Текст книги "Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)"

Стерндейл вскочил.

– Вы сущий дьявол! – вскричал он.

Холмс улыбнулся этому комплименту.

– Вам пришлось бросить две, возможно, три пригоршни, прежде чем квартирант подошел к окну и вы знаком пригласили его спуститься. Он торопливо оделся и вышел в свою гостиную. Вы попали в дом через окно. Разговор ваш не был долгим. Во время него вы расхаживали по комнате, потом выбрались из дома и закрыли за собой окно. Постояли какое-то время на газоне, куря сигару и наблюдая за тем, что происходило в комнате. Наконец, когда Тридженнис умер, ушли к себе той же дорогой. А теперь, доктор Стерндейл, ответьте мне на вопрос, как вы объясните такое поведение, какие у вас были причины поступить подобным образом? Если начнете изворачиваться или юлить, я вам обещаю, что передам это дело в другие руки.

Лицо нашего гостя сделалось пепельно-серым, пока он слушал своего обвинителя. Теперь же он уткнул лицо в ладони и просидел так несколько минут. Потом неожиданным быстрым движением он достал из нагрудного кармана фотографию и бросил на дощатый столик, за которым мы сидели.

– Вот мои причины, – сказал он.

Это был портрет очень красивой женщины. Холмс склонился над карточкой.

– Брэнда Тридженнис, – сказал он.

– Да, Брэнда Тридженнис, – повторил наш гость. – Много лет я любил ее. Много лет она любила меня. Это и есть та интересующая всех причина моего корнуоллского затворничества. Благодаря этому я имел возможность находиться рядом с единственным человеком, который был дорог мне. Я не мог жениться на ней, потому что у меня есть жена, которая давным-давно ушла от меня, но с которой нелепые английские законы не позволяют мне развестись. Брэнда ждала годы. Я ждал годы. И вот чего мы дождались!

Его могучее тело содрогнулось, когда он громко всхлипнул. Потом Стерндейл схватил себя за горло под пестрой бородой, с усилием заставил себя успокоиться и продолжил:

– Священник все знал. Мы доверились ему. Он подтвердит вам, что она была ангелом, спустившимся на землю. Вот почему он послал мне телеграмму, и я вернулся. Какое мне дело до моего багажа или до Африки, если я узнал, что мою любимую постигла такая участь! Вот вам ответ на ваш вопрос, мистер Холмс.

– Продолжайте, – коротко отозвался мой друг.

Доктор Стерндейл достал из кармана бумажный пакет и положил его на стол. На конверте было написано: «Radix pedis diabolic», под этими словами стоял красный значок яда. Он придвинул конверт ко мне.

– По-моему, вы врач, сэр. Вам знаком этот препарат?

– «Корень дьяволовой ноги»! Нет, никогда о таком не слышал.

– Но это не говорит о том, что у вас плохие познания в медицине, – сказал он, – потому что, насколько я знаю, во всей Европе есть еще лишь один образец этого вещества, он хранится в лаборатории в Буде[52]52
  Буда – одна из трех исторически сложившихся частей Будапешта (остальные две – Пешт и Обуды), объединенных в 1872 г. в один город; до этого, с 1350-х гг. – столица Венгерского королевства.


[Закрыть]. До сих пор он не известен в фармакопее, и в литературе по токсикологии о нем не пишут. Сам по себе корень имеет форму ноги, наполовину человеческой, наполовину козлиной, отсюда и такое странное название, которое дал ему открывший его миссионер-ботаник. В некоторых районах Западной Африки колдуны-знахари используют его как церемониальный яд, рецепт приготовления которого они хранят в тайне. Этот образец я раздобыл при очень необычных обстоятельствах в месте под названием Убанги.

С этими словами он раскрыл конверт и показал нам его содержимое: щепотку красновато-коричневого порошка, похожего на нюхательный табак.

– Дальше, сэр, – приказал Холмс.

