь из причудливого сплава
Камней, металла и стекла
Творцу возносится хвала;
Ему хвала и слава, слава;
 
 
9.
Зане, что славе той причастный
И человек и раб и тварь
От века призван Им, как царь
Творить свободно, самовластно;
И вот искусства на алтарь
Несет он жертвы ежечасно.
 
 
10.
Но, бедный путник, ты затерян —
Доколе здесь тебе бродить?
Красы той пестрой не испить…
Иди, не бойся, город верен
Творцу, что дал ему здесь быть,
Он весь молитвою измерен.
 
 
11.
Твой взор блуждает здесь не тщетно,
Очарований новых ждет;
От храма к храму незаметно
Тебя здесь верный путь ведет.
 
 
12.
Сосредоточие строений,
Сосредоточие души,
Здесь каждый храм взимает пени
С разнообразных впечатлений;
В его торжественной тиши
И ты, о путник, заглуши
Огни разнузданных стремлений —
 
 
13.
Иль всех соедини в одно
Молитвой дышащее пламя…
Так все вокруг – здесь в каждом храме
Каналы, площади с дворцами,
Гляди – воссоединено
И к небу вдруг вознесено.
 
 
14.
Колонны все возносят ввысь,
А выше, видишь, вознеслись
Там куполы над куполами
И крест над ними и над нами.
Какая высь!.. Перекрестись!..
 
 
15.
Благословенная минута!
Жалеть ли, что порвалась круто
Дворцов прибрежная кайма
И встал в пространстве разомкнутом
Марии храм della Salute,
Ведь Ею попрана чума?
 
 
16.
Как позолоченный цветок,
Что с неба брошен в мир наш грешный,
Сияет Марк красою вешней,
Пасхальной радостью утешной,
Но там внутри он тих и строг.
 
 
17.
Внутри священная дремота,
Внутри святая позолота
Вечерней гаснущей зари,
Свечей зажженных янтари
И мед молитв и слез без счета
Веками собранных, что в соты.
 
 
18.
Но полно, Муза, не перечь,
Пора закончить нашу речь.
Не мы одни – другие вправе
Пером и кистью право править
И могут лучше нас сберечь,
Что в сердце нам дано прославить,
 
 
19.
Печаль и прелесть увяданья
В надежде скорого свиданья…
Рассвет, а в нем уже прощанье,
Закат, а в нем иной рассвет,
Противоречий сочетанье,
Былых веков безлетний след
И скрытой вечности сиянье.
 
 
20.
Давно то Гуарди усмотрел
И Тернер то запечатлел,
Воздушным светом упоенный,
А ныне Вейдле то воспел
В стихах и прозе просветленной.
 
 
21.
Да, много тех, кто здесь бродил,
Пером и кистию водил,
Чьи стих и кисть здесь просияли,
Красы Венеции лобзали,
Кто радость пил в ее печали
И с нею радуясь грустил.
 
 
II.
 
 
1.
Довольно, Муза, не перечь!..
Но ты, ослушница поэтов,
Уже со мной на вапоретто…
Куда же хочешь ты увлечь?
Причал! Ужели остров этот?
Тут бы охотнику залечь
Стрелять по уткам в час рассвета…
 
 
2.
Полуболото, полулуг,
Кусты, кусты, а там осока,
Ну что ж – идем… Пришли и вдруг,
Как на дворе, в траве… вот сбоку
Гляди – как будто полукруг
Какой-то церкви невысокой.
 
 
3.
Все просто в ней. О кроткий зов
Былых, совсем иных веков;
Колонны тонкие, как свечи,
Над ними кровля в поперечьи
Из черепиц, как у домов;
Чуть выше выступы, что плечи,
И снова черепичный кров…
 
 
4.
Еще повыше выступ строгий…
Но разве может мой убогий,
Мой робкий стих то передать,
Как этот купол смог пологий
Едва приметно увенчать
И будто неба свод обнять.
 
 
5.
Вот этот розовато-серый
Из кирпича сложенный храм?
В нем все повымерено верой,
И мера стала верой там,
То вера в мир, то вера в меру
И в то, что Бог снисходит к нам.
 
 
6.
Здесь так же просто, и мгновенно
Как перед нами вдруг возник
Ты – милый Божий дом смиренный,
Что некий гений безыменный
В честь Santa Foska здесь воздвиг.
 
 
7.
Но мы уж рядом в базилике —
Таких не много на земле;
Святых торжественные лики,
А за престолом – погляди-ка —
Что угли в тлеющей золе
Сиянье неба в полумгле!
 
