Текст книги "Юрий Гагарин. Один полет и вся жизнь. Полная биография первого космонавта планеты Земля"

Глава тринадцатая
Любовь курсанта

Главной любовью Юрия Алексеевича Гагарина со времен аэроклуба, конечно же, была авиация. Но, как мы уже отмечали, монахом он не был и довольно рано начал заводить отношения с девушками: одно другому совсем не мешает.

Его советские биографы «щекотливую» тему либо обходили стороной, либо сочиняли романтические истории, достоверность которых трудно проверить. Постсоветские, наоборот, стараются отыскать и предъявить публике «пикантные» подробности. Например, Владимир Россошанский в книге «Феномен Гагарина» (2001, 2011) посвящает им целую главу «О любви», цитируя каких-то странных женщин, претендующих на то, чтобы считаться «близкими подругами» космонавта (при этом очевидная несогласованность их историй с известными фактами из жизни Юрия Алексеевича никого почему-то не смущает). Лев Данилкин в своем «Юрии Гагарине» не только скрупулезно собрал все слухи и домыслы на эту тему, которые смог разыскать в прессе, но и заявил, что как раз они «представляют особый интерес» в отличие от «скучной» техники. Вроде взрослый человек, а интересы, как у подростка, извините.

Не стоит идти по пути тиражирования слухов. Всё, что известно о девушках Гагарина до 1956 года, упомянуто выше. Здесь же нужно посвятить несколько слов его жене Валентине, с которой он познакомился в Чкалове-Оренбурге.

В принципе она сама рассказала подробности в своих документальных книгах «108 минут и вся жизнь» (1981, 1982, 1984, 1986) и «Каждый год 12 апреля» (1984). В работе ей помогал журналист Михаил Фёдорович Ребров. Здесь мы выделим главное.

Валентина Ивановна родилась 15 декабря 1935 года в многодетной семье Ивана Степановича (р. 1894) и Варвары Семёновны Горячевых (р. 1895). О семье сведений очень мало – очевидно, жена космонавта сама не захотела рассказывать о близких. Из книг биографов известно, что ее отец, уроженец Оренбурга, был поваром по профессии, причем высококвалифицированным: работал и в санаториях, и в ресторанах. Мать, родом из Рязанской области, занималась домашним хозяйством.

Жили Горячевы в Чкалове-Оренбурге по адресу: улица Чичерина, 35, квартира 2. В двух маленьких комнатах «коммуналки» на втором этаже старого купеческого особняка ютились двое взрослых и шестеро детей! Во время войны трех сыновей призвали в армию. Старший, Алексей, и младший, Михаил, погибли, средний – Иван сражался на Дальнем Востоке и вернулся домой. Из трех дочерей Валентина была самой младшей и к моменту знакомства с Юрием ей только исполнилось двадцать лет.

Первая встреча между будущими мужем и женой состоялась случайно. В клубе училища периодически проводились танцевальные вечера. 1 февраля 1956 года на один из таких вечеров впервые попали курсанты нового набора. Тут мы предоставим слово Валентине Ивановне, которая единственная и способна рассказать, как прошло знакомство:

«Память сохранила многое. И тот вечер в авиационном училище, кружащиеся в танце пары, музыку и вдруг появившуюся группу курсантов-первогодков, стриженых, суетливых, возбужденных своим первым выходом „в свет“ после карантина.

Тогда мы встретились впервые. Он пригласил меня танцевать. Вел легко, уверенно и сыпал бесконечными вопросами: „Как вас зовут? Откуда вы? Учитесь или работаете? Часто ли бываете на вечерах в училище? Нравится ли это танго?…“

Если откровенно, то первое впечатление от знакомства с Юрой складывалось как-то не в его пользу. Невысокий, худощавый. Голова большая, короткий ежик волос, торчащие уши. Говорит быстро, после каждой фразы как-то двигает припухлыми губами, будто припечатывает слова. Сказать о нем подвижен – значит ничего не сказать. Порой казалось, будто он одновременно находится в разных местах.

