Текст книги "БОМЖ. Сага жизни. Книга первая. Пыл(ь) веков"

– Цывкин звать. Все – откуда… Кумекай?

– А пацан твой что ж… без матери? А и твой ли?

– Твой… не твой… Не твой дело.

– Баба что ж… утекла, а?

– Помер… – сквозь зубы роняет Цывкин.

– И давно? – не отстаёт с допросом Варнаков. – Скоко малому-то твоему?

– Какой твой дело? – кипятится Цывкин. – Жигит… балшой.

– Э-э-э, темнила ты, Сивкин, а ещё… джигит! Сын-то на тебя непохож! Надо разобраться с твоим темным прошлым! Говори, как на духу!

Баяр рывком встаёт из-за стола, роняя табуретку. Мрачно повисает над столом, сдерживая ярость. Внезапно выхватывает из-за пояса короткий кривой нож и с силой всаживает его по самую рукоять в столешницу. Секунду медлит и уходит, ни на кого не глядя.

Мёртвая тишина повисает за столом. Молчит Варнаков. А за стеной просыпается новокрещённый младенец. И скулит. Мария спешно уходит к сыну.

Гости обмякают и отваливаются от стола, закручивая самокрутки. И – задымили. Отец Федос сердито замахал руками, и, широко перекрестясь, потянулся к сенцам.

– Дак ты куда, отец Федос? – удивилась из-за занавески Мария.

– Срамно здеся… Бога не чтите. – И ушёл, даже не надевая длинного своего пальто.

– Ишь, какой крёстный! На-а-елся… на-а-апился и восвоязи, значит, подался.

– …завсегда такой! Чуть не по нему – на бога уповает. Да пусть идёт! – негодует хмельной Степка Филатов.

– Нехорошо вышло… – недоволен Венка Богдан.

– Да пусть сваливат! – неизвестно о ком негодует Варнаков, выпивая очередной стакан бражки – нам больше достанется. Расплодилось тут нечисти… Ну, чего затаились? А славно пели, меня на песню тащило. Ты, Марея, про курганы знаешь?

 
Спят курганы тёмныя, солнцем опалённыя,
и туманы белыя ходют чередой…
– Через рощи шумные и поля зелёные…
Вышел в степь донецкую парень молодой…
 

– в тон ему подхватывает Мария…

Молча дымят мужики. Мария собирает посуду. Ни в дыму, ни в громыханье нет никакого намека на грядущее мировое крушение. Ни в лоб, ни по лбу, ни рикошетом, как некий катастрофический карамболь адского события. За окном осеннее солнце закатилось за хребет Егорьевской горы, и – раздробилось широким веером, залило багровой краской Ферму и её окружение. К заморозкам, знать. А то к ветру.

Ранним часом Цывкины подъехали на своем жеребчике к Кольке Натыре. Баир-старший молча перетаскал в ограду шмутье: упряжь на вторую лошадь, будку собачью, вместе с привязанной к ней лайкой, топоры да сенокосные инструменты… Младший держал жеребца под уздцы.

– Твой будут, – скупо Баир объяснял Натыре, – я с Баиркой ехам город, заешка… Там жить… – и без лишних церемоний прощания оба Цывкины уехали в синь народившегося дня… Затерялись в березняках.

Затерялись и в последующей жизни. Сказывают, встречались ферменцам на провинском базаре, где старший торговал то черемшой, то орехами. А то работал на извозе в Туву. Сказывали слухи и страшные: мол, один из них зарезал в драке участкового милиционера… Да кто их знает, слухи-то… Мало ли чего люди брешут.

Авось, будущее времечко все разузнает и вывернет на чистовую.

Из дневника Борисовича

«24 октября. Началась кампания по выборам депутатов в местные советы. День выборов – 17 декабря. Заседания, сессии, собрания: образование избирательных округов, избирательных комиссий, создание агитпункта. Произвели побелку в библиотеке. Дров купили немного. Осталось – подвести дрова и соорудить печь. Вот только не нравиться мне, что-таки прикрепили к избирательному округу агитатором.

Однажды, при оформлении одного протокола, секретарём был записан не колхозник. Председатель сельсовета стал доказывать, что это неправильно. Я не вытерпел, стал объяснять ему, что в президиум – для ведения собрания – избраны и колхозники, и учителя… «Я хозяин села» – не признавать же своё невежество. Меня же назвал евреем, скуп, мол, на угощения.

