Текст книги "Москва винтажная. Путеводитель по московским барахолкам"

Глава 2

Трофейная ломовая лошадь из Берлина. Чем пахнет патефон? Сорокапятка: пушка, женщина или туфля? Хакер Нео замечает программный сбой Системы. Немыслимая редкость в антресолях. Прекрасная Катрин по бросовой цене. Чистая механика херофона. История с пластинкой новоорлеанцев. О коллекциях Сталина, Черчилля, Наполеона, или Почему люди коллекционируют?

В 1939 году семья ученых Семен и Валентина Кирлиан создали прибор, с помощью которого смогли доказать, что энергетическое поле присуще не только живым существам, но и материальным предметам. Эффект был назван в честь ученых, разработавших не только метод выявления биополя, но и способ его фотографирования. Любопытно, что ламы из Тибета, никогда не слышавшие про изобретения четы Кирлиан, считают минералы и кристаллы живоподобными существами. В них, по мнению монахов, сокрыт большой энергетический потенциал, способный влиять на человека. Индийские целители аюрведы для оздоровления и омолаживания организма применяют камни при зарядке чакр – энергетических центров в теле человека. Вообще, исходя из теории ученых, выходит, что любой предмет имеет свою энергетическую оболочку, то есть ауру, которая способна оказывать влияние на человека. Личные предметы насыщаются энергией владельца и сами становятся источником такой энергии. Эзотерики обожают прозрачные камни с фацетной огранкой, но не гнушаются более дешевыми кабошонами из полудрагоценных минералов, вроде раухтопаза, лабрадора, яшмы или нефрита.

Через пахнущие лаком двери наша экскурсионная группа с почти сельским этикетом продирается к витринам, тихо жужжащим электромоторами. Вот они – сказочные самоцветы, о которых последнюю четверть часа много и со смаком рассказывал литотерапевт Богдан Кабилов. Каждую субботу и воскресенье он проводит для всех желающих геммологические консультации в деревянных антикварных рядах Измайловского кремля. Прозрачные боксы со скоростью секундной стрелки совершают оборот, демонстрируя группе промерзшую насквозь диаспору поделочных камней. Сегодня московская погода вновь удивляет синоптиков. С утра едва прогретый было воздух поглотил большой сквозняк ледяного ветра, и весна как-то незаметно соскользнула в зиму.

Богдан, пряча покрасневшие на морозе пальцы в рукава куцего пальтеца, усердно покивал на подвеску из камня – рассеченную светом крошечную друзу фиолетовых аметистов, оправленную в полосу серебра с тонкой цепочкой из того же металла.

– Вот, симпатичная вещица с провенансом, – говорит он, – попала к нам из времен Николая I. В Воронежском областном архиве сохранился уникальный документ – опись имущества майора Синельникова. Есть упоминание о подвеске. Она в числе других вещей искала законных наследников после кончины Синельникова в 1848-м. Согласно расписке за четыре года до этого майор взял подвеску и некую золотую табакерку с эмалью в заклад после карточного кутежа с обер-штеркригскомиссаром Красиным. Через некоторое время Красин отыгрался, но табакерка и подвеска так запали в душу майору, что он решил их выкупить обратно. Непонятно почему, но Синельникову пришлось расплачиваться не деньгами, а крепостными крестьянами и водкой. Согласно другой расписке условие бартера было таково: пятеро крепостных с их семьями и ведро полугарной водки сверху.

Группа дружно загудела, мол, нормальный магарыч поставил Красину Синельников, и принялась с энтузиазмом осматривать щетку кристаллов, окаймленную в серебро. Наш проводник в мир прекрасного пытается привлечь к себе внимание и поднимает высоко над головой заранее заготовленный цветной снимок:

– Как только подвеска попала к нам, мы провели кирлианографию – и вот что получили!