 
8.
Ведь это небо не простое,
Не голубое – золотое,
То вечность золотом горит —
И в небе том высоко стоя
На нас Владычица глядит.
 
 
9.
О добрый путник незнакомый,
Остановись, смирись, застынь,
Вглядись в одежды этой синь
И взглядом взгляд тот не покинь —
В нем тайн предвечных водоемы.
 
 
III.
 
 
1.
Тут подошел ко мне один
Приличный очень господин,
Искусствовед, знаток отменный
И Византии паладин…
Как проповедник вдохновенный
Хвалил он этот храм бесценный.
 
 
2.
Он говорил мне, что одна
Мадонна эта, что видна
На этом небе золоченом,
Ему дороже, чем милльоны
Сокровищ разных, чем полна
Венеция и чем славна.
 
 
3.
«Здесь дух, тут святость, здесь святое,
А там лишь плоть и все такое,
Чем приукрасить, чем облечь
Хотят все бренное, пустое…
Все это можно даже сжечь,
Уничтожению обречь…»
 
 
4.
Люблю внимать Савонаролам,
И этот новый был мне мил,
Своим суровым протоколом
Меня совсем он убедил.
Но вот в абсиде – за Престолом
Я снова взгляд тот уловил.
Он был ни грустным, ни веселым,
Но он прощал и не судил…
 
 
5.
Благословенна и светла
Искусства чистая основа —
Нам Богом данная хвала;
В ней луч божественного Слова…
И если та хвала была
Порою с примесью бедовой
 
 
6.
Чувств человеческих земных,
Влетев на крыльях золотых
Хвалы той радостной, – не те ли
Земные чувства просветлели,
Как просветлели песни их?
 
 
7.
Так пусть художник за свой страх
Святых своих приукрашает,
И пусть их свита выступает
В парче тяжелой и шелках
И ангелочки там играют
В кудрявых этих облаках.
 
 
8.
Хвалы затейливым приправам,
Аллегорическим забавам,
Времен минувших пестрым нравам
Ты, путник мудрый, улыбнись,
Но вспять бросаться к переправам
На древний берег берегись.
 
 
9.
С тех пор, что Слово воплотилось
И то последнее «свершилось»
Слетело к нам с Его креста,
Другое сердце в нас забилось,
Иною стала красота.
 
 
10.
Краса былая стала пресной,
Теперь, омыта силой крестной,
Она не тешит, но горит
В сердцах, как зов страны небесной;
Лишь он искусство сохранит.
 
 
IV
 
 
1.
Уже смеркалось, вечерело
И вапоретто дал гудок,
Но долго взор искал Торчелло,
Зеленый этот островок.
А тот, чье сердце сиротело,
Он был теперь не одинок.
 
 
2.
Он знал, и Муза то узнала:
Кто там на небе золотом
Блюдет без устали о том,
Чтоб здесь Венеция сияла.
 
 
3.
Метнулась чайка второпях…
За нами волны разбегались
И колыхались в камышах
И утки дикие качались
На тех смолкающих волнах.
 

1968–1969 гг.

Нина Серпинская

 
Сияли закатно знамена Венеции,
В лагунах тонко зеленела вода.
Шептал он: «С такими губами Лукреции
Не станете монахиней – никогда».
 
 
Качались слова, как фонарики желтые,
В тягучую топь погружая глаза,
Прежде любившие, ввертывали мертвые
Желание тончей острия ножа.
 
 
Куда-то проваливалось «я» Московское,
Чертящие жизнь на углы, круги,
И будто запела арию из «Тоски» я,
В которой качание итальянской любви.
 

Алексей Сидоров

 
Небесный шелк неумолимо ал.
Ты позвала – прекрасная подруга.
Под ветром, надвигающимся с юга,
Нахмурился мечтательный канал.
 
 
Чью маску отеняет <sic> там портал?
То черный евнух твоего супруга.
Блеснула сталь – и зазвенел упруго
Отточенный предательский кинжал.
 
 
За поворотом, у палаццо Дожей,
Следят замаскированные тоже —
За чернобархатным плащом моим.
 
 
Последнее я шлю тебе прощанье —
Твой друг пропустит жданное свиданье.
– Я погибаю – пусть: я был любим.
 

 
Нет луны на свете яркой
Как луна святого Марка,
И такого не бывало
Веселее карнавала.
Из-под каждой полумаски
Приключений ищут глазки.
Опасаться вечно надо —
Ожидает Бастонада.
Только мне не страшно фурий:
Я –  Венеции Меркурий,
Знаю я как на ладони
Город славного Гольдони:
Каждой ночью вечно новы
Похожденья Казановы.
 