Потом был другой танец, третий… В десять часов музыка смолкла. Он проводил меня до выхода (выходить за проходную училища им тогда не разрешали) и, словно мы уже обо всем договорились, сказал:

– Итак, до следующего воскресенья. Пойдем на лыжах.

Я промолчала: на лыжах так на лыжах. Уже дома подумала: „А почему я должна идти с этим „лысым“ на лыжах? И вообще, почему он держится так уверенно? Знакомы мы всего один день…“

Па лыжах мы не пошли. Не было самих лыж, не было и погоды. Пошли в кино. Не помню, какой фильм мы смотрели, но наши мнения о нем разошлись. Сначала спорили, доказывали друг другу свою точку зрения. К единому суждению так и не пришли. Спор перешел на другую тему и тоже как-то не получился. Потом разговор стал совсем скучным. Долго шли молча. Около нашего дома он так же, как и в тот первый вечер, сказал:

– Итак, до следующего воскресенья. Пойдем…

Вот тут он замолчал и посмотрел на меня. Посмотрел и добавил:

– Пойдем в гости.

– Это к кому же? – удивилась я. – К нам, что ли?

– К вам.

Сказал он это просто, словно я сама пригласила его, словно мы давным-давно знаем друг друга.

Позднее, когда я лучше узнала Юру, мне стало ясно, что одно из самых примечательных свойств его характера – умение легко и свободно сходиться с людьми, быстро осваиваться в любой обстановке. Какое бы общество ни собралось, он сразу же становился в нем своим, чувствовал себя как рыба в воде.

В ту пору нам было по двадцать. Далеко идущих планов мы не строили, чувства свои скрывали, немного стеснялись друг друга. Сказать, что я полюбила его сразу, – значит сказать неправду. Внешне он не выделялся среди других. Напротив, ребята-старшекурсники выглядели более степенно, прически их делали их более привлекательными, девчонкам они нравились больше. Ну а мой кавалер? Мой „лысый“?…»

Волосы в конце концов отросли – еще до того, как Гагарин стал «старшекурсником». Но самое интересное в этой важной линии биографии Юрия Алексеевича то, как вновь проявилось его удивительное умение совмещать романтику с прагматизмом. Он понимал, что пришло время жениться. Ему понравилась девушка Валентина. Он захотел узнать ее поближе и старался поступать так, чтобы она лучше узнала его. Поскольку контакт проще устанавливать при общении с семьей, то Юрий сразу напросился в гости. Вновь обратимся к воспоминаниям Валентины Ивановны:

«Не сразу я поняла, что этот человек если уж станет другом, то на всю жизнь. Но когда поняла… Много было у нас встреч, много разговоров по душам, долго мы приглядывались друг к другу, прежде чем, объяснившись в любви, приняли решение связать навсегда свои жизни и судьбы.

Как он сказал о своей любви? Очень просто. Не искал красивых слов, не мудрил. Но такая безоглядность, такая окрыленность были в его объяснении и признании…

Мы стали встречаться чаще, думать о будущем.

– Любовь с первого взгляда – это прекрасно, – говорил Юра, – но еще прекраснее – любовь до последнего взгляда. А для такой любви мало одного сердечного влечения. Валя, – продолжал он, – давай действовать по пословице „семь раз отмерь, один раз отрежь“.

Я понимала, что такое его серьезное отношение к решающему жизненному шагу не имеет ничего общего с осмотрительной расчетливостью. Юре был чужд эгоизм. Он думал обо мне: не пожалею ли я, не спохвачусь ли, когда будет уже поздно передумывать?

Юра вообще больше думал о других, чем о себе. Это я поняла еще задолго до того, как мы стали мужем и женой».