На фотографии отчетливо читается овальный силуэт подвески с цепочкой, продетой через ушко. По краям предмета идет скользящий коронный разряд с преобладанием темно-красных тонов. Красный цвет говорит об излишнем возмущении биополя. Это энергия нехорошая, агрессивная, поясняет эксперт-геммолог. Возможно, она была адресной и направленной на Синельникова через крепостных крестьян, которых майор использовал в качестве разменного товара. В то время крестьяне сильно страдали под бременем множества повинностей, и часть этих терзаний и мытарств могла перейти камням. В свете такой гипотезы факт скорой кончины майора Синельникова воспринимается уже не как простая случайность.

– Но! – Богдан спешно показывает собравшимся другую фотографию, где похожие очертания предмета имеют уже не красное, а желтоватое свечение. – Этот снимок сделан по методу Кирлиана после энергетической чистки камней оргонным генератором. Как видите, неспокойная аура перешла в более спокойную и целительную, имеющую характерный желтый окрас. Очень важно обращать внимание на камни, которые находятся в драгоценностях. Особенно это касается старых вещей. Любые украшения из камней, которые достались вам в наследство или куплены в антикварной лавке, следует чистить от энергетических потоков прежних хозяев. Наш магазин, – дальше следует имя магазина, – предварительно проводит биоэнергетическую чистку всех продаваемых лотов, а при заказе от трех тысяч мы, – дальше имя магазина повторяется, – делаем подарок, предоставляя кирлиановые фотоснимки всех покупок. А еще можно получить скидку в пятьсот рублей на заказ, оформленный через мобильное приложение на вашем телефоне, для чего промокод с названием, – снова звучит имя магазина (загнано уже в подкорку), – необходимо ввести в специальное поле в верхнем левом углу экрана. И самое приятное…

Конец фразы я не улавливаю. Оставив по поводу услышанного недоумение и скепсис, ретируюсь на выход. Но история еще сделает виток, и мы – позже – вернемся к Богдану Кабилову и его особому таланту умелого рассказчика. Пока же, замедлив течение жизни, выхожу на улицу, где фырчат маслом котлы, доходят на пару манты, где слоновая кость, перламутр, черепаха и эмаль делят тесное пространство рынка со специями, фруктами, травой и мясом. Граница между гастрономическим процедуралом и базарным торгом старинизма истончается. Холод сбивает в стайки уличных торговцев, крепко обхвативших горячие бока стаканов с кофей но-чайным пойлом. Много курят, по-солда фонски. Струйки дыма торопливо выдувает ветер, вмешивая горький сигаретный фимиам в мягкие, почти утробные всхлипы заведенного патефона, словно благословляя на тайный ритуал ветхозаветный механизм. Двигаюсь на звук, застываю в нерешительности. Хозяин музыкального аппарата, перехватив мой взгляд, вежливо интересуется:

– Поставить незаигранную неизвестность?

– Что-то редкое? – не понял я.

– Редких пластинок много, – отвечает торговец, – но больше неизвестных!

Он приникает к коробке с грампластинками в картонных сливерах, достает из стопки нужную. Заботливо протирает бархоткой и кладет на диск патефона. Вставляет ручку в отверстие заводного червяка и энергично крутит пружину. Когда иголка скользнула по спиральной дорожке пластинки, из скрытого в утробе аппарата рупора донеслось, как из старого кино, бархатистое низкое звучание женского контральто. Солистка, под аккомпанемент гитары, исполняла старинный цыганский романс. Но привычного треска помех я не услышал. Фонограмма оказалась на удивление эталонной.