10 ноября. Праздник прошёл. Шестого была поставлена пьеса «За вторым фронтом». Утром седьмого – детский утренник. Две свадьбы. Вечер прошёл хорошо. За все праздничные дни происшествий не было, лишь две небольшие драки.

Ходил на крестины к Коле Натыре. Пели песни с Андреем Варнаковым. Приехал домой, свалился и всю ночь проболел.

26 ноября. События идут своим чередом. Недавно колхозы села «поженились». Из двух – «Красный партизан» и «Искра Ленина» – преобразовались в один: «Путь Ленина». Название новое и – только. Тов. Калинин остался «министром без портфеля». Колесников – единым хозяином над всем хозяйством. Ему тридцать лет. Молодой, грамотный и энергичный.

На объединительном собрании заврайсельхозотделом пророчески предвещал большие перспективы в перестройке села. И самое главное – злектрификацию.

И самое-самое главное: 22 ноября у меня в семье произошло событие, какие нечасто происходят: рождение человека. Родился наследник, сын Алексей. Сына я не ожидал. Теперь моя семья состоит из четырёх человек: Дочь 12-ти лет, сын…

1 декабря. На районный семинар не попал. Ехать холодно. Одеть нечего (валенки худые, ни тулупа, ни пальто нет). Командировочных не положено. Если смету на год утвердят в сумме, которая дана в контрольных цифрах, то для меня перспективы нет.

Конец года. Беспокоят выборы, сметы бюджета с/совета, годовой отчёт и учёт населения… Завтра буду составлять смету по клубу и пусть только её не утвердят!

18 декабря. Вчера, 17 декабря, состоялись выборы в местные Советы. Уже в шесть часов утра все были на своих местах: регистраторы-учительницы Шкрунина, Скобелева, Полещук, зав медпунктом Тарасова, жена надзирателя по спецпереселенцам Бердикова. На столах разложены списки избирателей, в трёх местах избирательные бюллетени – отдельно по округам. Техника простая: найти избирателя в списках, поставить «галочку», выдать три бюллетеня (в краевой, районный, сельский Советы). Причём в сельский Совет выдают тот бюллетень, номер избирательного округа которого стоит против фамилии избирателя. Таким образом, избиратель голосует за одного из тринадцати кандидатов сельского Совета, а не за всех тринадцать.

Избирателя направляют в комнату с кабинами для голосования (здесь дежурит Е.В. Доровских), в последней кабине между двух флагов стоит урна. Сюда избиратели опускают свои бюллетени. Далее, за урной, стоит стол, накрытый красной бархатной скатертью, за которым сидит председатель или секретарь участковой избирательной комиссии.

К десяти часам вечера основная масса избирателей проголосовала. Привезли урны с Фермы, Заготзерно, Енсовхоза. При проверках создалась неразбериха. Поднялся шум, даже забыли встречать вновь прибывших избирателей. Некоторым говорили: «Подождите, некогда».

Калинин носился с протоколами для оформления подписей. Золотарев пришёл пьяным и давай плясать! Что здесь ещё происходило, не знаю. Ушёл к Карцевым, играл на баяне, Костя Фёдоров подпевал. Откуда-то взялись Горшковы, подхватились на улицу. Здесь присоединилась делегация во главе с Золототрубовым: Алексей Громов, Иван Колмаков, Павел Осколков…

Сегодня в с/Совет начальство не появилось. Как-то очень скучно после вчерашнего шума.

27 декабря. Ветер не перестаёт. Я опять не еду на семинар. Командировочных нет, лошадь не дают. Встретить Новый год нечем.

13 января 1951. На заседании исполкома с/Совета заслушан отчёт зав. клубом Осколкова П.В. Докладчик доложил: за прошедший год было проведено 880 бесед, 31 лекция, 57 докладов… концерты, кино и т. д. Стали задавать вопросы. Цифрам не верят. Выступившие в прениях – Бердиков, Севастьянов, Мужайло, Колесников – все начинали с того, что цифры «взяты с потолка» и «никакой работы с массами Осколков не проводил». Бердиков с жаром, как ястреб на зайца, обрушился: «Клуб похож на сарай, декорации изорваны, в клубе пьяные ломают стулья, курят, ругаются, дерутся… Осколков сам пьянствует.» И в заключение выразил удовольствие, что Осколков потерял все свои «портфели» (секретаря партячейки?), а на один оставшийся, жаль, нет человека, а то сейчас бы сняли. На это П.В. ответил «руки коротки». Колесников подсчитал, что работники клуба на зарплату расходуют 11,5 тыс. руб., на хозрасходы 3 тыс. руб…, а клуб не обеспечен дровами, не отремонтирован. Взяли гармонь – поломали. Взяли баян – тоже скоро поломают. Лучше бы на эти деньги отремонтировали клуб, поправили декорации…

