Текст книги "Москва винтажная. Путеводитель по московским барахолкам"

Пыльнов неохотно делится воспоминаниями. Вижу по глазам бывшего военного, что я совсем не тот, с кем можно потолковать «за жизнь». Я не был там, я не могу понять. Да и от водки отказался. Мне крепко жмут руку и, чуть пошатываясь, удаляются. Сегодня для Пыльнова-старшего рабочий день окончен. Для «домовят», привыкших работать подшофе, он только начинается. Немного с опаской оглядываюсь на ассортимент, разложенный на скомканных газетах. Неуверенных покупателей, вроде меня, немного. Народ облизывается на цены и хватает все, даже бывшую в употреблении посуду. Не очень гигиенично, зато как дешево. Десять рублей за суповую тарелку без дефектов, столько же просят за неотъемлемый атрибут советского быта – граненый стакан. За маленький скол уступают ровно вдвое. Бронзовый щелкунчик для грецких орехов и фундука – полторы сотни, щипчики «кошачьи лапки» для колотого сахара – сотня. Один из «домовенков» продает сувенирного домового в корзинке с трогательной записочкой: «Сберегу тепло вашего дома». Чистый сюр для тех, кто в теме. Но опять-таки недорого: всего полтинник. И люди это покупают!

Наэлектризованные успехом уличных продаж, «домовята» отовариваются тут же в ближайшей распивочной, где местный кухмистер по имени Алибек мужественно переносит смрад и перегар, ловко доставая из жаровни с кипящим маслом беляши и чебуреки. К огненной закуске полагаются стаканчики с теплым пойлом. Поток посетителей столь высок, что холодильники не успевают охлаждать бутылки с алкоголем. У ларька Алибека очередь.

Эстетика блошиных рынков становится модной как на Западе, так и в России, но разница между первыми и вторыми на самом деле колоссальна. Иностранцу «Левша» может показаться слишком аномальным местом. Могу представить, какие мысли роились в голове у сэра Гиллиама, когда он прохаживался здесь вдоль рядов. Впрочем, нет, не могу представить. Чтобы увидеть этот чудный механизм под правильным углом, нужно как минимум родиться, окрепнуть и повзрослеть на чужбине, где-нибудь в чопорной Англии или любой другой капиталистически организованной стране с более или менее устойчивой социальной и экономической моделью. У нас же уникальная локация торговой среды, как результат рудиментарных пережитков прошлого и целого набора разнообразных стилей настоящего, срисованных с западных образчиков, представляет собой удивительное не́что, малопонятное даже соотечественникам. Некоторые из персонажей словно сошли со страниц горьковских произведений. Это люди «дна», перманентно находящиеся в состоянии алкогольного опьянения или абстинентного синдрома. На «Левше» чувствуешь какое-то смущение, какой-то отчаянный, непроизвольный стыд, и самое удивительное: он обоюдный. Кажется, что продавцы испытывают то же самое. Возможно, поэтому многие отказываются позировать на камеру, более того, подавляющее большинство торговцев реагируют на фотоаппарат не просто негативно, но агрессивно. Брезгливое отношение к блошиному рынку в России как к явлению вынуждает его публику окружать себя ореолом унизительных коннотаций, чтобы соответствовать имиджу места, быть, так сказать, в его формате. В таком контексте эти люди просто исполняют отведенную им социальную роль, но они не хотят и не желают демонстрировать унижение на камеру, фиксировать свою роль в истории. Тем не менее авторы книги-исследования «Микроурбанизм. Город в деталях» (издательство «Новое литературное обозрение», 2014) считают, что такая демонстрация все же имеет место быть. Блошиному рынку, по мнению исследователей, присущи вуайеризм и эксгибиционизм в том смысле, в каком мы их привыкли понимать. Блошиный рынок – это пространство, где вещи из чьей-то частной жизни выставляются в общественном месте. Они не просто выносятся на всеобщее обозрение, но предназначены для пристального разглядывания и обсуждения. Продавец, торгуя собственными вещами, тем самым демонстрирует свою частную жизнь, пространство своего дома и его наполнение, привычки и вкусы свои и своих близких, воплощенные в предметах. Это очень естественное место для спектакля под названием «рассматриваемый смотрящий».