– Берлинская Electrola – трофей от моего деда, – поделился уже позже, после нашего знакомства, Алексей Колобов, филофонист с двенадцатилетним стажем. – Это моя рабочая лошадка, вернее, ломовая лошадь. Знаешь, бывают такие кони, что и принцы не нужны. (Смеется.) Что, продать? Шутишь? Нет, дома, конечно, есть пара «хисмастервойсов». Но это, как в футболе: резервный состав. Они тоже не для продажи, хотя, думаю, моему форварду ближайшие лет шестьдесят замена не потребуется. Зачем все это? Вопрос хороший! Вообще, я на радио работаю. Мне нравится ставить публике неизвестные записи. В прошлом году, например, в ночном эфире смог поставить запись Людмилы Филатовой, советской оперной певицы. Горд этим очень! Правда, потом узнали, лишили квартальной премии. Филатова – не наш формат, да и не в ротации она уже лет как семьдесят. Одним словом, пришлось переместиться на улицу. Здесь ведь тоже всегда найдется свой слушатель. В крупных городах пластинок к патефону очень много, хватит не на одно поколение. Большинство запилены до безобразия. Это культовые шлягеры, вроде позднего Утесова или Шульженко. Есть редкие записи. Цфасмановская «Рапсодия на темы массовых песен» или «Темная ночь» в первоначальном исполнении Козловского. А есть просто незаслуженно забытые, которые никто из наших современников не помнит. Ранние советские, к примеру «Закувала та сива зозуля» Краснознаменного ансамбля Александрова, песня про Байду в сопровождении капеллы бандуристов, да и многое другое, всего не перечислишь.

Незаслуженно забытые голоса прошлого дошли до наших дней почти в фабричном состоянии. Некоторые – в невскрытой заводской упаковке, что означает: эту пластинку никто и никогда ещё не слушал. Такие фонограммы – предмет коллекции Колобова.

«Впервые я услышал патефон уже после войны, в 46-м году, когда мне было пять лет. Тогда я еще не знал, что новехонькие пластинки нацистского фокстрота, как говорят сейчас, „в сопле“, то есть в целлофане, слушать было рискованно. Не понимал, отчего дед их ставил только днем, когда бабушка и остальные жильцы нашей коммуналки на Остоженке уходили по делам или на работу. Немецкие звукозаписи в большом количестве – пластинок сто, а может, больше – приехали с трофейной „электролой“. Помню этот запах, особый, „патефонный“: запах часового масла, вощеной бумаги и злой махорки, немилосердно свербевшей в носу. В этом странном предмете, ставшем для меня воплощением мирной жизни – жизни без воя сирен, бомбоубежищ и бесконечной тревоги в глазах взрослых, – мне нравилось абсолютно все, начиная от блестящей никелированной трубы тонарма и заканчивая завораживающими звуками буржуазного уанстепа. Прекрасно помню и то, что качество звучания пластинок было обалденным. То есть не было мерного потрескивания, раздражающих шумов и прочих посторонних звуков. Только… музыка в чистом неразбавленном виде».

В современной аукционной классификации эти пластинки можно было смело отнести к категории SS. Аббревиатура SS, созвучная основной организации террора и уничтожения людей в фашистской Германии, у аукционистов означает «still sealed», а отнюдь не «Schutzstaffel»[8]8
  Schutzstaffel – военизированное формирование Национал-социалистической немецкой рабочей партии, сокращенно SS.


[Закрыть]. Грампластинки «cover still sealed» – самого высокого ранга, потому и самые ценные. Точно знаешь, что ее ни разу не вскрывали и не играли. Классификацию можно продолжить. Так:

NM, или Near mint record & cover in perfect condition – пластиночка на «пять» с плюсом, однако с нарушенной фабричной упаковкой. Пластинку доставали из конверта, но не играли.

M/EX, она же Mint/excellent record in very good condition (not scratch noises) – означает, что фонограмма не только вскрыта, но и сыграна, возможно, даже пару раз. При этом прежний владелец – или владельцы – делали это настолько аккуратно, что состояние записи можно оценить на твердую «четверку».

VG+, или Very good record with possibility superficials marks but very good sound – возможны царапины на поверхности, но звук хороший. В привычной нам шкале – это уже костлявая «четверка» с большим и жирным минусом.