Все наперебой торопились высказаться, как говорится «выспаться» на П.В. Я в порядке предложения сказал, что Осколкову нужна конкретная помощь со стороны актива села. Решением исполкома признали работу завклубом неудовлетворительной и предупредили на будущее.

13 марта. Вчера температура была +4, сегодня с утра +2, днём +6. Облачно, лёгкий ветер. События прошлой недели – свадьбы. Семь пар молодых людей вступили в брак. Свадьбы справляли по старинным русским обычаям, только без венчаний. Я участвовал на свадьбе у Любы Фёдоровой, племяннице по зятю Василию Сысоеву.

21 апреля. Три дня назад начался весенний сев.

2 мая. Колхозники сеют. Происшествий нет. Пьяных мало.

3 мая. Началась очередная компания по займу. План подписки по колхозникам – 50 тыс. руб., т. е. на 21 тыс. больше прошлогоднего. Трудно верить в реальность этого плана. Агитация была суровая. В ночь на 3 мая на совещании уполномоченных обязали – именно обязали – бригадиров (они же уполномоченные) подписаться на не менее 500 руб. каждому. И я видел, как душевно переживали они, ставя свои подписи. А о рядовых и говорить нечего… Многие колхозницы плакали под силой этой «агитации». Трудно уловить грань: сознательно или принудительно? По рабочим и служащим задано провести подписку на пятинедельный заработок. По моей экономике – это не под силу. Директор школы Мужайло при ставке 1100 руб. подписался на 1175. На пятинедельный заработок не выходит.

…Придётся признать: недооценил силу агитации. 17 мая произошёл инцидент с Гориновым на почве распространения дополнительного задания по займу на сумму 400 руб. для работников с/Совета.

– Ну что вы думаете о дополнительной подписке? – спрашивает он, председатель с/Совета. Осколков отказался. Я сказал: «Когда заработаю дополнительно 100 руб., подпишусь». Недолго думая, Горинов заявил: «С сегодняшнего дня можете быть свободными. Расчёт получите по 16 мая.» Пугачёв смеётся: «Секретарь, пиши приказ!». «Нет, – поправляет его Горинов – решение исполкома.»

Хоть он и председатель исполкома, но его мнение ещё не закон.

– Будете подписывать, или нет? – ждёт. Заговорила Надя Байкова, фельдшер. Она откровенно излила свои недовольства по поводу нерадивого отношения председателя к нуждам медпункта. Долго препирались. Наконец, я не вытерпел, взял ручку и поставил – 500 руб. Осколков последовал моему примеру. Надя заплакала и… подписала -700. Сам Горинов подписал 450 руб. – после того, как я ему подсчитал 125 % к его ставке. 200 рублей остались не подписанными никем.

Выжимать больше было не из кого.

Через час председатель общался с обычной интонацией. Доволен успехом.

12 августа. Уборка хлеба началась. Пора действительно горячая. В прошлую ночь Горинов вызвал в с/Совет: «Сходи в ночь на работу.» Поужинал и пошёл. До двух часов ночи никто более не пришёл. Сегодня поехал в отряд. В избушке ни души. Лозунги валяются на нарах. Поехал к комбайну. В десять часов утра комбайн стоит: нет людей на копнитель. Приезжают в 10–11 часов. Многие женщины ходят по хмель, по ягоды. Вот тебе и организация труда.

15 августа. Вечером состоялось совещание агитаторов. Присутствовал инструктор райкома ВКП(б) Еремин. Отметил, что агитмассовая работа проводится плохо. Не оборудованы культстаны, обращение шушенцев не проработано с колхозниками, соревнование не организовано. Еремин дал общее указание на будущее: обычные фразы, расплывчатые задачи… Однако, насколько много говорят и пишут в газетах об этой работе партийные и советские работники района и края, настолько мало обращают внимания на это местные власти. В кабинетах что-либо делать никто не хочет. Создают смехотворные легенды о коммунизме. Говорят, что скоро колхозы переведут в совхозы, будут работать по восемь часов в день, платить зарплату взамен трудодней. Хлеб будут продавать в ларьке.

Маркс тысячу раз прав в том, что «бытие определяет сознание». Этот закон подтверждается на каждом шагу.

У многих людей сложилось убеждения, будто я что-то пишу. Роман?…»

Прошло несколько несчитанных лет…

Глава пятая. Сельская свистопляска

Жизнь настолько проста, что её трудно понять!

Хусен

…Тёплые, талые апрельские деньки – благодать весенняя! Солнце блины печёт.

На проталинах осинская ребятня собирается: пришла охота играть в лапту. Ой, сыро-склизко ещё по земле елозить!.. А жуть хочется… На подсохшем пятачке лесной опушки, у южной кромки Ближнего Бора, где хороводятся теребиловские пацаны, особенно пригревает. Укрытый от ветра и от взрослого пригляда, укромный уголок бора манит каждого. Да не каждому дозволено! Чужие – ни-ни! Здесь царит иерархия детских отношений… Но вязко тянутся на проталины малые за большими, и подчиняются неписаным правилам, и страдают, и постигают нелепую и загадочную взрослую жизнь. Здесь и «чика» на деньги, и возможность курнуть «Беломора», и услышать страшные и… эти… матершиные истории о жизни, как таковой. Но самое притягательное всё же – лапта.

«Ты будешь… ты… ты… – выбирает старший. – И я… я…» – напрашиваются малые. В завершенье – в пылу делёжки, обид, горьких слёз и щенячьей радости – команды сформированы, разбежались по полусухим лужайкам, заиграли… Крики, споры, боевой азарт – это как водится! Какая же игра без политики? Какая политика без оголтелого сепаратизма? Теребиловские соперничают против гробовозниковских. А которые посерёдке? А если с другого околотка? Всем жуть хочется! Вот те, бабушка, и лапта…

Романок, Ванечка и Лёнька Рыцак тут главные. Эти захватили власть над шпаной, обитающей по кромке Ближнего бора. Сами скорешились раньше, выручая друг друга в школе на почве «дай списать». На полянке же и вовсе раздухарились.

– Поца, а пусть новенькие нам комаров отгоняют, а?

– Может, пусть по калачу тащут?

– А пусть лучше за мячиком бегают, – решает Романок, как незыблемый авторитет. – И комаров отгоняют. И лука дикого по пучку соберут.

Новички подчиняются. Нет у них своей группировки. А в лапту играть – это райская забава.

Романок отсылает одних за луком, с другими идёт на полянку. У него в руках бита и мяч, лёгкий и тугой окатыш войлока, сваленный, скрученный, выкатанный из коровьего подшёрстка. Упругий, но от удара летит витиевато и недалёко. На две-три игры хватает.

– Ты подавай, я бью. Остальные на поле. Ты, ты и ты – за нас будете. А вы, мелюзга, против! Понятно?… Ну и… начали!.. Подавай, Киняка!

Толька Кинякин, плотный, как осенний барашек, пацан, верткий, дерзкий и скорый на расправу, подаёт мяч с вывертом. Романок мажет.

– Ты чо фасонишь, придурок! Подавай без крути…

Кинякин подаёт низко, опасливо отдергивая руку. Романок снова мажет.

– Ну, кишка… Ещё раз так кинешь – по сопатке получишь… Подавай нормально! – бьёт подкинутый мяч и дико верещит: – ого-го, лови, шпана теребиловская! У-тю-тю!.. Э, куда ты… Ты же за нас, недомерок!.. Чо творишь-то?…

В борьбе за мяч образовалась свара. Растолкали друг друга, подкинули мяч Киняке. Разбежались по местам.

Игра набирает обороты…

…Позавчера Женька искупался. Не от жары кромешной спасался – по нужде в воду полез. Кому рассказать – не поверит. Как-то стихийно всё произошло… Дылды теребиловские втроём на одного напали: сопатку разбили, юшку пустили… А всё волейбол раискин! Раиска – ой и молодец же няня! – привезла Женьке из Ангарска чудо-мяч, волейбол жёлтый, как пасхальное яйцо! Единственный на всё село. Предмет зависти и раздора. Дылды Романков и Ко раз попросили поиграть, два… раза… А мама Нина всерьёз возмутилась:

– Что это повадились?… Хоть бы скинулись пацану на кино… Не давай, Женя, больше.

Скинулись раз, и ещё скинулись. Потом за полуметровый корень солодки, жирный как палёный свинячий хвост, выторговали. А вчера ресурсы исчерпались. Тогда и надавали по сопатке… «В колхозе, – объяснили, – всё должно быть общее, ну а мячи – особенно…».

Женька и сам чувствовал ужасную неловкость за навязанные мамой Ниной коммерческие отношения с пацанами. Не по-людски это. Не по-божески…

Только брали бы в игру…

А они и брали, пробовали, но щуплый и жилистый Женька играл, как глист: извивался много, а забивал мало и в сетку. Потерпели игру-другую, посовещались, да и перешли на коммерцию. А закончилось всё самосудом и последующей катастрофой…

С разбитым носом и с мячом, успевшим испытать человеческую жестокость, и любовно обтираемый клетчатой рубашкой, Женька убежал на любимый мысок, в излучине Мужайлового яра.

Сошёл лёд. Грязно-синяя вода, студёная по-апрельски, наводнила русло Осинки и бесцеремонно выпирала из берегов. Цепляясь за плакучие ивняки, потопляя прибрежные пни, река бессовестно шарилась по прибрежной серебряной траве.

Женька отмыл окровавленный нос, пожулькал рукав рубашки и… обомлел. Раискин подарок скатывался с мыска. Тут же, обласканный водой, оказался в сажени от берега. Ну что за козни сегодня!.. За какие грехи?

Обомлевший пацан без секунды промедления упал в реку с мыска. И затарабанил руками по воде, пытаясь достать, доплыть, дотянуться до мяча… Но холоднокровная река плавно закручивала жёлтый поплавок и увлекала на главную струю. И – поплыл! Женька развернулся к берегу. И погрузился с головой в реку, ощутив дно, выскочил как пробка…

Наглотавшийся холодной воды, ошалевший от испуга и обиды, пацан выполз на мысок, и долго откашливался. Когда сквозь слёзы, он различил среди равнодушной синевы любимый, драгоценный, раискин подарок, уплывающий в зыбкой волне навстречу неведомым безжалостным далям – сердце оборвалось. Лучше бы утонуть! Сдохнуть! Проклятый паводок!.. Пропащая-нещастная жизнь!.. Женька попинал воду, рыдая и негодуя. И, совсем уже обессилив, поплёлся домой, забыв на берегу свою мокрую клетчатую рубашку.

На следующий день, с утра, когда нужно было исправлять двойку по географии и писать диктант по русскому языку, Женька Шкаратин до полудня искал свой мяч. Нарываясь на собак и гусей, он пробежал по задам, по всем огородам, перелезая плетни, заплоты и изгороди вдоль берега полноводной реки, обшарил и противоположный берег, переплыв на тонущем плотике полую воду. Безрезультатно! Проверил Лёвин и Никитин заездки, заливчики под горой, заросли камыша вдоль всей Рытвины. Пополудни вышел на берег Тубы…

Где-то там, напротив Ильинки, или ещё дальше, в неведомых широтах, о которых Женька, со своей двойкой по географии, не имел ни малейшего представления, в лучах заходящего солнца, наверное, беззаботно красовался этот поразительно круглый, юркий и навсегда утраченный раискин подарок, волейбол из Ангарска. Единственный на всё село, а, может быть, и на всю округу…

– Же-е-ка!.. Же-е-нь!.. – канючил у ворот Женькиного дома школьный дружок Ленька Савин. – Ты дома? Чо скажу-то… Айда, Жека?… – И, помолчав мгновение, снова гундел: – Ну, Же-е-ка…

– Чо базлаешь? – Женька спустился с крыши, где ночевал под ворохом старых тулупов и фуфаек. – Ну, говори, чо хотел?

– Ну ты дрыхнешь… Девки все ворота обоссат…

– Всё?

– Да не злись. Я по делу… Ты за забор держись, не то упадёшь… – Ленька явно не спешил с новостями, но одна из них распирала его ошарашивающей силой. И Ленька смаковал момент, подготавливаясь сразить ею друга.

– Говори, не то получишь…

– Ой-ой-ой… От кого это?… Заморыш, а туда же!

– Лень, ты капканы не ставь… Ты бы лучше у Самчихи про папку спытал! Старая ведьма про всех на свете знает.