В общем-то в двух вышеприведенных цитатах содержится всё, что захотела рассказать Валентина Гагарина о первых месяцах знакомства с Юрием Алексеевичем. Известно, конечно, что их всё чаще видели вместе. Они гуляли по городу, ходили на киносеансы и в местный театр, бывали на застольях у Горячевых-старших. Юрий познакомил девушку с некоторыми из своих друзей-однокурсников. Когда он уехал на аэродром, то писал письма, а при случае возвращаясь в город, на несколько часов заглядывал к Валентине. Кому-то может показаться, что в этой истории мало романтических приключений и душераздирающей страсти, но в том-то и дело, что романтика сближения симпатичных друг другу людей проявляется в мелочах, которые навсегда остаются только между ними.

В конечном итоге Юрий и Валентина привязались друг к другу. Если между ними и бывали конфликты, то не столь существенные, чтобы нарушить развитие отношений. Семья Горячевых тоже приняла Юрия как родного: он производил хорошее впечатление – всегда опрятный, подтянутый, начитанный, коммуникабельный, жизнерадостный. Еще Гагарин знал много стихов и любил декламировать, в том числе Сергея Есенина, творчество которого находилось тогда под «мягким» идеологическим запретом (время от времени издавались отдельные лирические сборники, но о полноценном собрании сочинений поклонникам оставалось только мечтать). Возможно, планы Юрия казались со стороны немного «наполеоновскими», но биография говорила сама за себя: он был очень перспективным молодым человеком.

Сам Гагарин принял окончательное решение, вероятно, к осени 1956 года. В ноябре он поехал в Гжатск. Его мать Анна Тимофеевна вспоминала (цитирую по книге «Память сердца», 1985):

«Приехал он с уже отросшей шевелюрой, в форме с нашивками сержанта. Конечно, ему сразу же захотелось всё осмотреть, повидать. Привез нам подарки. Вообще ни разу не было случая, чтобы Юра приехал с пустыми руками. Даже когда учился в ремесленном, где денег у него было – меньше некуда.

Я чувствовала, что Юра хочет о чем-то поговорить со мной наедине. И догадывалась, о чем. В последних весточках из Оренбурга часто мелькало имя: Валя Горячева.

Я сама в его годы познакомилась с гармонистом Лёшей Гагариным. Вот только радостью мне с родителями не пришлось поделиться: отец и мама к тому времени умерли. Не с кем было посоветоваться.

В один из вечеров, когда мы с Юрой остались одни в доме, подошла я к нему. Поняла, что сам он всё никак не решается начать, и спросила:

– Расскажи, сынок, про Валю.

Он обрадовался – трудное начало пройдено, поведал, что познакомился с девушкой на танцевальном вечере в училище. Юра рассказал о Волиной семье. Там было шестеро детей.

– Хорошо, когда в семье много ребятишек! Значит, все к труду приученные, неизбалованные, – сказала я.

Это я знала по опыту.

Валя была самая младшая среди трех братьев и трех сестер. Она работала на телеграфе, а теперь поступила в медицинское училище.

– Я у них часто бываю, – сказал Юра, – эти праздники тоже отмечал у Горячевых.

Разговор у нас был откровенный, я спросила:

– Думаешь расписаться?

Юра неопределенно пожал плечами. Но мне показалось, что вовсе не от нерешенности, а потому, что он очень ответственно относился к своему слову. Сказал – значит, так и будет. Он же еще был курсантом, не мог содержать семью, поэтому, видно, считал, что о женитьбе говорить рано.

Мне хотелось напутствовать его. Знала, что и не спрашивая, он ждет моего слова. Поэтому сказала:

– Если любишь, то женись. Только крепко, на всю жизнь, как мы с отцом. И радости и горе – всё пополам.

Говорила я с ним о женитьбе как о деле решенном, и Юре это было по душе. Разговор у нас с ним был долгий. Семейные дела сложные, всяко бывает.

На другой день Юра сказал, что хочет возвратиться в Оренбург. Я поняла его, не стала упрашивать остаться: его ждала любимая девушка».

Для Гагарина, выросшего в деревне под присмотром матери, было важно получить ее «благословение». И когда он нашел поддержку, то больше не колебался. 23 ноября, прервав отпуск, Юрий вернулся в Чкалов-Оренбург. Позднее в книге «Дорога в космос» он напишет по этому поводу: «Товарищи по эскадрилье и командиры поняли меня без слов. А Валя обрадовалась: она знала, почему я вернулся».

