Текст книги "«Великий Вавилон»"

Глава XXVII
Исповедь Тома Джексона

Маленькая комнатка, в которой жил Жюль, служа главным лакеем в «Великом Вавилоне», оставалась незанятой с того дня, когда Теодор Раксоль рассчитал его. На должность главного лакея также никого не взяли: отсутствие одного человека, пусть даже и несравненного Жюля, не могло быть особенно заметным в таком громадном штате прислуги, как штат «Великого Вавилона». Должность главного лакея обычно нужна для того, чтобы производить эффект, внешнее впечатление, а не приносить действительную пользу, и большая гостиница на набережной не составляла исключения в этом отношении. Поэтому Раксолю пришла в голову чудесная мысль – перенести своего пленника, по возможности сохранив все в секрете, в эту пустую комнату. Затруднения в этом не представилось, так как Жюль с виду совершенно покорился своему более сильному противнику.

Раксоль взял с собой наверх одного старого рассыльного, уже много лет исполнявшего обязанности помощника швейцара в отеле – человека пожилого, сухопарого, как терьер, и выносливого, как дворняжка. Войдя в комнату с Жюлем, руки которого были связаны, миллионер приказал рассыльному остаться у дверей в коридор.

Комната Жюля представляла собой обыкновенное помещение, разве чуть-чуть получше тех, что отводятся для прислуги в гостиницах восточной части Лондона. Она была четырнадцати футов длиной и двенадцати шириной. Вся обстановка ее состояла из кровати, маленького платяного шкафа, умывальника, стола и двух стульев. Около двери в стене были вбиты два крючка, ветхий коврик лежал перед кроватью, а на железной полке камина красовалось несколько дешевых украшений. С потолка свисала электрическая лампа. Маленькое четырехугольное окошко располагалось высоко от пола и выходило во внутренний двор. Комнатка помещалась на верхнем этаже – восьмом, и из нее можно было видеть только часть двора. На двадцать футов ниже окна шел узкий карниз, а над ним – высокая, остроконечная крыша гостиницы, которую, впрочем, из самого окна нельзя было увидеть. Осмотрев окно и выглянув из него, Раксоль решил, что через него во всяком случае Жюлю убежать не удастся. Он также осмотрел камин, но дымовая труба последнего оказалась слишком узкой, чтобы в нее мог пролезть человек.

Тогда Раксоль позвал рассыльного в комнату, и они вдвоем крепко привязали Жюля к кровати, однако же так, чтобы ему было удобно лежать. Пленник за все время не открыл рта и только улыбался презрительной улыбкой. Раксоль убрал украшения, ковер, стулья, вывинтил крючки из стен комнаты. Наконец, он запер дверь на ключ, который положил к себе в карман.

– Вы останетесь здесь на страже, – велел он рассыльному, – и просторожите всю ночь. Можете сесть на этот стул, но смотрите не засните. Если вы услышите хоть малейший шум, свистните в свисток, уж я постараюсь, чтобы этот сигнал не остался без ответа. Если же шума не будет, то ничего не предпринимайте. Я не хочу, чтобы об этом болтали, понимаете? Я полагаюсь на вас, а вы можете также положиться на меня.

– Но прислуга увидит меня здесь, когда поднимется завтра утром, – с легкой улыбкой возразил рассыльный, – и все они наверняка начнут расспрашивать, зачем я здесь сижу. Что мне им сказать?

– Ведь вы, кажется, были солдатом, не так ли?

– Я участвовал в трех кампаниях, сэр. – И со вполне понятной гордостью старик указал на медали, украшавшие его грудь.

– Прекрасно, ну, так предположим, что вы стояли бы на часах, и кто-нибудь посторонний спросил бы вас, что вы там делаете. Что бы вы ответили?

– Я велел бы ему убираться или пенять на себя за последствия и быстро бы с ним расправился.

– Так же поступите и завтра утром, если в этом появится необходимость. – С этими словами Раксоль удалился.

