Текст книги "Рожденная в гетто"

Александр и Лиля Митта
Ариела – какой мы ее помним

Мы с женой вспоминаем Ариелу, это естественно: 50 лет знакомства и дружбы. Но как-то обратили внимание на то, что по утрам за чаем то и дело вспоминаем то один, то другой эпизод, связанный с ней… И еще один… и еще…

Конечно, эти воспоминания – не полная картина и не психологический портрет. То, что застряло в памяти.

Она была боец. И всю жизнь впрямую стояла против врага – смерти, которая ей была указана врачами. Но время шло, она жила и сказала: я победила.

Враг был внутри – больное сердце, с которым люди долго не живут.

Она прожила в три раза дольше самых оптимистических предсказаний врачей.

Конечно, ее хорошо лечили и в Москве, низкий поклон профессору Абраму Львовичу Сыркину. Без него болезнь схватила бы ее намертво гораздо раньше. И врачам, которых она находила в Париже и в Лондоне. Они вытаскивали ее из предсмертных состояний, пока могли.

Но, я думаю, главное, что помогало, – это ее жизненная сила, которая каждый день противостояла ухмылке смерти, дышавшей ей в лицо всю жизнь.

Я помню ее иногда с голубым неземным лицом и синими ногтями на руках. Она говорила: плохая ночь была. Рассказывай.

И требовала каких-то впечатлений о спектаклях, выставках, фильмах…

У нее было ясное и жесткое противостояние болезни – не увядать, проявлять самый активный интерес к жизни, в рамках возможностей.

Она любила искусство во многих проявлениях: театр, живопись, музыка, дизайн.

У нее не могло быть детей. Ее два брата стали ее детьми. И бесконечное количество шелудивых уличных собак, которых она откармливала, отмывала, пристраивала в добрые руки… И еще… Да много чего… Например, она была азартным зрителем всех московских премьер.

Ну и заслуга! – скажете вы. Но много ли вы видели зрителей, которые бы посещали театр в коляске с кислородным баллоном? Это была часть ее интуитивной жизненной стратегии: «Ничто не сможет убить активный интерес к жизни. Усохнет интерес – ослабнет сопротивление». Когда болезнь обострялась и она не могла выйти из дома, она звонила и мучила расспросами, пока досконально не понимала, что там было на премьере на самом деле. По сути и в деталях. В конце я кричал:

– Ариела, от тебя родить можно! Отстань! – но по-другому она тогда не узнала бы то, что хотела знать.

Но разделим все на части, чтобы разобраться, что же она сделала реального и конкретного? Что оставила после себя?

Подруги. Это была, как, впрочем, и все у Ариелы, самая важная часть ее жизни. Я-то знаю только ее московских подруг, и то не всех. А были еще парижские подруги. В Москве были:

Ольга Яковлева – в свое время звезда театра, любимая актриса Анатолия Эфроса.

Алла Демидова – больше, чем звезда Таганки. Ее разнообразные достоинства заняли бы даже в кратком перечислении страницу.

Лена Щапова – о ней отдельный разговор.

Лиля Майорова – Митта.

Светлана Игнатенко.

Тут, как говорят, фишка в том, что каждая была объектом и предметом особых непрекращающихся забот, и самой любимой подругой.

Наверное, Алла Демидова была все-таки любимее других.

Последние годы Ариела не ездила на «Кинотавр», но требовала тщательный отчет о всех подробностях. Иногда для меня смешных, но для нее важных.

– Кто был королевой на «Кинотавре»?

Я бы провалился с ответом, но у женщин свой взгляд. Жена отвечала:

– Алла Демидова.

Ариела расцветала:

– Да! Да! Она королева! Она всегда королева! Она не может не быть королевой!

Но это не были досужие восторги, потому что Алла была одета по-парижски, скажем, не без влияния Ариелы.