Совместимы ли романтика и прагматизм? Совместимы, если между ними нет низости – с любой стороны.

Глава четырнадцатая
Проблемы с реактивными

Выше мы обсудили странную попытку советских биографов объявить, что у Юрия Гагарина были проблемы с пилотированием поршневого учебно-тренировочного самолета «Як-18», прежде всего – с его посадкой на аэродром. Как выяснилось, ничего общего с реальностью эта «легенда» не имеет: будущий космонавт уверенно освоил свою первую машину. «Як-18У», на котором Гагарин летал в училище, дался ему сложнее, но на эту модификацию жаловались многие пилоты. Другое дело – истребитель «МиГ-15бис». С ним у Гагарина действительно возникли затруднения, что легко объяснимо: при сравнительно небольшом налете предстояло ударными темпами научиться управлять и применять в бою машину с реактивным двигателем, рассчитанную на принципиально иные пороги высот и скоростей.

Истребители «МиГ-15» («изделие С», «И-310») начали разрабатывать сразу после войны в московском Опытном конструкторском бюро, которым руководили авиаконструкторы Артем Иванович Микоян и Михаил Иосифович Гуревич. В техническом задании указывалось, что истребитель должен иметь следующие характеристики: максимальная скорость у земли – 1000 км/ч, максимальная скорость на высоте 5000 м – 1020 км/ч, время подъема на эту высоту – 3,2 мин, практический потолок – 13 000 м, дальность полета на высоте 10 000 м – 1200 км, разбег – 700 м и пробег – 800 м. Вооружение должно было состоять из трех авиапушек; также предусматривалась возможность подвески топливного бака или авиабомб. Истребитель надлежало оснастить гермокабиной и катапультным креслом. Назначение самолета – «ведение активного воздушного боя с истребителями и бомбардировщиками противника, отражение налетов авиации противника, удары по наземным целям и выполнение задач разведки и контроля боевых действий».

В ходе конструкторских работ были созданы три прототипа: «С-1», «С-2» и «С-3». Все они были успешно испытаны, и в конце 1947 года «МиГ-15» пошел в серийное производство. В следующем году, после выявления недостатков прототипов, была создана модификация «СВ», которая стала основой для появления самолета «МиГ-15бис». В мае 1949 года ее постановили снабдить двигателем ВК-1 (РД-45) – первым отечественным турбореактивным двигателем, разработанным под руководством конструктора Владимира Яковлевича Климова на базе английского «Rolls-Royce Nene». В результате появился прототип «СД» – именно он после незначительных доработок фюзеляжа пошел в июне 1950 года в серийное производство под названием «МиГ-15бис». На нем устанавливались новейшие авиапушки НР-23; под фюзеляжем можно было подвешивать две бомбы или два подвесных топливных бака. Позднее появились более специфические модификации этого истребителя: «СД-УПБ» (истребитель сопровождения для бомбардировщиков с дальностью полета 2200 км), «СР-1» (истребитель-разведчик с фотоаппаратом плановой съемки), «СЯ» (истребитель с крылом повышенной жесткости для предотвращения «сваливания» на высоких скоростях), «СА» (истребитель с системой слепой посадки), «СП-1» (всепогодный истребитель-перехватчик).

Истребители «МиГ-15» активно использовались для охраны воздушных границ Советского Союза и стран «социалистического лагеря», однако их «звездный час» наступил в небе Кореи, где эти стремительные машины до завершения Корейской войны в июле 1953 года успешно противостояли американским «F-80 Shooting Star» и «F-86 Sabre»: им удалось сбить свыше тысячи самолетов противника. За всю историю в Советском Союзе было построено 11 073 экземпляров «МиГ-15».