Был уже второй час ночи. Миллионер лег в постель, но не у себя, а в одной из комнат седьмого этажа. Однако же проспал он недолго. Рано утром он уже проснулся и стал размышлять о Жюле. Ему чрезвычайно хотелось узнать историю Жюля, и он решил, если вообще это окажется возможным, заставить его исповедаться – путем убеждения или как-нибудь иначе.

Для человека с характером Теодора Раксоля времени не существует, и вот в шесть часов утра, когда утреннее солнце весело заглянуло в окно, он уже оделся и снова поднялся на восьмой этаж. Рассыльный неподвижно, но бодро сидел на своем стуле. При виде хозяина он поднялся и поклонился.

– Ничего особенного не случилось? – спросил Раксоль.

– Ничего, сэр.

– Прислуга что-нибудь спрашивала?

– Их всего еще дюжина или около того на ногах, сэр. Одна горничная спросила, чем я тут забавляюсь, и я ответил ей, что караулю одного бультерьера со щенятами, которыми вы особенно дорожите, сэр.

– Хорошо, – сказал Раксоль, отворяя дверь и входя в комнату.

Все было в таком виде, как он оставил, уходя, только Жюль, прежде лежавший на спине, теперь перевернулся и лежал ничком. Он молчал и хмуро поглядывал на миллионера. Раксоль кивнул ему и, красноречиво вынув револьвер из кармана, положил его на стол. Затем сам сел на стол рядом с револьвером, причем ноги его не доставали до земли.

– Мне надо поговорить с вами, Джексон, – начал он.

– Можете говорить сколько угодно, я не буду вам мешать.

– Я хочу, чтобы вы ответили мне на некоторые вопросы.

– А, это другое дело, – сказал Жюль. – Но я не отвечу ни на один ваш вопрос, пока я связан подобным образом. В этом вы также можете не сомневаться.

– Вам выгоднее быть благоразумным, – сказал Раксоль.

– Я не отвечу ни на один вопрос, пока я связан, – твердо повторил пленник.

– Пожалуй, я развяжу вам ноги, – вежливо предложил Раксоль, – тогда вы сможете сесть. Вам нечего уверять меня, что вам неудобно, потому что я знаю, что это не так. Я полагаю, что с вами обращались великолепно. Вот так! – Он снял веревку с ног пленника. – Теперь повторяю, вам следует быть благоразумным. Вы должны сознаться, что окончательно проиграли игру, и вести себя сообразно с этим. Я решил разделаться с вами без помощи полиции и исполнил это.

– Да, вы действовали самостоятельно, – согласился Жюль, – однако вы пошли против закона. Если бы у вас было хоть сколько-нибудь здравого смысла, вы бы не впутались в это дело, вы бы все предоставили полиции, которая расхлебывала бы эту кашу в продолжение года или двух и ни до чего бы никогда не добралась. Кто же теперь обратится к полиции? Уж не вы ли? Уж не передадите ли вы меня в их руки со словами: «Вот, я поймал его вместо вас». Если вы это сделаете, они потребуют от вас разъяснения некоторых вещей, и вы окажетесь в глупом положении. Одно преступление не извиняет другого, вы это увидите на деле.

С безошибочной проницательностью Жюль понял затруднительное положение Раксоля, миллионер и сам сознавал, что с ним придется считаться, однако он не показал Жюлю своих опасений.

– Пока что, – спокойно проговорил он, – вы мой пленник. Вы совершили целый ряд преступлений, в том числе убийство. Вы достойны виселицы и знаете это. Но мне вовсе незачем прибегать к помощи полиции, для меня нет ничего легче, чем самому расправиться с вами, как вы того заслуживаете. Я просто сам совершу над вами суд и только лишу палача его заработка. Точно так, как я привез вас в гостиницу, я могу и увезти вас из нее. Несколько дней тому назад вы украли яхту в Остенде. Что вы с ней сделали, я не знаю, да и не хочу знать. Но я сильно подозреваю, что моя дочь едва избежала смерти на вашей яхте. Ну, так у меня тоже есть собственная яхта, предположим, что я воспользуюсь ею так же, как и вы своей! Предположим, что я тайно отправлю вас на ней на всех парах в море и среди ночи попрошу вас сойти с нее прямо в океан. Если я это сделаю, у меня по крайней мере будет удовлетворение от сознания, что я освободил общество от страшного негодяя.