Мода. Долгие годы, даже не годы, а десятилетия, когда страна была закрыта, а «модой» называлось то, что производил Москвошвей, она баулами везла из Парижа наряды. Всегда самые последние, модные, яркие, именно те, которые украшали женщину. За десятилетия до того, как в Москве стали отличать одного дизайнера от другого, Ариела сама была как передвижная выставка тенденций и мод Парижа.

Ариела со своей возможностью жить в Москве и Париже, за полвека от наших дней, показала одна из первых, как мода не просто украшает женщину, а придает ей уверенность, раскрепощает, умней может и не делает, но стимул жить и добиваться чего-то в этой жизни дает.

Для Ариелы, я думаю, каждая радость подруги была как витамин жизненной силы. «Я радую кого-то, я радуюсь этому сама – значит – живу».

Лена Щапова. Сейчас, когда Лена чуть не 20 лет Лена Брамс, и сын вырос выше отца, и по слухам унаследовал сильный характер отца, не плохо бы вспомнить, что это Ариела женила их. Ну, женила – громко сказано. С частью этих красавиц, особенно той, которая могла бы стать женой и матерью ребенка, Ариела знакомила брата. Но если не была убеждена в семейной перспективе, барышня как-то уходила в тень, чтобы дать место следующей.

В Лену она была просто влюблена. Жена помнит, как она ворвалась к нам с криком и дрожью:

– Лена больна! Она ослабла! Ей срочно нужен куриный бульон!

– Хорошо. У меня в морозилке есть курица. Она оттает, я ее сварю.

Ариела буквально тряслась. Это не художественный образ, так она выглядела.

– Нет! Вари немедленно! Пусть оттаивает в кипятке!

И куриный бульон варили немедленно. И Ариела несла его горячим к Лене: мы жили в соседних подъездах в доме художников.

Лена оказалась идеальным выбором. Красивая до умопомрачения. Тогда не было в ходу понятия «сексуальная». Но будь ей сегодня 20 лет, она стала бы иконой моды. И крепкий характер – настоящая подруга мужу. Пусть эта семейная пара станет еще одним маленьким успехом Ариелы.

Однако пора переходить к собакам – другой неистребимой страсти Ариелы. К шелудивым уличным псам.

В Париже в белом особняке постройки гениального французского архитектора Ле Корбюзье, прежде служившем мастерской скульптора Жака Липшиц, жил его пасынок Андрей. Друг семьи, 27 лет перед тем отмотавший в сибирских концлагерях.

Это конструктивистское здание, произведение аскетичного минимализма, Ариела превратила в собачник, пристанище шелудивых, покрытых болячками уличных псов Парижа. Она их приводила и вместе с Андреем откармливала, залечивала раны и укусы от уличных драк. И пристраивала в хорошие руки. В Париже это возможно.

Ну, в Москве ты не найдешь таких гуманных доброхотов, которые бы взяли в дом уличного пса. Но парочка каких-то облезлых псов, как правило, жила в ее доме. И одного пса она везла в Париж, затратив на это немереное количество усилий по сборам справок и разрешений. В Париже у нее всегда жили две собаки. И Ариела все время требовала, чтобы гости восхищались их умом, деликатностью и чем-то еще, что приходило ей в голову.

В Пицунде, летнем курорте, доме творчества кинематографистов, ее мании было больше простора. И она все время привозила с пляжа то одного, то другого пса. Платила дежурным, откармливала: все-таки проживет подольше.

Психологи или психиатры скажут, в чем тут дело. Может, это нормальное для человека качество – сострадание к больным и слабым? Или что-то другое?

Она, конечно, понимала, что то, что всем окружающим дано в бесплатное и безвозмездное пользование – здоровая жизнь, ей надо отвоевывать у самого беспощадного противника. Может, это мотивировало ее? А может, мы настолько очерствели, что простое милосердие удивляет нас и несвойственно нам.

Братья. Тут можно сказать коротко. Братья были ее детьми. А она была их ребенком. И я знаю мало семей, где бы люди так сильно любили друг друга. При том, что надо поискать трех человек, которые бы так сильно отличались друг от друга. В одной семье, в одной жизненной связке.