– Я расскажу вам, как все было, мистер Холмс, потому что вам уже и так известно столько, что в моих интересах, чтобы вы узнали все. Я уже объяснил, в каких отношениях я состоял с семьей Тридженнисов. Ради сестры я завел дружбу и с братьями. Они когда-то поссорились из-за денег, из-за чего этот человек, Мортимер, стал жить отдельно от остальных. Но говорили, что дело это уже давным-давно уладилось, в конце концов я познакомился и с ним. Это был хитрый, скрытный и лицемерный человек. У меня не раз возникали подозрения на его счет, но повода вступать в открытую вражду не было.

Однажды, пару недель назад, он заглянул в мой коттедж, и я показал ему кое-что из своих африканских редкостей. Среди прочего и этот порошок. Разумеется, я рассказал ему о его странных свойствах, о том, что он стимулирует те участки мозга, которые отвечают за чувства и страх, и о том, что те несчастные дикари, которым шаман их племени давал этот ядовитый порошок, либо сходили с ума, либо умирали. Кроме того, я еще сказал, что вся европейская наука не смогла бы обнаружить действие порошка. Как ему удалось заполучить его, я не знаю, потому что в своей комнате я не оставлял его одного ни на секунду. Должно быть, он улучил минуту, когда я открывал шкафы или наклонялся над коробками, и взял какое-то количество порошка дьяволовой ноги. Хорошо помню, как он начал меня расспрашивать о количестве порошка и времени, необходимом для того, чтобы он начал действовать, но я тогда и представить себе не мог, почему его это так заинтересовало.

О том случае я вскоре забыл и вспомнил лишь тогда, когда в Плимуте меня догнала телеграмма священника. Этот негодяй надеялся, что к тому времени я буду уже в море, а потом еще несколько лет проведу в Африке. Но я сразу вернулся. Мне не нужно было знать всех подробностей дела, чтобы понять, что кто-то использовал мой яд. К вам я пришел на всякий случай, удостовериться, что других версий нет. Но их и не могло быть. Я не сомневался, что убийцей был Мортимер Тридженнис и что преступление это он совершил из-за денег, наверное, надеясь, что, если остальные члены семьи будут признаны сумасшедшими, он окажется единственным владельцем всего их имущества. Он пустил в ход порошок дьяволовой ноги, чем лишил рассудка двух братьев и убил сестру Брэнду, единственного человека, которого я когда-либо любил и который когда-либо любил меня. Это преступление. Каким должно было быть его наказание?

Мне что, следовало обратиться к закону? Разве у меня были доказательства? Я совершенно уверен в том, что он виновен, но смог бы я заставить поверить в такую фантастическую историю сельских присяжных? Не знаю, но я должен был что-то сделать. Сердце мое требовало мести. Я вам уже говорил, мистер Холмс, что провел большую часть своей жизни там, где нет законов, и в конце концов сам стал устанавливать себе законы. Так произошло и сейчас. Я решил, что судьба, на которую он обрек других, должна постичь и его самого. Если бы не это, я убил бы его своими собственными руками. Во всей Англии нет сейчас человека, который ценил бы свою жизнь меньше, чем я ценю свою.

Теперь вы знаете все. Остальное вам и так известно. Как вы и говорили, я действительно после бессонной ночи вышел чуть свет из коттеджа. Подумав о том, что его трудно будет разбудить, я взял немного гравия из той кучи, которую вы упоминали, чтобы бросить несколько камешков в его окно. Он спустился и впустил меня в дом через окно своей гостиной. Я предъявил ему обвинение и сказал, что пришел к нему и как судья, и как палач. Этот мерзавец скрючился в кресле от ужаса, когда увидел мой револьвер. Я зажег лампу, насыпал в нее порошок, сам вылез через окно, закрыл его за собой и встал рядом с ним с револьвером в руке, готовый исполнить свое обещание пристрелить его, если он попытается выйти из комнаты. Через пять минут он умер. Боже мой, как он умирал! Но сердце мое было тверже кремня, потому что муки его были не страшнее тех, которые до него испытала моя любимая. Вот мой рассказ, мистер Холмс. Возможно, если вы когда-нибудь любили женщину, вы бы на моем месте поступили так же. Как бы то ни было, я в ваших руках. Теперь решайте мою судьбу. Как я уже сказал, никто в этом мире не боится смерти меньше, чем я.

Холмс какое-то время сидел молча.