В 1957 году курсанту Гагарину предстояло научиться управлять двумя самолетами: двухместным учебным «МиГ-15УТИ» («И-312 СТ») и боевым «МиГ-15бис» модификации «СЯ», которая к тому времени стала стандартом. Хотя названные машины проходили многочисленные заводские и государственные испытания, активно эксплуатировались в войсках и участвовали в реальных боях, они всё еще оставались «капризными», поэтому неизбежные ошибки пилотирования нередко заканчивались фатально. Валерий Аркадьевич Хлызов написал документальную повесть «Окольцованная птица» (2003, 2016) о своем отце, который служил инструктором в «гагаринской» эскадрилье. В повести он приводит и свои детские впечатления, связанные с «МиГами»: «На долю отца, как и всех строевых летчиков, выпало немало трудностей при освоении новой реактивной техники. Аварии и катастрофы следовали одна за другой. Торжественно провожали в последний путь погибших летчиков. Запах одеколона „Шипр“, которым заливали мешочки с останками пилотов, до сих пор ассоциируется у меня с траурным маршем и причитанием вдов. Но жизнь продолжалась. Гул реактивных двигателей не смолкал на аэродроме ни днем, ни ночью».

Впрочем, перед тем, как попасть на аэродром и сесть в кабину «МиГ-15УТИ», курсантам ЧВАУЛ предстояло преодолеть довольно напряженный период подготовки. 1 декабря экспериментальную группу двухгодичного обучения отправили в расположение гарнизона 817-го учебного авиационного полка, который находился в 18 км от Оренбурга, у железнодорожного разъезда Ветёлки (разъезд № 20). Под командованием подполковника Ивана Михеевича Полшкова там проходили службу как курсанты, так и солдаты-срочники. Зимой они жили в двухэтажной казарме, а летом выезжали в палаточный лагерь. В полку выпускников обучали искусству боевого применения реактивных истребителей, то есть по факту – готовых летчиков, имевших опыт пилотирования «МиГ-15». Разумеется, Полшков не обрадовался тому, что ему прислали «молодых», которые до того летали только на «Яках», и был настроен по отношению к ним скептически. Они тем не менее с усердием взялись за работу.

В том же гарнизоне произошел пренеприятный инцидент, связанный, вероятно, с тем, что «молодые» (не по возрасту, а по налету) курсанты оказались среди «стариков». О нем рассказала литератор Татьяна Копылова, помогавшая Анне Тимофеевне Гагариной работать над книгой о первом космонавте (цитирую по статье «Как Гагарин держал удар», опубликованной в «Известиях» 7 марта 2004 года):

«В 1984-м из Оренбурга пришло письмо, заинтриговавшее нас с Анной Тимофеевной. Было оно от полковника в отставке Ивана Михеевича Полшкова, бывшего командира полка боевого применения (полка реактивных истребителей), приданного Чкаловскому летному училищу. ‹…› Иван Михеевич писал, что у него есть документ, который нигде не опубликован и даже не упоминается.

Когда мы встретились, он пододвинул ко мне пожелтевшие листки. Бросилась в глаза дата – 4 марта 1957 г., выделенные жирным шрифтом фамилии и фраза: „Объявляется приговор Военного трибунала Южно-Уральского военного округа от 28 февраля 1957 года об осуждении курсантов 1-го ЧВАУЛ Бушнева И. Л., Шпанько Б. Г., Ошуркова Е. Н. за нанесение побоев помощнику командира взвода сержанту Гагарину за его требовательность по службе“.

– Никогда, – воскликнула я, – никогда и ничего не слышала об избиении Юрия Гагарина в военном училище!

– Вот именно, – подтвердил полковник.

Я развернула листки.

