Текст книги "Лёгохонькое тепло"

В этом заключается и отличие некоторых религий или учений. Чтобы чувствовать себя защищённым от других себе подобных, необходима реальная угроза существа свыше, которое на твоей стороне. Нам всегда нужна своя Мама, которая всегда решит и скажет, что нужно делать. Может, мы стремимся быть такими Мамами? Поэтому ищем их всю жизнь в книжках, во взглядах революционеров или строе государства. Мы всегда стараемся подобать чему-то, что уже достигло определённых вершин. Мы объединяем накопленные знания, чтобы вывести как можно большее, чтобы идти к той вершине, которая известна, к максимально возможной.

Было время, когда стометровку пробегали за десять секунд. Цифра, казалось бы, и сейчас невообразимая, если посчитать, это тридцать шесть километров в час, причём спортсмен такую скорость держит не на всей длине дистанции. У него есть момент ускорения, когда скорость только набирается с нуля, значит, в процессе, чтобы компенсировать среднее значение, приходилось выжимать большую скорость. Показатель мирового рекорда держался долгие годы. Человечество не могло знать, способно ли наше тело дать больший результат. Однако один красивый мальчик, из солнечного острова среди пиратского моря, совершил невозможное. Он вырвался из указанных чисел. Он не мог брать ниоткуда примера, он не знал, как это сделать, но сделал. Он принёс в наш мир нечто новое априори. Доселе несуществующее. И что же он сделал в последующие года? Улучшил результат.

Теоретически результат возможно улучшать, пока значение не приблизится к нулю. Дальше, согласно теории относительности, наша вселенная не способна вообразить. Но что, если и это не предел, если и устоявшиеся правила, и воображаемые границы, и сама эта мысль, которую я сейчас описываю, это ещё не конец? Что там далее?

Всё же люди застряли где-то, надеюсь не в самом, но низу этого списка. Мы только кончиком носа стараемся заглянуть на следующую ступеньку гигантской лестницы, мы хотим уподобиться тем существам, что смотрят на третью ступень, не замечая нас. И мы не может понять, почему они не обращают на нас внимания, если, также, как и мы, в своё время заглядывали вверх?

Маргарита не мечтала увидеться с Толстым, Достоевским или предсмертным Есениным, она понимала, что они такие же люди, как все остальные. От нас скрыты и то не все подробности того, что нам не нужно знать о их жизнях. Да и зачем? Тем не менее она допускала, что людям хочется её увидеть, что хочется (неизвестно о чём) поговорить с ней. И раз она может дать это, тогда почему этого не сделать?

Они же поняли? Они должны были понять, если прочитали, должны были что-то вынести. Артур же вынес, большинство людей в редакции начинали общаться её фразами, не злились, думали и рассуждали. Может, и с остальными так же?

По неприятному совпадению Марго оказалась в редакции, когда туда ворвалась женщина, громогласно объявляя, что является родственницей самого великого автора всех времён. Следом за женщиной шёл гладко выбритый мужчина, с первого взгляда узнавший в застеклённом помещении дочь. У Маргариты тоже промелькнула такая мысль, когда она заметила его у лестницы, но, не допуская подобной возможности, девочка не предала увиденному внимания. Всё же, через секунду ступорного осмотра друг друга, она убедилась: папа пришёл. Женщина, обращавшаяся ко всем подряд, вогнала мужчину в краску, и он отвлёкся от глаз дочери, последний раз предложив жене уйти. Но та шла до конца. Она внушала секретарше, что знает Маргариту, пока не заприметила девочку в соседнем кабинете. Ей неважно было, сколько человек её останавливало, какими словами, но она вошла без спроса или какой-либо субординации.

– Вот ты где! – Вскричала она, и девочка вскочила со стула. Артур Робертович недоумённо уставился на помощника, требуя взглядом объяснения ситуации. – Что же ты стоишь, подойди, обними свою мамочку! – Никого не замечая, поплыла, раскрыв объятья, женщина к Маргарите.