Продвигаясь все дальше в глубь повествования, я начинаю понимать, что самое приятное, а может, самое полезное в моих историях – вовсе не впечатления или приобретения, а знакомство и общение с обитателями таких локаций. Чрезмерно зауженная дистанция между «приватным» и «публичным» принципиально отличает блошиный рынок от всех остальных мест. Она позволяет оставаться одиноким среди массы людей, но при этом всегда иметь эвентуальность знакомства и общения с посторонними. Примечательно, что обычные для начала общения с незнакомцами ритуалы выносятся за скобки первого знакомства. Ими попросту пренебрегают. Кроме прочего, это общение в рамках анонимности. Излить душу незнакомцу проще, чем близкому человеку, а порою это даже легче сделать, чем признаться в чем-то самому себе. Такое знакомство напоминает встречу случайных попутчиков в купе поезда. По большому счету все равно, поймут тебя или осудят, но важно открыто говорить о том, что по-настоящему беспокоит и тревожит. Со многими мне довелось поговорить просто и по-человечески. Но важным условием была и остается для таких людей конфиденциальность. Поэтому вынести такие беседы на страницы книги я, как автор, мог на условиях полной анонимности интервьюируемых. Одна из таких историй изложена ниже. Автор пожелал остаться неизвестным.

Глава 6

«Несимвольные» предметы блошиных развалов. Продуктовое старьё. Золото «Зингера» и серебро «Тасмы». Особая аура советской техники: ламповые приёмники и ведёрные часики. О русской национальной ментальности и законах рынка, или По щучьему велению, по моему хотению…

Стабильно зарабатывать барахлом сегодня тяжело. В «тучные» годы можно было заказать автобусный тур по странам Евросоюза. Посетить Австрию, Италию, Чехию, Германию, Францию; набить доверху приласканную временем мелочовку, скупленную на брокантах и фломарктах, и без особых вопросов на таможне привезти на родину. Причем не только привезти, но и выгодно продать, с лихвой отбив билет в оба конца. Регулярность поездок – два-три раза в месяц. Этого хватало, чтобы кормить себя, семью, родителей-пенсионеров и ипотечный банк. За несколько лет челночества фотографий от поездок расплодилось столько, что не было ни желания, ни времени повторно их смотреть. Все туристические места были выхожены вдоль и поперек. Для меня это была просто длинная дорога на работу и обратно. Как писал Есенин: «Каждая задрипанная лошадь головой кивает мне навстречу». Примерно вот так оно и было!

Самые излюбленные места скупок, конечно, находились во Франции и Германии. Пробовал менять локацию, переориентировавшись с Запада на Восток. Но Европа и ближе, и доступней, чем та же Азия. Хотя пару раз мне довелось бывать на азиатских блошиных рынках. Да, это был блошиный маркет Clarke Quay в Сингапуре. Там много самодельной ювелирки и ростовых тряпичных кукол. Очень удивился, когда узнал, что в этом городе-государстве жевательная резинка под запретом. И еще рынок Chatuchak в Таиланде, где отоваривался изделиями художественных ремесел и гардеробом первой половины прошлого столетия, но в постоянную практику это не вошло. Билет выходил дороговато. Как правило, набирал по весу, по максимуму, чтобы выпустили из аэропорта. Старался брать побольше мелких предметов, желательно небьющихся, но необходимых в быту. Такие вещи покупались охотнее. В среднем за килограмм винтажа приходилось платить от семи до пятнадцати долларов. На Марке этот же килограмм отбивался за четыре – четыре с половиной тысячи рублей. Напомню, что в те времена доллар стоил тридцатку, поэтому навар выходил солидный, до тысячи процентов. За вычетом транспортных издержек эта цифра, конечно, становилась скромней, но все равно весьма утешительной, чтобы не бросать коммерцию. Инвестируя свою прибыль в еще большее количество барахла, я вскоре был вынужден арендовать гараж для складирования товара и фургон для перевозки. Часто предметы, купленные в Европе и проданные на Марке, я встречал, уже после, на Вернисаже, Тишинке и в дорогих антикварных салонах Москвы. Ценники, конечно, были переписаны в три – десять раз, но люди все равно покупали. Продажа барахла – великолепная возможность сбыть никому не нужные вещи на волне ажиотажа, который создают сами покупатели. Никто ведь не знает реальную стоимость чего-либо, пока кто-то не спросит. А дальше в ход идут обычное человеческое собственничество и банальное «хочу, и точка». «Зачем?» – другой вопрос, его обычно задают себе после аффекта, на безопасном расстоянии от продавца и денег. Ну, так было раньше. Сейчас народ стал, что ли, осознаннее, разумнее подходить к покупкам.

