Текст книги "Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)"

Разговоры о работе

Врачи, как правило, слишком занятой народ, чтобы запоминать какие-либо необычные случаи или волнующие ситуации. Поэтому и вышло так, что в нашей литературе лучшее описание жизни медиков принадлежит перу юриста. Жизнь, проведенная у постелей умирающих или рожающих (в последнем случае, надо сказать, сил и нервов тратится гораздо больше), притупляет чувство меры, так же как слишком частые и обильные возлияния могут пагубно сказаться на чувстве вкуса. Нерв, который находится в постоянном раздражении, теряет чувствительность. Спросите хирурга, что из всей его карьеры запомнилось ему больше всего, и он ответит, что работа у него не такая уж интересная, и ничего особенного не припомнит или же начнет вдаваться в узкоспециальные подробности. Но застаньте его тихим вечером, когда в камине уютно потрескивает огонь, трубка его дымится, а рядом сидят друзья-коллеги, как бы случайно наведите разговор на нужную тему или подбросьте ему повод повспоминать, и вы услышите немало весьма любопытных свежих фактов, лишь недавно сорванных с древа жизни.

Одно из ежеквартальных собраний Мидлендского отделения Британской медицинской ассоциации только что подошло к концу. Двадцать кофейных чашек, дюжина винных бокалов и густое облако голубого табачного дыма, которое медленно клубится под высоким золоченым потолком, указывают на то, что встреча прошла успешно. Однако участники разъехались по домам. В коридоре гостиницы уже не висит ряд тяжелых пальто с оттопыренными карманами, уже нет выстроившихся шеренгой цилиндров со стетоскопами за ленточками. Однако в гостиной на придвинутых к камину креслах все еще сидят трое лекарей, которые продолжают курить и о чем-то спорить, а четвертый, совсем еще молодой человек, сидит один за столом чуть в стороне. Прикрывшись раскрытым медицинским журналом, он что-то строчит в тетради стилографом, время от времени простодушным голосом подбрасывая вопросы, если разговор медиков начинает утихать.

Все трое мужчин у камина – того спокойного и уравновешенного среднего возраста, который у представителей их профессии начинается так рано и длится столь долго. Никто из них не знаменит, но у всех прочная репутация и каждого можно назвать типичным представителем той области медицины, которую он для себя выбрал. Тучный мужчина с властными замашками и, судя по бледным пятнам на щеках, склонностью к язвительности – это Чарли Мэнсон, начальник психиатрической лечебницы в Вормли и автор превосходной монографии «Скрытые умственные расстройства у не состоящих в браке». Он всегда носит такой высокий стоячий воротничок, с тех пор как один его пациент после очередного явленного ему откровения свыше чуть не перерезал Мэнсону горло осколком стекла. Второй, с густым румянцем на щеках и веселыми карими глазами, – врач общей практики, человек опытный. Трое ассистентов и выезд из пяти лошадей помогают ему зарабатывать две с половиной тысячи в год, обслуживая самый бедный район города, в котором за визит к больному больше чем полкроны не возьмешь, а за консультацию больше шиллинга никто не даст. Добродушное лицо Теодора Фостера в течение одного дня можно видеть у сотни постелей больных. И если в списке его пациентов имен на две трети больше, чем в книге приходов, это его ничуть не расстраивает, потому что он всегда утешает себя мыслью о том, что когда-нибудь ему обязательно удастся наверстать упущенное, когда какой-нибудь миллионер с хронической болезнью (комбинация идеальная для частного практика) обратится к нему за помощью. Третий, который сидит справа, положив вытянутые ноги в начищенных до блеска парадных туфлях на каминную решетку, – это Харгрейв, успешный хирург. В его лице нет ничего сходного с добродушной физиономией Теодора Фостера. У него холодный проницательный взгляд, прямой строгий рот, и всем своим видом он излучает силу и решительность, но для тех пациентов, которые настолько больны, что оказываются в его кабинете, в глазах врача важнее видеть уверенность, чем сочувствие. Он скромно называет себя зубником. «Обычный зубник», так он говорит, но на самом деле он слишком молод и слишком беден, чтобы заниматься исключительно зубами, и достаточно образован и смел, чтобы браться за любые, даже самые сложные хирургические операции.

– И до, и после, и во время, – бормочет общий практик в ответ на какое-то замечание, вставленное в разговор сидящим в стороне молодым человеком. – Знаете, Мэнсон, мы все сталкиваемся с разнообразными формами временного помешательства.