„Подсудимый Бушнев, будучи недоволен требовательностью по службе пом. командира взвода сержанта Гагарина, склонил подсудимых Шпанько и Ошуркова на избиение Гагарина, на что они ему дали свое согласие. В осуществление этого намерения – при активном участии Шпанько – в ночь на 30 января 1957 года, когда после отбоя весь личный состав лег спать, в том числе и Гагарин, Ошурков и другие курсанты напали на Гагарина и подвергли его избиению, при этом Шпанько и Ошурков завязали себе головы полотенцами, чтобы их не узнали, а Бушнев в это время стоял у входа в казарму с целью предупреждения исполнителей в избиении Гагарина, в случае появления кого-либо из командования. В результате преступных действий Бушнева, Шпанько и Ошуркова сержант Гагарин был избит. В судебном заседании подсудимые в изложенных преступных действиях виновными себя признали и дали подробные объяснения… На основании изложенного Военный трибунал признал Бушнева, Шпанько и Ошуркова виновными в принуждении группой лиц к нарушению обязанностей по военной службе, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 193-4 п. „б“ УК РСФСР“…

Далее в приговоре указывались меры наказания: Бушнева и Шпанько на 3 года каждого с отбыванием в исправительно-трудовом лагере, а Ошуркова на 2 года с отбыванием этого наказания в дисциплинарном батальоне, всех троих без поражения в правах.

… Потом Иван Михеевич давал пояснения к событиям 1957 года. На помощниках командиров взводов лежала малоприятная обязанность – обеспечение внутреннего распорядка подразделения: подъем, зарядка, посещение занятий… И Гагарин всегда исполнял эту обязанность, не делая исключений ни для себя, ни для других. Его требовательность пришлась не по вкусу троим друзьям. Особенно их раздражал ранний подъем на утреннюю зарядку. Вот и предупредили сержанта: что подчиняться ему не будут. Но и тот ответил категорично: „Распорядку в казарме будут следовать все“. Троица повторила угрозу. Помкомвзвода вновь подтвердил: „Никаких исключений!“ Тогда угрозу привели в исполнение.

Избит Гагарин был жестоко, до потери сознания, – на несколько дней его поместили в госпиталь. Остальные курсанты настояли, чтобы хулиганы пошли к командованию. Заседание трибунала состоялось через месяц. К этому времени Гагарин был уже здоров и по-прежнему исполнял свои обязанности младшего командира».

Существуют и другие версии причин нападения троицы курсантов на Юрия (их излагает, например, Лев Данилкин): дескать, Гагарину устроили «темную» за то, что он слишком щепетильно относился к своим обязанностям и докладывал начальству о всех случаях «самоволок». Вторая версия выглядит малоубедительной, потому что в «самоволку» лютой зимой вдали от города особенно не побегаешь. Однако и объяснение с нежеланием участвовать в «утренней зарядке» тоже надуманное – протест был, скорее, поводом для того, чтобы испытать «молодого» замкомвзвода на твердость, а когда тот отказался служить по правилам «дедовщины», его избили в назидание другим. В результате «старики» перестарались и попали под трибунал. Тут остается добавить, что Гагарин всегда проявлял твердость в соблюдении правил общежития, а кроме того, ему было важно дойти до полетов без взысканий, лучшим из лучших, ведь экспериментальная группа таяла на глазах, не справляясь с нагрузками, и в училище поговаривали, что от сокращенной программы надо отказаться.

К началу полетов курсантов разбили по «экипажам». Инструктором экипажа из четырех человек стал молодой старший лейтенант Анатолий Григорьевич Колосов, для которого обучение летному мастерству тоже было в новинку. Позднее он вспоминал:

«После определенного курса подготовки инструкторов на самолете МиГ-15 в мой экипаж попали четыре курсанта – все хорошие, все одинаковые, казалось бы. Но всё равно среди тех курсантов выделялся Юра Гагарин своей старательностью, дисциплинированностью, жизнерадостностью, энергичностью. Мы на это обратили сразу внимание. Если ему давалось поручение, задание – он выполнял всегда добросовестно, своевременно и с хорошим качеством. Таких курсантов мы обычно всегда выделяем, поручаем им организационную работу. Он стал сразу старшиной звена и старшиной группы. И будучи старшиной звена, экипажа, он продемонстрировал свои организаторские способности самым наилучшим образом, помогал отстающим в теоретической части. ‹…›

Я сам был молодой, только год-два как закончил училище. Приходят курсанты, мы первым делом знакомимся как учителя, педагоги. Смотрим им в глаза, определяем, какой у них психологический наклон. И бросилось в глаза – спокойный, с железными нервами парень и дисциплинированный вдобавок ко всему. Когда прошли теоретический курс, наземную подготовку, мы начали с ним летать. Среди курсантов трое сразу выделились, Юра между ними особенно выделялся своим старанием, желанием».