– Я вставлю вам ручку в руку! Если вы коснётесь меня. – Громко выговорила Марго, зажав кулак за спиной.

Ошарашенная женщина остановилась. Она совсем не так представляла себе эту ситуацию. Родственники после долгой разлуки обязаны были в слезах радости за обнимать друг друга, а не угрожать. Женщине было всё равно, что кровного родства у них не было и что девочку она видела лишь однажды, по фотографии. Как только она заметила знакомую фамилию на книгах в магазине, её было не остановить. Наконец-то, – подумала она тогда. – Хоть что-то выйдет с этого валенка. Таким словом она обзывала отца Маргариты, которого чувствовала уже несколько лет своей обузой, человеком, доводившим её ежедневно, человеком, обязанным ей. Расстаться же с ним она не могла, страх остаться в третий раз одной останавливал. Так что женщина стала его пилить за всё то, что ей не нравилось, и во имя восстановления справедливости. У неё всегда должно было быть всё так, как она решит. И именно её слово обязано было останавливать всех. Но сейчас инстинкт самосохранения сработал вовремя.

– Что? – Женщина повернулась на мужа. Тот, очень знакомо пряча глаза вниз, подступил, но вдруг она рассмеялась. – А! ха-ха ты, как всегда! – Она повернулась на всех и громко объявила: – Шутит, так всегда было. – И шагнула вперёд с вытянутыми руками.

Муж отдёрнул её в последний момент от летящего навстречу кистям удара. Маргарита махнула зажатой в руке ручкой и отступила к вставшему Артуру Робертовичу. С криком женщина сжалась на руках мужа, искривив лицо. Она начала объяснять всем подряд кто она, и что будто бы сама растила девочку. В это время Маргарита прошептала редактору на ухо, что не знает её, и тот мотнул головой помощнику, чтобы незваных гостей увели. Долго возмущаясь и крича оскорбления, как ей, так и её отцу, женщине пришлось поддаться подоспевшим охранникам и рабочим мужчинам, ведущих их к двери.

– Ничего, такое бывает. – Сказал Артур Робертович, поправляя сдвинутые вещи на столе. – У нас ещё не было, но я подозревал, что должно было быть. Ты ведь их точно не знаешь? – Девочка замотала головой. – Тогда и не стоит обращать внимания, сама же писала.

Теперь часто ей приходилось слышать от него слова «сама же писала» или «это твои слова», но толку не было, если сейчас она не согласна с ними. Она не могла знать кем стал её отец, да и не знала кем он был. Но обратила внимание на повисшие щёки, на ещё больше наполнившиеся веки, на раскрасневшееся лицо, трепещущиеся скулы и разрезанный морщинами лоб. Неужели она будет точно так же выглядеть в старости?

– Тогда завтра часов в девять вечера, давай? Там как раз все уже чуть нахлынут и совершенно не озадачатся твоим приходом. – Артур кивнул. – Ты только набирай его сразу как подойдёшь, даже если будешь раньше времени, не стоит ждать. Посмотришь, поймёшь примерно, как проходят эти конференции и будешь готова ко своей, договорились?

– Наверно. – Маргарита встала уходить, посматривая на лестницу, не желая случайно вновь встретиться с теми людьми внизу.

– Да и по одежде… – Замялся он, но тут же, подумав, исправился. – Да неважно.

Семейный вечер должен был так называться из-за установленной близости между работниками. Оговорено было заранее, что никакой субординации, кроме приятных человеческих отношений, здесь не могло быть. Так что подвыпивший директор зачастую подлетал к столикам и напоминал всем, что они обязаны веселиться и отдыхать. Он перебивал развязавшийся разговор отдела маркетинга, заставив всех смущённо переглядываться. Потом требовал от администраторов правды про себя, и когда от такого же подвыпившего секретаря дождался откровений, то запомнил всё сказанное им, чтобы на следующей неделе использовать это на работе.