– Но вы не сделаете этого, – пробормотал Жюль.

– Нет, – угрюмо сказал Раксоль, – я не сделаю, если вы будете вести себя благоразумно. Но клянусь вам, что если этого не произойдет, то я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу вас мертвым. Вы знаете Теодора Раксоля.

– Пожалуй, это на вас похоже! – воскликнул Жюль, удивленный и заинтересованный так, точно открыл что-то важное.

– Думаю, да, – подтвердил Раксоль. – А теперь слушайте: в лучшем случае я выдам вас полиции, и у вас еще будет какой-то шанс – вы можете отделаться двадцатью годами каторги, так как хоть и не подлежит сомнению, что именно вы убили Реджинальда Диммока, но будет довольно трудно доказать это. Со мной же вы не имеете никаких шансов. Я задам вам несколько вопросов, и от ваших ответов на них будет зависеть, выдам я вас полиции или возьму расправу на себя. И позвольте сказать, что последнее будет для меня гораздо легче. И я бы это, конечно, сделал без всяких рассуждений, если бы не чувствовал, что вы – чрезвычайно умный и исключительный человек, если бы я не питал некоторого презрительного удивления перед вашим отвратительным искусством и ловкостью.

– Так вы думаете, что я умен? Вы правы, я умен. И я был бы слишком умен для вас, если бы счастье мне не изменило. Вы обязаны своей победой не вашей хитрости, а удаче.

– Так всегда говорят побежденные. Без сомнения, Ватерлоо было просто делом удачи для англичан, но тем не менее это было Ватерлоо.

Жюль откровенно зевнул, затем вежливо осведомился:

– Что же вы хотите знать?

– Прежде всего, я хочу знать имена ваших сообщников в отеле.

– У меня их больше нет, Рокко был последним.

– Не пытайтесь обмануть меня. Если бы у вас не было сообщников, как бы вы добились того, чтобы известная бутылка вина была подана принцу Евгению?

– Так, значит, вы все вовремя открыли? Я этого боялся. Позвольте мне объяснить вам, что для такого дела не требуются сообщники. Бутылка была верхней в ящике, и, естественно, взяли бы именно ее. Кроме того, я положил ее так, что она слегка торчала над другими.

– Так это не вы устроили, чтобы Хабборд заболел именно в эту ночь?

– Я и не подозревал, что милейший Хабборд занемог.

– Скажите мне, что или кто стал причиной вашей вендетты против принца Евгения?

– У меня не было и мысли о вендетте, по крайней мере вначале. Я просто за известное вознаграждение согласился устроить все так, чтобы принц Евгений не увиделся с неким мистером Симпсоном Леви в Лондоне раньше известного числа, вот и все. Это казалось довольно простой задачей. Раньше я проворачивал и гораздо более сложные предприятия. Я был убежден, что смогу это устроить с помощью Рокко и Эм… мисс Спенсер.

– Эта женщина – ваша жена?