Полеты на «МиГ-15УТИ» начались в конце марта на полевом аэродроме, располагавшемся около совхоза «Караванный» – примерно в 45 км к востоку от Оренбурга. Для участия в них курсанты в составе трех эскадрилий переехали в палаточный лагерь. «Гагаринской» эскадрильей командовал майор Владимир Иванович Беликов, заместитель командира 817-го учебного авиаполка; звеном – капитан Николай Иванович Пенкин. Курировал работу на аэродроме подполковник Григорий Константинович Серков, заместитель командира авиаполка по летной подготовке (кстати, он отмечал, что условия обучения были весьма трудными из-за плохого качества взлетно-посадочной полосы). Все эти офицеры оставили воспоминания, по которым легко реконструировать, что происходило на аэродроме весной-летом 1957 года.

Экипаж инструктора Анатолия Колосова был допущен к полетам в середине апреля. Один из четырех курсантов, доверенных ему, быстро «отсеялся». Григорий Серков рассказывал (цитирую по статье Вячеслава Моисеева «Гагарин: полет продолжается», опубликованной в газете «Оренбургская неделя» 16 февраля 2011 года):

«У Колосова был еще один курсант, который туго усваивал программу, напряжен был в воздухе, зажимал управление. Слетает – и аж мокрый весь. Я с ним несколько раз летал, и пришлось его отчислить. Парня перевели в гражданский вуз. А у Гагарина были проблемы совершенно противоположного рода: машины не боялся, но при посадке у него был высокий профиль.

Примерно с высоты 7-10 метров надо начинать выравнивать самолет, потом подвести к земле на три четверти метра. Это называется „конец выравнивания“, здесь самолет идет параллельно земле. Потом начинается процесс выдерживания, то есть потери скорости за счет увеличения угла атаки. Подъемная сила пока сохраняется, а скорость падает. Нужно подвести самолет к земле на 15–20 сантиметров, и в тот момент, когда он уже не держится, он приземляется.

Филигранная техника! Если же при этом высота будет больше 20 сантиметров, машина просто упадет, может свернуться на крыло, и тогда конец самолету и летчику. Гагарин начинал выравнивание и выдерживание на высоте большей, чем необходимые 20 сантиметров от бетонки. Это обнаружилось еще при полетах курсанта с инструктором…»

Вот и первое упоминание о проблеме с посадкой, которому можно доверять, ведь то же самое рассказывали и другие офицеры учебного авиаполка. Чтобы устранить ее, Серков сам забрался в кабину на место инструктора, но, несмотря на его команды и советы, Гагарин вновь допустил ту же ошибку. Тогда подполковник приказал Колосову совершить еще как минимум десять учебных вылетов с Юрием.

В конечном итоге от Гагарина добились нормальной посадки, но перед тем, как выпустить его в первый самостоятельный полет на «МиГ-15бис», требовалось одобрение командира полка Ивана Михеевича Полшкова. В начале мая тот прибыл на аэродром, чтобы оценить подготовку курсантов. Зачетный полет на «МиГ-15УТИ» с Гагариным прошел в целом успешно, но вдруг при посадке Юрий вновь совершил серьезную ошибку. Полшков сам рассказал Татьяне Копыловой, как это было (цитирую по статье «Как Гагарин держал удар», опубликованной в «Известиях» 7 марта 2004 года):

«Подошла очередь и старшего сержанта Гагарина. Запуск мотора, выруливание, взлет, работа в зоне по определенному заданию, заход на посадку. Иван Михеевич не заметил ни одного сколько-нибудь серьезного отступления. Но… перед самой землей самолет вдруг резко клюнул носом, и командиру полка пришлось самому исправлять положение и спасаться от „козла“.