Бен – абсолютный предприниматель. С бешеной энергией и непрерывным стремлением что-то в короне переиначивать, изменять, улучшать, создавать. Хрестоматийный пример человека, сделавшего себя без какой-либо помощи и поддержки.

Я помню его первые шаги в Москве, где он сделал первые деньги. Там было, как говорят на телевидении, «все сразу». И привычные для Москвы обманы, и угрозы, и предательство ближайших сотрудников. Я видел, как он стремительно разворачивал ситуацию с предательски отнятым бизнесом, когда молодой парень, доверенное лицо, только что торжествовал победу над лохом-англичанином. А наутро плакал, как наказанный ребенок, потому что он вмиг потерял все. Я видел его бешеные нагоняи нерадивым сотрудникам. Казалось, после такого лопнут сосуды в голове. Нет – живой, здоровый. В голове полно идей.

Чем ему помогла Ариела? Об этом отдельно. Хотя я знаю только тот маленький сегмент, в который был вовлечен своим фильмом, где продюсером был Бен.

Другой брат, Соломон – врач, специалист по микрохирургии уха. Мягкий, нежный. Его агрессивный максимум – это тихий вежливый вопрос.

Мне довелось недолго жить в его доме, когда шел монтаж и перезапись фильма «Затерянный в Сибири». Врачи в Лондоне начинают рабочий день в 7.00. Но Соломон вставал рано утром так, чтобы поставить перед спящей Ариелой стакан свежеотжатого морковного сока. Это только пример. Но сколько братьев могут сказать о себе подобное?

Братья любили Ариелу, и Ариела любила их. Причем эта любовь была важной, активной и продуктивной частью их жизни. Они все время что-то делали друг для друга.

Пример: Ариела сделала дизайн в отеле брата «Ле Меридьен» в Вильнюсе.

В отеле нет унифицированного гостиничного дизайна. Каждый номер чем-то отличается. Окна украшены не просто шторами, а порталами с декоративными драпировками. Я в этом не специалист, просто привел пример дизайнерских способностей Ариелы. И как пример того, что в семье она была не только объектом заботы и любви, но и помогала брату по делу.

У меня лично с Ариелой связана работа над фильмом «Затерянный в Сибири». Дело было в конце восьмидесятых. Я считал, что должен снять фильм, посвященный семье: своим дядьям, расстрелянным в 30-е годы, их женам и моим теткам, мотавшим в лагерях долгие сроки, кто 5, кто 8, а моя мать все 10 лет.

Придумал историю. Написал вместе с Валерием Фридом и Юрой Коротковым хороший сценарий.

Но тогдашний директор «Мосфильма» ни в какую не хотел запускать фильм про сталинские концлагеря. Тогда Ариела привела в картину брата.

До какой степени Бен не понимал, во что влезает, даже представить себе нельзя. Коротко: в кинобизнесе вообще ничего не понимал. Это, наверное, и есть творческая основа предпринимательского дела – понять суть нового дела в общих чертах и положиться на интуицию. А интуиция опиралась на то, что Ариела плохого человека для вложения денег не предложит.

Кино по принципу доходов – это спекулятивный бизнес. Про успехи трубят повсюду. А кто провалился, умирает тихо, хотя их в сотни, тысячи раз больше. И Бену полагалось провалиться, пополнив многотысячную армию аутсайдеров. Другие варианты не угадывались.

Я сам тоже впервые вступил в капиталистический мир. За предшествовавшие четверть века советской работы твердо усвоил, что в картине есть один главный человек – режиссер.

Деньги – это было что-то, к чему я никогда не имел никакого отношения. И о продюсерах из советской пропаганды о неведомом мире чистогана и его злодеях знал только, что они самое зловредное, что есть в кино.

Однако времена резко и бесповоротно изменились. Пришлось идти в объятия злодею. И он мое! Мое!! Мое!!! кино стал рассматривать как продукт, в изготовление которого он вкладывает свои личные деньги.