– Она хотела бы ею быть, – усмехнулся Жюль. – Не прерывайте меня, пожалуйста. Я уже почти выполнил свое обещание, когда вы так неожиданно купили эту гостиницу. Теперь мне уже безразлично, и я могу сознаться, что с той самой ночи, когда вы настигли меня в коридоре, я втайне боялся вас, хотя не хотел в этом признаться даже самому себе. Я счел более безопасным перенести арену наших действий в Остенде. Раньше я думал устроить все с принцем Евгением здесь, в отеле, но затем решил перехватить его на Континенте и отправил туда мисс Спенсер с кое-какими инструкциями. Но беда никогда не приходит одна, и вот случилось, что как раз в это же самое время глупый Диммок, бывший с нами заодно, вздумал выказать непокорность. Малейшая заминка испортила бы все, и я вынужден был убрать его с дороги. Он хотел отделиться от нас – на него вдруг совсем несвоевременно нашли угрызения совести, – и потребовались сильные меры. Я сожалею о его безвременной кончине, но он сам в этом виноват. Все шло хорошо, как вдруг вы и ваша отважная дочь, по-видимому, во что бы то ни стало захотели вмешаться в дело и очутились среди нас в Остенде. Оставалось всего двадцать четыре часа до срока, назначенного мне моими патронами, я засадил беднягу Евгения в погреб в ожидании истечения срока, а вам удалось-таки его освободить. Не отрицаю, что там вы выиграли несколько очков, хотя благодаря моим первоначальным инструкциям вы выиграли их слишком поздно. Время уже прошло, и, насколько мне было известно, мне уже нечего было тревожиться о том, увидится принц Евгений с Симпсоном Леви или нет. Но мои патроны все не успокаивались. Они продолжали волноваться и после того, как Евгений пролежал несколько недель больным в Остенде. По-видимому, они боялись, что даже тогда свидание принца Евгения с мистером Леви может повредить их планам, и вот они снова обратились ко мне. На этот раз им нужно было, чтобы… гм… чтобы я покончил с принцем Евгением раз и навсегда. Они предложили мне хорошие условия…

– Какие условия?

– За первое дельце я получил пятьдесят тысяч фунтов, из которых половину взял себе Рокко. Рокко также должен был стать членом одного из известных европейских обществ, если бы дело прошло успешно. Это его прельщало гораздо больше, чем деньги, – тщеславный человек! За второе дело мне предлагали сто тысяч фунтов, сумма довольно значительная. Я сожалею, что мне не пришлось получить ее.

– Вы хотите сказать, – спросил Раксоль, охваченный ужасом при этом хладнокровном признании, несмотря на то что он уже знал раньше, – что вам обещали сто тысяч фунтов за отравление принца Евгения?

– Вы уж слишком откровенно называете вещи своими именами, – возразил Жюль. – Я предпочитаю сказать, что мне обещали сто тысяч фунтов, если бы принц Евгений умер в непродолжительном времени.

– А кем же были ваши проклятые патроны?

– Этого я, честно говоря, и сам не знаю.

– Но, полагаю, вы знаете, кто уплатил вам первые пятьдесят тысяч фунтов и кто обещал вам сто?

– Очень смутно. Я знаю, что этот человек приехал через Вену… гм… из Боснии. Мне сдавалось, что дело это, прямо или косвенно, касалось предполагавшегося брака боснийского короля. Он еще юный король, в политике ступающий на помочах, и, без сомнения, его министры хотели за него устроить его брак. В прошлом году они сделали попытку, но потерпели неудачу, так как принцесса, на которую они метили, обратила свои взоры на другого принца. Министры боснийского короля доподлинно разузнали о денежных обстоятельствах принца Евгения. Они узнали, что он не мог жениться, не ликвидировав своих долгов, а также и то, что ликвидировать их он мог только с помощью этого еврея, Симпсона Леви. К несчастью для меня, им захотелось полностью обезопасить себя от принца Евгения. Они боялись, что ему все-таки и без помощи Симпсона Леви удастся устроить свой брак с принцессой Анной, и вот… ну да остальное вам известно!.. Жалко, что молодой король Боснии не получит принцессу по желанию своих министров…

– Так вы думаете, что сам король не принимал участия в этом отвратительном преступлении?

– Я совершенно уверен, что нет.

– Я рад этому, – просто сказал Раксоль. – Ну, а теперь назовите имя вашего отвратительного патрона.

– Он был просто агентом. Сам себя он называл Слешаком. Но я думаю, что это ненастоящее его имя. А настоящего я не знаю. Старый человек, его часто можно было видеть в отеле «Ритц», в Париже.

– Мы еще увидимся с господином Слешаком, – сказал Раксоль.

– Только не на этом свете, – быстро возразил Жюль. – Он умер. Я узнал об этом вчера, как раз перед нашей маленькой стычкой.

Наступило молчание.

– Ну хорошо, – произнес наконец Раксоль. – Принц Евгений жив вопреки всем заговорам. В конце концов суд свершен.

– Мистер Раксоль здесь, но он никого не желает видеть, мисс.

Эти слова рассыльного долетели из коридора. Раксоль встал и направился к двери.