– Что вы собирались делать дальше? – наконец спросил он.

– Я собирался навсегда уехать в Центральную Африку. Моя работа там закончена лишь наполовину.

– Поезжайте и доведите ее до конца, – сказал Холмс. – Я не чувствую себя вправе задерживать вас.

Доктор Стерндейл поднялся во весь свой гигантский рост, поклонился и вышел из беседки. Холмс закурил трубку и передал мне свой кисет.

– Немного неядовитого аромата нам не повредит, – сказал он. – Думаю, вы согласитесь, Ватсон, что это не то дело, куда нам нужно вмешаться. Расследование наше было независимым, поэтому и действия будут такими же. Вы не считаете этого человека преступником?

– Конечно же, нет.

– Я никогда не любил, Ватсон, но, если бы это случилось и женщину, которую я бы любил, постигла такая участь, я бы, наверное, поступил так же, как наш не признающий законов охотник на львов. Кто знает? Что ж, Ватсон, вы достаточно умны, и мне не требуется объяснять и без того очевидное. Конечно же, гравий на подоконнике стал для меня отправной точкой. Ничего подобного в саду священника не было, он явно был принесен из другого места. Только после того, как мое внимание привлек к себе доктор Стерндейл и его коттедж, я нашел подобный материал. Лампа, горящая днем, и остатки порошка на ней стали лишь случайным удачным дополнением к тому, что и без того уже было достаточно ясно. Ну, а теперь, мой дорогой Ватсон, я думаю, мы можем выбросить это дело из головы и с новыми силами вернуться к изучению халдейских корней, которые, вне всякого сомнения, прослеживаются в корнийской ветви великой кельтской группы.

Дело пятое
«Красный круг»

I

– Поверьте, миссис Воррен, я не вижу причин для волнения и не понимаю, какая необходимость мне, достаточно занятому человеку, вмешиваться в это. Право же, у меня очень много других неотложных дел.

С этими словами Шерлок Холмс снова склонил голову над огромным альбомом, в который собирал вырезки из газет и другие материалы о своих последних делах.

Но хозяйка меблированных комнат в полной мере обладала упрямством и хитростью, характерными для ее пола. Она не намерена была отступаться.

– В прошлом году вы помогли моему квартиранту, – сказала она, – мистеру Фэрдейлу Хоббсу.

– А, да… Это было простое дело.

– Он с тех пор только об этом и говорит… О том, какой вы прекрасный человек, что вы стали для него лучом света в кромешной мгле. Я вспомнила его слова, когда сама оказалась в сомнении и темноте. Я же знаю, вы можете мне помочь, если захотите. Пожалуйста…

Лесть была тем ключиком, который открывал дверь к сердцу Холмса. Справедливости ради надо сказать, что проявление доброты действовало так же безотказно. Обе эти силы, вместе взятые, заставили его отложить кисточку с клеем и с видом человека, покорившегося судьбе, отодвинуться от стола.

– Ну хорошо, хорошо, миссис Воррен. Давайте послушаем, что у вас. Надеюсь, вы не возражаете, если я закурю? Спасибо. Ватсон… Спички. Если я правильно понял, вы беспокоитесь, потому что ваш новый квартирант не выходит из своей комнаты, а вы не знаете, что с ним происходит. Но что тут такого, миссис Воррен? Если бы я был вашим квартирантом, вы довольно часто не видели бы меня неделями.

– Я не сомневаюсь, сэр, но тут другое. Меня пугает это, мистер Холмс. Я спать не могу от страха. Слышать, как он с самого утра до поздней ночи ходит туда-сюда по своей комнате и не видеть его даже одним глазком… Я этого не вынесу. Мой муж тоже беспокоится из-за этого, как и я, но он-то весь день на работе, а я дома. Каково мне это слышать! От чего он прячется? Что он натворил? Если не считать служанки, я во всем доме остаюсь с ним одна. Мои нервы долго так не выдержат.

Холмс подался вперед и прикоснулся длинными худыми пальцами к плечу женщины. Если он хотел, то мог оказывать почти гипнотическое воздействие на собеседника. Страх исчез из ее глаз, лицо разгладилось и приобрело обычный спокойный вид. Она села на стул, который указал Холмс.