Что меня поразило сразу, что траты эти были по советским понятиям немереные, риск при этом запредельный. И мы добивались самого высокого рыночного качества. Это принесло результаты.

БАФТА – английский союз работников кино присвоил нам награду «Лучший английский фильм года на неанглийском языке». И что гораздо важнее – Каннский фестиваль отобрал фильм в один из главных конкурсов.

То, на что обычные продюсеры тратят полжизни, Бену привалило сразу. Причем по второму российскому фильму Карена Шахназарова «Цареубийца», где продюсером был тоже Бен, успех был такой же – участие в главном конкурсе Канн.

Речь здесь не о нашем фильме. Доживу до круглого юбилея Бена и опишу подробно необыкновенную историю создания этой картины. Пока только отметим, что не было бы Ариелы – и фильма бы не было. Она только толкнула эту телегу, а дальше мы с Беном впряглись и покатили ее.

Однако в кино все гладко только на рекламной картинке.

Для Ариелы нашлась работенка уже после завершения фильма. Картина катилась от фестиваля к фестивалю, пиком ее успехов стала номинация на «Золотой глобус» в Лос-Анджелесе. «Голден глоб» – это вторая после «Оскара» награда по мировому рейтингу успехов. И я тут же получил предложение снять фильм в Польше для небольшой американской компании, которой покровительствовал сам Стивен Спилберг.

А в России съемочная группа должна была подготовить фильм, завершенный в Лондоне к российскому прокату. Казалось бы, какие проблемы? Проблемы объявились. Директор фильма заверил всех, что фильм к прокату готов, полетел в США с семьей на две недели, показать детям Диснейленд, и свалил с концами.

А когда стали разбираться, оказалось, что в бумагах полный хаос и воровство. Ариеле пришлось принять участие и в этом малоприятном деле.

Она как доверенное лицо продюсера курировала эту работу. Упоминаю об этом, чтобы не сложилось впечатление, что Ариела занималась только гламурными делами: наряды для подруг, дизайн и все такое.

Нет. Она была земной человек. Занималась многим. И повсюду оставляла людей, которые вспоминали ее с благодарностью.

Ну как не написать о том, что ее квартира на улице Коньяк-Жей была гостеприимным домом для всех друзей, когда мы и подумать не могли снять номер в парижском отеле.

Что же осталось от Ариелы конкретного? В какой плотный весомый шар можно скатать ее дела? Тут я все смешал: подруги, братья, собаки, фильмы…

Это не полный портрет, скорее эмоциональный набросок. Не подвожу вас ни к какой оценке. И сам не выставляю ее.

Просто в нашей жизни она была ярким человеком, хорошим другом. Человеком, который выбрал правильный путь непрерывной борьбы со своим врожденным недугом, борьбы с врагом бесконечно более сильным, чем она. И она победила.

Юлий Гусман
Ариела – имя, означающее львицу

Нет более неподходящего имени для этого нежного мотылька, чем Ариела. Я думал, что это что-то от «воздуха», полета, парения. Оказалось – львица. Ждали мальчика – родилась девочка. Но Ариела имя не оправдала. Она была сама нежность, тактичность, доброта, деликатность и да, да – воздушность. Ее сильный, большой брутальный брат – настоящий лев. А она нет. Но по здравому размышлению становится понятно, что папа с мамой не так уж и ошиблись. Ариела всегда сражалась. Сражалась отчаянно. За жизнь, за родных, за друзей, за людей – знакомых и, иногда, незнакомых. За любимого брата. За дело, которому он служит.

И все отвечали ей любовью. Ее нельзя было не любить. Она смотрела так беззащитно, но всегда ее глаза светились достоинством, гордостью, мудростью и красотой.