– Пустяки! – ответил женский голос. – Сейчас же пропустите.

Дверь отворилась, и на пороге появилась Нелла. В глазах ее стояли слезы.

– О, папочка! – воскликнула она. – Я только что узнала, что ты в гостинице. Мы всюду искали тебя. Идем сейчас же: принц Евгений умирает!..

Тут она увидела сидевшего на кровати человека и остановилась. Несколько секунд спустя, оставшись снова один, Жюль проговорил:

– А я все-таки могу получить эти сто тысяч!

Глава XXVIII
И снова королевские покои

Когда вслед за происшедшим в королевской столовой эпизодом с бутылкой вина принц Ариберт и старый Ганс увидели, что принц Евгений лишился чувств и как подкошенный упал с кресла, то первой мыслью обоих было, что несчастный уже успел сделать глоток отравленного вина. Но после минутного размышления они пришли к заключению, что это было невозможно, и если владетельный герцог Познанский был теперь близок к смерти, то объяснения этого обстоятельства надо было искать не в вине, а в чем-нибудь другом. Вдруг нагнувшийся над племянником Ариберт почувствовал сильный запах, сразу открывший ему причину несчастья: то был запах опиума. И действительно, удушливые пары этого рокового снадобья постепенно распространялись по всей комнате.

Тут в уме Ариберта мелькнуло истинное объяснение происшедшего. Подавленный внезапным приливом отчаяния, принц Евгений решил отравиться и, воспользовавшись минутой, когда внимание Ариберта было отвлечено от него, моментально привел в исполнение свое намерение. Опиум, очевидно, уже заранее находился у него в кармане – это показывало, что несчастный принц еще раньше задумал покончить с собой, несмотря на данное обещание. Ариберту вспомнились слова племянника: «Я беру назад свое обещание». Вероятно, непосредственно вслед за этим формальным отречением от данного слова Евгений и совершил попытку самоубийства.

– Это опиум, Ганс! – в отчаянии вскрикнул Ариберт.

– Неужели его высочество принял яд?! Это невозможно!

– Боюсь, что возможно. Это опиум. Что нам делать? Скажи скорее!

– Его высочество нужно разбудить, принц. Нужно дать рвотное. Его самого перенести в спальню.

Они положили Евгения на постель. Ариберт приготовил рвотное из воды с горчицей и влил его в рот больному, однако результатов не последовало: Евгений лежал без движения, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он был бледен, а из-под полуопущенных век виднелись ненормально суженные зрачки.

– Скорее пошли за доктором, Ганс. Скажи, что принц внезапно почувствовал себя дурно, но что нет ничего серьезного. Правды никто не должен знать.

– Его нужно растормошить, ваше высочество, – повторил Ганс и поспешно вышел из комнаты.

Ариберт поднял племянника с кровати, сильно встряхнул, потом принялся щипать его, теребить, звать, таскать по комнате – все было напрасно. Наконец, почувствовав страшную усталость, Ариберт бросил свои попытки и снова положил принца на кровать. Минуты казались часами. В тишине этой торжественной комнаты, залитой холодным светом электричества, с глазу на глаз с этим безжизненным телом, Ариберт предался самым черным мыслям. Жизненная драма его племянника невольно завладевала им, и ему казалось, что именно такая безвременная и позорная смерть и должна была неизбежно завершить жизнь этого добродушного, но слабохарактерного, несчастного юноши, наследника исторического трона. При благоприятных обстоятельствах характер его, постоянно колебавшийся между добром и злом, мог бы уравновеситься, Евгений мог бы пойти по хорошему пути и, во всяком случае, с достоинством фигурировать на политической арене Европы.

Но теперь уже все, по-видимому, было кончено, последняя сцена драмы разыграна. И в этом несчастье Ариберт видел также и крушение своих собственных надежд. Ему предстояло занять трон своего племянника, а между тем он инстинктивно чувствовал, что природа вовсе не создала его для трона, и в глубине души возмущался предстоявшей ему перспективой. Трон заключал в себе так много того, к чему он был решительно не готов: он прежде всего обязывал его к политическому браку, то есть к браку насильственному, к союзу не по взаимной любви. А что же будет с Неллой? Ах, Нелла!..