– Чтобы взяться за это дело, мне нужно знать все до мельчайших подробностей, – сказал он. – Не спешите, соберитесь с мыслями. Любая мелочь может оказаться решающей. Так вы говорите, этот человек поселился у вас десять дней назад и заплатил за стол и проживание за две недели вперед?

– Он спросил, что у меня есть, сэр. Я сказала: небольшая гостиная со спальней на верхнем этаже с полным комплектом мебели. Пятьдесят шиллингов в неделю.

– И?

– Он сказал: «Я буду платить пять фунтов в неделю, если вы примете меня на моих условиях». Я бедная женщина, сэр, и мистер Воррен зарабатывает не много, поэтому деньги для меня очень важны. Он достал десять фунтов одной бумажкой и вручил их мне прямо там. «Я планирую остаться здесь надолго, и вы будете получать столько же каждые две недели, если будете соблюдать условия, – сказал он. – Если нет, я сразу съезжаю».

– Какие же он поставил условия?

– Ну, он хотел иметь свой ключ от дома. Тут ничего такого не было, потому что квартиранты часто просят ключ для себя. И он хотел, чтобы его никогда ни при каких обстоятельствах не беспокоили.

– Тоже вполне объяснимое желание, не так ли?

– Да, в разумных пределах. Но то, что происходит у нас, выходит за всякие пределы. Он живет у меня уже десять дней, но ни мистер Воррен, ни я, ни служанка не видели его ни разу. Мы слышим только его шаги, этот постоянный торопливый топот днем и ночью, утром и вечером. Кроме первого дня он ни разу не выходил из своей комнаты.

– А в первый день, значит, все-таки выходил?

– Да, сэр, и вернулся очень поздно… Когда все мы уже спали. Он, когда заказывал комнату, предупредил меня об этом и попросил не закрывать дверь на задвижку. Вернулся он после полуночи – я услышала его шаги на лестнице.

– А как же еда?

– На этот счет он дал отдельное указание. Мы должны всегда, когда он звонит, оставлять еду на стуле у его двери. Потом, когда поест, он снова звонит, и мы забираем грязную посуду с того же стула. Если ему еще что-то нужно, он пишет это печатными буквами на бумажке и оставляет записку на стуле.

– Печатными буквами?

– Да, сэр, карандашом, печатными буквами. Одно-два слова, и все. Да вот сами посмотрите, я специально принесла вам показать: «МЫЛО». А вот еще: «СПИЧКА». А вот то, что он написал в первый день утром: «“ДЕЙЛИ ГАЗЕТТ”». Я каждое утро оставляю ему газету рядом с завтраком.

– Вы только взгляните, Ватсон! – воскликнул Холмс, с величайшим интересом рассматривая листки, которые передала ему домовладелица. – Действительно, очень необычно. Затворничество я могу понять, но зачем писать печатными буквами? Это ведь неудобно. Почему бы не писать как обычно? Что вы на это скажете, Ватсон?

– Он не хочет, чтобы кто-нибудь видел его почерк.

– Но почему? Какое ему дело до того, что скажет о его почерке хозяйка дома? Хотя, может быть, вы и правы. Но чем вызван такой лаконизм?

– Даже не могу представить.

– Это дает нам приятную возможность заняться анализом. Слова написаны карандашом с широким грифелем фиолетового оттенка. Ничего необычного. Смотрите, здесь сбоку от бумаги оторвали кусочек. Это сделали уже после того, как слово было написано – от «М» в «МЫЛО» осталась только часть. Наводит на мысли, не правда ли, Ватсон!

– О том, что он осторожничает?

– Совершенно верно. Там наверняка была какая-то отметина, отпечаток пальца или что-нибудь другое, что могло бы указать на личность того, кто писал. Миссис Воррен, вы говорили, что это был среднего роста бородатый брюнет? Какого возраста он может быть?

– Да молодой еще… Не больше тридцати.

– Что-нибудь о нем вы еще можете рассказать?

– Ну, по-английски он говорил довольно хорошо, но по акценту слышно, что он иностранец.

– И он был хорошо одет, не так ли?