…Мы познакомились и подружились на Каннском кинофестивале. (Красиво звучит, не правда ли?) Команду мы представляли крайне экзотическую. Бен с поломанной ногой в гипсе, но в роскошном смокинге, я в венгерском сером костюмчике из ткани типа «букле» с дурацкой «бабочкой», без которой не пускали, и Ариела в роскошном туалете, похожая на всех французских звезд одновременно. Когда мы шли по знаменитой красной дорожке и поднимались сквозь строй гвардейцев по парадной лестнице Дворца Люмьеров, то не было человека, который не обратил бы на нас внимания. Наша группа: летящая Ариела, хромающий Бен с внушительной тростью и я, до боли похожий на охранника-латиноса, затмила все делегации. Невиданному карнавальному трио были оказаны самые высокие почести, и нас посадили на самые лучшие места. Политкорректность организаторов праздника не позволяла задать простой вопрос: «Кто вы хлопцы будете? Кто вас в бой ведет?» Правда, при виде Ариелы вопрос застревал в горле. Звезда, она и есть звезда!

А потом были встречи и разговоры, поездки и проекты, планы, работа и веселая поздняя молодость, которой, казалось, не будет конца.

И я тогда не мог даже подумать, что эта внешне беззаботная, всегда доброжелательная, открытая и улыбчивая женщина-подросток борется с тяжелым недугом. Каждый день, каждую минуту, каждую секунду. Всю жизнь.

…В школе мы изучали биографии советских героев, которые даже больные туберкулезом строили железные дороги или ползли с отмороженными ногами через линию фронта к своим. И трудно было отделить правду от вымысла, миф от поступков.

А рядом жила нежная и скромная женщина, которая совершала свой подвиг каждый день. Она была очень скромным человеком, и мы не знали об этом…

Теперь знаем.

Маквала Касрашвили
Доброта – это от Бога

С Ариелой меня познакомила лет 15 тому назад Алла Демидова и попросила для Ариелы билеты в Большой театр. С тех пор, когда Ариела была в Москве, она не пропускала ни одну премьеру в нашем театре. Любила и оперу, и балет. Потом стала приходить и на мои спектакли, и всегда от нее я получала очень красивый букет. Цветы и неизменные подарки я и моя сестра получали и на дни рождения. Она помнила все даты. В Ариеле была какая-то непохожая на нас обязательность. Когда она узнала, что у меня проблема с позвоночником и мне тяжело ходить, Ариела в моих мытарствах приняла деятельное участие. Она позвонила в Париж, узнала адрес и телефон парижского врача по этим проблемам, назначила у него мне прием, настояла, чтобы я полетела в Париж на консультацию. И так как я в Париже никого не знаю, а Ариела была в Москве, она попросила свою подругу Оксану встретить меня и отвезти на квартиру к Ариеле. Потом Оксана возила меня и к доктору. А когда, уже во второй раз, после некоторых процедур я должна была лежать 20 дней не вставая, Ариела была уже в Париже, приходила ко мне каждый день, и она или ее неизменная домработница пани Ирэна заботились и о моей еде, и о моих лекарствах.

Доброта ее была удивительна. И гостеприимство. Даже для нас – грузин. В ее второй маленькой квартире кто только не жил: и друзья, и знакомые, и знакомые знакомых. И всегда были только что постеленная кровать, чистота и продуманность во всех деталях, чтобы человеку было удобно. И все, конечно, бескорыстно.

Ариела хорошо готовила, любила кормить своих гостей, а когда не хватало сил на готовку, приглашала в ресторан и старалась всегда расплатиться сама. Ей, казалось, было жалко всех. Сострадала всем и, особенно, больным – и людям, и животным.

Ариела никогда не жаловалась на свое самочувствие и не говорила о своих болезнях. Только иногда говорила, что сегодня она полежит – «видимо, с погодой что-то».

А как самоотверженно она ухаживала за своим мужем Романом! Я видела, как Ариела толкала перед собой коляску с Романом, потому что у него были проблемы с ногами. Роман ушел вслед за Ариелой, потому что перестал «подпитываться» ее энергией. А внутренней силы в ней было много. Она терпеливо выслушивала по международному телефону все наши жалобы и, если нужна была помощь, моментально откликалась и делала все возможное, а иногда и невозможное.