Ганс возвратился.

– Я послал за ближайшим доктором, а также за одним известным специалистом, – сказал он.

– Хорошо. Надеюсь, что они не замедлят явиться.

Ариберт сел к столу и написал записку.

– Передай это лично мисс Раксоль. Если ее нет в гостинице, узнай, где она, и постарайся разыскать ее. Понимаешь? Это очень важно.

Ганс поклонился и вышел, а Ариберт опять остался один. Вернувшись к Евгению, он снова приложил самые отчаянные усилия, чтобы вернуть его к жизни. Все было тщетно. Ариберт отошел от больного и стал смотреть в открытое окно. С улицы до него долетало позвякивание бубенчиков проезжавших по набережной кебов, свистки швейцаров и пыхтение буксирных пароходов на реке. Мир, казалось, продолжал жить своей жизнью. Жизнь! Что это за бессмыслица! Он, Ариберт, желал лишь одного – отречься от своего титула, жить, как живут простые смертные, быть мужем очаровательнейшей в мире женщины… Однако как эгоистично с его стороны думать о себе, когда Евгений при смерти. Но ведь Нелла!..

Дверь отворилась, и на пороге появился человек – очевидно, доктор. Несколько лаконичных вопросов, и он уже знал, в чем дело.

– Будьте добры, позвоните, принц. Мне необходима горячая вода, сильный человек и сиделка.

– Кому нужна сиделка? – спросила Нелла, входя в комнату. – Я сиделка, и я к вашим услугам, – обратилась она к доктору.

В течение целых двух часов шла борьба между жизнью и смертью. Доктор, пришедший вслед за ним знаменитый специалист, Нелла, принц Ариберт и старый Ганс объединили усилия, чтобы спасти умирающего. Кроме них, в гостинице никто не подозревал о серьезности положения. Когда заболевает принц, в особенности когда он сам оказывается виновным в своей болезни, тогда истинная правда не распространяется по свету, и официально принцы не бывают серьезно больны до тех пор, пока не умрут – такова сила государственного постановления.

В данном случае хуже всего было то, что рвотное не действовало. Неудача была слишком очевидна, а между тем ни один из докторов не мог понять причину. Наконец знаменитый врач из Манчестер-сквер объявил, что для принца Евгения нет надежды, разве только в том случае, если его по природе крепкий организм отринет яд, который не смогли удалить старания науки. Так иногда пьяница может проспаться после того, как он поглотил невероятное количество алкоголя. Произнеся такой приговор, знаменитый врач из Манчестер-сквер удалился.

Был уже второй час ночи. По одному из странных совпадений, которые часто поражают нас своей значительностью, выходивший из гостиницы специалист столкнулся на лестнице с Теодором Раксолем, который сопровождал своего пленника, и ни один из них не подозревал, что привело сюда другого.

В королевской спальне маленькая группа окружала постель принца Евгения. Минуты тянулись медленной чередой. Прошел еще час. Наконец больной, лежавший до сих пор без движения, потянулся, задвигался и шевельнул губами.

– Ну, теперь есть луч надежды, – сказал доктор, вливая в рот пациента снадобье, которое подала ему Нелла.

Спустя четверть часа к больному вернулось сознание. В тысячный раз в истории медицины здоровый организм совершал чудо вопреки всей накопленной в течение веков мудрости науки. Вскоре доктор сказал, что принц Евгений «на верном пути к выздоровлению», и ушел, обещая зайти еще раз через несколько часов.

Наступило утро. Нелла отдернула тяжелые гардины, и в комнату ворвался целый сноп солнечных лучей. Старый Ганс, побежденный усталостью, дремал в кресле в дальнем углу комнаты. Нелла и принц Ариберт взглянули друг на друга. Хотя они еще не обменялись ни словом, но каждый ясно читал в мыслях другого. С чувством полного взаимного понимания они пожали друг другу руки. Их любовь всегда была молчалива, она не требовала слов и теперь. Грозная туча промчалась над ними, и в глазах их светилась радость освобождения от минувшей опасности.