– Я бы сказала, очень аккуратно одет, сэр… Как джентльмен. Во все темное… Ничего примечательного.

– Имени своего он не назвал?

– Нет, сэр.

– А письма он получает? Может быть, к нему кто-нибудь приходит?

– Ни того ни другого, сэр.

– Но наверняка ведь или вы, или служанка заходите в его комнату по утрам?

– Нет, сэр, он полностью сам о себе заботится.

– Надо же! Очень интересно! А его багаж?

– У него с собой был только один большой коричневый чемодан.

– Что ж, похоже, материала в нашем распоряжении не так уж много. Так вы говорите, из той комнаты ничего не появляется… Что, совершенно ничего?

Домовладелица вынула из сумки конверт. Из него на стол она вытряхнула две сгоревших спички и окурок сигареты.

– Сегодня утром это лежало на его подносе. Я принесла их, потому что слышала, будто вы по всяким мелочам можете о человеке все рассказать.

Холмс пожал плечами.

– Это мне почти ни о чем не говорит, – сказал он. – Спички, конечно, использовались, чтобы зажигать сигареты. Это видно по тому, как мало они обгорели. Когда закуриваешь сигару или трубку, успевает сгореть примерно половина спички. О, а этот окурок гораздо интереснее! Вы говорите, у этого джентльмена были усы и борода?

– Да, сэр.

– Хм, непонятно. Так выкурить сигарету мог только чисто выбритый человек. Ватсон, даже ваши скромные усы пострадали бы.

– Мундштук? – предположил я.

– Нет-нет, ее кончик примят. Я полагаю, в той комнате не могут находиться два человека, миссис Воррен?

– Нет, сэр. Он так мало ест, что я иногда удивляюсь, как ему одному хватает.

– Что ж, я думаю, нам нужно дождаться новых фактов. В конце концов, вам ведь не на что жаловаться? Деньги вы получили, постоялец он спокойный, хоть и довольно необычный. Платит он хорошо, и если хочет прятаться, это его дело. У нас нет оснований для того, чтобы вмешиваться в его жизнь, пока не появится повод подозревать какое-нибудь правонарушение с его стороны. Я принял ваше дело и буду следить за ним. Если будут новости, сообщайте мне. Можете рассчитывать на мою помощь, если в этом возникнет необходимость… Что-то в этом деле есть, Ватсон, – заметил он, когда домовладелица покинула нас. – Это может быть обычным проявлением чудаковатости, но может быть и чем-то более глубоким, чем кажется на первый взгляд. Первое, что удивляет, это напрашивающийся вывод, что в этих комнатах живет совсем не тот человек, который их снимал.

– Что заставляет вас так думать?

– Помимо этого окурка, разве тот факт, что постоялец единственный раз покидал свое жилье сразу после того, как вселился в него, не наводит на эту мысль? Он… или кто-то другой вернулся в такое время, когда его никто не мог увидеть. Мы не можем знать наверняка, что тот, кто зашел ночью в ту квартиру, был тем самым человеком, который до этого из нее вышел. Кроме того, мужчина, снимавший комнаты, хорошо говорил по-английски, а этот вместо «спички» пишет «спичка». Можно предположить, что слово это он нашел в словаре, в котором указывается единственное число существительного. Краткость записок вполне может быть вызвана незнанием английского. Да, Ватсон, есть все основания полагать, что постояльца подменили.

– Но какой в этом смысл?

– На этот вопрос нам и нужно найти ответ. Для начала пойдем самой простой дорогой. – Он взял один из тех циклопических альбомов, куда день за днем вклеивал вырезанные из разных лондонских газет колонки частных объявлений о пропавших родственниках, потерянных вещах и тому подобное.

– Боже мой! – вздохнул он, листая страницы. – Сколько здесь плача, криков о помощи и отчаяния! Море неразгаданных загадок! Но для того, кто изучает необычное, это настоящий рай! Наш человек одинок и не может получать письма, не нарушая таинственности, к которой так стремится. Как к нему попадают новости или сообщения из внешнего мира? Разумеется, через объявления в газете. Другого способа не существует, и, к счастью, нам придется иметь дело только с одним изданием. Вот вырезки из «Дейли газетт» за последние две недели. «Леди с черным боа из конькобежного клуба…» – это мы пропустим. «Нет, Джимми не разобьет сердце матери…» – это вряд ли имеет отношение к делу. «Если леди, потерявшая сознание в брикстонском омнибусе…» – меня она не интересует. «Каждый день мое сердце тоскует…» – нытье, Ватсон. Сплошное нытье! Ага, а вот это уже интереснее. Послушайте-ка: «Будьте терпеливы. Каналы связи найдем. А пока – эта колонка. Дж.». Это вышло на следующий день после того, как у миссис Воррен появился новый постоялец.

К нашему случаю как будто подходит, не так ли? Загадочный жилец, значит, читать по-английски может, но пишет с трудом. Так, давайте проверим, не удастся ли снова напасть на след. Ага, вот! Через три дня. «Скоро все устрою. Терпение и осторожность. Тучи развеются. Дж.». Неделю после этого ничего, а потом нечто более определенное. «Дорога расчищается. Если найду возможность подать сигнал, код прежний: один – А, два – В, три – С, и так далее. Ждать осталось недолго. Дж.». Это было во вчерашней газете. В сегодняшнем номере – ничего. Все это подходит постояльцу миссис Воррен. Если мы немного подождем, Ватсон, я не сомневаюсь, это дело прояснится.

Его предсказание оправдалось. На следующее утро я увидел своего друга стоящим на коврике перед камином спиной к огню и с широкой улыбкой на устах.

– Как вам такое, Ватсон? – воскликнул он, беря со стола газету. – «Высокий дом из красного кирпича с белым фасадом. Третий этаж. Второе окно слева. После заката. Дж.». Достаточно четко. Думаю, после завтрака, мы можем сходить на разведку к дому миссис Воррен. О миссис Воррен! Какие новости вы принесли нам сегодня утром?

Наша знакомая ворвалась в комнату так стремительно, что не оставалось сомнения: случилось что-то неожиданное и важное.

– Нужно обращаться в полицию, мистер Холмс! – вскричала она. – С меня хватит! Пусть он уезжает из моего дома вместе со своим чемоданом! Я бы так ему и сказала, если бы сначала не решила поговорить с вами. Но терпение мое уже на исходе. Понимаете, когда дело уже дошло до того, что моего мужа чуть не убили…

– Как, мистера Воррена чуть не убили?

– Ну, на него напали.

– И кто же на него напал?

– Так вот это мы и хотим узнать! Это произошло сегодня утром, сэр. Мистер Воррен работает табельщиком в «Мортон энд Вэйлайт» на Тоттенхем-Корт-роуд. Из дому он выходит не позже семи. Сегодня не успел он пройти и десяти шагов по улице, как к нему сзади подошли двое, набросили на голову пальто и затолкали в кеб, который стоял на обочине. Час его куда-то везли, потом открыли дверцу и просто вытолкнули. Он упал на дорогу и был до того потрясен, что даже не посмотрел, куда тот кеб уехал. Придя в себя, он понял, что находится в Хамстед-Хит. Он сел на омнибус, вернулся домой и лежит теперь, бедный, на диване. А я прямиком к вам направилась рассказать, что случилось.

– Чрезвычайно интересно, – сказал Холмс. – Он не заметил, как выглядели эти люди? Может быть, они разговаривали?

– Нет. Он сейчас в таком состоянии, что ничего не помнит. Сказал только, что его как пушинку подняли, а потом так же легко опустили. Это наверняка сделали как минимум двое, может быть, трое.

– И вы как-то связываете это нападение со своим постояльцем?

– Да мы живем здесь уже пятнадцатый год, и никогда ничего такого не происходило. Все, хватит с меня. Не нужны мне его деньги. Я сегодня же выставлю его из своего дома.

– Не спешите, миссис Воррен. Не нужно принимать поспешных решений. Я начинаю думать, что это дело может быть гораздо серьезнее, чем могло показаться с первого взгляда. Очевидно, вашему постояльцу грозит опасность. Так же очевидно, что его враги поджидали его у вашего дома и в утреннем тумане приняли вашего супруга за него. Осознав свою ошибку, они его отпустили. О том, что бы они сделали, если бы не ошиблись, мы можем только гадать.

– Так что же мне делать, мистер Холмс?

– Мне бы очень хотелось увидеть этого вашего жильца, миссис Воррен.

– Не знаю, как это устроить. Разве что вломитесь к нему в комнату неожиданно. Я слышу, как он отпирает замок, когда спускаюсь по лестнице после того, как приношу ему поднос с едой.

– Он же должен заносить поднос в комнату. Наверняка мы сможем где-нибудь там спрятаться и пронаблюдать, как он это будет делать.

Домовладелица на секунду задумалась.

– Да, сэр. Там напротив – чулан. Я могу рядом с ним приладить зеркало, и, если вы встанете за дверью…

– Прекрасно! – вскричал Холмс. – Во сколько он обедает?

– Около часу, сэр.

– Хорошо, мы с доктором Ватсоном будем у вас к этому времени. Ну, а пока, миссис Воррен, до свидания.

В половине первого мы уже стояли на пороге дома миссис Воррен, высокого узкого строения на Грейт-Орм-стрит, неширокой улочке к северо-востоку от Британского музея. Поскольку дом был угловым, из его окон открывался вид на Хаустрит с ее вычурными зданиями из красного кирпича. Холмс, тихо рассмеявшись, указал на одно из них, большой многоквартирный дом, который выступающим фасадом выделялся из ряда остальных.

– Смотрите, Ватсон! – сказал он. – «Высокий дом из красного кирпича с белым фасадом». Значит, сигнальную станцию мы нашли. Нам известно место, и нам известен код. Наверняка возиться нам не придется. Вон в том окне вывеска «Сдается». Скорее всего, это пустующее помещение, к которому заговорщики имеют доступ. Ну что, миссис Воррен, есть новости?

– Я все уже приготовила, проходите, туфли оставьте внизу у лестницы. Сейчас я вам покажу, куда идти.

Это было идеальное место для наблюдения. Зеркало располагалось так, что мы сами, оставаясь в темноте, прекрасно видели все, что происходило у двери напротив. Едва мы устроились в чулане и миссис Воррен покинула нас, как где-то вдалеке прозвенел звонок, означающий, что наш таинственный сосед попросил принести обед. Через какое-то время появилась хозяйка дома с подносом. Она поставила его на стул у двери и удалилась, громко топая. Затаившись за дверью чулана, мы впились глазами в зеркало. Как только шаги хозяйки стихли, мы услышали щелчок, – это в замке повернулся ключ, потом зашевелилась ручка, дверь приоткрылась, из нее протянулись две худые руки и сдернули со стула поднос. Через миг он так же поспешно был возвращен на место, и в зеркальном отражении я разглядел прекрасное, но испуганное смуглое женское лицо. В следующую секунду дверь громко захлопнулась, ключ снова повернулся, и опять настала тишина. Холмс потянул меня за рукав, и мы, стараясь ступать как можно тише, спустились по лестнице.

– Вечером я к вам еще раз зайду, – сказал мой друг хозяйке дома, которая дожидалась нас с взволнованным лицом. – Ватсон, я думаю, нам будет лучше обсудить это дело у себя дома.

– Как видите, мои подозрения подтвердились, – произнес Холмс, поглубже усевшись в мягкое кресло, когда мы вернулись домой. – Постояльца подменили. Единственное, чего я не предвидел, – это то, что мы увидим там женщину. И не обычную женщину, Ватсон.

– Она увидела нас.

– Она увидела что-то, что напугало ее. Это точно. Последовательность событий довольно очевидна, не так ли? Некая пара ищет в Лондоне спасения от какой-то страшной и далекой опасности. Степень опасности можно определить по тому, какие отчаянные меры предосторожности они принимают. Мужчина, имея какую-то незавершенную работу, желает на то время, пока он будет ею заниматься, полностью обезопасить женщину. Дело это непростое, но он довольно неплохо справился со своей задачей, так что о ее присутствии в доме не догадывается даже домовладелица, которая приносит ей еду. Записки пишутся печатными буквами, как мы теперь понимаем, для того, чтобы невозможно было установить пол по почерку. Мужчина не может прийти к женщине, потому что это приведет к ней врагов. Поскольку он не может общаться с ней напрямую, для связи он использует колонку частных объявлений в газете. Пока все достаточно понятно.