Когда ее не стало, у меня осталось чувство, что я потеряла близкую родственницу.

Неля Бельская
«Голубая болезнь»

На заре шестидесятых годов нас было трое только что закончивших университет молодых женщин, которые в годы оттепели, в хрущевские времена вышли замуж за французов.

Мой случай оказался самым сложным. Училась я на философском факультете МГУ, бастионе идеологии. К тому же большая часть нашего потока состояла из мужчин, которым перевалило за тридцать. Это были еще молодые и лихие кадры КГБ. Хрущев, прочистив Органы после XX съезда, дал возможность этим людям подковаться на идеологическом фронте. Вот именно эти лихие и еще молодые только чудом не упекли меня на Братскую стройку в Сибирь, лишив права закончить университет и наложив вето на мой брак с Мишелем. Дело они мне организовали по всем правилам искусства.

Людмила и Светлана учились на филологическом. Там же они встретили своих мужей, французов-славистов. Они были их коллегами по факультету и к тому же членами французской компартии. А Мишель, муж мой, был буржуа, журналист во Франс-Суар. Он оказался в Москве в киногруппе совместного франко-советского производства. Речь шла о фильме «Леон Гаррос ищет друга». Мишель был сосценаристом с Сергеем Михайловым.

Четвертая была Ариела, самая молодая из нас. Ей было 19 лет. Все мы четверо оказались где-то весной в русском ресторане на Сен-Жермен. Не ведаю, кому принадлежала инициатива этой встречи. Светлана, Людмила были со своими мужьями. Ариела и я – без. Были еще какие-то люди. Нас было немало за столом. Коптилась в шкафчике на стене тушка семги. У кассы сидел рыжий кот, наблюдал.

Помню, что в этот день я получила свою первую зарплату в лицее, где я была на должности лектрисы. Вышло так, что я заплатила за этот ужин всей своей получкой. Естественно с условием, что доля каждой будет мне возвращена.

«Нам с вами по дороге», – говорит мне Ариела, выходя из ресторана. На самом деле мы с ней в то время жили на соседних станциях той же самой загородной линии метро. Теперь она называется линия Б, и я все живу на этой же самой линии.

Спускаемся по бульвару St-Michel до Люксембургского сада. Еще светло. Покупаю какую-то снедь для Мишеля, который проводит все свои вечера на просмотре фильмов. Он – теперь кинокритик. Спускаемся с Ариелой на платформу. Стоим. Ждем. Моя юная спутница меняется в лице и как-то мягко оседает на пол. Лицо, руки синеют. Я прошу стоящих рядом пассажиров вызвать «скорую помощь». Один из них уже бежит к автомату. Подходит поезд, двери открываются. Ариела открывает глаза, быстро встает, хватает меня за руку и тащит в вагон. Вот мы и в вагоне, вместе. Поезд трогается.

– Что с вами? – спрашиваю я.

– Да ничего, это у меня бывает. Чаще, когда холодно. Врожденная болезнь. Ее называют в народе голубой. Вот я и посинела… Не обращайте внимания. Приходит, уходит…

Так я познакомилась с Ариелой и с ее «Голубой болезнью». По сути говоря, она никогда не была одна. Была Ариела и была с ней ее верная спутница – «Голубая болезнь». Что она родилась в гетто, это я узнала потом. Люди, прошедшие через это, особенно на эту тему не распространяются. Тот факт, что Ариела стала писать о прошлом в самые последние годы своей жизни, – это не удивляет. Просто время созрело, дало возможность найти точные, кристально ясные слова.

Но вернемся на линию Б.

– Как вам сейчас? Что я могу сделать для вас?

– Мне ванна горячая нужна. У меня есть душ, но это не то. Мне в ванне посидеть нужно.