Данная семья строилась по принципу любой нормальной семьи. Норма – не значит логично. Мама может позволять веселиться, но только так, как ей угодно. Папа строит из себя также главу семьи, но, ради своей выгоды, не перечет маме. Старшие дети любезничают перед родителями, за их спинами издеваясь над младшими. А младшие обязаны ждать, когда разрешат уйти из этого тёплого и столь всем приятного круга семьи. Только бы поскорее, пожалуйста.

Начался вечер с поздравлений работников, уже не первый десяток лет отдавших компании. Потом позвали инициатора всего праздника, и он стал рассказывать о своей молодой жизни. На корпоративе собрались люди из одной компании, но с разных цехов и этажей. Половина из них даже не видела другую половину за всё время работы. Их обязали посетить вечер, они пришли, хотя бы поесть и выпить бесплатно. Уже потом, когда все накатили, то стало легче общаться, можно было перескакивать между столиками, знакомиться для приятных последствий вечера, потом пожалеть о свершённом и пообещать себя больше так никогда не вести (до следующего корпоратива).

У первых столов, немного заграждая обзор, стоял оператор, записывающий пока ещё культурную вечеринку. Рядом сидящая за столиками репортерша, одетая как часть семьи, задавала вопросы о трудностях и обязанностях виновника торжества. К этому моменту Маргариту уже встретил помощник и посадил за одним из столиков неподалёку от Артура Робертовича, не прекращающего что-то строчить в телефон. Девочку попросили обратить внимание на вопросы и темы, поднимающиеся репортёром. Когда она будет презентовать свою книгу, то разговор должен был быть похожим. Но девочка смотрела не только на ориентировочную сцену, но и на остальных людей. Они все были выкрашены, ухожены, разглажены. Женщины замазывали лица тоннами косметики, пытаясь спрятать любые погрешности. В своих обтягивающих платьях они сидели, едва шевелясь, чтобы ненароком всё это не порвалось иль не посыпалось. Толстые и худые забитые мужчины в мятых пиджаках за угловыми столами, куда почти не доходил свет, старались запихнуть в себя как можно больше еды, чтобы хоть какая-нибудь выгода была с этого вечера.

Среди собравшихся было несколько уже знакомых девочке людей и тех, кого она просто замечала в здании. Она знала, что здесь есть и успевшие прочесть её книгу, но ещё не полностью принимавшие на себя мысли Клевера. После, вечером, или через неделю, когда они озадачатся причинами поступков или всевозможных решений этого или других вечеров и не будут видеть выхода из сложившейся ситуации, то маленький голосок Клевера обратит их внимание. Возможно, что он уже обратил, но сейчас вирус только в инкубационном периоде. Людей начинает ещё только слегка подламывать, они пока могут терпеть эту наигранность и фальшивку. Осталось ждать чуть-чуть, и их прорвёт. Главное дождаться.

Как только закончилась официальная часть, на которой обязаны были присутствовать все работники, лишь один лысый парень без костюма встал и, не прячась, ушёл по своим делам. За ним и остальные, но не столь демонстративно, по одному, аккуратненько, удалялись в свои бетонные коробки. Маргарита, дождавшись разрешения, вылетела, надевая куртку на ходу. За вечер она не заметила ни одного устремлённого в неё взгляда или чего-то выбешивающего, но и причин оставаться больше не видела. Листья застыли в воздухе приятным тёплым вечером, но девочка шагала домой, ничего не замечая. Она понимала, что собравшимся не столь важен был выступавший человек и ей надо будет только переждать свой момент, а потом все всё забудут.

Пару раз девочка чуть не поскользнулась и, не дожидаясь лифта, вбежала на свой этаж. Дверь открылась и закрылась. Квартира была глухой и пустой. На ходу, не складывая по местам, Марго сбросила одежду и пробиралась к комнате. Носок и кофту, второй и лифчик. Плотные чёрные занавески не пропускали света ночных фонарей, но привыкшие глаза всё равно различали предметы. Спустив одновременно джинсы с трусами, девочка прыгнула в кровать, но пролежала эмбрионом недолго. Она вставила беруши и накрылась одеялом. Теперь можно было зажаться в комок.