– И чаще всего при родах, – добавляет его коллега, стряхивая серый пепел с сигары. – Но вы, очевидно, имеете в виду какой-то определенный случай, Фостер?

– Да, это было как раз на прошлой неделе. Ко мне обратилась супружеская пара по фамилии Силко. Когда жене пришло время рожать, мне пришлось самому ехать к ним, потому что об ассистенте они и слышать не хотели, доверяли только мне. Когда я вошел, муж, полицейский, сидел у изголовья кровати. «Ему нельзя оставаться», – сказал я. – «Нет, доктор, он останется», – ответила жена. – «Случай у вас непростой, поэтому ему лучше будет уйти», – повторил я, а она мне: «Либо он останется, либо мне вообще никто не нужен». – «Я рта не раскрою, с места не сдвинусь хоть до самого утра», – сказал муж. В конце концов пришлось мне разрешить ему остаться, так он и просидел восемь часов рядом с женой. Она держалась молодцом, но он стонал чуть ли не каждую минуту. К тому же я заметил, что он не вынимал правую руку из-под покрывала. Я не сомневался, что она там держалась за нее своей левой рукой. Когда все благополучно закончилось, я посмотрел на мужа. Он сидел, уткнувшись головой в край подушки, и лицо у него было такого же цвета, вот как этот пепел на моей сигаре. Я даже подумал, что он лишился чувств от переживаний. Конечно же, я начал корить себя за то, что позволил ему остаться, но тут заметил, что покрывало над его рукой все пропитано кровью. Я сдернул его и увидел, что запястье этого парня чуть ли не перерублено пополам. Оказалось, что они с женщиной были соединены наручниками. Один браслет был застегнут на левой руке женщины, второй – на правой руке мужчины. Когда ей было больно, она из всех сил выкручивала руку, и железо впивалось в его кость. «Понимаете, доктор, – сказала она, когда увидела, на что я смотрю, – он должен был пройти через все вместе со мной. Разделить боль». Вы не находите эту область медицины довольно скучной? – помолчав, спрашивает у коллег Фостер.

– Дорогой друг, я занялся психиатрией именно для того, чтобы избежать скуки.

– Да, многие из молодых врачей, которым не удается добиться успеха, сами попадают в сумасшедший дом. Я в молодости, когда учился, тоже был очень стеснительным юношей, так что знаю, каково это.

– Для практикующего врача это нешуточная проблема, – замечает психиатр.

– Многие рассказывают об этом со смехом, но, поверьте, на самом деле это скорее трагедия. Возьмите, к примеру, какого-нибудь бедного необстрелянного молодого врача, который впервые приехал в незнакомый город с мыслью начать здесь практику. Для него, может быть, с женщиной заговорить о теннисе или церковных службах – настоящая пытка. Если уж молодой человек действительно стеснителен, то он стесняется намного сильнее любой девушки. И вот к нему является какая-нибудь взволнованная мамаша и начинает обсуждать самые сокровенные семейные вопросы. «Я больше к этому врачу не пойду, – скажет она потом. – Он такой холодный, совсем не сочувствует». Не сочувствует! Да этот бедняга на самом деле просто от волнения потерял дар речи, окаменел. Я знавал таких врачей, которые дорогу на улице стеснялись спросить. Представляю, через что приходится пройти таким чувствительным людям, прежде чем они свыкаются со своей профессией. А потом они начинают считать, что главное в их деле – это скромность, мол, нужно сидеть с каменным лицом, а то пациент начнет робеть. Поэтому и сидят они с каменными лицами, завоевывая себе славу сухарей. Но уж вас-то, Мэнсон, я думаю, ничем не удивишь.

– Ну, что я скажу, когда год за годом живешь среди тысячи сумасшедших, среди которых есть и одержимые мыслью об убийстве, трудно сохранить трезвость мысли. Мне, слава Богу, пока что это удается.

