Текст книги "Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)"

Придя в себя, он увидел, что лежит в пустой аудитории, его воротничок и сорочка расстегнуты. Третьекурсник промокал его лицо влажной губкой. Парочка ассистентов, ухмыляясь, посматривала на них со стороны.

– Ну ладно, ладно, – воскликнул новичок, усаживаясь и потирая глаза. – Признаю, я выставил себя на посмешище.

– Это точно, – сказал его товарищ. – Что это ты решил в обморок падать?

– Не выдержал. Это все эта операция.

– Какая операция?

– Как это какая? Удаление опухоли.

Секунду все молчали, а потом трое студентов громко засмеялись.

– Ну ты даешь! – закричал третьекурсник. – Операция-то вообще не состоялась! Выяснилось, что пациентка плохо переносит хлороформ, поэтому все отменили. Арчер прочитал очередную лекцию, а ты лишился чувств, как раз когда он рассказывал нам любимую историю из своей практики.

Отстал от полка

Было хмурое октябрьское утро, туман тяжелым клубящимся облаком навис над мокрыми серыми крышами вулиджских домов. Внизу на длинных мрачных улицах было сыро, грязно и безотрадно. Из высокого темного здания арсенала доносилось гудение многочисленных вращающихся колес, тяжелые глухие удары опускающихся тяжестей, гул, жужжание и прочий шум, указывающий на то, что там кипит работа. От этого места в разные стороны лучами расходились улочки, на которых в потемневших от дыма и копоти невзрачных домах жил трудовой люд. В перспективе казалось, что улочки эти сужаются, а кирпичные стены становятся все меньше и меньше. Прохожих почти не было, потому что с началом дня всех рабочих поглотило огромное извергающее дым чудовище, которое каждое утро всасывает в себя чуть ли не всех мужчин Вулиджа и каждый вечер выплевывает их из своего чрева обессилевшими и грязными. Детвора стайками заходила в школу, кое-кто заглядывал в одностворчатые окна на фасаде, чтобы полюбоваться на большие сверкающие золотыми обрезами Библии, служащие обычным украшением низеньких трехногих парт. Дородные женщины с толстыми красными руками и в грязных передниках стояли на выбеленных крыльцах с метлами в руках и желали друг другу через дорогу доброго утра. Одна из них, самая крупная, самая красная и самая грязная, обращалась к группке окруживших ее товарок, которые на каждую брошенную ею фразу отвечали негромким дружным смехом.

– Уж я-то знаю, что говорю! – вскричала она в ответ на замечание одной из слушательниц. – Раз уж по си поры он ума не набрался, таким до смерти и останется. А сколько ж ему вообще лет-то? Разрази меня гром, если я знаю.

– Так это подсчитать не так сложно, – сказала бледная женщина с заостренными чертами лица и слезящимися голубыми глазами. – Он ведь воевал в битве при Ватерлоо, за что медаль имеет и пенсию получает.

– Господи Боже, это жуть как давно было! – заметила третья. – Еще до моего рождения.

– Это было в пятнадцатом году от начала века, – крикнула женщина помоложе, которая стояла поодаль, прислонившись к стене, и с насмешливой улыбкой слушала разговор. – В прошлую субботу мой Билл так сказал, когда я у него про папашу Брюстера спрашивала.

– Ежели это так, миссис Симпсон, это ж сколько лет назад получается?

– Сейчас восемьдесят первый, – первая из говорящих начала загибать красные загрубевшие от работы пальцы. – Тогда был пятнадцатый. Десять, и десять, и десять, и десять, и десять… Шестьдесят шесть лет получается. Так он, выходит, не такой уж и старый!

– Ну он же не младенцем новорожденным воевал-то, глупая вы! – рассмеявшись, крикнула молодая женщина. – Если, предположим, ему тогда хотя бы двадцать было, сейчас-то ему все восемьдесят шесть должно быть, а то и больше.

– Да! Точно! Никак не меньше! – зашумели женщины.

– Ну все, хватит с меня! – мрачно бросила экономка. – Если сегодня эта его племянница, или внучатая племянница, или кто она там ему, не приедет, я ухожу, и пусть кто-нибудь другой его обхаживает. Для меня мой собственный дом поважнее будет.