 
Венеция, звезда морей,
Тебе я буду песню петь,
Прекрасней нет страны моей,
Чтоб жить и сладко умереть.
Здесь золотая борозда
Отрадных дней, часов, ночей
– Венеция, морей звезда,
Венеция, звезда морей!
 
 
Теперь пора любить и петь,
Ответить зову ласки «да»;
Мы будем пламенно хотеть,
Чтоб длился карнавал всегда, —
Наш праздник станет веселей,
И счастьем озарит года
Венеция, звезда морей,
Венеция, морей звезда!
 

Моисей Скороходов

 
Бьются волны в борт гондолы,
Освещенные луной,
И под звуки баркароллы
Мы плывем в тиши ночной.
Всюду ряд волшебных зданий
На гранитных берегах,
И неясность очертаний
В тихо блещущих волнах.
Сколько сказочных видений
В бледном сумраке ночном!
Только ты в немом томленьи
Вся склонилась над веслом.
Только ты не веришь сказкам
Этих радостных ночей,
И моим не веришь ласкам,
И тоске моих очей…
 

Максим Славинский

 
«В голубом эфира поле
Блещет месяц золотой;
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой»[573]573
  Этот отрывок найден в бумагах Пушкина; продолжения не нашли. (Прим. автора.)


[Закрыть].
 
 
Убаюканный волнами,
Утомленный трудным днем,
В ложе, убранном коврами,
Дож заснул глубоким сном.
 
 
Тихо плещет о гондолу
Светло-синяя волна, —
И челом поникла долу
Дожа старого жена.
 
 
Звезды ясными лучами
С неба ласково глядят, —
Затуманился слезами
Догарессы светлый взгляд.
 
 
Ночь полна благоуханьем.
Ночь и нежит и томит, —
И тоскою и рыданьем
Догарессы грудь кипит.
 
 
Дож, проснись, – жена рыдает,
Обласкай, уговори!
Слезы, что из глаз роняет,
Поцелуями сотри!
 
 
Не тобой, властитель старый,
Догаресса занята, —
Ей иные снятся чары,
Снится юность-красота.
 
 
Невозвратное былое
Перед ней воскресло вдруг, —
Сжалось сердце молодое
От забытых раньше мук…
 
 
Свет и блеск. Толпой шумящей,
Улыбаясь и смеясь,
Во дворец на пир блестящий
Вся Венеция сошлась.
 
 
Бархат мягкий и тяжелый,
Море шелка и цветов…
Молодежи смех веселый,
Важный говор стариков…
 
 
Догаресса всех встречает,
Всех улыбками дарит,
На поклоны отвечает,
Но тревогой взор горит.
 
 
И страданье, и забота
Залегли в груди у ней,
Очи светлые кого-то
Робко ищут средь гостей.
 
 
Вот он, вот красавец стройный
С бледным вдумчивым челом;
Дышит взгляд любовью знойной,
Светит ласковым огнем.
 
 
Он спокойно и с улыбкой
К догарессе подошел
И, склонивши стан свой гибкий,
Речь безумную повел, —
 
 
И слова его звучали
То надеждой молодой,
То отчаяньем печали,
То безбрежною тоской:
 
 
«Завтра утром, ранним-рано,
В час, как солнце лишь взойдет
И осветит из тумана
Гладь лазурных, сонных вод,
 
 
Уезжаю навсегда я,
И тоскуя, и любя, —
Но поверь мне, дорогая,
Не забуду я тебя.
 
 
Пусть опасности и битвы
Ждут меня в стране чужой, —
Будут мне твои молитвы
И кольчугой, и броней.
 
 
О, взгляни же на прощанье
Взглядом ласковой любви,
На разлуку и страданье,
На тоску благослови!»
 
 
И внимала, замирая,
Бедным сердцем смущена,
Догаресса молодая,
Дожа старого жена…
 
 
«В голубом эфира поле
Блещет месяц золотой;
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой».
 

В. Сладкопевцев

 
По зыбкому лону холодной волны
Лениво гондола скользит,
В ней паж молодой, полный жизни красы,
С догарессой-красоткой сидит.
 
 
Лаской жгучей глаза голубые горят,
Ручки гибкие друга ласкают;
И не чует никто, что за ними следят,
Что гондолу их две нагоняют.
 
 
И уж близко совсем. Вот и рядом уж с ней.
«Стой» с передней сурово звучит.
Вздрогнул паж. Стала снега красотка белей.
«То отец мой», – она говорит.
 
 
Крепче девушку обнял красавец молодой,
Пред собою кинжал положил,
И лишь только что дож на гондолу ногой,
Он кинжалом красотку пронзил.
 
 
После в волны морские он бросился сам,
И с тех пор, как преданье гласит,
В эту ночь по холодным и зыбким волнам,
Как и прежде, гондола скользит.
 

Борис Смиренский

 
Свернулись синие волокна
Ночных блистающих плащей,
И блики трепетных свечей
Проникли в стрельчатые окна.
 
 
С прощальным отблеском зари
Угас на дремлющих руинах
Горячий день, и фонари
Зажглись на утлых субмаринах.
 
 
Тянулись в призрачную тьму
Зубцы соборного портала;
Луна накинула тесьму
На ленту синего канала;
 
 
И, перевязанный каймой,
Он спал, волнующе и жарко…
И мерен был курантов бой
На площади святого Марка.
 

Владимир Смиренский

 
Тысяча любовниц целовала
Эти потускневшие глаза.
Что же делать, если жизни мало,
Если смерть перед порогом встала,
Разве можно повернуть назад?
Ведь для тысячи любовниц милым
Было это сердце, что теперь
Бьется без желаний и без силы,
Сердце, что и мне теперь постыло,
Потому что у порога – смерть.
Правда, я могу еще смеяться,
И недаром мне сказал Вольтер:
«Умный Вы, и Вам бы надо взяться
За греховный подвиг святотатца,
Дабы показать другим пример».
Но смешным уделом богослова
Не меня Вольтеру соблазнять:
Ведь еще не умер Казанова,
Неужель я не заставлю снова
Сердце девичье затрепетать?
Быть не может! Что с того, что зубы
Пожелтели, как у старика.
Разве разучились эти губы
Целовать насмешливо и грубо
Медный кубок и цветной стакан?
Снова в путь, чтоб в грохоте и гуле
Встретить уходящую весну,
Чтоб во тьме венецианских улиц
Так же, как и церкви потонули,
Самому навеки потонуть.
Но пути – тревожны и пустынны
(Вот оно, глубокое окно!)
В этой ночи, сумрачной и длинной,
Молча, с недоступной Марколиной
Прошлое мне вспомнить суждено.
А наутро в узеньком мундире
Робкий, точно мальчик, офицер.
Кто ж из нас подумает о мире,
Если солнце блещет на рапире,
А вдали ехидствует Вольтер?
Никому и ни о чем ни слова
(Надо молча отходить ко сну).
Кто сказал, что умер Казанова?
Он живет и – вот глядите – снова
Через теплый труп перешагнул…
 

Алексей Смирнов

 
В лунном сиянии дожей аркады;
Море в серебряном сне…
Чу! от Salute плывут серенады:
Звуки скользят по волне…
 
 
В зыбкой гондоле, дремотно мечтая,
Сладко внимать в тишине
Песням, где плачет любовь молодая
Об улетевшей весне…
 

Венеция, 30 июля 1908 г.

 
Садик бедной траттории на Джюдекке отдаленной,
После ряда темных комнат, знойным солнцем озаренный…
Под листвою винограда как там ярки пятна света!
Как красива там хозяйка, шалью черною одета!
Вот на стол она вскочила, кисти зрелые срезая.
Как она смеется звонко, их товарищу бросая!
Стройный, юный, белокурый, весь он полон к ней участья…
И в глазах у двух влюбленных блещет молодость и счастье…
 

Gallo Rosso. Венеция, 1911 г.

Ирина Снегова

 
Я слыхала, что упорно и давно
Опускается Венеция на дно.
В Адриатику, в прозрачность, в синеву,
Опускается не в дреме – наяву.
Слишком людным стало море, и оно
Раскачало тишь лагун. Уйдут на дно
Колоннады, серенады, мгла времен,
Ярость мавров и безвинность Дездемон…
Ваша правда, в мире все на срок дано
И всему идти когда-нибудь на дно,
Но должны ж мы что спасаемо – спасти,
Может, можно где-то денег наскрести?
Может, можно. Хрупкий город!.. Жизнь моя
Не пускала меня в странные края.
Не видала я Венеции в глаза.
Что мне в ней!.. Спасти ее нельзя?
В доме тихо. Дождь. В окне почти темно.
Опускается Венеция на дно.
 

1970 г.