– Я вот однажды тоже натерпелся страху, – говорит хирург. – Это было, когда я работал в больнице для бедных. Однажды вечером ко мне зашли очень бедные люди, и из их слов я понял, что у них болеет ребенок. Зайдя к ним, я увидел в углу колыбель. Я взял лампу, подошел к колыбели и отодвинул занавеску, чтобы посмотреть на малыша. Поверьте, это было настоящее чудо, что я тогда не выронил лампу и не поджег весь тот дом. Голова, лежащая на подушке, повернулась, и я увидел такое жуткое, искаженное злобой лицо, которое мне и в кошмарном сне не могло присниться. Меня больше всего поразили красные пятна на коже, обтягивающей скулы, и тяжелый взгляд, полный ненависти ко мне и ко всему в мире. Никогда не забуду, как я вздрогнул, когда вместо щекастого младенческого личика увидел это существо. Я отвел мать в другую комнату и спросил, что это. «Это моя девочка, ей шестнадцать, – сказала она, а потом всплеснула руками: – О, если бы Бог забрал ее!» Несчастное создание, хоть она всю свою жизнь провела в этой маленькой люльке, у нее были длинные тонкие конечности, которые она подгибала под себя. Потом я потерял этот случай из виду и не знаю, что с ней было дальше, но взгляда ее я не забуду до конца своих дней.

– Да, жуткая история, – соглашается доктор Фостер. – Но, я думаю, один из случаев, происшедших со мной, тоже многого стоит. Вскоре после того, как я открыл свою практику, ко мне пришла маленького роста горбатая женщина и попросила пойти с ней, чтобы принять роды у ее сестры. Когда я пришел к ним (жили они в очень бедном доме), в гостиной я увидел еще двух маленьких горбуний, которые были точными копиями сестры. Ни одна из них не произнесла ни слова. Та сестра, что привела меня, взяла лампу и пошла наверх, ее сестры – за ней, я замыкал процессию. У меня до сих пор стоят перед глазами три жуткие тени, которые отбрасывала лампа на стену рядом со мной, я вижу их так же четко, как вот этот кисет. В комнате наверху лежала четвертая сестра, необыкновенно красивая девушка. Роды уже начались. На ее пальце не было обручального кольца. Три сестры-калеки молча расселись по углам комнаты, как персонажи какой-нибудь страшной сказки, и за всю ночь не проронили ни слова. Я не приукрашиваю, Харгрейв, все в действительности так и было. Под утро началась ужасная гроза, такой бури я никогда в жизни не видел. Когда сверкала молния, в маленькой мансарде, где находились мы, становилось светло, как днем, и грохот стоял такой, словно она била прямо в крышу. Лампа у меня была одна, да и та слабенькая, поэтому, когда на мгновение вспыхивал голубоватый свет, жутко было видеть вокруг себя три скрюченные фигуры или слышать стоны своей пациентки, заглушаемые безумным грохотом. Клянусь, я несколько раз еле сдержал себя, чтобы не броситься из той комнаты наутек. Все закончилось хорошо, но я так и не узнал истинной истории этой несчастной красавицы и ее безобразных сестер.

– Самое худшее в этих медицинских историях то, – вздыхает молодой человек, сидящий в стороне, – что они никогда не имеют конца.

– Когда человек по шею в работе, юноша, у него нет времени удовлетворять свое любопытство. Вокруг него творится масса интересных вещей, но он может лишь подмечать их, чтобы потом, в минуты отдыха, примерно такие, как сейчас, вспоминать. Но, мне кажется, вы, Мэнсон, наверняка можете рассказать страшных историй не меньше остальных.

– Даже больше, – печально соглашается психиатр. – Болезнь тела – вещь неприятная, но я, похоже, имею дело с болезнями души. Разве не кажется поразительным, что самого обычного, правильного во всех отношениях человека какое-нибудь мизерное сосудистое изменение, скажем, упавший на поверхность мозга крошечный отколовшийся от внутренней стороны черепа осколок кости, может превратить в грязное жалкое существо с самыми низменными и недостойными повадками? По-моему, одного этого достаточно, чтобы сделать любого здравомыслящего человека убежденным материалистом. По-моему, сумасшедшие дома – это настоящая сатира на самодовольное человечество, которое приписывает людской душе божественное начало.

– Верь и надейся, – вполголоса произносит владелец частной практики.

– Я не верю и почти не надеюсь, но считаю своим долгом помогать тем, кто в этом нуждается, – говорит хирург. – Когда теология даст объяснение жизненным фактам, вот тогда я и возьмусь за ее изучение.

– Вы, кажется, хотели рассказать о каком-то случае, – напоминает молодой человек, наполняя стилограф чернилами.

– Хорошо, возьмите, к примеру, какую-нибудь напасть, которая каждый год уносит жизни тысяч людей. Скажем, О. П.

– Что такое О. П.?

– Врач общей практики, – хмыкает хирург.