Идем ко мне. Поднимаемся на четвертый этаж. Идем медленно. Напускаю горячую воду, мыльные пузыри. Ариела блаженствует, синева проходит. Утром звонит: «Спасибо за горячую воду».

Проходит год. Звонки от Ариелы становятся ритуалом. Встречи тоже. Ариела расстается с мужем, снимает комнату в Сантье у меховщика. Все в меху: пол, стены, одеяло. Слушаем Окуджаву, первые самиздатские записи. Ариела работает лектрисой, как и я, но она плохо переносит городской транспорт и холодную влажность парижского климата.

У меня есть приятель, у которого кардиологическая клиника, доктор Морэн. Помешан на всем русском. В самом начале моего пребывания в Париже я ему давала уроки русского языка. Он готов заняться Ариелиным «случаем».

Проводят исследование. «Немыслимо, что она дожила до своих двадцати лет, – говорит мне доктор Морэн. – Когда сегодня дети рождаются с этим пороком, их оперируют в самом начале. Без операции они умирают младенцами. Ариеле нужно срочно возвратиться в семью на родину…»

Чтобы получить визу на возвращение в СССР, нужна справка. И мне поручено отнести ее в консульство. Несу. Читаю. Глазам своим не верю. «Два года максимум жизни…» Заключение консилиума французских светил. Ариела и ее «Голубая болезнь» обманули это предсказание ровно на 47 лет.

В Москве, за мои многочисленные приезды, мы сблизились с Ариелой. Я познакомилась с ее братьями Моней и Беней, которые мне были очень по душе. Ариела часто бывала у моих мамы с папой в Кунцеве. Я думаю, что она им немножко заменяла меня. В Москве мы бегали вместе в театр. Ариела просто заразила меня своей страстью. Все, что я смотрела в Париже, казалось мне пресным в сравнении с тем, что делалось на подмостках Москвы и Ленинграда. Второе наше общее хобби была одежда. Все те, которые знают Москву советских времен, могут себе представить, как для молодой женщины был важен этот материальный вопрос. У Ариелы был настоящий талант подать себя. Какое-то время она работала манекенщицей в Доме моделей. Могу себе представить, как это ей нравилось. Стоит перед глазами лицо Ариелы, когда она пересматривала тряпки, привезенные мной. «Голубая болезнь» удалялась. Оставалось детское сияющее лицо перед рождественскими подарками.

Моя первая французская подруга Анн. Она меня многому научила. Мы с ней приехали в Россию в 1965 году летом. В моем животе уже пятый месяц обитало существо, которое станет моим сыном Иваном. По программе нашего передвижения, разработанного в парижском консульстве, мы едем в Ялту. Ариела – с нами.

Ариела заочно снимает комнату на берегу моря, где мы проведем два дня. Садимся в такси, приезжаем в пункт, откуда мы должны спуститься до моря. Где-то в середине пути, среди виноградников, Ариела начинает синеть. Вынимаю из сумки «revitalose», витаминный комплекс в ампуле, который всегда помогал Ариеле. Помогает. Доходим до дома. Хижина дяди Тома. Вода в колодце. Телефона нет. Хозяйка – вовсе не море симпатии. Еще светло. Говорю: «Если тебе было так трудно спускаться, а как будет подниматься?» «Давай убираться отсюда, пока светло», – отвечает Ариела. Восхождение длится более двух часов. Каждые два метра Ариела садится и отдыхает. Добираемся до шоссе. С трудом останавливаем машину. Ночь. Ариела снимает койку в каком-то пансионе. Мы с ней ложимся валетом и засыпаем.

Идет 72-й год. Я приезжаю в Россию. Ариела в одной из своих лучших форм. «Голубая болезнь» ведет себя отлично. Скоро она и ее семья приедут на Запад. Родители – в Израиль. Братья – в Лондон. А сама Ариела – в Париж. Ее французские документы можно будет восстановить.