VG-, или Very good record with marks and scratch noises – запись с царапинами и шумами. Если даже толерантные европейцы при оценке состояния ставят знак «минус», то что и говорить: это худшая характеристика пластинки. Брать такую для прослушивания не стоит точно!

Однако много коллекционных экземпляров из разряда «маст хэв» оцениваются как VG-.

«Кто-то скажет, смысл платить за всякую каку сто тысяч пятьсот килограмм денег, просто чтобы ЭТО стояло на твоей полке? Блин, я считаю так же. Но дело в том, что такие коллекционеры покупают не столько вещь, сколько право говорить другому что-то типа: „Хапанул на днях кавер, обтирая слюни от удовольствия. Сорокапятка за авторством Джилла-Скотта Херона, но в исполнении безвестных Jay & The Cathy`s Clowns. Кто такие, не в курсах, да и звучат дерьмово, но вещь-то адски редкая“».

Общение с Колобовым сродни расшифровке письменности майя. Знаете, в раннюю колониальную эпоху были такие толкователи сложных идеограмм письма. Я с горечью подумал об их способностях. При расшифровке диктофонных записей наших бесед они бы здорово сгодились. Логосиллабическая система Алексея строится на языковой специфике его круга общения. Многие слова, понятные «своим», оказались мне, «чуждому» этому племени, совершенно незнакомы. Уже ко второй встрече с ним таких слов набралось около десятка. Джук-бокс, гранд, пласт, мейджор, инди. Я слушал, не имея ни малейшего представления о значении незнакомых слов. Среди них особо часто мелькала «сорокапятка». Яндекс по запросу слова любезно предоставил мне пятьдесят тысяч ответов, среди которых были такие варианты: 45-миллиметровая противотанковая пушка образца 1937 года; женщина «второй» молодости и обувь большого размера, вроде той, что носил дядя Степа-милиционер из одноименного стихотворения Михалкова. И все-таки сорокапятка – это что? Пушка, женщина или туфля? Оказалось, что в устах филофониста это может означать только одно: семидюймовый «винил» со скоростью проигрывания сорок пять оборотов в минуту.

При слове «лейбл», которое, как мне казалось, я понимал, Колобов часто любил прибавлять: «Я филофонист и к шилдофилам отношения не имею». Обычно тут же где-то рядом всплывало имя Леонид. Хотя чаще Алексей называл таинственного знакомца просто Нео. Конечно, я попросил нас познакомить, тем более что шилдофил Леонид активно торговал в Измайлово по нечетным субботам месяца. Леша скептически улыбнулся, но нужное направление задал.

Шилдофил… звучит, как психотическое расстройство. Да так оно и есть. Цитируя Алекс Форен, французскую писательницу современности, можно сказать: вы увидите, они немножко странные… впрочем, как и все увлеченные своим делом люди. Слово «шилдофил» по запросу в Интернете не сыскалось, но, очевидно, имеет место заимствование. Немецкое слово Schild – означает «ярлык», со всеми вытекающими отсюда пояснениями. Хотя, возможно, его придумал сам Нео. Впрочем, я бы этому не удивился. Дело в том, что странность Нео проявлялась не только в его причудливой и по-своему уникальной коллекции музыкальных этикеток, но абсолютно во всем: в незаурядной внешности, манере говорить и даже в истории возникновения прозвища. Если вы смотрели первую часть культовой трилогии «Матрица», то должны помнить об эпизоде с кошками, где герой Киану Ривза – хакер Нео замечает программный сбой Системы. Обычно мы называем это состояние «dejavu», то есть ложное воспоминание, когда нас не покидает чувство, что мы точно уже где-то это видели. Дежавю достаточно распространенное явление, и если на этом не зацикливаться, то ничего клинического в этом нет. Но Нео – не из кино, а из реальной жизни – зацикливался, и со страшной силой, из-за чего и получил в награду это прозвище. Оно приклеилось к нему крепче любого суперклея. С тех самых пор Нео таскал с собой компактную «мыльницу» и неустанно фиксировал «доказательства» своей правоты, предъявляя их при случае каждому встречному. Но узнал я это позже…

– Мы с вами могли встречаться? – вместо приветствия выпаливает вопросом немолодой мужчина с порядочными залысинами и хрящеватым носом, после того как я представился, не забыв упомянуть общего знакомого.

Следовало бы сказать «нет», но гипотетически такая встреча могла случиться, даже несмотря на то, что, как мне казалось, мы виделись впервые. Отменной зрительной памятью я похвастать не мог, поэтому попробовал предположить:

– Возможно, пересекались. Москва – город большой, но вероятность встречи всегда присутствует.

– Да-да, – говорит мой новый странный знакомый, – кажется, припоминаю: я видел вас в прошлую субботу, на этом самом месте.

– А вот это вряд ли. В прошлую субботу меня здесь никак быть не могло.

– Значит, в позапрошлую.

– Нет, – качаю головой. – И здесь вы ошибаетесь.

– Но это точно была суббота. На этом самом месте. Примерно в это время.

– Вряд ли.

– Тогда позвольте сделать ваше фото, чтобы в следующий раз вы не смогли отрицать факт нашей встречи?

Я вытаращил глаза и разинул рот от изумления.

– Тогда предлагаю сделку. – Я усмотрел во всем и собственную выгоду. – Услуга за услугу. Мой снимок в обмен на вашу историю.

Целеустремленным собирателем Нео стал по инерции и по своей хомячной природе, а выбор вначале пал на обычные пивные подстаканники – бирматы, или, как их называют еще, бирдекели. Его шурин был одним из тех, кто в 1990-е от безысходности и безденежья подался в коммерцию. Возле школьного учреждения арендовал трансформаторную будку, переделал под ларек и начал торговать алкоголем, сигаретами, жевательной резинкой. Место было проходным. Постоянным спросом пользовалось пиво, особенно фирменное, в банках. Как-то шурин привез партию чешского баночного пива «Крушовице». Были какие-то проблемы со сроком годности, поэтому замасливали ларечного оптовика скидками и пресловутыми бирматами с логотипом известной чешской пивоварни. Сперва бирдекели выдавались за сдачу, потом шли приятным бонусом по акции, требующей покупки как минимум двух банок, наконец, они раздавались поголовно всем, купившим любое пиво и в любых количествах, но все равно бирматов оставалось много. Спасая никому не нужные подстаканники, Нео забрал остатки домой. Часть снес на блошиный рынок и выменял другие экземпляры. Постепенно вызволение переросло в собирательство, которое, в общем, мало чем отличалось, скажем, от коллекционирования магнитов на холодильник.

Бирдекели – распространенный предмет коллекционирования. Однажды Нео попался стилизованный под граммофонную пластинку бирдекель. Дизайнеры славно потрудились: в центре черного картонного диска они не забыли сообразить даже отверстие под шпиндель и этикеточный ярлык, имитирующий такой же, как на пластинке. Бирматы были приурочены к ирландскому Oxegen – одному из крупнейших рок-фестивалей Европы. Идея настолько понравилась Нео, что он решил сменить профиль и переключиться с пивных картонок на этикетки от старых и очень старых пластинок. Но коллекционеру музыкальных этикеток надо быть еще и страстным собирателем самих пластинок, а также их проигрывателей – граммофонов, парлафонов, патефонов и прочих «фонов». Удивительно, но для Нео грампластинка оказалась чем-то сродни старой «намоленной» иконе: чем древней, тем лучше. Паломнический ажиотаж разбудил в нем настоящего охотника за раритетами. С тех самых пор он потерял покой и сон – рекорды и этикетки патефонных пластинок стали его пунктиком.