– К сожалению, скоро британцам придется узнать, что такое О. П., – серьезно качает головой психиатр. – Эта болезнь стремительно распространяется и считается неизлечимой. Общий паралич – вот ее полное название, и, поверьте, это настоящее бедствие. Я вам приведу характерный пример, с которым столкнулся в прошлый понедельник. Молодой фермер, замечательный парень, вдруг удивил всех своих родственников и знакомых: в то время как все фермеры жалуются на неурожай, он решил, раз пшеница и пахотные земли не приносят прибыли, засадить две тысячи акров рододендронами и сделаться монопольным их продавцом на ковент-гарденском рынке… Подобные грандиозные задумки начали сыпаться из него, как из рога изобилия. Я заехал на ту ферму не для того, чтобы обследовать его, совсем по другому вопросу. И что-то в том, как он разговаривал, заставило меня насторожиться. Я стал присматриваться к нему. Первое, что я заметил, – у него подрагивали губы. Потом я обратил внимание на то, что в разговоре он как бы глотает некоторые слова. Мне нужно было подписать с ним одно небольшое соглашение, и я увидел, что и почерк у него плавает. А потом я заметил, что один из его зрачков намного больше второго. Когда я уходил, его жена провела меня до дверей. «Доктор, мы все ужасно рады, что Джоб так замечательно себя чувствует, – сказала она. – У него столько энергии, что он и минуты не может высидеть спокойно». Я ничего ей не сказал. Не решился. Но я уже тогда понимал, что этот парень обречен на смерть так же, как если бы сидел в камере в Ньюгейтской тюрьме. Это типичный случай О. П. на ранней стадии.

– Боже правый! – восклицает тут юноша. – У меня тоже губы иногда дрожат. Да и слова я, бывает, глотаю. Неужели и у меня…

Со стороны камина раздаются три негромких смешка.

– Вот чем для новичка опасна нехватка знаний.

– Один знаменитый врач как-то сказал, что все студенты-первокурсники находят у себя четыре болезни, – замечает хирург. – Первая из них, разумеется, порок сердца, вторая – рак околоушной железы. Две остальные я не помню.

– А почему именно околоушной железы?

– Потому что рядом с ней прорезается последний зуб мудрости!

– А что же будет с этим фермером? – спрашивает новичок.

– Парез всех мышц, потом судороги, кома и смерть. Это может продлиться несколько месяцев, возможно, год-два. Он был очень сильным молодым человеком, поэтому болезнь может затянуться. Между прочим, – добавляет психиатр, – я не рассказывал вам о первом свидетельстве, которое мне довелось подписывать? Тот случай чуть не погубил мою карьеру.

– Что же с вами случилось?

– Я тогда содержал собственную практику. Однажды утром ко мне зашла миссис Купер и рассказала, что у ее мужа в последнее время начали появляться какие-то странные фантазии. Он вдруг вообразил себя военным, и не просто военным, а героем войны. На самом деле он был адвокатом и ни разу в жизни не покидал Англию. Миссис Купер считала, что, если я приду к ним, это может показаться ему подозрительным, поэтому мы решили, что под каким-нибудь предлогом она пришлет его ко мне, чтобы я мог поговорить с ним и подписать сертификат о его болезни, если увижу, что он действительно сошел с ума. Один врач уже признал его душевнобольным, так что от меня требовалось лишь подтверждение, чтобы можно было приступать к лечению. И вот мистер Купер является ко мне вечером примерно на полчаса раньше, чем ожидалось, и начинает рассказывать о симптомах малярии, которые он якобы у себя обнаружил. По его рассказу выходило, что он только что вернулся из Абиссинии, где участвовал в военной кампании и был среди первых британских частей, ворвавшихся в Макдалу. Большего доказательства мне и не требовалось, потому что эта фантазия явно занимала все его мысли, ни о чем другом он просто не мог говорить. Разумеется, без тени сомнения я заполнил все бумаги. После того как он ушел, ко мне наведалась его жена, чтобы закончить кое-какие формальности. «Сколько ему лет?» – спросил я у нее. – «Пятьдесят», – сказала она. – «Пятьдесят? – страшно удивился я. – Но тому мужчине, которого я осматривал, не могло быть больше тридцати!» Что вы думаете, в конце концов выяснилось, что настоящий мистер Купер ко мне в тот вечер так и не дошел, но по какому-то чудовищному случайному совпадению другой Купер, который на самом деле был артиллерийским офицером, героем абиссинской кампании, обратился ко мне за консультацией в тот день. Когда я это понял, руки у меня так задрожали, что я еле сумел подписать свидетельство, – добавляет доктор Мэнсон и вытирает платком лоб.