– Так он что, неспокойный, что ли, миссис Симпсон? – спросила младшая.

– А вот послушайте! – ответила она, приподняв руку и немного наклонив голову к приоткрытой двери. С верхнего этажа доносились шаркающие звуки и громкий стук палкой по полу. – Вот так и ходит он туда-сюда. Говорит, мол, в карауле он. Полночи ходит, старый дурень. Сегодня утром в шесть часов как заколотит мне палкой в дверь! «Часовой, на пост!» – кричит и еще какие-то словечки свои военные, которые я и не поняла вовсе. То он кашляет, то болтает что-то, то плюется, и так всю ночь. Я глаз не могу сомкнуть. О, слышите?

– Миссис Симпсон! Миссис Симпсон! – донесся сверху дребезжащий капризный голос.

– Это он. Что я вам говорила! – воскликнула она, торжественно кивнув головой. – Сейчас очередной скандал закатит. Да, мистер Брюстер, сэр?

– Хочу свой утренний паек, миссис Симпсон!

– Сейчас будет, мистер Брюстер, сэр.

– Ну точь-в-точь как мальчонка, которому кашки захотелось, – заметила молодая женщина.

– Мне иногда хочется из этого старикашки дух вытрясти! – прошипела миссис Симпсон. – Ну да ладно. Кто-нибудь хочет по маленькой пропустить?

Вся компания хотела уже направиться в паб, когда к ним подошла молодая девушка и тронула за локоть экономку.

– Это ведь Арсенал-вью, 56? – спросила она. – Не подскажете, мистер Брюстер здесь живет?

Экономка окинула новенькую оценивающим взглядом. Девушке было лет двадцать, на широком добром лице красовался вздернутый носик и большие доверчивые серые глаза. Платье с узором, соломенная шляпка, украшенная пучком ярких маков, и узелок в руках наводили на мысль о деревенском происхождении незнакомки.

– Вы Нора Брюстер, надо полагать? – спросила миссис Симпсон, продолжая не очень дружелюбно осматривать ее с ног до головы.

– Да. Я приехала ухаживать за своим двоюродным дедушкой Грегори.

– И давно пора! – воскликнула экономка, вскинув голову. – Пусть за ним его родственники ухаживают, потому как с меня хватит. Это пятьдесят шестой дом, так что приступайте, милая моя! Чувствуйте себя как дома. Чай в чайнице, грудинка на буфете, и поторопитесь, иначе старик без завтрака капризничать начнет. За своими вещами я пришлю вечером.

Кивнув на прощание головой, она присоединилась к ожидавшим ее подругам, и компания, шушукаясь, направилась в ближайший паб.

Предоставленная сама себе, сельчанка вошла в дом. В передней гостиной сняла шляпку и жакет. Это было невысокое помещение с печкой, на которой заливался жизнерадостным свистом небольшой медный чайник. На столе, половина которого была закрыта грязной скатертью, лежала буханка хлеба, стояла какая-то грубая посуда и пустой коричневый заварной чайничек. Быстро сориентировавшись в обстановке, Нора Брюстер тут же принялась за свои новые обязанности. Не прошло и пяти минут, как был приготовлен чай, на сковороде аппетитно шипели два куска грудинки, убранство стола приобрело надлежащий вид, а защитные салфетки на спинках старых коричневых кресел были разложены аккуратными квадратиками. Комната сделалась уютной и опрятной. Покончив с этим, девушка стала с интересом рассматривать гравюры, развешанные на стенах. Внимание ее привлекла коричневая медаль, висевшая на фиолетовой ленточке в небольшой квадратной коробке над печью. Под ней была прилеплена вырезка из газеты. Она приподнялась на носки, уперлась кончиками пальцев в край печи и вытянула шею, чтобы получше рассмотреть клочок бумаги, при этом время от времени поглядывая вниз, на сковороду с грудинкой. В пожелтевшей от времени вырезке говорилось:

«Во вторник в казармах Третьего гвардейского полка была проведена необычная церемония. В присутствии принца-регента, лорда Хилла, лорда Солтауна и многочисленного общества, включавшего в себя как ослепительных дам, так и блестящих офицеров, капрал Грегори Брюстер из фланговой роты капитана Холдэйна был награжден именной медалью за мужество и героизм, проявленные в недавней великой битве на бельгийской равнине. В знаменательный день 18 июня четыре роты Третьего и Колдстримского гвардейских полков под командованием полковников Метленда и Бинга удерживали важную ферму Гугомон, расположенную справа от британских позиций. В самый критический момент выяснилось, что у этих частей подходят к концу запасы пороха. Видя, что генералы Фуа и Жером Бонапарт стягивают пехотные части для нанесения нового удара по их позиции, полковник Бинг отправил капрала Брюстера в тыл, чтобы ускорить доставку боевых запасов. По дороге Брюстер наткнулся на две подводы с порохом дивизии Нассау и при помощи мушкета сумел убедить возниц отвезти порох в Гугомон. Однако к тому времени в результате обстрела французских гаубиц сад, окружавший позицию, загорелся, поэтому провести через него две груженные порохом телеги было не так-то просто. Первая из подвод взорвалась, и возница погиб на месте. Испуганный судьбой своего товарища, второй возница развернул лошадей, но капрал Брюстер, вскочив на его место, сбросил труса на землю и, промчавшись сквозь огненную стену, сумел доставить порох в свою часть. Можно сказать, что именно благодаря этому героическому поступку британское оружие одержало победу в этой битве, поскольку без пороха было бы невозможно удержать Гугомон, а герцог Веллингтон не раз повторял, что, если бы Гугомон или Ге-Сент пал, он не смог бы удержать своих позиций. Многих лет жизни капралу Брюстеру, герою, который своей воинской доблестью по праву заслужил медаль! Наверняка до конца своих дней он будет с гордостью вспоминать тот миг, когда в присутствии товарищей получил эту награду из августейших рук первого человека королевства».

Эта старая газетная вырезка усилила благоговение, которое девушка всегда испытывала по отношению к своему героическому родственнику. Для нее он был героем с самого раннего детства, у нее до сих пор сохранились живые воспоминания о том, как отец рассказывал о его храбрости и силе, о том, что он мог ударом кулака уложить быка или унести под мышками двух жирных овец. Правда, Нора ни разу в жизни не видела его, но всякий раз, когда она о нем думала, ей вспоминался портрет, висевший дома на стене, на котором был изображен доблестного вида мужчина с квадратным бритым лицом в высокой медвежьей шапке.

Она все еще рассматривала медаль, гадая над тем, что могла бы обозначать идущая по краю надпись «Dulce et decorum est»[61]61
  «Сладостно и почетно» (лат.) – начало выражения «Dulce et decorum est pro patria mori» – «Сладостно и почетно умереть за родину» (Гораций, «Оды», III, 2, 13–16).


[Закрыть], когда на лестнице вдруг раздались шаркающие шаги, удары палки, и в двери показался тот самый мужчина, который так часто занимал ее воображение.

Неужели это он? Где воинственный взгляд, где сверкающие глаза, где мужественное лицо, которые она представляла? На пороге комнаты остановился высокий кривой старик, костлявый и морщинистый, с трясущимися руками и слабыми полусогнутыми ногами. Облако пушистых совершенно белых волос, нос в красных прожилках, косматые брови и слегка удивленные водянистые голубые глаза – вот что предстало ее взору. Он стоял, держась обеими руками за выставленную вперед палку, плечи его то поднимались, то опускались в такт натужному хриплому дыханию.

– Где мой утренний паек? – врастяжку произнес он, ковыляя к своему креслу. – Я пока не поем, не согреюсь. Вот, посмотри на мои пальцы! – Он вытянул руки, морщинистые и узловатые, с огромными выпирающими суставами. Кончики его пальцев были синие.

– Почти готово, – ответила девушка, не сводя с него удивленных глаз. – А вы разве не узнаете меня? Я Нора Брюстер, ваша внучатая племянница из Уитэма.

– Ром теплый, – пробормотал старик, раскачиваясь на кресле, – и шнапс теплый. Суп тоже согревает, но для меня ничего нет лучше чашки чая. Как, ты сказала, тебя зовут?

– Нора Брюстер.

– Говори громче, красавица. Сдается мне, голоса у людей стали тише, чем раньше.

– Я Нора Брюстер, дядя. Я ваша внучатая племянница, приехала из Эссекса жить с вами.

– А, так ты брата Джорджи дочка! Подумать только, у малыша Джорджи дочка! – Он хрипло рассмеялся, отчего длинные тонкие сухожилия на его шее затряслись и задергались.

– Я дочь сына вашего брата Джорджа, – уточнила девушка, переворачивая на сковороде грудинку.

– Да, малыш Джорджи удивительный человек! – продолжил старик. – Но, честное слово, никто Джорджи обманывать не собирался. Я отдал ему своего щенка бульдога, когда в армию записался. Он, должно быть, рассказывал тебе об этом?

– Но дедушка Джордж уже двадцать лет как умер, – сказала она, наливая чай.

– О, это был чудесный щенок, чистокровный, честное слово! Холодно мне без пайка своего-то. Ром – знатное дело, и шнапс хорош, но я уж лучше чайку выпью! – Жадно поглощая завтрак, старик тяжело дышал. – Хорошо, что ты здесь, – наконец сказал он. – Карета, должно быть, вчера вечером уехала?

– Какая карета, дядя?

– Карета, на которой ты приехала.

– Нет, я сегодня утром на поезде приехала.

– Господи, подумать только! И что же, ты не боишься всех этих новых штучек? На поезде приехала, это ж надо! Куда наш мир катится!

Несколько минут помолчали. Нора, помешивая ложечкой чай, украдкой поглядывала на синеватые губы и жующие челюсти родственника.

– Вы, наверное, столько всего повидали на своем веку, правда, дядя? – спросила она. – Жизнь вам, должно быть, кажется такой длинной!

– Не такой уж длинной. Мне на Сретение девяносто исполнится, а мне все кажется, что я только недавно в армию записывался. А битва! Это вообще как будто вчера было. Да, однако неплохо я подкрепился! – И действительно, теперь он уже не был таким немощным и бледным, каким показался ей вначале. Лицо его чуть-чуть порозовело, спина выпрямилась.

– Читала? – спросил он, дернув головой в сторону газетной вырезки.

– Да, дядя. Безусловно, вы должны гордиться этим.

– Эх, то был великий день для меня! Лучший в моей жизни! Сам регент был там. Какой это человек! «Ваш полк гордится вами!» – сказал он мне. А я ему в ответ: «А я горжусь своим полком!» – «Черт побери, прекрасный ответ!» – сказал он лорду Хиллу, и оба рассмеялись. Но что это ты там в окне высматриваешь?

– Дядя, а по улице идет полк солдат, да еще и оркестр впереди!

– Полк, говоришь? Ну-ка, где мои очки? О, да ведь я слышу оркестр. Ну конечно, пионеры и тамбурмажор! Посмотри-ка, милая, какой у них номер? – Глаза его засверкали, а тощие желтые пальцы, как когти какой-то старой хищной птицы, впились ей в плечо.

– У них, похоже, нет никакого номера, дядя. Правда, что-то на погонах написано… По-моему, «Оксфордшир».

– Ах да! – проворчал он. – Я слышал, что от номеров отказались, теперь им, видишь ли, решили названия давать. О, вот они показались. Смотри-ка, все молодые, а маршировать еще не разучились. Браво выглядят. Молодцы ребята! – Он провожал взглядом полк, пока последние ряды не завернули за угол, а звук парадного шага не стих в отдалении.

Как только старик вернулся в кресло, открылась дверь и в комнату вошел мужчина.

– Здравствуйте, мистер Брюстер! Ну как, сегодня вам получше? – спросил он.

– Проходите, доктор. Да, мне лучше, только вот в груди все что-то булькает. Бронхи… Если б не эта мокрота, я бы себя вообще прекрасно чувствовал. Вы не можете мне что-нибудь от мокроты дать?

Доктор, молодой человек с серьезным лицом, приложил пальцы к морщинистому запястью с выпирающими из-под кожи синими венами.

– Вам нужно быть очень осторожным, – сказал он. – И режим нарушать вам нельзя.