Как-то раз ему позвонили в половине первого ночи, и он в двадцатиградусный крещенский мороз поперся на другой конец Москвы за одной очень интересной вещью. Этой интересной вещью оказался семидесятисантиметровый целлулоидный рекорд с отрывком из оперы Жоржа Бизе «Кармен» в уникальном оформлении. Рекорд был нарезан спустя всего пятнадцать лет после провальной премьеры «Кармен» в парижском «Опера-Комик». Разгромные рецензии во французских газетах того времени принесли музыкальному произведению Бизе большой успех и популярность во многих странах Европы, в Америке и России. Но это было намного позже. Предвидя заранее триумф «Кармен», композитор Петр Чайковский писал: «Опера Бизе – шедевр, одна из тех немногих вещей, которым суждено отразить в себе в сильнейшей степени музыкальные стремления целой эпохи. Лет через десять „Кармен“ будет самой популярной оперой в мире…» И он оказался прав. Ровно через десять лет после его пророческих слов миру был предъявлен первый рекорд с записью оперных отрывков из «Кармен». Напомню, что изобретению Берлинера, самому граммофону, на котором можно было прослушать фонограмму, на тот момент было всего пара лет. Рекорд целиком был изготовлен из искусственного полимера. По тем временам это было ноу-хау помощнее туалетного рулона со смывающейся втулкой. Но при всех достоинствах целлулоида последний был совершенно непригодным материалом для пластинок – мягким, легко царапающимся и пожароопасным. Уже в 1897 году ему на смену пришел шеллак. Потому целлулоидные рекорды – немыслимая редкость. Один из них, к примеру, хранится в Национальном музее в Вашингтоне, другой – на антресолях у Нео дома.

Главное, с точки зрения собирателя этикеток, находилось на обратной стороне носителя. Дело в том, что самые ранние грампластинки нарезались только с одной стороны. Вся вторая сторона отводилась для лейбла. Впрочем, традиционных бумажных лычек на них не клеили: название фонограммы и имя исполнителя вырезалось прямо по шеллаку, а торговый знак фирмы звукозаписи наносился тампонированием (набивкой) через трафарет. Как правило, оставшееся свободное место отводилось под ноты или либретто, что было довольно удобно – площадь-то позволяла. Экземпляр Нео – хороший пример. На нем присутствует торговый знак фирмы, выпустившей пластинку, «Gramophone Concert Record», и прекрасной сохранности вполне читаемая версия либретто Анри Мельяка и Людовика Галеви на французском языке.

С 1 января 1911 года обратная сторона пластинки тоже начала звучать, и лейблы обрели привычные нам очертания небольших бумажных кругляшей с отверстием по центру. В дальнейшем с этим словом американского происхождения случилась путаница. Ералаш возник из-за того, что лейблами стали называть не только лычки, но и бренды, созданные компаниями, которые занимались производством, распространением и продвижением записей. Само слово «label» происходит от английского «ярлычок», то есть тот самый ярлычок, наклеиваемый на центр грампластинки и содержащий общую информацию о записи. Сегодня большинство ведущих рекорд-лейблов, так называемых мейджор-лейблов (англ. major label), принадлежит нескольким крупным многонациональным корпорациям, на долю которых приходится основной процент мирового музыкального рынка. На заре музыкальной индустрии мейджор был монопольным, его представлял упомянутый «Gramophone Concert Record». История этой компании, равно как и история изобретения граммофонной пластинки и граммофона, неразрывно связана с именем изобретателя и предпринимателя Эмиля Берлинера.

За сто с лишним лет ситуация на рынке, конечно, изменилась. По состоянию на 2010 год на мировой музыкальной арене доминирующими являлись четыре звукозаписывающих лейбла. В так называемую Большую четверку входили:

Universal Music Group (Франция, США)

Sony Music Entertainment (Япония, США)

Warner Music Group (США) и

EMI Group (Великобритания).

Передел собственности в 2011 году заставил британский концерн слиться с другими игроками. Так, в частности, издательские мощности EMI поглотила Sony, а сектор звукозаписи был выкуплен Vivendi, уже владеющим Universal Music Group.