– Мы тут говорили о нервах, – замечает хирург. – Вы, наверное, знаете, что, получив диплом врача, я некоторое время служил во флоте. Я был лекарем на флагманском корабле нашей западноафриканской базы и столкнулся с одним необычным случаем, который надолго мне запомнился. Одна из наших небольших канонерских лодок поднялась вверх по реке Калабар, и там от лихорадки умер корабельный хирург. В тот же день одному из матросов на ногу упала перекладина мачты. Стало ясно, чтобы спасти его жизнь, придется ампутировать ногу выше колена. Молодой лейтенант, командующий судном, порылся в вещах покойного хирурга и обнаружил там хлороформ, большой нож для проведения операций на тазобедренном суставе и греевский справочник по анатомии. Он приказал коку положить раненого на стол в каюте, раскрыл справочник на картинке поперечного среза бедра и принялся отрезать ногу. Сверяясь с диаграммой, он говорил: «Приготовьте веревку, кок. Судя по картинке, где-то здесь должна проходить артерия», и начинал ковыряться в ноге ножом, пока не находил артерию. Они ее перевязывали, после чего лейтенант резал дальше. Так постепенно они довели дело до конца, и, поверьте, ампутация прошла идеально. Того матроса и сейчас можно встретить в Портсмуте.

– К слову сказать, когда вот на такой оторванной от остальных лодке заболевает врач, это очень серьезно, – помолчав, продолжает хирург. – Казалось бы, он может сам себе назначить лечение и легко вылечиться, но эта лихорадка валит с ног буквально за считанные минуты, а потом у тебя уже не хватает сил, чтобы комара с лица согнать. Я сам болел ею в Лагосе, так что знаю, о чем говорю. Но я знавал одного парня, с которым произошла действительно невероятная история. Никто из его команды уже не надеялся, что он выздоровеет, и, поскольку до сих пор на том корабле еще никто никогда не умирал, они задумали провести репетицию похорон. Они подумали, что он без сознания, но на самом деле он клянется, что все слышал и прекрасно понимал. «Поднести тело к люку! – скомандовал сержант. – На караул!» Это настолько удивило и возмутило парня, что он дал себе слово, что его тело не будет выброшено в море через люк. Так и вышло – он поправился.

– Тем, кто пишет о медицине, нет смысла выдумывать небылицы, – замечает Фостер. – Все равно то, что происходит на самом деле, намного удивительнее всего, что может придумать человек. Но иногда мне кажется, что для наших собраний, подобных сегодняшнему, вполне можно было бы готовить интереснейшие доклады о том, как медицина используется в популярной литературе.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, скажем, от чего умирают персонажи, какие болезни чаще всего используются в романах. Ведь, согласитесь, одни уже оскомину набили, а другие, которые в действительной жизни встречаются каждый день, не упоминаются ни разу. Вот, к примеру, брюшной тиф в литературе не редкость, а про скарлатину не пишет никто. Очень часто в литературе присутствует порок сердца, но, как мы знаем, порок сердца обычно является следствием какого-нибудь другого заболевания, о котором авторы почему-то не упоминают. Есть еще загадочное заболевание «нервная горячка», которое всегда поражает героинь после тяжелого потрясения, хотя ни в одном учебнике по медицине вы не найдете болезни с таким названием. Часто в романах люди, охваченные крайним волнением, начинают биться в припадке. У меня довольно большой опыт в медицине, но я ни разу не видел, чтобы с кем-нибудь такое случалось в действительности. Повседневные жалобы просто не существуют. Никто в романах не болеет тонзиллитом или свинкой, ни у кого не бывает лишая. К тому же все недуги, которые встречаются у персонажей, всегда относятся к верхней части тела. Писатели никогда не бьют ниже пояса.