Может быть, и было какое-то веселье и приятные взаимоотношения в тот вечер, даже в её адрес, когда помощник что-то забавное рассказывал о сослуживцах, вызывая настороженность Артура Робертовича, но всё это обрывалось сразу за дверьми. Девочка вновь становилась одна и приходила домой одна. Дома она была одна и ложилась спать одна. А самое ужасное, что, погружаясь в сон, она полностью ограничивала себя от (не одиночества?). А там без вариантов. Нет возможности избежать этого. Поэтому входить в сон было отвратным ощущением погружения в одиночество, но и оставаться в сознании было отвратным ощущением одиночества наяву. Нечто подобное у не просыхающих алкоголиков, понимающих поутру всю мерзость их слабости, равносильно мерзости остальной жизни и утыкающихся каждый день в бутылку, лишь бы забыться на время.

Меж тем корпоратив заканчивался, но люди не рассасывались. Ушли те, кому было куда идти. Туда, где их ждут. Куда они стремятся и к кому. Они приходили домой и чувствовали защищённость. Выговаривались. Открывались и растекались. Может, они шли, потому что их там ждали, может, это было нужно им самим. Но после, каждый, даже будучи не один в квартире, комнате или в объятьях на кровати, засыпал. Так как было неудобно или жарко от тела партнёра, то они разваливались. Голова думала о своём и уходила лишь в себя самого, отворачиваясь и зажимаясь в своём мирке.

К тому времени образовывались несколько кучек на давно закончившейся вечеринке. Кто-то вяло потряхивал своими складками на сцене, не попадая в ритм. Одинокие пытались продолжить веселье и вырваться куда-нибудь. Лишь бы не уходить. Лишь бы общество осталось, лишь бы они остались в нём.

Последними уходили два – три человека или засыпали прямо там, в кафе. Это не самые пьяные. Эти ребята никуда не спешили. Они долго одевались, без какой-либо сосредоточенности или расчётливости. Спокойно выходили и волочили своё тело по городу. Не вызывали такси, а оставляли первые следы на долго подсыхающем асфальте. Шли они самой длинной дорогой, постоянно что-то высматривая в углах. Может, те самые не унимающиеся компании. Может, полуночников на первых этажах. Люди эти всеми доступными методами старались отсрочить прибытие домой. Только не туда. Там был тот самый сон. То самое одиночество.

В первый месяц дни тянулись до невозможности долго, особенно когда у девочки были назначены разные мероприятия. Она их отмечала в календаре и по нескольку раз в день поглядывала на даты. Высчитывала количество оставшихся дней, часов, минут. Вычитала из них отведённое время на сон, на трёх– или четырёхразовое питание, на ежедневный просмотр фильмов, чтение книг, ещё примерно по часу ото дня отнимала на гигиенические нужды, и раздумывала, чем занять оставшееся время.

К концу второго месяца, когда должна была произойти презентация уже давно вышедшей её книги, время перестало тянуться. Теперь оно летело, девочка могла ничего особенного не делать, как солнце уже опускалось. Дни сокращались с разгулом осени, но сокращались и недели. Марго заглядывала вчера в календарь, был понедельник, а завтра уже суббота. Она не могла понять, куда девались остальные дни. Не запоминала даты, грядущие праздники или мероприятия. Она привыкла. В любом случае, за день до какой-либо встречи, телефон звонил, помощник напоминал о завтрашнем событии. На следующий день он уточнял за два часа до события, помнит ли Марго о том, где должна быть и во сколько. То же самое сделал он и накануне интервью.