Тонкий ручеек жизни скорее трепетал, чем бился под его пальцами.

Старик усмехнулся.

– Ко мне теперь внучку моего брата Джорджи приставили. Она проследит, чтобы я не сбежал из казармы или чего другого не выкинул. Дьявол! Я так и знал, что чего-то не хватает!

– У кого не хватает?

– Да как же, у тех солдат. Вы ведь видели, как они по улице маршировали, доктор? Они забыли надеть чулки! Все как один! – Это открытие так рассмешило его, что он долго смеялся, пока не зашелся кашлем.

– Что ж, вам действительно лучше, – улыбнулся доктор. – Я буду заходить к вам примерно раз в неделю. – Он направился к выходу и кивком головы поманил за собой Нору. – Он очень слаб, – сказал он, когда они вышли на улицу. – Если старик лишится чувств, сразу посылайте за мной.

– А что с ним, доктор?

– Старость. Ему ведь почти девяносто. Его артерии забиты слизью, сердце сморщилось и ослабло. Весь организм ужасно изношен.

Нора провожала взглядом фигуру молодого врача, думая о новых обязанностях, которые свалились на ее плечи. Развернувшись, она нос к носу столкнулась с высоким загорелым солдатом в мундире артиллериста. На его рукаве сверкали три золотых сержантских шеврона. В руке он держал карабин.

– Доброе утро, мисс, – сказал он, поднося пухлый палец к смешной шляпе с желтой ленточкой. – Здесь живет пожилой джентльмен по фамилии Брюстер, который участвовал в битве при Ватерлоо?

– Это мой двоюродный дедушка, сэр, – ответила Нора, потупив взор под внимательным оценивающим взглядом молодого солдата. – Он в передней гостиной.

– Могу я поговорить с ним, мисс? Если это неудобно, я могу зайти в другой раз.

– Я уверена, он будет очень рад принять вас, сэр. Прошу, проходите, он там. Дядя, этот джентльмен хочет поговорить с вами.

– Очень рад вас видеть, сэр. Это большая честь для меня, – воскликнул сержант, сделал три шага в комнату, поставил карабин и поднес к голове руку ладонью вперед. Нора, которая осталась у двери, во все глаза смотрела на военного, думая, неужели ее двоюродный дед в юности выглядел так же, как этот прекрасный молодой человек, и неужели этот юноша в свою очередь когда-нибудь станет похож на ее двоюродного деда.

Старик, заморгав, поднял глаза на гостя и медленно покачал головой.

– Садитесь, сержант, – сказал он, показав тростью на кресло. – Что-то молоды вы для трех нашивок-то. Да-а-а, сейчас проще заслужить три нашивки, чем в мое время одну. Тогда пушкарями были взрослые мужчины, и поседеть они успевали раньше, чем заработать сержантские нашивки.

– Я в армии уже восемь лет, сэр, – воскликнул сержант. – Макдональд моя фамилия. Сержант Макдональд, батарея Эйч, Южная артиллерийская дивизия. Меня прислали мои товарищи по артиллерийской казарме. Мы очень гордимся тем, что живем в одном городе с вами, сэр.

Старый Брюстер усмехнулся и потер костлявые руки.

– Так же мне и регент говорил! – воскликнул он. – «Полк гордится вами», – говорит, а я ему: «А я горжусь своим полком». – «Черт побери, прекрасный ответ», – сказал тогда он лорду Хиллу, и они рассмеялись.

– Мы, сержантское общество, посчитаем для себя честью, если вы зайдете к нам, сэр, – сказал сержант Макдональд. – У нас для вас всегда готова добрая трубка и бокал грога.

Старик рассмеялся так сильно, что даже закашлялся.

– Зайти к вам, значит? Ах вы лисы! – сказал он. – Что ж, когда снова потеплеет, я, может быть, и загляну к вам. Значит, казарменные обеды вас не устраивают, завели себе общество, прямо как офицеры. Куда мир катится!

– Вы ведь служили в пехотной части, не так ли, сэр? – почтительно спросил сержант.

– В пехотной части? – презрительно вскричал старик. – Я никогда в жизни кивера не носил! Я гвардеец. Служил в Третьем гвардейском полку… Который сейчас в Шотландский переименовали. Боже, а ведь из наших никого уже не осталось… Ни одного человека… Все ушли, от самого полковника Бинга до мальчишек-барабанщиков. Один я остался. Отстал я от своего полка, понимаете, сержант? Отстал от своих. Я здесь, хотя давно уже должен быть там. Да только нет в том моей вины. Как только меня позовут, я буду готов.

– Всем нам когда-нибудь там стоять на перекличке, – сказал сержант и протянул старику свой кисет из тюленьей кожи. – Хотите моего табачку попробовать?

Старый Брюстер достал из кармана черную глиняную трубку, стал набивать ее табаком, но в следующую секунду она выскользнула у него из пальцев, упала на пол и разбилась. Губы его задрожали, нос сморщился, и он заплакал, подвывая, как ребенок.

– Я разбил трубку, – жалобно протянул он.

– Ну что вы, дядя, не надо! – принялась успокаивать его Нора, поглаживая по седой голове, как малыша. – Подумаешь, трубка! Мы купим вам новую.

– Не переживайте, сэр, – сказал сержант. – Вот деревянная трубка с янтарным мундштуком. Если вы окажете мне честь и примете ее, я буду очень рад.

– Ух ты! – просиял сквозь слезы старик. – Отличная трубка. Нора, смотри, какую мне трубку подарили. Держу пари, у малыша Джорджи точно такой никогда не было. Ваше ружье, сержант?

– Так точно, сэр. Я со стрельб возвращался, когда к вам зашел.

– Разрешите подержать его в руках? Боже, как будто в старые добрые времена! Ну-ка, посмотрим ваш мушкет, сержант. Как там по инструкции? Взвести курок… проверить запал… спустить курок… все верно, сержант? О Боже, я разломал ваш мушкет пополам!

– Нет-нет, сэр, все в порядке, – рассмеялся артиллерист. – Вы открыли казенную часть ружья, отсюда их заряжают.

– Заряжают с обратной стороны! Надо же такое! И шомпола нет! Я слышал про это, но не верил, что так может быть. Нет, с кремневым ружьем это не сравнится. Запомните мои слова, когда дойдет до дела, к ним еще вернутся.

– О сэр, вы бы знали, что сейчас в Южной Африке творится! – немного невпопад горячо воскликнул сержант. – Я в сегодняшней газете прочитал, что правительство уступило этим бурам. У нас в сержантском обществе все возмущены, можете мне поверить, сэр!

– Да… да, – прохрипел старый Брюстер. – Ей-богу, герцог бы такого не допустил. Уже герцог-то наш нашел бы, что об этом сказать.

– Вы правы, сэр! – вскричал сержант. – И да пошлет нам Господь другого такого, как он. Но я уже вас порядком утомил. Я загляну к вам еще раз и, если позволите, приведу кого-нибудь из своих товарищей, многие из нас сочтут за честь поговорить с вами.

Отсалютовав ветерану и белозубо улыбнувшись Норе, высокий артиллерист развернулся, и в следующую секунду его синий китель и золотая косичка скрылись за дверью. Однако не прошло и нескольких дней, как он снова наведался к ним. Пока тянулась бесконечная зима, он был частым гостем Брюстеров. Со временем прояснилось, к кому из двух обитателей дома на Арсенал-вью он приходит, и не осталось сомнений относительно того, кто ждал его прихода с большим нетерпением. Он приводил с собой и других, и постепенно для всего гарнизона стало доброй традицией наведываться к папаше Брюстеру. Артиллеристы и саперы, пехотинцы и драгуны приходили в небольшую гостиную, гремели саблями на портупеях и звенели шпорами, ступая своими длинными ногами по ковру, сшитому из лоскутов ткани, и доставали из карманов мундиров гостинцы: пачки курительного или жевательного табаку.

Зима в том году выдалась необычайно морозная. Снег не сходил шесть недель кряду, и нелегко было Норе удерживать жизнь старика в его старом изношенном теле. Бывало, что разум покидал его, и он переставал разговаривать, только издавал нечленораздельный, похожий на звериный, крик, когда приходило время есть. Он был седовласым ребенком, со всеми детскими проблемами и чувствами. Однако, когда наконец пришло тепло, когда ветви деревьев покрылись первой робкой зеленью, кровь в его венах тоже оттаяла и он даже иногда находил в себе силы подходить к двери, чтобы погреться в теплых лучах животворного солнца.