– Но что за всем этим стоит?

– Ах, узнаю вас, Ватсон. Вы всегда так практичны… Что за этим стоит? Беспокойство миссис Воррен по поводу странного поведения своего постояльца постепенно оказывается чем-то бóльшим и приобретает все более зловещий характер. Пока что можно сказать одно: это не обычное амурное приключение. Вы видели лицо женщины, и на нем было написано, как она боится опасности. К тому же нам известно о нападении на владельца дома, которое, несомненно, планировалось на его постояльца. Такие тревожные сигналы и столь отчаянное стремление сохранить все в тайне говорят о том, что это вопрос жизни и смерти. Далее, нападение на мистера Воррена свидетельствует о том, что их враги, кем бы они ни были, не догадываются о том, что в доме живет не мужчина, а женщина. Все это очень интересно и сложно, Ватсон.

– А почему вы хотите продолжать это дело? Ведь вам это не сулит никакой выгоды.

– Действительно. Но для меня это искусство ради искусства, Ватсон. Я полагаю, обучаясь профессии врача, вы изучали болезни, не думая о гонорарах?

– Но я ведь тогда только учился, Холмс.

– Учеба никогда не заканчивается, Ватсон. Жизнь – это серия уроков, причем самые ценные из них приходятся на ее конец. Это дело – ценный урок. Ни денег, ни славы оно не сулит, но я хочу довести его до конца. Сегодня еще до наступления темноты наше расследование продвинется на шаг вперед.

Когда мы вернулись в дом миссис Воррен, полумрак зимнего лондонского вечера сгустился в непроглядную серую пелену, мертвое однообразие оживляли лишь яркие четкие желтые квадраты окон и призрачный свет газовых фонарей. Когда мы, сидя в темной гостиной миссис Воррен, всматривались в темноту за окном, где-то высоко наверху заблестел еще один тусклый огонек.

– Кто-то ходит по той комнате, – вполголоса произнес Холмс. Его сухое напряженное лицо чуть ли не прижималось к оконному стеклу. – Да, я вижу его тень. У него в руке свеча. Он подошел к окну и смотрит через улицу. Хочет убедиться, что она его видит. Так, начал подавать сигналы. Ватсон, вы тоже следите, чтобы мы могли потом проверить друг друга. Одна вспышка… Это, вероятно, «А». Дальше… Сколько вы насчитали? Двадцать? Я тоже. Это должно обозначать «Т». «АТ» – это довольно осмысленно. Еще одна «Т». Похоже, это начало второго слова. Смотрим, что будет дальше… «TENTA». Хм, прекратил. Это не может быть осмысленным посланием, Ватсон. «ATTENTA» – это бессмыслица. Если читать по частям, смысла не больше: «АТ, TEN, TA», разве что Т и А – это инициалы[53]53
  «At ten. T. A.» по-английски означает «В десять. Т. А.»


[Закрыть]. Опять начал! Что это? «ATTE»… Да ведь это то же самое послание! Любопытно, Ватсон, очень любопытно. Смотрите, опять пошли сигналы. «АТ»… Хм, он повторяет в третий раз. «ATTENTA» три раза. Сколько же он еще собирается это повторять? Нет, кажется, на этом все, он отошел от окна. Что вы об этом думаете, Ватсон?

– Холмс, это шифровка.

Неожиданно мой друг просиял.

– И шифр не такой уж сложный, Ватсон, – сказал он. – Ну конечно же, это итальянский язык! «А» в конце означает обращение к женщине. «Берегись! Берегись! Берегись!» Как вам такое, Ватсон?

– Точно! Вы правы.

– Несомненно. Это очень срочное послание, и то, что его повторили трижды, подчеркивает это. Но чего же ей надо бояться? Подождите… Он опять подходит к окну.

Снова мы увидели таинственный силуэт в окне, и снова запрыгало передающее условные сигналы маленькое пламя свечи. Теперь сигналы подавались быстрее, чем в первый раз… Так быстро, что мы едва успевали считать их.