Девочке пришлось воспринимать новую информацию. К завтрашнему дню ей нужно было создать подобающий вид. Семантику слова «подобающий» она могла сказать, но то, чему он должен был подобать и как, никто точно не знал. Помощник тогда вспомнил одно из платьев, в котором видел девочку и попросил что-нибудь такое же, только менее мятое. Погладить его, что ли? Также он упомянул лёгкий тон, с которым она ни разу не связывалась и письмо, пришедшее на адрес редакции, но назначенное ей. Письмо то помощник уже перенаправил, и его обязались доставить к вечеру.

Девочка подумала, что отправителем мог быть один из читателей, но к вечеру она мигом узнала знакомый ровный почерк. На конверте было несколько разных марок и надписи неизвестными иероглифами. Адрес был начертан печатными английскими буквами и чудом довёл до места назначения. В конверте бумага свёрнутая и с запахом запёкшегося жира. Дата написания сверху – всего две недели назад. Даже почта России работает медленней. Далее Артём пояснял, что писал, торопясь: через полчаса должен был отправляться автобус на аэродром, куда спешил случайно встретившийся спасатель, обязавшийся по прилёту на родину, кинуть письмо в почтовый ящик.

Артём быстро, но всё равно аккуратно рассказал, что направили их сразу с прилётом как можно дальше по затопленному берегу. Каждый день их группа разгребала определённый участок, пробираясь в глубь архипелага. Они расчищают дороги, дома, улицы, едят, спят и едут дальше. Так продолжалось две недели, потом они разделились, и часть поехала дальше. Артём и ещё четыре человека остались в деревне, они помогают местным жителям разгребать завалы и обустраивают связные вышки. Уже собрали два ветряка и пустили питание в дома. В свободное время он всегда спит, потому что сил постоянно не хватает. За него цепляется каждый местный, прося если не сделать, то научить делать. Самое тяжёлое, пишет Артём, было налаживать общение, но вскоре они привыкли. Беда объединила людей, правда случались и моменты, когда ему приходилось откупаться или защищать припасы, которые они доставляли в отдалённые места. Мужчину поддерживала постоянная мысль, что это надо делать. Каждый раз, когда он падал без сил под какой-нибудь тяжёлой балкой, то говорил себе, что где-то сейчас лежит другой человек, жизнь которого, возможно, зависит от электричества, которое он может протянуть. И стоит ли его лень и секундная слабость человеческой жизни?

Девочка читала письмо, всё больше краснея. Когда он описывал места, в которых засыпал, она чувствовала под собой мягкую кровать. Когда писал про обдуваемый ветер в ночных горах, девочка замечала бархатный плед на ногах. Мужчина и тут, и сейчас заставлял её замечать свои недочёты, он указывал на её безделье и прожигание жизни, которой у кого-то вообще может и не было. И девочку вновь разозлило собственное отвращение, она оправдывала себя тем, что ждёт выхода книги, всё это лишь до завтрашнего интервью, говорила себе Марго. Но Артём продолжал давить, упрекать её, указывать в сравнении, и девочка в итоге улыбнулась. Этот момент был как раз тем, чего ей и не хватало. Именно этого она ждала, хотела какого-нибудь дискомфорта. Чтобы всё было как прежде, чтобы чувствовать эту неприязнь, а не разнеживаться, на мягких креслах сидя. Мужчина на миг оказался тут, рядом, он отвлёк её на секунду от устоявшегося одиночества.

Невыносимость ежедневного безделья или медленного образовывания, также мучило Марго, но хотела она другого мучения от этого мучения. Но если два мучения взаимно одинаковые, то какая разница какое из них испытывать?

«К одиночеству привыкаешь, но стоит нарушить его хотя бы на день, придётся потом начинать привыкать сначала»

Прочитала по случайному совпадению в этот же вечер Марго выражение Ричарда Баха. Она уже отложила письмо, в конце стояла подпись. Артём упомянул название некоторых поселений, в которых бывал, но писал, что сейчас направлялся ещё неизвестно куда. Им так сразу и сказали по прилёту, что весточки домой они ещё не скоро смогут отправить. Так что он прощался, сам не знал на сколько, но намеревался найти способ разузнать о её нынешней жизни.