Возвращаясь к коллекции Кочурина, отмечу, что интерес Нео сосредоточен вокруг пионера отрасли «Gramophone Concert Record». Как уже говорилось, в 1897 году под горячие прессы фабрик – производителей пластинок стали ложиться шеллачные болванки. Эра музыкального целлулоида безвозвратно ушла в прошлое. На смену пришли шеллачные, или так называемые патефонные пластинки. В отличие от своих целлулоидных предшественников, они изготавливались из полимеризованной смолы природного происхождения. Смола шеллак обладала уникальными физическими свойствами: плавилась при температуре кипения воды и под давалась горячей штамповке, что, собственно, предопределило ее судьбу почти на столетие как наиболее подходящего звуконосителя. Пластинки из шеллака отливались на фабриках с оригинального мастер-диска – клише, представляющего «негативный» слепок звуковых дорожек. Запись и воспроизведение на граммофонных и патефонных пластинках производились со скоростью семьдесят восемь оборотов в минуту. Длительность звучания, как правило, не превышала восьми минут. Шеллачные дис ки были тяжелыми, хрупкими (не прочнее стекла) и дорогими. Для производства одного двухсотдвадцатиграммового блина (именно столько весила самая тяжелая пластинка из шеллака) требовалось четыре тысячи лаковых скорлупок, которые необходимо было не только собрать, но и отделить от коры деревьев, измельчить, промыть с горячей водой, просушить и расплавить над огнем древесного угля, с тем чтобы залить в готовую пресс-форму. Понятно, что таким способом много пластинок не изготовишь. Производителям пришлось идти на ухищрения. Так, например, к шеллаку примешивали сажу, что делало готовые пластинки несколько дешевле.

Несмотря на дороговизну и ломкость, этот материал оказался настолько подходящим, что последняя «бьющаяся» шеллачная грампластинка была выпущена в СССР на Апрелевском заводе в 1971 году. Коллекционной ценности они не представляют: слишком много наплодила их советская промышленность, чтобы сделать продукт по-настоящему массовым. На смену шеллаку пришел полихлорвинил. На таких пластинках делали пометку «ПХВ» и гордо приписывали «Бесшеллачная».

К середине XX века появились и другие отличные от десятидюймовых патефонных типоразмеры: двенадцать и семь. Они предназначались уже не для механических граммофонов, а для электропроигрывателей, рассчитанных на более низкие скорости вращения. Каждый типоразмер получил свое имя: для двенадцати дюймов – Гигант или Монарх, для десяти – Гранд или Концерт и, наконец, Миньон – семь дюймов. Правда, был еще один, крайне редкий, назывался Гномом. Звучное название говорило за себя: так называли малюток менее двенадцать сантиметров в диаметре. На «гномах» нарезались модные в 1960–1970-х годах звуковые письма и открытки, которые вкладывались в квадратные почтовые конверты и отправлялись адресату. Несколько таких конвертов с предупреждающей надписью «Не сгибать» Леня отыскал в семейной переписке его отца с кузиной. Показывая одно из отцовских писем, сделанное студией звукозаписи города Цхалтубо (Грузия), он печально отмечает, что эти технологии СССР беззастенчиво перенимал у Запада.