– Знаете, что я вам скажу, Фостер, – говорит психиатр, – есть такая сторона жизни, которая слишком тесно соприкасается с медициной, чтобы быть интересной публике, и слишком романтична, чтобы о ней писали в специальных медицинских изданиях. И тем не менее она содержит богатейший материал для исследований. Боюсь, что это не самая приятная сторона жизни, но раз Провидению было угодно ее создать, мы имеем право попытаться понять ее. Я говорю о странных припадках первобытной ярости и жестокости, которые случаются у самых достойных мужчин, и о любопытных кратковременных расстройствах психики у красивейших женщин, о которых знают только самые близкие и которые никогда не выносятся на суд окружающих. Я говорю о неожиданном усилении и угасании мужской силы. Этот феномен погубил множество блестящих карьер и мог бы объяснить многие поступки, за которые людей отправляли в тюрьму, вместо того чтобы вести к врачу. Из всех бед, которые могут свалиться на головы сынов человеческих, эта самая страшная. Не дай Бог кому-нибудь из нас пройти через это!

– Я не так давно столкнулся с необычным случаем, – говорит хирург. – В лондонском высшем обществе есть одна известная красавица (имен называть я не буду), которая несколько сезонов назад прославилась тем, что надевала платья с исключительно низким декольте. У нее была изумительная белая кожа и очаровательные плечи, поэтому ничего удивительного в этом не было. Но потом оборки на лифе стали постепенно подниматься все выше и выше, и дошло до того, что в прошлом году она удивила всех, выйдя в свет в платье с высоким воротником, хотя это уже давно вышло из моды. И вот однажды эта самая женщина появилась у меня в кабинете. Когда лакей ушел, она неожиданно сорвала с себя верхнюю часть платья. «Ради Бога, помогите мне!» – вскричала она. И тогда я увидел, в чем заключалась ее беда. У нее был карциноид кожи, он шел по груди и доходил до самой шеи. Завивающийся след в виде красных прожилок уходил вниз под линию груди. Год за годом он поднимался вверх, заставляя ее уменьшать декольте, пока наконец не возникла угроза, что он перейдет на лицо. Она была слишком горда, чтобы признаться кому-нибудь в своем горе, даже врачу.

– И вам удалось его остановить?

– С хлоридом цинка я сделал все, что мог. Но болезнь может проявиться снова. Эта женщина была одним из тех несчастных существ со светлой белой или розовой кожей, которые так часто становятся жертвами скрофулеза. Его следы можно только скрыть, но избавиться от них невозможно.

– Боже, Боже! – качает головой общепрактикующий врач с тем сочувствующим выражением в глазах, которое расположило к нему не одну тысячу пациентов. – Мне кажется, мы не можем считать себя мудрее самого Провидения, но иногда бывают такие минуты, когда невольно задумываешься: что-то не в порядке с устройством нашего мира. Я сам был свидетелем слишком многих печальных историй. А я не рассказывал вам о том случае, когда природа разлучила влюбленную пару? Он был красивым молодым человеком, настоящим джентльменом, занимался атлетикой, вот только уделял ей слишком много внимания. Вы же знаете, как это бывает, когда та высшая сила, которая следит за нами, одергивает нас, если мы сбиваемся с пути. Это может быть боль в большом пальце ноги, если мы слишком много пьем и мало работаем, или нервное расстройство, если мы тратим слишком много энергии. Для спортсменов самые уязвимые места – это, конечно же, сердце и легкие. Он заболел туберкулезом, и врачи отправили его в Давос. Но там, как назло, у его возлюбленной стал проявляться ревматизм, который сказался на ее сердце. Только представьте себе эту ужасную дилемму, перед которой оказались эти двое! Когда он спускался на несколько тысяч футов вниз, его болезнь начинала проявляться со страшной силой. Стоило ей подняться в горы на две с половиной тысячи, и ее сердце готово было разорваться. Они встречались несколько раз где-то на середине пути, что чуть не стоило им обоим жизни, но потом врачи категорически запретили им это делать. Так они прожили четыре года в трех милях друг от друга, не имея возможности встретиться. Каждое утро он выходил на место, с которого открывался вид на ее шале, и махал большим белым платком, а она отвечала снизу. Они могли рассмотреть друг друга в бинокли, но шансов хотя бы поговорить у них было столько же, как если бы они жили на разных планетах.

– А потом кто-то из них умер, – добавляет молодой человек, сидящий за столом.

– Нет, сэр. Жаль, что я не могу закончить эту историю столь романтично, но тот мужчина выздоровел, и сейчас он успешный биржевой маклер в Дрейперс-гарденс. Женщина тоже теперь мать большого семейства. Но позвольте, а что это вы там делаете?

– Ничего особенного, просто записываю кое-что из ваших рассказов.

Трое медиков дружно смеются, встают и направляются за своими пальто.

– Мы же просто разговаривали о работе, – бросает по дороге врач общей практики. – Кому это может быть интересно?