– Мне и впрямь на душе теплеет, – однажды утром сказал он, наслаждаясь майским солнышком. – Только мухи донимают. В такую погоду они наглеют и кусаются, просто спасу никакого нет.

– Я буду их отгонять, дядя, – сказала Нора.

– Да, но ты посмотри, красота какая! Гляжу я на это солнце, и мне хочется думать только о хорошем. Почитай мне Библию, девочка. Библия меня всегда успокаивает.

– Про что вам почитать, дядя?

– Про войны.

– Про войны?

– Да, что-нибудь про сражения. Давай из Ветхого Завета например. Мне это больше всего нравится. Когда приходит священник, он всегда хочет про что-нибудь другое, но я хочу только про Иисуса Навина. Эти израильтяне были хорошими воинами… Прекрасными…

– Но, дядя, – возразила Нора, – на том свете ведь не бывает войн.

– Бывает, девочка, бывает.

– Да, нет же, дядя, не бывает!

Старый капрал в сердцах стукнул палкой о пол.

– Говорю тебе, бывает. Я спрашивал у священника.

– И что же он вам ответил?

– Сказал, что будет последняя битва. Он даже назвал ее как-то. Ар… Арм…

– Армагеддон.

– Вот-вот, так священник и называл ее. И уж Третий гвардейский в стороне не останется. И герцог… Герцог произнесет речь.

В эту минуту на улице показался пожилой мужчина с седыми бакенбардами. Он шел, присматриваясь к номерам домов, но, увидев старика, сразу направился к нему.

– Здравствуйте! – вежливо сказал он. – Вы, должно быть, Грегори Брюстер?

– Да, так меня зовут, сэр, – ответил ветеран.

– Насколько я понимаю, вы тот самый Брюстер, который участвовал в битве при Ватерлоо в составе Шотландского гвардейского полка?

– Я это, только тогда мы назывались Третий гвардейский. Это был славный полк, и сейчас уже я последний, кто из него остался.

– Ну-ну, вам еще жить да жить, я в этом уверен, – мягко произнес джентльмен. – Я полковник Шотландского гвардейского. Подумал, неплохо было бы зайти к вам и поговорить.

Старик Грегори Брюстер вскочил и приложил раскрытую ладонь к своей кроличьей шапке.

– Бог ты мой! – вскричал он. – Подумать только! Какая честь!

– Может быть, джентльмену лучше войти в дом? – предложила практичная Нора.

– Конечно, конечно, сэр. Позвольте вас пригласить в дом. Входите, прошу вас. – Он так разволновался, что даже забыл про свою палку, поэтому, как только он повел гостя в дом, колени его задрожали, он покачнулся и всплеснул руками. Но в тот же миг полковник с одной стороны и Нора с другой подхватили его.

– Тише, успокойтесь, – приговаривал полковник, усаживая его в кресло.

– Спасибо, сэр. Чуть не убился. Но, Боже мой, я поверить в это не могу. Я, обычный капрал фланговой роты, и вы, полковник! Подумать только!

– Мы очень гордимся тем, что вы живете здесь, в Лондоне, – сказал полковник. – Вы же один из тех, кто удержал Гугомон. – Он обвел взглядом костлявые дрожащие руки с огромными шишками на суставах, тощую сухожильную шею и сгорбленные плечи, которые то поднимались, то опускались в такт дыханию. Неужели это действительно последний из того героического отряда? Потом полковник посмотрел вокруг. Полупустые пузырьки, баночки с голубоватыми мазями, чайник с длинным носиком, другие неприятные детали вечного домашнего лазарета. «Лучше бы он погиб тогда под горящими стропилами той бельгийской фермы», – подумалось полковнику. – Надеюсь, вам здесь хорошо живется и вы ни на что не жалуетесь? – помолчав, поинтересовался полковник.