К моему приезду Ариела познакомила меня с московскими художниками. Они дали нам адреса людей в разных еврейских организациях. Им надо имена и адреса людей, кому надо послать приглашения на выезд из СССР по израильской визе. Я прошу их написать на папиросной бумаге. Последующее свидание организуется, где мне передают документы о том, что делается в психиатрических больницах СССР. Записываю данные; имена жертв-диссидентов, имена врачей, названия учреждений. Получается рулон туалетной бумаги, исписанный мелким почерком. Этот рулон бумаги превратился в статью, опубликованную в Nouvel Observateur под вымышленным именем физика-диссидента. Вывезти этот «товар» через таможню где-то возле Львова нам стоило с подругой Николь много нервов.

В Ариелиной жизни теперь Роман Сеф. Ее муж, ее судьба. В ряд с «Голубой болезнью». Теперь, когда их обоих нет на свете, можно сказать, что это была замечательная пара. У Романа были удивительные глаза с такой затаенной грустной усмешкой. Почти как у Чехова на той фотографии, которая в рамке стоит по соседству с телефоном и фотографией моего сына Ивана. С появлением Романа в нашу общую с Ариелой жизнь вошел и Андрюша. Он стал как бы нашим сыном, хотя по возрасту годился в отцы. Роман встретил Андрюшу в ГУЛАГе. Роман начинал там свой срок как сын «врагов народа», Андрюша отсиживал в данных краях многие годы. Начал на Соловках, закончил на Колыме. Уехал из Парижа к отцу, красному генералу, будучи подростком, а возвратился к маме в Булонский лес сорокалетним мужчиной.

Когда Андрюша стал серьезно болеть, а ему уже было за 80 – Ариела нашла ему место в доме для престарелых в Сен-Женевьев, недалеко от знаменитого русского кладбища. Навещаю его чуть ли не каждый день. В курсе того, что это последние его дни. Он уже с капельницей с успокаивающими. Ариела прилетает из Москвы с Романом, звонит. Договариваемся встретиться у Андрюши. Ведь это – его день рождения.

Входит в комнату Ариела. С ней огромный торт, шампанское, какие-то бенгальские огни. Когда эти огни приводятся в действие, вдруг раздается оглушительный вой противопожарной системы. Весь дом в панике. Андрюша не реагирует, а мы с Ариелой, как безумные, начинаем хохотать.

Хоронили нашего «приемного сына» вместе. Ходили на его могилу и вместе, и отдельно. Ариела приезжает в Париж все реже и реже. «Голубая болезнь» стала хулиганить. Французские врачи предложили новейший курс лечения. Я знала, что Ариела на него согласится, хотя она делала вид, что размышляет. И чудо произошло, второе после гетто, если не считать, что самым большим чудом была сама Ариела.

В последний раз мы были с ней вместе на концерте в аудитории Лувра. Няне, инвалидному креслу и баллонам с кислородом была дана отставка. До ресторана мы шли пешком. Я заметила, что в этот наш последний выход Ариела была одета в чистейший авангард японского типа, который совсем не бросался в глаза. И меня это порадовало, как прежде, когда она примеряла только что привезенный наряд в те далекие-далекие годы. Узнала я об Ариелиной кончине на острове Le Reunion в Индийском океане, где мой сын Ваня живет и работает сельским врачом. Тогда же решила, что поеду по возвращении в Лондон повстречать братьев и съездить на кладбище.

Когда мы туда с Моней пришли с вазой и с огромным букетом, кладбище было наглухо закрыто. Шабат. Колючая проволока. Моня мгновенно отмечает место на заборе, где колючей проволоки нет, и как натренированный гимнаст перепрыгивает с вазой и букетом.

На следующий день идем уже через открытые ворота с Беном, добавляем цветы. Бен читает молитву на иврите. А на третий день Моня приезжает за мной со своей младшей дочкой Катей. Поражает, что она – вылитая Ариела, как на той фотографии, которую она мне однажды подарила. Ей там лет шесть-семь. Я порадовалась. У Ариелы есть последовательница.