Расстроенный курсант вылез из машины. Полковнику показалось, что он даже побледнел за те несколько минут, что был в небе.

– Ошибки знаете? – спросил Иван Михеевич.

– Так точно, – ответил старший сержант.

– Перечислите.

Тот доложил.

– Правильно, – кивнул полковник. – Работайте дальше.

Но через две недели история повторилась. Когда у начальника училища [генерала Василия Харитоновича Макарова] подводились итоги контрольных полетов, решение было категоричным: курсантов, не сумевших по какой-либо причине полностью выполнить полетное задание, предстояло отчислить из училища. Кроме старшего сержанта Гагарина в тот год еще трое курсантов должны были покинуть училище, не получив назначения в истребительную авиацию».

Судьба Гагарина повисла на волоске. Однако его целеустремленность и прилежность, которую сразу замечали старшие офицеры, в очередной раз помогли ему: репутация дорогого стоит! События развивались следующим образом. Видя отставание Гагарина, командир эскадрильи майор Владимир Беликов приказал инструктору Анатолию Колосову подготовить представление об отчислении курсанта от дальнейшего обучения, как не справившегося с летной программой («по летной неуспеваемости»). Колосов подготовил и представил этот материал Беликову; тот его подписал и передал командиру полка Ивану Полшкову. Однако подполковник был занят текущими делами и не заметил представленный документ. При этом Гагарин уже был отстранен от полетов и, конечно, ходил по аэродрому мрачнее тучи. Тогда Колосов сам отправился к Полшкову и упросил его дать молодому человеку еще один шанс, поскольку в Гагарине видно огромное желание летать. Подполковник согласился с аргументами и велел своему заместителю Григорию Серкову заняться «проблемным» курсантом лично. Об этом подробно рассказал летчик-инструктор Ядкар Шакирович Акбулатов (цитирую по фонозаписи, сделанной 7 сентября 1983 года):

«Подполковник Серков включился в это дело вместе с Колосовым. Он сам несколько дней летал с Гагариным по кругу – контрольные полеты на спарке, и каждый раз делал замечания ему, что то не так, это не так; ну и основное – посадка. Гагарин видел это, исправлял и производил в дальнейшем нормальную посадку. Уж настолько он желал самостоятельно вылететь! Летчики по традиции после самостоятельного вылета угощают всех так называемыми „вылетными“ папиросами. У него в планшете имелось штук шесть этих коробок, они все уже за это время истерлись. Конечно, у молодого человека было настроение крайне низкое. И вот, полетав два-три дня с Гагариным, убедившись, что он может увидеть ошибку, исправить ее и нормально произвести посадку, подполковник Серков решает выпустить Гагарина самостоятельно. Поговорили с ним предварительно:

– Замечаешь ты ошибку?

– Замечаю.

– Вот я сейчас слетаю с тобой – всё делаешь сам, если увидишь отклонение самолета от нормы, значит, сам исправляешь это отклонение и производишь нормальную посадку.

Что он и сделал. И после этого Серков говорит: „Видишь – боевой самолет, садись и лети самостоятельно“. Гагарин от радости побежал к этому самолету, Серков его вернул, говорит: „Пет, ты отдохни, посиди. И пешочком, не спеша, иди к боевому самолету. Бегать не надо, и так у тебя нервы напряжены, волнуешься, а пробежишь – пульс вообще будет 200. Надо всё делать нормально“. После этого Серков отправил его пешочком к самолету. Гагарин садится в кабину, приняв предварительно самолет у техника. Подходит Серков, лейтенант Колосов, проверяют, как он сел, всё ли включил. И Гагарин запрашивает: „Я 210-й – запуск“. Беликов отвечает: „Запускай, 210-й“. Он даже не знал, что выпускает самостоятельно Гагарина. И когда запустил двигатель Гагарин, вырулил 210-й, Беликов передает Серкову: