Текст книги "Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)"

Рассказы старого хирурга

– Врачи чаще всего умирают от тех болезней, которые они изучают, – заметил хирург, профессионально точным и уверенным движением отрезая кончик сигары. – Как будто патологическое состояние – это такой дикий зверь, который, увидев, что его настигают, сам бросается на охотника и впивается ему в горло. Если слишком долго не давать покоя микробам, они со временем начнут беспокоить вас. Я видел много примеров этому, и не только с микробами. Можно вспомнить хотя бы общеизвестный случай с Листоном и аневризмой. Я мог бы сейчас перечислить еще дюжину примеров, но, наверное, самый показательный из них – это бедный старина Волкер из Сент-Кристофера. Никогда не слышали о нем? Вообще-то это было давненько, еще до вас, но странно, что про этот случай забыли. Вы, молодые, так хотите угнаться за современностью, что забываете, как много интересного было в прошлом.

Волкер был одним из лучших во всей Европе специалистов по болезням нервов. Вам наверняка попадалась его небольшая книжечка о склерозе задних канатиков спинного мозга. Читать ее интересно, как роман, к тому же для развития медицины она по-своему эпохальна. Он работал, как вол: огромная консультационная практика, несколько часов в день в клиническом отделении больницы, постоянные исследования. Хотя и в удовольствиях себе не отказывал. О мертвых или хорошо, или ничего, конечно же, но все равно об этом было известно всем, кто его знал. Умер он в сорок пять, но жизнь прожил такую, что хватило бы на все восемьдесят. Странно то, что при этом он вообще так долго протянул. Правда, когда пришел конец, он встретил его достойно.

Я тогда был его ассистентом. Волкер читал лекции о локомоторной атаксии стажерам. Он рассказывал, что определить болезнь на ранней стадии можно при помощи нехитрого упражнения. Если пациент, закрыв глаза и соединив ноги в пятках, не может удержать равновесие и начинает покачиваться, значит, скорее всего, он болен. Говоря об этом, он показал, как нужно становиться. Не думаю, что молодые люди что-то заметили, но я заметил. Он тоже заметил, но дочитал до конца лекцию как ни в чем не бывало.

После лекции он зашел ко мне в кабинет и закурил сигарету.

«Ну-ка проверьте мои рефлексы, Смит», – сказал он.

Выяснилось, что их почти не осталось. Я несколько раз ударил его по коленному сухожилию, но с таким же успехом мог бы пытаться вызвать мышечные сокращения у этой диванной подушки. Он еще раз встал как положено с закрытыми глазами, и его начало качать, как дерево на ветру.

«Ясно, – сказал он. – Значит, все-таки это была не межреберная невралгия».

Тогда я узнал, что его мучили стреляющие боли и что теперь он понял их истинную причину. Что тут было сказать? Я просто сидел и смотрел на него. Он замолчал и стал задумчиво дымить сигаретой. Мужчина в расцвете сил, один из первых красавцев Лондона, богатый, известный, успешный, весь мир у его ног. И вот он неожиданно узнает, что его ожидает неминуемая скорая смерть. Смерть такая мучительная, что с ней не сравнятся никакие пытки краснокожих индейцев. Он сидел, окутанный голубым табачным дымом, и молчал, глядя в пол, я лишь заметил, что губы у него чуть-чуть напряглись. Потом он поднялся и махнул рукой, как человек, решивший отбросить старые мысли и идти дальше новой дорогой.

«Лучше сразу расставить все на свои места, – сказал он. – Мне нужно сделать кое-какие распоряжения. Позволите одолжить у вас бумагу и несколько конвертов?»

Он сел за мой письменный стол и написал полдюжины писем. Думаю, я не совершу большого греха, если скажу, что адресованы они были не коллегам. Волкер был холост, и это означает, что он не был связан лишь с одной женщиной. Закончив, он вышел из моего маленького кабинета, в котором распростился со всеми своими надеждами и планами на будущее. Он мог бы еще один год прожить счастливо и беззаботно, если бы не тот случайный пример во время лекции.

Пять лет он боролся со смертью и вел себя необыкновенно мужественно. Если когда-нибудь он и позволял себе некоторые вольности, то за время долгого мученичества наверняка искупил их. Он вел подробные записи собственных симптомов и оставил после себя полнейшее описание изменений, которые происходят с глазами при этом заболевании. Когда дошло до того, что у него начали опускаться веки, он, чтобы писать, приподнимал их одной рукой. Потом, когда его перестали слушаться мышцы рук, он начал диктовать сиделке. Так сорока пяти лет от роду умер Джеймс Волкер, человек, который был предан науке до последней минуты.

Бедный старина Волкер очень любил экспериментальную хирургию и проложил несколько новых направлений в этой области. Скажу по секрету, полезность его начинаний не всегда подтверждалась на практике, но, по крайней мере, он очень старался и всегда работал с душой. Вы ведь знаете Макнамару? Того, который носит длинные волосы? Он всегда утверждает, что это проявление творческой жилки в его натуре, но на самом деле таким образом скрывает, что у него только одно ухо. Второе отрезал Волкер. Только, прошу вас, не говорите Маку, что это я вам рассказал.

Было это так. Волкер как-то увлекся изучением portio dura… в общем, моторных функций лицевых мышц. Он решил, что причиной их паралича является нарушение кровоснабжения и что устранить паралич можно чем-то таким, что усилит приток крови. Был у нас тогда один больной с ярко выраженным невритом лицевого нерва. Чем только его ни лечили: пластырем, тонизирующими средствами, растяжением нервов, гальванизацией, иглами – никакого результата. И вот Волкер вбил себе в голову, что отсечение одного уха может усилить приток крови к остальным частям лица. Очень быстро ему удалось убедить пациента дать согласие на операцию.

За работу мы взялись ночью. Волкер, конечно же, воспринимал это как некий эксперимент и не хотел лишних разговоров в случае неудачи. Нас было шестеро, в том числе и Макнамара. В небольшой комнате посередине стоял узкий стол с простыней, которая по обеим сторонам свешивалась чуть ли не до пола, и с клеенчатой подушкой. Единственным источником света были две свечи на столике у изголовья кровати. Вошел пациент. Одна половина его лица была безмятежна, как у спящего младенца, а вторая вся дергалась от страха. Он лег на стол, и мы положили ему на лицо пропитанное хлороформом полотенце. Волкер тем временем вдевал нити в иглы, склонившись у свечей. Хлороформист стоял у стола, Макнамара – рядом с кроватью, чтобы удерживать пациента. Остальные замерли в сторонке, ожидая начала операции.

Потом пациент, как это бывает с теми, кто еще не до конца потерял сознание, начал биться в конвульсиях. Он стал вырываться, дергать ногами и обеими руками. С грохотом отлетел в сторону столик со свечами, и комната сразу же погрузилась в полный мрак. Можете себе представить, какая кутерьма тут началась. Кто-то бросился поднимать стол, кто-то стал искать спички, кто-то налег на пациента, который все еще бился на столе. Два ассистента прижали его к кровати, ему снова дали дозу хлороформа, и к тому времени, когда снова загорелись свечи, его приглушенные невнятные крики превратились в хрип лый храп. Голова его лежала на подушке на боку, а лицо, пока проводилась операция, все время было накрыто полотенцем. В конце полотенце сняли. Вообразите себе наше изумление, когда мы увидели, что на столе лежит Макнамара.

Как это произошло? Очень просто. Когда свечи начали падать, хлороформист на секунду наклонился, чтобы подхватить их, а пациент, когда погас свет, упал на пол и закатился под стол. Бедный Макнамара, который крепко держал его руками, растянулся на столе, и хлороформист, нащупав перед собой тело, естественно, тут же накрыл полотенцем его рот и нос. Потом на него навалились остальные, и чем больше он кричал и пытался вырваться, тем больше хлороформа ему давали. Волкер потом очень искренне извинялся перед ним. Он предложил пришить ему искусственное ухо, почти неотличимое от настоящего, но Макнамара и слышать об этом не хотел. А сам пациент все это время мирно спал под столом, закрытый с обеих сторон краями простыни. На следующий день Волкер прислал Макнамаре его ухо в банке с этиловым спиртом, но жена Мака сильно рассердилась и потом очень долго плохо себя чувствовала.