Да и закончилось потом все, вернее, исчерпало свой ресурс. Вообще, если сравнивать то счастливое время с эпохой, что была «до» и была «после», то неизменно ловишь себя на мысли, что это был самый зажирелый период для предпринимательства. Советская фарцовка дефицитных импортных товаров, когда ты «утюжил» и «бомбил» по полной, могла послужить поводом для задержания милицией. Спекулянту грозил реальный срок. Бывшие фарцовщики о своем занятии говорили с придыханием, они-то знали, чем рисковали. А наше поколение не рисковало ничем, оно только снимало сливки. Но сегодня купленное за бугром уже не разойдется, как горячие пирожки на морозе. Чудесные «нулевые» остались позади. С их стремительным уходом отощала дойная корова, которая за девять с гаком лет помогала приобретать празднолюбие и ленцу.

Успешные месяцы сменились простоем, количество поездок сократилось до одной-двух в месяц, потом еще реже, и еще. Заграничный шопинг с целью выгодно продать здесь купленное там уже не катит. Даже термин появился особый – импортозамещение, такой, знаете, маркер эпохи, наряду со словами «санкция», «гумконвой» и «крымнаш». Понятно, что орехокол и щипчики для сахара – не то же самое, что хамон и фуа-гра, бульдозерами их давить не надо, увековечивать в куплетах группы «Ленинград» – тоже, но и без этого как-то обрыдла привозная старина нашему брату. Наелся он ее от пуза, так что дурно. В «нулевые» все было не так. Привозная старина из Европы – не антиквариат, а копеечный винтаж уходил на «ура», поскольку стоил терпимых денег, выглядел солидно, а главное, был не китайской сувенирной штамповкой, а настоящей, аутентичной вещью. Ах да, забыл сказать: население тогда сильно ломало голову, куда девать лишние бумажки.

Последние два с половиной года доходы упали настолько, что арендованное помещение никак не удается полностью избавить от остатков вещей, которые привозились еще до первой волны кризиса. Пришлось менять стратегию. Предложил своим друзьям и родственникам почистить мой гараж. Скопившихся вещей поубавилось. Теперь гараж не нужен, как не нужен и фургон. Хватает дорожной сумки на колесиках и рюкзака. Поменялся и ассортимент.

Если нет дохода, нужно смириться. Меня этому смирению учит один графический дизайнер, работающий на фрилансе. К таким ситуациям, говорит он, надо относиться спокойно, не паниковать и быть всегда морально готовым. Такой смешной! Он холостяк, владелец «двушки» с евроремонтом, досталась от родителей. А мы вчетвером ютимся на тех же «метрах», только квартира залоговая и будет такой еще лет десять. Прихожу на рынок, а там одна и та же песня. Продавцы недовольны нынешними условиями, но признаются, что других вариантов у них нет. Тут еще пугают вечной страшилкой: скоро вас закроют, пакуйте чемоданы. Масла в огонь подливают жители прилегающих районов и городская администрация Химок. Они упрекают рынок в антисанитарии. Эта история стара как мир. В 2007 году уже закрывали Марк вот именно из-за подобных нареканий. Ну, закрыли Марк, открыли его клон здесь, под Химками. А здесь рядом с территорией рынка действительно находится помойка. Тут по определению антисанитария с самого начала, и рынок совершенно ни при чем. Продавцы уверены, что подобные претензии – всего лишь повод для очередного побора.