«Я родился в Советском Союзе, и никакой другой страны не знал до 88-го года, – делится воспоминаниями Кочурин. – Когда оказался по ту сторону, понял, как безнадежно мы отставали все эти годы. Советская плановая экономика была неповоротливой. Пока технология внедрялась в производство, она успевала устареть не только морально, но и физически. Звуковые письма и музыкальные открытки в Америке, к примеру, появились даже раньше граммофона. Друг из Штатов на юбилей прислал подарок – гибрид грампластинки и диафильма, называется „Show&Tell“, то есть „рассказываю и показываю“. Предназначалась эта штука для детей. Год издания – 75-й. На одной стороне „шоу’эн’телла“ было сопровождение к диафильму. Позже я нашел катушку этой диапленки на eBay. Забавно было их поставить вместе. Другую сторону занимала колыбельная Sleepy Baby. Синхронизация показа диафильмов и проигрывания пластинки была механической, примитивной, но тем не менее работала достаточно хорошо. Оказывается, подобное запускали и в Союзе на базе фирмы звукозаписи „Мелодия“. Но пока думали-хотели-готовились-решались, американская RCA метнула в производство формат LD – аналоговое видео на виниловых носителях с концертами и клипами Лауры Браниган, Ирен Кары и других музыкантов. Подумать только: цветная видеозапись со стереофоническим звучанием на виниле! Какие тут, к черту, диафильмы?»

А в начале века все было совсем иначе. О цветном изображении со стереозвуком даже не помышляли. На пике популярности был фонограф Эдисона. Детский стишок «У Мэри был ягненок» создатель первого звукозаписывающего аппарата начитал самолично, если верить истории, 12 августа 1877 года. Звуковые вибрации голоса ученого оставили след на оловянной фольге цилиндров, позже запись осуществлялась последовательно на дорожки валика путем царапания мягкого воска. Такие валики были перезаписываемыми: воск разравнивался, полировался и использовался вновь. К слову, фонограф Эдисона был не только популярнее, но и доступнее граммофона. Очевидные преимущества звукозаписи на лаковых дисках в то время были далеко не так бесспорны. Вот, например, что писал в 1907 году журнал «Новости граммофона»:

«Многие предсказывают лучшую будущность граммофону, другие – фонографу. Мы, пожалуй, не ошибемся, если скажем, что оба эти типа аппаратов будут развиваться и совершенствоваться параллельно, дополняя один другого… Кто требует прежде всего силы и мощи в исполнении, кто поклонник бравурных арий и оркестровых пьес, тот, пожалуй, выберет граммофон. Кто больше симпатизирует мягкой передаче, с сохранением всех нюансов человеческого голоса, тот отдаст преимущество фонографу. В фонографе яснее и чище фразировка; кроме того, шипение устранено совершенно или, по крайней мере, сведено до минимума, между тем в граммофоне, несмотря на все усовершенствования, оно еще долго будет возбуждать досаду любителей. Наконец, не надоедает постоянная забота о перемене иголок».

Однако технический прогресс неумолимо шел вперед, и фонографу все же пришлось уступить свои позиции. Более того, уже начиная с 1908 года представительства «Gramophone Concert Record» в разных странах принимаются скупать у населения битые или заигранные пластинки. Причиной тому служит ряд неприятных инцидентов, вызванных задержками поставок шеллака-сырца. Оказалось, что поставщики были просто не в состоянии справиться с объемами и удовлетворить все возрастающие аппетиты фирм-производителей. Насытить рынок грампластинок становилось все сложнее. Вторичная переработка играных пластинок могла решить проблему с перебоями сырья.

Один удивительный экземпляр из коллекции Кочурина напоминает о тех нелегких временах. Впрочем, удивительна и история его приобретения. Однажды Леня, путешествуя автобусным туром по Европе, задержался на целый день в Париже. Недолго думая, он направился на рынок Пюс, где попытался разыскать новых номинантов своей коллекции. Поиски оказались, впрочем, не самыми успешными, но где-то через два часа бесплодного шатания в пыльной стопке грампластинок он наткнулся на редкую этикетку не менее редкой граммофонной записи «Charmante Catherine» – «Прекрасной Катрин». Исключительность ее заключалась в том, что именно этой композиции выпал счастливый билет стать первой записью, исполненной при помощи нового музыкального инструмента, названного впоследствии шарманкой. Догадываетесь, почему механизм, состоящий из рычажков, мехов и звуковых трубочек, получил столь романтическое название? Точно! По этой же причине ранее на Украине и в России шарманку иногда ласково величали катеринкой.