Девочка дочитывала и как будто вновь сжимала его пальцы, не давая сесть в тот автобус. Строчка шла к концу, а мужчина всё сильнее тянул на себя руку. Как тогда он появился в её жизни, разрушив устоявшийся строй, так и сейчас он втиснулся в привычную среду. Вот не мог он оставить всё в покое! Маргарита не знала того Ричарда, но злилась сейчас и на него, в частности. Может, прочла она не полностью сказанное автором выражение или оно было изменено до неузнаваемости, но мысль сама не закончена. Мысль в самом начале этого пути. Пути поглощения одиночеством. Если уже задался принцип, что существо одиноко, но иногда выбирается из своей конуры, значит, или оно не так уж и одиноко, раз появляются просветы, либо это с ним только в первый раз.

После первого урока (это когда существо думало, что всё: оно самое одинокое и никто его не понимает, а тут бах – просвет, а потом ещё один бах – и обман) оно вспоминает, как же тяжело опять в это входить. Как же тяжело опять избавляться от надежд и рушить свой счастливый мир, но выбора у существа нет. Тогда появляется очень хороший вариант – дать слабины, приступить своим моралям и законам и смотреть на всё с другой точки зрения. Подстраиваться под изменения, лишь бы не чувствовать себя больше никогда одиноким. Переделаться под кого-то другого, не желающего принимать тебя прежнего. Со временем истинные задавленные свои черты, возможно, растворятся в новой личности, а на предыдущую жизнь обращено будет презрение, но она никогда не перестанет чесаться где-то внутри.

Так же есть существа, которые не умеют по-иному. Они живут собой и не способны построить из себя кого-либо другого. Может, просто не хотят, может, не хотят врать, но им от себя не убежать. Они сами себя будут задавливать всё глубже и глубже. Так что первый ложный просвет покажется крошкой в сравнении с тем, что последует далее.

Просветы и Надежды такие – это хорошо. Но со временем они будут терять себя. Не то чтобы истощаться и тускнеть, нет, они могут быть реальными возможностями и искренними шансами, но взгляд на них будет всё мрачнее и мрачнее. Существо больше не будет воспринимать их всерьёз. Будет скептически смотреть на себе подобных. Потому что знает, что каждое возвышение приводит к обрушению.

Со временем сомнение перерастёт в неприязнь. Казалось бы – да как так? – Вот, способ избавиться от одиночества, выбраться из заточения. Вот, тот самый человек, который тебя спасёт. Но существо не поверит, оно уже приобрело жизненный опыт. Оно будет полностью уверенно, что это ложь, очередная горка, за которой обрыв. Будет сторониться. Будет держаться как можно дальше от всего того, что раньше любило и без чего не могло жить. Отношение, к прежде приятному ему, изменится до остережения и боязни, страха перед самим собой, перед своими потребностями. Так как только оно само желает определённое, то оно само и виновато во всей испытанной боли. Наконец боязнь очередной боли выливается в отвращение. Омерзение к тому хорошему и милому о чём мечталось, чего так долго хотелось.

Хорошо бы если бы в эти моменты ещё прорывались нотки злости или агрессии, неважно на что. На мир, на стечение обстоятельств или на свои принципы. Именно агрессия действенна. Она последней развернёт личность и даст силы на очередную ошибку. Отчаянье расслабит, смирение успокоит, утешение отвлечёт, и только агрессия заставит избавляться от себя же самой.

Если же действий не будет, а всё прежде тёплое и родное найдёт существо и будет стараться вывести его из апатии, но предыдущие этапы им уже пройдены, то оно будет молча подчиняться. Это не спокойствие или отчаянье, это дальше чем смирение – равнодушие. То, что никто никогда не замечает. Что-то с чем свыкся и решил пойти дальше. Нечто уподобившееся мелкой травинке в километре от дороги, по которой существо пронеслось. И если это травинка как-то и поколышется, то существо даже не узнает об этом. Единственный способ уберечься от боли, не борясь с ней – это поддаться.