Самое смешное, что до сих пор не вполне ясно, кому все-таки принадлежит земля. Кто-то говорит, это собственность бывшего колхоза[22]22
  Колхоз «Путь к коммунизму», ныне переименован в открытое акционерное общество «Коллективное сельскохозяйственное предприятие „Химки“». – Примеч. авт.


[Закрыть], они, мол, сейчас активно занимаются куплей-продажей земли. Другие говорят, земля в собственности РПЦ, вон и часовенка на самом рынке – Московской епархии[23]23
  В 2013 году руководство «КСХМ „Химки“» предпринимало попытки закрыть рынок, утверждая, что предприятие является собственником данного земельного участка, однако проверка по публичной кадастровой карте Росреестра показала, что «КСХП „Химки“» принадлежит территория только вокруг блошиного развала. Обнесенная забором территория рынка значится как «территория для размещения культовых построек» и должна принадлежать, скорее всего, Московской епархии, так как там расположена небольшая деревянная часовня. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Кто конкретно распоряжается рынком на данный момент, никто точно сказать не может. Но это не мешает местной администрации продолжать накручивать цены на аренду и вводить тарифную сетку на ассортимент.

К слову об ассортименте: он настолько размыт и приблизителен, что проще перечислить, что на рынке не продается. До недавнего времени в Новоподрезково не продавался новый товар. Так было еще три-четыре года назад. Однако сегодня он там есть, преимущественно в виде дешевого азиатского ширпотреба. Возле таких точек всегда людно, и это объясняется низкой отпускной ценой таких вещей. Еще один вид товара набирает популярность – это просроченные продукты. За торговлю просрочкой законом предусмотрена мера ответственности. Впрочем, продавцов залежалым товаром это никогда не смущало. Эпизодически такая торговля присутствовала на «Левше» всегда. Как правило, за территорией, у платформы.

Раньше это были кустари – те, что сами производили и продавали продукты питания. Их ассортимент ограничивался сушеными и маринованными грибами, консервированными овощами и копчеными колбасами. Теперь все чаще на замену самопальным продуктам приходят товары питания от производителя, не проданные ритейлерами вовремя. Свежестью тут никогда не пахло, причем в буквальном смысле, зато цены просто смехотворные: кусковая тушенка из свинины – восемьдесят рублей за триста сорок граммов, пресервы из сельди в винной заливке – пятьдесят рублей за упаковку сто пятьдесят граммов. Инспектировать консервы и пресервы обязан отдел надзора за питанием населения совместно с УВД. Правоохранительные органы действительно патрулируют территорию рынка, но их больше интересуют нелегалы и распространение фашистских символов и атрибутов, продажа и пропаганда которых теперь приравнена к экстремизму. Пищевой ультрарадикализм в виде просроченных продуктов людей в погонах волнует мало, поэтому торгаши тухлятиной не спешат покидать хлебное место.

В какой-то момент я изучил рынок просрочки и понял, что эта ниша может оказаться прибыльной. Только за последние несколько лет продажи просроченных продуктов на рынке трансформировались из эпизодических в поточные. Почему так произошло? Ответ становится очевиден, когда понимаешь, кто твоя целевая аудитория. Это бабушки-пенсионерки, набивающие сумки доверху просрочкой. Раньше эти люди могли позволить себе, скажем, мясо, а теперь не могут, вот и все.

Героя и рассказчика этой истории я повстречал, когда он – дадим ему имя Александр, чтобы не делать совсем уж обезличенным, – отпускал продукты питания немолодой беременной женщине в черном кружевном платке. За нею терпеливо ожидали своей очереди двое пожилых людей с хозяйственными сумками-тележками на изготовку. Они деловито ковырялись в картонках с рыбными пресервами и бутылями растительного масла, громко обсуждая рецепт какого-то салата.