– Боязно. Вдруг она в жабу заколдует. Пусть Мужала рыскует. Я про другое…

– Пришёл – говори… Ты мне старинку принёс? Давай…

– Не-а. Не нашёл ещё… Я… больше принёс… Сущий клад.

– И чо это? Где? Тут?… – Женька обхватил друга и стал хлопать его по пузу, по бокам, по шее. – Тут… тут… тут?…

Они схватили в охапку друг друга. Завязалась борьба. Каждый пыжился уронить противника и засесть верхом…

На шум из ворот выскочила бдительная мама Нина. И с криком «Ах петухи… щипанные!» растащила пацанов.

– Ленька!.. Ты что озоруешь? Напал на слабого и коронуешься… Вот я тебя выдеру.

– Ма… да не лезь ты… – задыхаясь, цедил Женька – мы же понарошку… Чо ты выскочила? Сам разберусь.

– Какой… понарошку! Он тебе чуть мослы не загнул, гадёныш этакий…

– Тё… Нина… так я вам новость принёс!

– Какую такую новость? Про космос опять… Дак нам не к чему.

– Не-а. Про мячик ваш! – Лёнька выпалил свою тайну, как ядро из пушки. И ждал – когда взорвётся.

– Про мя-чик… наш, – обомлела мама Нина.

– Ты нашёл его? – спросил Женька, внезапно вспыхнув спичкой среди мрака.

– На-а-шел. Не я. Тётя Нина, они его покрасили!

– …как покрасили?

– …чем… покрасили? Кто – они?

– да-да, побелили… красками! Он ещё лучше стал… Новёхонький! Только вымазался весь…

– Да кто… кто нашёл-то? – мама Нина стряхивала с Леньки невидимые пылинки.

– Дак кто?… Известно… кто… Хамушины…

– А ну-ка… веди-ка… меня! – Нина, отряхивая руки о передник халата прытко пошла впереди пацанов. – Ишь, что удумали: покрасить кожу! Безотцовщину обижать! Ну, я вам… покрашу рожи…

Пацаны отстали. Они замедлили шаг и совсем остановились в переулке, за два дома до хамушинской усадьбы.

– Ты зачем ей сказал!.. Зря. Сейчас драка будет…

– Дак я тебе хотел…

– Хотел он…

– А чо она заводная, как лесопилка?…

– Иди теперь сам… выручай.

– А ты?

Женька молчал. Эта волейбольная драма за последнюю неделю взвинтила его. И уже успокоился. А этот… друг называется… снова нашёл… Теперь мамка ввяжется в душещипательные распри, защищая не Женьку, а своё оскорблённое чувство. Дело может дойти и до драки. И тогда Женька, как это бывало не раз, и сам не утерпит, кинется на обидчиков и будет до крови защищать свою правду, мамку и собственное униженное достоинство.

– Ладно, без тебя справлюсь. Не впервой…

– Пойдём вместе? Мамке твоей попадёт от Хамушихи… – и они бегом припустились на Гробовозную улицу.

– Витька! Санька! – голосила Нина, перекрикивая собачий лай. – Где мячик? А ну-ка немедля… ко мне! – Во дворе шарахнулись гуси, раскрылатившись с перепугу, влетая на поленницу и в сенник… – Покрасили! Значит-ца!.. – Вопила разбушевавшаяся мамка.

Вышла Хамушиха, квадратная женщина, с ромбовидным лицом и с длинной девичьей косой за плечами. Мать удалой двойни пацанов и вновь беременная с той же перспективой, она молча и неторопливо вышла за ворота, щёлкая семечки:

– Что ты тут разоряешься, Нинель Батьковна… Гусей перепугала… Ужо не пожар ли на селе?

– Дак я не тебя… кричу. Здравствуй-ка, кума… Давно тебя не видала…

– Здорово. Что надо то?…

– Твои сорванцы дома? Погоди-ка… – она обернулась на стоящих поодаль своих пацанов и поманила пальцем. – Ленька! Иди-ка ты сюда! Рассказывай про мячик…

Пацаны подошли и молча насупились. Во дворе прекратился переполох. Собака лениво зевнула и улеглась возле будки.

– Ну что, Бандит, язык проглотил. Что ты против моих пацанов-то треплешься, а?… Говори!

– Они мячик украли! – живо среагировал Ленька на свою кличку.

– Мя-я-чик, говоришь… – зловеще протянула Хамушиха. – И у кого украли?

– У Женьки… вот.