Маргарита падала в колодец и зацепилась за камень. Снизу вода, сверху свет, больше ничего не видно. Каждый раз, когда она пыталась подняться выше и схватиться за нужный камень, то соскальзывала и срывалась на метр ниже. Что делать? Кричать с такой глубины, зная, что сорвёт голос, а её, может, никто и не услышит, или постараться подняться выше? Чуть выше, и её голос донесётся до людей, но она может опять сорваться, и тогда её больше никто точно не услышит.

Нужно продумать все варианты. Можно отпустить руки, поддавшись судьбе, упасть, а там будь что будет. Но это чистой воды эгоизм, а значит, и не жизнь вообще. Получается, жизнь в этом самом замирании на месте и в вечном ожидании чуда, которое никогда не придёт и максимум, что ты можешь, это не ухудшать положение?

Помимо девочки в этом колодце ещё миллионы людей. Все всю жизнь стремятся подняться хотя бы на камень выше. Многие срываются, некоторые взлетают и никто не знает что там, что наверху. Оттуда не спускается рука, которая могла бы вытянуть, никто, из поднимающихся, не смотрит вниз. Никто не знает, сколько человек под ними. Они смотрят вверх, высчитывая, сколько осталось ещё ползти. Но человек сам не способен подняться, он может только ухватиться за чью-нибудь пятку и, потянув того вниз, занять верхнее место. Но пятка постоянно дёргается и бьётся. Там же такой же человек, как и она. Все озлобленны, испуганны, смотрят на мир из своих пещер. Как запрограммированные боты, зерги, направленные на потребление.

Но, может, допускала Марго, она и не права. Пирамидообразные живут свои жизни, и у них, возможно, есть свои цели и мысли, не доступные её сознанию, просто из-за законов физики. Они, может быть, также думают, но на своём, не доступном ей уровне. У них точно такая же какая-то есть своя мысль, своя идея, которая никак не может воплотиться. Может, они своим поведением и отношением говорят совсем другое? Может, делают то же самое, что и девочка, но она просто это воспринимает иначе? Как пятимерные существа не могут воспринять семимерных.

Понимаешь? – спросила она Клевера. Перечитала, и сама не многое из этого восприняла. – Не очень. Ха! Вот видишь! Мы не понимаем друг друга. Они – совершенно меня, но я хоть что-то о них. Я же вижу, что они тянутся к свету. Я не могу помочь тем, которые выше, но тем, что подо мной, способна протянуть руку.

По этой причине она спокойно шла давать интервью на следующий день. Девочка накинула обещанное платье, погладила его на себе ладонью, платье оказалось глаженым. Выбирать из двух пар кроссовок оказалось несложно: те, что чище. Чтобы не забрызгать осенними лужами одежду, она собралась добраться до редакции на автобусе. Не нужен велосипед – не нужны инструменты на случай поломки, не нужны инструменты – не нужен рюкзак. Телефон и ключи сложила в кошелёк, и вышла на непривычном легке.

За несколько часов до этого уже собирался первый зритель в большом зале. Он взял с собой две копии книги: первого и последнего изданий. Он был одним из основных зачинщиков теорий об авторстве книги. Говорил, ещё при прошлом мошеннике, что он не может быть автором. Что автор бы так не радовался вниманию ко своей персоне. Что автор обязан был быть серьёзным, собранным и решительным. Зритель этот не один раз перечитывал книгу и постоянно искал единомышленников. Вместе они разбирали по главам, по словам, по мыслям всё произведение. Они спорили, пытаясь отыскать причины и мотивы, связывали возможные побудительные аспекты написания или разыскивали скрытые послания. Они ежесекундно обдумывали все свои поступки. Оспаривали и указывали другим о том, как именно нужно следовать книге.