В поисках средств к существованию Александр последние семь-восемь месяцев занимается исключительно продажей просроченных продуктов. На мой вопрос, есть ли жалобы со стороны покупателей, дает ответ, что ничего подобного никогда не слышал.

«Иногда люди останавливаются, чтобы поучить нравственности. Например, мне как-то один интеллигент сказал в лицо: „То, что вы делаете – признак дурного тона“. А я не стал спорить, согласился. Точно, говорю, так и есть, а признак хорошего тона – это включить дурака и делать вид, что не понимаешь ситуации в стране. Он замолчал, ушёл. Но пришёл другой, какой-то чиновник в костюме и с портфелем. Стал орать, размахивать руками: „Как так, здесь торгуют просрочкой! Дойду до Роспотребнадзора, прикрою ваш притон“. Нет, я понимаю, когда есть социальная ответственность и человек говорит: закройте рынок просрочки, а тем, кто закупался там, я организую качественное питание за счет средств бюджета. Но вот так, чисто поорать – это как же надо так сильно ненавидеть людей?»

К вопросу о нравственности. Александр не считает, что поступает плохо, отоваривая население просроченной «вкусняшкой».

«Понимаю, когда под видом качественного вам продают некондицию, тут есть над чем повозмущаться. Я же никого не обманываю, честно предупреждаю, что товар с истёкшим сроком годности».

Сказанное подкрепляю словами покупательницы. «Мясо бывает очень даже приличное, – признается женщина, расталкивая только что купленную тушенку по карманам. – И потом, посолишь, поперчишь – и нормально! Никто не помер пока, и слава богу!»

В своем стремлении заработать на продаже просроченных продуктов Александр не одинок. В воскресное утро в пик активности на «Левше» можно насчитать до полутора десятков точек по продаже залежалым товаром. И чем дальше идешь вдоль рядов, тем страшнее становится. Откуда берутся тонны этого продуктового старья? С этим вопросом снова возвращаюсь к Александру.

«Магазины ищут механизмы утилизации продуктов. Если у продуктовой сети есть своя кулинария, вопрос с товарными остатками решается с максимальной рентабельностью. О моральных аспектах, конечно, здесь стоит умолчать. Самый достойный, но и самый бюрократизированный способ ликвидации просрочки – отдавать продукты в приюты для животных или фермерам на корм скоту, поэтому почти всегда магазин выбирает простой и надёжный путь – непроданный товар возвращают поставщику или оптовой базе, где он закупался. Что делает с просрочкой производитель, я не знаю, но на оптовой базе поступают практично – целые контейнеры такого вот товара выставляют снова на продажу, но уже по сильно сниженной цене и в розницу. Ты можешь прийти с улицы и попросить продать просрочку, даже не таясь сказать, что хочешь ею торговать на рынке. Тебе скажут: «Без проблем!» – и продадут. Причём сделка будет не из-под полы, а легализованной, с оформлением всех бумаг. Правда, в документах ты не встретишь слова „просроченный“. Официально тебе продают уценённые продукты питания, у которых на момент покупки со сроком годности всё ещё в порядке. Не важно, что дата окончания срока годности – завтрашнее число, по закону тут придраться не к чему».

Продажи у Александра стабильны, но приносят достаточно небольшие деньги. С прошлыми годами не сравнить, но, по крайней мере, мрачно шутит он, от голода не умру, уж скорее от пищевого отравления.

Закон рынка: пока есть спрос, будет предложение. Продукты питания – это товар, на который всегда будет спрос. Какой бы сценарий экономической ситуации ни развернулся в стране, люди не перестанут есть. Впрочем, уже сегодня в России за чертой бедности живут шестнадцать процентов населения. Для сравнения: в конце 2014 года эта цифра не превышала отметки четырнадцать процентов. Таким образом, в ближайшей перспективе спрос на уцененную просрочку будет лишь расти.

Традиция поддерживать моих рассказчиков приобретением чего-нибудь с их прилавка была на этот раз нарушена. От Александра я уходил с пустыми руками, решив благоразумно отказаться от покупки товара «с душком».

В нашем сложном мире барахолка – это место, где царят на удивление простые правила. Все ее мироустройство напоминает канву повествования романа «Любовь во время чумы». Маркес наполнил текст такой поэзией и красотой, что порою сложно замечать страшные подробности реальности, описываемой автором на страницах книги. Люди обожают исключительную атмосферу, пыль истории, которая, кажется, клубится в воздухе. Но нет, не кажется: от нее, от пыли, аж свербит в носу, так много ее вокруг, вместе с грязью, мусором и руганью. Выключив завышенные ожидания и лейтмотив, воспетый во многих гидах, начинаешь замечать далеко не самые романтичные эпизоды из жизни «Левши». Вот персонаж с большой черной бородой и холодными глазами. Он все время щурит их, выцепляя колючим взглядом прохожих из толпы. На его груди висит невнятная табличка, выделанная из картонной гофры, небрежно обмотанной в десять слоев скотчем. Черным маркером от руки написано:

«СКУПКА СТАРЫХ ЧАСОВ, ШВЕЙНЫХ МАШИН, РАДИОДЕТАЛЕЙ, НОУТБУКОВ. МОЖНО В НЕРАБОЧЕМ СОСТОЯНИИ. ДОРОГО!»

Он прохаживается взад-вперед и производит странное впечатление человека, потерявшего некий жизненный ориентир. Часы, радиодетали, ноутбуки и швейные машинки – что между ними общего, кроме того, что все можно отыскать на «Левше»? Почему не куклы вуду, подстаканники и утюги или, скажем, бюсты Ленина, кофеварки и магнитофоны? Кто он – сумасшедший коллекционер, музейный работник или обычный перекуп?

Наверное я слишком долго размышлял об этом алогизме, потому что делец замедляет шаг и заворачивает в мою сторону.

– Есть чего? – скороговоркой цедит персонаж, вплотную приблизившись ко мне, и на мгновение кажется, что здесь попахивает провокацией. Ну, что-то вроде того, о чем после в ленте новостей можно будет прочитать: «Наркоконтроль провел контрольную закупку».

Старых часов или швейной машинки у меня в загашниках нет, зато я вспоминаю, что дома дышит часто и уже не очень ровно старенький планшет, который можно предложить для закваски разговора. Как-то не хотелось вот сразу расстраивать человека. Но скупщик хлама оказался привередой и планшетом побрезговал.

– Чем не угодил? – отчего-то обиделся я, словно последние несколько дней только и жил мыслью о том, как выгоднее избавиться от копеечного китайского гаджета. – Назначьте цену. Я продам.

– Не нужен мне планшет. Что с него возьмешь?

– Зачем вообще скупать ненужный, нерабочий хлам?

Наверно, примеряя поэтику и красоту книг Маркеса, можно было вообразить, что делец выдаст на-гора что-нибудь восторженно-мечтательное.

Не каждому дано ощутить вкус подлинной старины. Предмет из прошлого несет в себе что-то особенное. Любители «теплого» звука гоняются за радиолампами. Поклонники швейной индустрии соперничают в стремлении завладеть уникальными моделями Исаака Зингера. Знатоки часовой мануфактуры состязаются за право обладания звездами коллекций Вашерона, Мюллера, Патека. Энергетика вещей так велика и притягательна, что истинные ценители не готовы устоять перед искушением; в поисках артефакта они из кожи лезут вон, землю роют носом, расшибаются в лепешку. И вот тут-то появляюсь я.

В смысле, он. Звучало бы роскошно и волшебно. И эту бы цитату я непременно ввинтил в главу. Но памятуя все те же книги Маркеса, где даже простенькое волшебство изгваздано мрачною действительностью, я слышу ожидаемое: «Давай-ка херачь отсюда! Журналиста будешь включать в другом месте» (с указанием того самого другого места!). Вот тут тебе и невинная хохмочка, и прицел на концептуальность, и собственно сама цитата!

Нашлись добрые люди, которые мне, непосвященному, объяснили, почему лишние вопросы задавать таким делягам с табличками «куплю», в общем-то, не стоит. Но – по порядку! У старой радиотехники, конечно, особая аура. Они родные, домашние. Хотя для многих, определенно, это хлам, избавиться от которого только радость. И вот тут-то (некоторое волшебство все-таки в наличии) появляются эти невежливые, но прагматичные люди с табличками «куплю дорого». У таких персонажей свой интерес, схема здесь надежна и примитивна: 99 % объявлений о скупке ретротехники продиктованы единственно выгодой для ее перепродажи на аффинаж.

Для тех, кто, как и я, не в теме: практически в любом электронном компоненте, будь то транзистор или микросхема, присутствуют драгоценные металлы, которые можно извлечь и вторично использовать. Этим занимаются специальные аффинажные заводы. Есть один такой в Новосибирске и еще один в Екатеринбурге. Красноярский «Красцветмет» помимо переработки минерального сырья также занимается производством аффинированных драгметаллов, хотя дела у него, говорят, в последнее время идут не очень. К слову, цены на аффинажный лом зависят от удаленности мест скупок к таким заводам, ну и, конечно, от жадности скупщика. Некоторые здорово демпингуют цены, извлекая драгметы из электроники своими силами, но процесс извлечения требует по меньшей мере знаний химии и доступа к реактивам.

Самый популярный металл в советской технике – золото. Тонким слоем позолоты, как правило, покрывали контакты микросхем – ламели. Золото инертно к агрессивным средам, оно с трудом образует химические соединения даже при нагревании и при этом устойчиво к кислотам. Эти качества обеспечивают чистоту и надежность контакта, а значит, высокую электропроводность. На самом деле перечень радиоэлектронных изделий велик: помимо золоченых ламелей на переработку принимают реле, тумблеры, конденсаторы, транзисторы, реостаты, радиолампы и даже печатные платы. Одним словом, все что содержит драгметаллы – платину, палладий, иридий, золото, серебро – в достаточном количестве. Те же ноутбуки могут содержать до 0,05 % благородных металлов от своей массы. При среднем весе лэптопа в два килограмма получается целый грамм драгмета. Если с ноутбуками еще есть мотивация возиться, то с планшетниками, мобильниками и прочей электронной шелухой овчинка выделки не стоит. Именно поэтому мелкая электроника не интересует скупщиков, хотя золотые крохи есть и там. Даже обычная сим-карта содержит немного золота, но, чтобы получить все тот же грамм, таких чипов понадобится две или три сотни: все равно что смывать золото с каемочки на блюдцах.

А вот и еще немного мрачной действительности: в погоне за прибылью промышляющие незаконным аффинажем готовы растворить начинку рабочей радиолы или катушечного магнитофона. Радиовандалы совершенно не разделяют сентиментального восторга по поводу того, что этот ламповый приемник или проигрыватель оказался в XXI веке прямиком из эпохи наших бабушек и дедушек. Сегодня лихорадка по уничтожению транзисторно-лампового наследия только потому и стихла, что золотодобытчики 1990-х славно постарались, чтобы подчистить фонд советской аппаратуры.