– У Женьки! – нагнетала баба. – И какой у тебя, Женечка, мячик был?

– Жёлтый у нас, – заволновалась мама Нина, – ты, кума, не обижайся… Нам бы ваш мячик глянуть…

– А чо его смотреть? На нём не написано чей он. Да, нашли на назьмах… где-то. Исшарканный весь. Покрасила я его, починила, то ись… И никто его не воровал! Ты чо тут, Бандит, тень наводишь на плетень? Иди-ка отсель подобру-поздорову…

– Кума… Погоди шуметь. На каких это назьмах его нашли? Ведь уплыл он…

– У вас уплыл, у нас причалил… Я что зря белила тратила?… Ничего не знаю… Нечего рот разевать… – и она решительно повернулась к дому.

– Ай-яй-яй, кума! – предчувствуя недобрый исход, мама Нина набрала полную грудь воздуха, – И какая же ты бесстыжая! У безотцовщины… мальца несмышлёного… воровать?

– … наблядовала, теперь жалишься, – мгновенно среагировала беременная. И, не глядя, через плечо, с затаённой обидой, давно искавшей выход, совсем другим тоном обронила: – Что за Яшку нашего не пошла? Теперь сопли на кулак мотаешь, да ещё жалишься.

– За хромого-то?… А вот не пошла. А твоё како дело?

– … хромой-то счетоводом стал. Не лаптем щи хлебает. Велик вон новёхонький в сельпо купил… Амбар ставит.

– А где он лес на амбар взял? На назьмах поди? Ась?…

– Ты на что это намекаешь?

– …а я не намекаю! Я прямо говорю: ему Мошков в прошлом годе сколько мешков пшеницы свалил? Не знаешь? А люди все знают!..

– Лю-ю-ди? Это кто же у тебя в «людях»-то ходит? Поди хахаль твой вековечный, Сергейча Филатов? Так он, вишь ты, преступник теперь, враг народа, как утопил зерно да и сбег, паршивец этакий…

– А хотя бы и он… – мама Нина внезапно успокоилась и другим тоном добавила, – Верни мяч пацану, кума. Не по-доброму это… Засудят тебя люди…

Хамушиха тоже взяла тайм-аут в пылу спора. И переведя дыхание, заговорила мягче.

– Что ты всё «люди-люди»?… Похоже, ты тоже, Нинель Батьковна, в честные рвёшься?… Выслужиться хочешь? Вон Мишка, колхозные грабли украл… А Васька, бык этот, мужчине глаз повредил… Хотя оба виноваты! Насосутся бражки и пошли по деревне силу пытать… Это, что ли… лю-у-ди?… Им бы только баб портить да над семьёй куражиться… А мячик твой верну я… Вот пацаны вернутся и – возверну. Нам чужого не надо. А ты гони этих… хахалей-то… Не по тебе они… нет. Ты девка образованная, молодая, ещё найдёшь себе… И Женьке твому… человека надо, а не кобелей энтих. Ох, Нинель-Нинель… мне бы твои годы… – И она ушла, колыхая огромным животом длиннющий подол платья.

Нина озадаченно постояла у забора, оглянулась, и не найдя взглядом своих пацанов, тихо побрела домой. Смурно на душе. Гадко.

Ведь куда ни кинь – права Хамушиха. Не пошла тогда за Георгия… Хромотой его отвернулась. Сердобольные доброхоты наушничали, мол, в передний угол посоха не ставят. А Сергейча приблудный… подарок, что ли… Две полы, да и те голы. Притулился-было, жеребчик ферменский, и как это у них получается?… И сбег восвояси. И всю семью отцовскую за собой на Дальний Восток переманил. Неужто и впрямь сбежали от тюрьмы… за пару утопленных мешков пшеницы? Разве за такое сажают? Невольно, как всегда в минуты печали и тоски, на ум пришёл образ луноликого, улыбчивого ангела, подхватившего её плотненькое тело, как подушку пуховую, не умеющего много говорить, но умеющего так сердечно… молчать… Его тёплые, сухие руки… И грустноватые глаза… что та ночь кромешная. Где он теперь? Сведёт ли судьба на повторное счастье?… Что-то признаков нет.

Нина машинально обернулась. И не найдя в утлой деревенской панораме признаков возрождающейся жизни, а один лишь неприютный, сырой и ветреный день, прислонилась к обманчиво-тёплой каменной стене старой деревенской церкви.

Приюти, Господи…