– Благодарю вас, сэр. У меня только одна забота, мои бронхи… Сплошная беда мне с ними. Вы не представляете себе, до чего трудно от мокроты избавиться… Ну, еще паек мне нужен вовремя, потому как иначе я мерзну. Да еще эти мухи! Слаб я, чтобы с ними воевать.

– А как память, не подводит? – спросил полковник.

– О, память у меня отменная. Честное слово, сэр, я помню имена всех бойцов фланговой роты капитана Холдэйна.

– А сама битва… Вы ее помните?

– Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу, как все происходило. Честное слово, сэр, вы не поверите, насколько хорошо я все помню. Наша линия проходила вот как от бутылки с болеутоляющим до табакерки. Представляете? Эта баночка с пилюлями справа – Гугомон, где мы укрепились, а наперсток Норы – Ге-Сент. Вот здесь были наши пушки, сэр, и здесь, за резервом и бельгийцами. Ох уж эти бельгийцы! – Он презрительно плюнул в камин. – А вот тут, где моя трубка лежит, французы. Так, кисет свой я положу туда, где слева от нас подходили пруссаки. Гоподи, как же мы обрадовались, когда увидели дым от их ружей.

– Что же вам больше всего запомнилось во всей битве? – спросил полковник.

– То, что я потерял три полкроны, сэр, – негромко произнес старый Брюстер. – Но своих денег я уж никак обратно не получу. Я дал их взаймы Джейбезу Смиту, своему соседу по строю, еще в Брюсселе. «В получку верну, Григ», – пообещал он. Черт побери, его заколол улан в Катр-Бра, а ведь Смит мне даже расписки не оставил. Так что плакали мои денежки.

Гость рассмеялся и встал с кресла.

– Офицеры нашего полка хотели бы, чтобы вы купили себе какую-нибудь полезную мелочь, – сказал он. – Это не от меня лично, поэтому не надо меня благодарить, – полковник взял кисет старика и сунул в него хрустящую банкноту.

– Премного благодарен, сэр. Могу я попросить вас об одной услуге, полковник?

– Да, друг мой?

– Когда я умру, похороните меня как солдата, с воинскими почестями. Я ведь не гражданский. Я гвардеец… Последний из Третьего гвардейского.

– Хорошо, друг мой. Я об этом позабочусь, – кивнул полковник. – До свидания. Надеюсь, это произойдет еще очень не скоро.

– Добрый джентльмен, правда, Нора? – хрипло проговорил Брюстер, когда полковник вышел из дома и прошел мимо их окна. – Да только далеко ему до моего полковника Бинга!

На следующий день состояние здоровья старого капрала неожиданно ухудшилось. Даже золотой солнечный свет, струящийся через окно, не мог вдохнуть силы в немощное тело.

Пришел доктор, но только молча покачал головой. Весь день старик пролежал в постели, и лишь слабое движение посиневших губ да подергивание сухих мышц на тощей шее указывали на то, что в нем еще теплилась жизнь. Нора и сержант Макдональд просидели у его кровати весь день, но он, похоже, даже не заметил их присутствия. Лежал он спокойно, наполовину закрыв глаза и подложив ладони под щеку, как человек, который очень устал.

В какую-то минуту они оставили его и вышли в гостиную выпить чаю. Но как только Нора поставила на огонь чайник, раздался крик. Громкий и четкий крик, от которого у них зазвенело в ушах. В голосе чувствовалась сила, энергия и настоящая страсть. «Гвардейцам нужен порох!» А потом еще раз, громче и отчаяннее: «Гвардейцам нужен порох!»

Сержант вскочил с кресла и бросился в спальню. Нора, дрожа всем телом, устремилась за ним. Старик стоял в полный рост, гордо расправив плечи и высоко подняв голову. Голубые глаза его сверкали, белые волосы воинственно топорщились. «Гвардейцам нужен порох! – еще раз прогремел он. – И клянусь Богом, они получат его!»

Он взмахнул руками и со стоном повалился на кресло. Сержант склонился над ним, и лицо его омрачилось.

– О Арчи, Арчи, – задыхаясь от слез, прошептала испуганная девушка. – Что с ним?

Сержант отвернулся.

– Я думаю, – сказал он, – Третий гвардейский полк теперь снова в полном составе.