Ну а как же быть с часами? Там вроде нет конденсаторов и реостатов. Верно, зато имеются желтые браслеты и корпуса. Осторожные скупщики, приобретая у населения женские и мужские наручные часы, тщательно избегают слова «позолоченный», ведь далеко не каждый владелец «Ракет», «Зарей», «Лучей» и «Чаек» знал, что покрытие их часов нередко выполнялось 1-, 3-, 5-, 10– или даже 25-микронным напылением желтого металла высокой пробы. На часовых корпусах с напылением из золота ставилось клеймо в виде символов AU. Например, AU20 означало, что корпус золочен с 20-микронной толщиной, что соответствовало примерно 0,15 г желтого металла. Сдавались и принимались такие часы, наряду с обычными, целыми ведрами. Прежние мастера часовых дел, реставрируя и ремонтируя часовые механизмы производства СССР, умудрялись сбивать «родную» позолоту. Чтобы хозяин не заметил подлога, корпуса снова покрывали золотом, но на этот раз сусальным. Сусаль, вопреки расхожему мнению, вовсе не суррогат. Это настоящее золото, раскатанное в тончайшие листы. Толщина таких листочков иногда доходит до сотых долей микрона. Крепили сусаль на корпуса пентафталевым лаком, пристукивая крошечным деревянным молоточком. Впрочем, если клиент был «муфлоном», то ему «втюхивали» часики, золоченные суспензией дисульфида олова или даже бронзовой тинктурой. Такие покрытия только имитировали свойственный золоту блеск и цвет. Спустя время псевдопозолота покрывалась тонкой сеткой трещинок, шелушилась и слезала чулком.

А вот история со швейными машинками непонятна. Традиционно сырьем для аффинажа они не считаются, но в среде коллекционеров старинных швейных механизмов гуляют слухи о ювелирной ценности некоторых изделий марки Singer. Якобы после революции эмигранты, пытаясь спрятать золото, переплавляли металл в швейные станины, а для маскировки окрашивали в черный цвет. Форма для переплавки была одна и соответствовала по габаритам чугунным станинам некоторых моделей Зингера. Однако слухи эти ничем не подкреплены и, скорее всего, являются «лапшой» для скармливания доверчивым покупателям. Так часто делают для увеличения спроса на низкорейтинговые вещи: кидают в народ красивую легенду. Вещи с историей, пусть и вымышленной, всегда покупаются охотнее. Так что эта версия отметается с негодованием! А вот другая – стоит того, чтобы о ней не только упомянуть, но и поверить в нее. На первой фабрике отечественных швейных машин, открытой в Петербурге в 1866 году, в период с конца столетия и вплоть до 1910 года основной вал отливали из стали с высоким содержанием платины. Делалось это исключительно из соображений утилитарности. Валы, изготовленные из такого материала, обладали повышенной износостойкостью и, в отличие от чугуна, не были столь хрупки. Сегодня стоимость платины превышает стоимость золота, а до Первой мировой войны ситуация была иной. Главный экспортер платиноидов – Россия – так накачала мировой рынок этим драгметаллом, что спрос на него оказался даже ниже, чем на серебро. Это позволяло без особого ущерба для себестоимости изделий подмешивать платину в различные марки сталей. Как правило, платинированные стали легко опознать по низкой восприимчивости к магнитным полям. То есть все, что нужно охотнику за эксклюзивными швейными машинками, это обычный магнит.

Казалось бы, шанс отыскать драгоценную машинку – один на миллион. Но, возвращаясь к русской национальной ментальности, вспомним историю, вскрывающую сакральный смысл некоторых русских сказок, вроде той, где задобренная щука исполняет желания простого парня из крестьянской семьи. Историю эту за что купил, за то и продаю, так что за достоверность не ручаюсь.

Бывший работник цеха полива фотопленок рассказывал о системе канализации для сбора отходов полива на «Тасме»[24]24
  ОАО «Тасма» – казанское предприятие по производству фотоматериалов с собственной технологической и производственной базой.


[Закрыть]. Сереброносные отходы собирались в стокубовые танки и по мере наполнения баков, где-то раз в два или три года, в них подавался осадитель, концентрировавший соли драгмета на дне, откуда те благополучно декантировались. Когда началась перестройка, начальник цеха про шлам забыл, а вспомнил только через десять лет. Теперь он – хозяин того цеха, состоятельный рантье, живущий на проценты ренты цехового помещения. Вот такая щука!

Каждый прилавок – это как книга, которая может рассказать много интересного. Язык, которым она написана, способен прочитать не каждый. Полуразбитые советские ЭВМ или напольные приемники, весящие столько, что одному не унести, кому-то покажутся обыкновенным хламом, для другого могут стать настоящим сокровищем. В прямом и переносном смысле.