– Ариберт, – позвал слабый голос с кровати.

Ариберт поспешил к больному. Нелла осталась у окна.

– Что, Евгений? Тебе лучше теперь.

– Ты думаешь? – прошептал больной. – Мне хочется, чтобы ты за все простил меня, Ариберт. Я, вероятно, причинил тебе очень много тревог, я все это так нелепо устроил… Это мучает меня… Опиум – слишком слабый яд, но я ничего другого не мог и не смел придумать: мне не у кого было спросить совета, я принужден был сам добывать себе яд. Все это было очень неудачно… Хорошо все-таки, что яд оказал свое действие.

– Что ты говоришь, Евгений! Ведь тебе яд лучше. Через день ты совсем поправишься.

– Я умираю, – спокойно проговорил Евгений. – Не обманывайся. Я умираю, потому что хочу умереть. Так должно быть. Я знаю это, я это чувствую сердцем. Мне остается жить всего несколько часов. Трон Познани перейдет к тебе, Ариберт, и ты больше достоин занять его, чем я. Пусть там никто не знает, что я отравился. Пусть Ганс поклянется молчать, и доктора также, и ты сам не говори никому ни слова. Я был безумцем, но я не хочу, чтобы все знали, что я к тому же еще и трус. Впрочем, может быть, это и не трусость, может быть, тут даже есть известное мужество – мужество для того, чтобы самому разрубить узел. Я не мог пережить весь ужас разоблачений, Ариберт, а разоблачения эти были неизбежны. Я был безумцем, но плачу за это. Мы ведь все в Познани всегда во всем расплачиваемся, во всем, кроме наших долгов. Ах, эти долги! Если бы не они, я бы мог смело смотреть в глаза той, которая должна была стать моей женой, которая могла бы разделить со мной трон. Тогда я мог бы забыть прошлое и начать жизнь сначала. С ее поддержкой я бы правда все начал сызнова. Но судьба всегда была мне мачехой, всегда… А кстати, что это за заговор был против меня, Ариберт? Я забыл, совсем забыл… – Он закрыл глаза.

В комнате послышался легкий шум: это старый Ганс соскользнул со своего кресла на пол. Разом проснувшись, он вскочил и сконфуженно вышел из комнаты.

Ариберт взял племянника за руку:

– Глупости, Евгений! Тебе все это кажется. Ты скоро совершенно поправишься. Соберись с духом, подбодрись!

– И все из-за какого-то миллиона, – простонал больной. – Жалкий миллион фунтов стерлингов! Национальный долг Познани равняется пятидесяти миллионам, а я, герцог Познанский, не мог занять одного миллиона! Если бы я мог достать его, я бы снова поднял голову. Прощай, Ариберт… Кто эта девушка?

Ариберт поднял глаза. В ногах кровати с глазами, полными слез, молча стояла Нелла. Она подошла к больному и приложила руку к его сердцу: оно едва билось. На лице девушки, обращенном к Ариберту, вдруг выразилось полное отчаяние. В эту минуту снова вошел Ганс и отозвал ее в сторону.

– Я слышал, что мистер Раксоль вернулся в отель, – прошептал он, – и что он схватил этого негодяя Жюля, так все говорят здесь.

Уже несколько раз в течение ночи Нелла спрашивала об отце, но не могла узнать, где он. Теперь же, в половине седьмого утра, вся прислуга болтала о происшествиях ночи. Трудно было понять, откуда взялись эти вести, но им действительно все было известно.

– Где мой отец? – спросила Нелла у Ганса.

Он пожал плечами и показал наверх:

– Говорят, что где-то там.

Нелла выбежала из комнаты. Нам уже известно, как она прервала разговор Теодора Раксоля с Жюлем. Сойдя вместе с отцом вниз, она снова повторила:

– Принц Евгений умирает, но я думаю, что ты можешь спасти его.

– Я?! – изумился Теодор.

– Да, ты, – уверенно заявила Нелла. – Я скажу тебе, чего от тебя хочу, и ты должен это сделать!