Когда объявили о том, что настоящий автор готова презентовать свою книгу, то зритель незамедлительно стал искать билеты, чтобы не пропустить и своими глазами увидеть человека, поменявшего всю его жизнь. Зритель этот изнемогал, он возмущался камерам, натыканными по первому плану, из-за которых мог что-то не увидеть, толпам собравшихся со всех сторон людей. Постоянно проверял зритель время, зная, что такой автор не способен что-то сделать не вовремя. Так что это, скорее всего, у зрителя часы отставали, а не они начали с опозданием.

Сначала пошла презентация, повторяющая и так всеми известные подробности первого издания. Там засветились и Артур Робертович, и директора, оправдывающиеся в своих показаниях. Потом экран погас, и дался свет на ведущую, стройную женщину с растянутой назад кожей на лице. Она держала книгу в руках и рассказывала якобы свои ощущения от первого прочтения. Потом она, поднимая голос и акцентируя каждое слово, объявила о входе девочки. Фотоаппараты защёлкали, головы завытягивались, заиграла музыка, но никто не появился.

Маргарита на миг впала в ступор, повторяя себе, что она делает, почему и зачем. За поворотом огромной картонки кулисы мигал ослепительный свет, шумел звук, и идти туда ужасно не хотелось. Но надо, она знала, что надо. Если взялась, то невозможно не доделать. Девочка зашагала по прямой к креслу, куда ей сказали сесть. Её не предупреждали, что будет ярко, что будет громко и что нужно работать на камеру, как это делала ведущая. Ей сказали сесть и отвечать на вопросы. Что она и сделала.

За первый выход её фотоаппараты запечатлели с сотню снимков, как она прикрывает глаза руками и чуть ли не бежит к ведущей. Марго села и спрятала глаза от света, обратившись к женщине напротив. Та, сидя в пол оборота, заглянула к девушке в лицо и, улыбаясь, отпустила шутку зрителям. По залу прошли смешки, но за кулисами все забегали, не понимая, почему девочка прячется. Артур Робертович, пристально смотря за всем, приказал убрать с неё боковые прожекторы, и девочка плавно опустила ладонь. Она не слышала ведущую или шум толпы, картинка резко менялась, то чёрные, неразличимые ноги, то яркие вспышки силуэтов. Ситуация совершенно отличалась от спокойного банкета, который она видела. Наконец, остановив свой взгляд на ведущей, Маргарита поняла, что та что-то говорила ей всё это время.

– Что простите? – Громко спросила девочка, подавшись вперёд.

– Что же вы прячетесь Маргарита, народ хочет на вас посмотреть? Поздоровайтесь и улыбнитесь! – Женщина вновь повернулась на камеры и заулыбалась. – Дамы и господа, у нас в гостях легендарный человек. Оклеветанный… – Она продолжала повторять всё то, что уже неоднократно говорила.

– Да, ярко, ужасно, вот я и прячусь. – Проговорила девочка, но её уже не слушали.

Зачем тогда надо было задавать вопрос? – Проговорила Маргарита у себя в голове, но стерпела, выжидая, когда все успокоятся. Она уткнулась вниз глазами, пытаясь разбирать кто и что говорит, но обращение ведущей с первого раза так же не разобрала.

– Извините, что?

– У нас проблемы с динамиком? Алексей! – Женщина мигом развернулась в сторону, но ей показали жестами, что всё в порядке. – Говорите, вас прекрасно слышно.

– Это очень замечательно, только я вас почти не слышу из-за этого шума.

Женщина кивнула и посмотрела вновь в сторону. Ей подали сигнал о воспринятой проблеме и по рации передали ситуацию режиссёру программы, тот через громкоговоритель своей будки передал послание в наушники всем операторам, и они развернулись на фотоаппараты, не прекращающие щёлкать. За пять секунд шум стих, остальные подхватили по инерции и стали внимательно вслушиваться, стараясь не создавать никакого анатомического шороха. Каждый предвкушал, что Маргарита скажет.