Многие считают, что чем лучше ты знаешь природу человека, чем теснее сталкиваешься с разнообразными ее проявлениями, тем хуже ты думаешь о людях. Я не уверен, что лучшие ее знатоки согласятся с этим. Мой собственный опыт подсказывает мне, что дело обстоит как раз наоборот. Я с детства воспитывался в строгих рамках религии, со школьной скамьи мне в голову вкладывали понятия о греховности всего телесного, о бренности тела, о том, что человек создан из глины и так далее. И вот после тридцати лет пристального изучения человека во всех его проявлениях я по-прежнему полон уважения к нему. Зло чаще всего лежит на поверхности. Более глубинные сферы содержат только добро. Сотню раз я видел, как люди неожиданно узнавали, что обречены на скорую смерть, как это произошло с несчастным Волкером. Иногда речь шла о полной потере зрения или об уродстве, что даже хуже смерти. И я почти не встречал таких, кто проявил бы слабость в такие минуты, ни среди мужчин, ни среди женщин. Некоторые при этом, совершенно забывая о себе, думали в первую очередь о том, как их судьба повлияет на других людей. Меня настолько поражала их искренность, что я уже видел перед собой не какого-нибудь гуляку или легкомысленно одетую девицу, а чистого ангела. Мне нередко приходилось видеть, как люди умирают. Люди разных возрастов, разных вероисповеданий или неверующие. И я не встречал таких, которые бы при этом дрожали от страха, кроме одного несчастного наделенного слишком богатым воображением юноши, который всю свою безгрешную жизнь провел в лоне одного из самых строгих религиозных течений. Конечно же, человек изнуренный или обессиленный не способен на страх. Это может подтвердить любой, кому во время тяжелого приступа морской болезни случалось узнать, что корабль, на котором он плывет, идет ко дну. Вот поэтому я ставлю мужество того, кому грозит уродство или жизнь калеки, выше мужества больного перед лицом смерти.

А сейчас я расскажу об одном случае из своей практики, с которым мне пришлось столкнуться в прошлую среду. Ко мне на консультацию пришла леди, жена одного очень известного баронета-любителя спорта. Супруг ее пришел вместе с ней, но, по ее просьбе, остался ждать в приемной. В подробности вдаваться я не буду, скажу лишь, что у нее оказалась очень серьезная форма рака. «Я так и знала, – сказала она. – Сколько мне осталось жить?» – «Боюсь, что эта болезнь лишит вас сил в течение нескольких месяцев», – ответил я. – «Бедный-бедный Джек! – покачала головой она. – Я скажу ему, что это не опасно». – «Почему вы хотите обмануть его?» – спросил я. – «О, он так переживает! И сейчас сидит в приемной и трясется от страха. Сегодня он ужинает с двумя старыми друзьями, и я не хочу портить ему вечер. Завтра будет достаточно времени, чтобы рассказать ему правду». И она ушла, храбрая маленькая женщина, а в следующую секунду в мой кабинет ввалился ее муж, с сияющим, раскрасневшимся от радости лицом и стал жать мне руку. Нет, я уважал ее желание и не стал открывать ему глаза. Я готов биться об заклад, что тот вечер был самым счастливым вечером в его жизни, а утро следующего дня – самым горестным.

Меня всегда поражало, как бесстрашно, даже беззаботно женщины встречают самые сокрушительные удары судьбы. С мужчинами дело обстоит иначе. Мужчина в такие минуты не станет жаловаться, но его это ошеломляет, он просто теряется. Женщины же сохраняют и трезвость мысли, и самообладание. У меня есть один пример – это случилось всего несколько недель назад, – который даст вам понять, что я имею в виду. Ко мне за консультацией обратился один мужчина, обеспокоенный здоровьем своей жены, очень красивой женщины. По его словам, у нее на плече было небольшое твердое узелковое уплотнение. Он был уверен, что в этом нет ничего страшного, и просто хотел узнать, куда лучше ее отправить, в Девоншир или на Ривьеру. Я осмотрел женщину и выяснил, что у нее страшная саркома кости, которая лишь слегка проступает на поверхность, но затрагивает лопатку, а также ключицу и плечевую кость. Более страшного поражения я за всю свою практику не встречал ни разу. Я попросил женщину выйти из кабинета и рассказал всю правду ее мужу. Как он себя повел? Он встал, заложил руки за спину и стал медленно ходить по кабинету, подолгу останавливаясь перед каждой картиной на стене. У меня до сих пор стоит перед глазами, как он, надев пенсне, осматривал их отрешенным взглядом. Наверняка он не видел тогда ни картин, ни самой стены. «Ампутация руки?» – наконец спросил он. – «Руки, ключицы и лопатки», – сказал я. – «Ключицы и лопатки», – повторил он за мной, продолжая водить вокруг себя безжизненными глазами. Его это известие просто раздавило. Не думаю, что после этого он останется тем человеком, каким был раньше. Она же, напротив, повела себя мужественно и ни на минуту не теряла самообладания. Поражение было настолько сильным, что рука во время операции надломилась. Нет, я не думаю, что болезнь снова проявится, и полагаю, что эта женщина выздоровеет.

Любой хирург своего первого пациента помнит всю жизнь. Мне попался простой случай, и ничего интересного там не было, но в самом начале моей практики, буквально в один из первых месяцев, меня посетил один очень любопытный пациент. Ко мне пришла престарелая женщина, богато одетая, и принесла с собой плетеную корзинку. Обливаясь слезами, женщина открыла ее, и оттуда выглянул самый жирный, уродливый и паршивый мопс из всех, которых мне когда-либо приходилось видеть. «Доктор, усыпите его, только так, чтобы он не мучился, – взмолилась женщина. – Только, прошу вас, сделайте это как можно быстрее, иначе я не выдержу и могу передумать!» И она рухнула на диван, истерично рыдая во весь голос. Чем неопытнее доктор, тем выше его понятия о профессиональной гордости, о чем мне не стоит напоминать вам, мой юный друг. У меня тогда даже возникла мысль с негодованием отказаться от гонорара, я подумал: в конце-то концов, я же джентльмен, а она леди, и она просит меня сделать то, что, судя по всему, для нее является делом огромной важности. Я вывел собачонку в другую комнату и при помощи блюдца молока и нескольких капель синильной кислоты отправил ее на тот свет самым быстрым и безболезненным способом. «Все кончено?» – воскликнула она, когда я вернулся в кабинет.

Мне, честно говоря, было больно видеть, что такая огромная любовь, которая могла бы быть отдана супругу и детям, сосредоточилась на этом неуклюжем маленьком животном. Она, обливаясь слезами, ушла, и только после того как ее карета отъехала, я заметил у себя на рабочем столе конверт с большой красной печатью. На нем карандашом было написано: «Я уверена, что вы отказались бы от гонорара, но я настаиваю на том, чтобы вы приняли это». Я вскрыл конверт (при этом мне в голову полезли смутные мысли об эксцентричной миллионерше и о банкноте фунтов в пятьдесят), но внутри обнаружил лишь почтовый перевод на четыре шиллинга шесть пенсов. Мне ее поступок показался настолько необычным, что я не удержался и захохотал. В жизни каждого врача столько трагического, мой мальчик, что он просто не выдержал бы этого, если бы в его профессии не было места смешному.

Но, кроме того, любой врач должен быть благодарен судьбе за свою профессию. Никогда не забывайте об этом. Ведь делать добро – это такое огромное удовольствие, что впору самому платить за эту привилегию, вместо того чтобы получать деньги от других. Хотя, конечно же, и у врачей есть дома, есть жены и дети, которых нужно содержать. Но каждый пациент для него друг, или, по крайней мере, должен быть таковым. Он ходит из дома в дом, и в каждом из этих домов его ждут и радуются, услышав его шаги и голос. Разве может человек мечтать о чем-то большем? И, наконец, врачу приходится быть добрым. Ему невозможно быть другим. Разве может человек, который всю жизнь видит, как мужественно переносят страдания другие, остаться бессердечным или злым? Медицина – высокая, благородная и добрая профессия, и вам, молодым, предстоит сделать так, чтобы она таковой оставалась.