Текст книги "Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)"

– Дорогой мой, вы принимаете все это слишком близко к сердцу, – сказал его друг. – Заработались, нервы начинают пошаливать, вот вы и делаете из мухи слона. Как такое существо может разгуливать по улицам Оксфорда, даже по ночам оставаясь незамеченным?

– Его видели. Город напуган слухами о сбежавшей обезьяне. Все только об этом и говорят.

– Да, все это действительно просто поразительно, но все же, дружище, признайте, что каждому из этих происшествий можно дать более прозаическое объяснение.

– Что, даже тому, что случилось сегодня со мной?

– Конечно. Вы выходите из дому вечером, нервы у вас напряжены, все мысли крутятся вокруг этой вашей теории. За вами увязывается какой-нибудь тощий, умирающий от голода оборванец и, видя, что вы пускаетесь наутек, отваживается преследовать вас. Остальное – плод ваших страхов и фантазий.

– Нет, Петерсон. Все было не так. Не так!

– Теперь о том, как вы увидели пустой саркофаг, а через несколько секунд в нем оказалась мумия. Вы же говорите, что лампа в комнате горела неярко. Особенно внимательно присматриваться к саркофагу причин у вас не было, поэтому, вероятнее всего, в первый раз вы просто не заметили внутри него это существо.

– Нет, нет. Это совершенно исключено.

– Ли же просто свалился в реку, а на Нортона напал душитель. Несомненно, ваши обвинения против Беллингема очень серьезны, но, если вы с ними обратитесь в полицию, он просто рассмеется вам в лицо.

– Я знаю. Поэтому и хочу взять дело в свои руки.

– Вот как?

– Да. Я чувствую долг перед обществом. И, кроме того, я должен это сделать ради своей же безопасности. Конечно, можно просто уехать, но, согласитесь, позволить этой твари выжить себя из колледжа было бы довольно унизительно. Я уже решил, что буду делать. Но вначале могу ли я воспользоваться вашими перьями и бумагой?

– Разумеется. Все, что вам нужно, вон на том столике у стены.

Аберкромби Смит положил перед собой пачку чистых листов, и следующие два часа его перо безостановочно и торопливо бегало по бумаге, исписывая страницу за страницей, в то время как его друг, сидя в кресле, терпеливо и с любопытством наблюдал за его работой. Наконец, удовлетворенно вздохнув, Смит встал, сложил в нужном порядке листы, взял последний из них и положил его перед Петерсоном.

– Будьте добры, засвидетельствуйте, – сказал он.

– Засвидетельствовать? Но что?

– Мою подпись и дату. Дата – самое важное. Петерсон, от этого может зависеть моя жизнь.

– Дорогой Смит, вы говорите вздор. Настоятельно советую вам ложиться спать.

– Напротив, никогда еще я не говорил так обдуманно. И я обещаю лечь спать, как только вы подпишете.

– Но что это?

– Здесь описано все, о чем я вам сегодня рассказывал. Я хочу, чтобы вы это засвидетельствовали.

– Хорошо, – сказал Петерсон и поставил свою подпись под подписью друга. – Пожалуйста. Но для чего это нужно?

– Я попрошу вас сохранить эти бумаги и предъявить их в том случае, если меня арестуют.

– Арестуют? За что?

– За убийство. Не исключено, что это произойдет. Я хочу быть готовым к любому развитию событий. У меня есть только один выход, и я намерен воспользоваться им.

– Ради Бога, не нужно опрометчивых действий!

– Поверьте, любые другие действия будут еще более опрометчивыми. Я надеюсь, что вам не придется больше из-за меня беспокоиться, но мне будет спокойнее на душе, если я буду знать, что у вас хранятся бумаги, в которых я описал мотивы своих действий. Ну а теперь я готов внять вашему совету и отправиться на боковую. Утром я хочу быть в лучшей форме.

Аберкромби Смит был опасным врагом. Медлительный и уравновешенный в обычной жизни, в те минуты, когда было необходимо действовать, он менялся совершенно. Для достижения поставленных перед собой целей он использовал те самые решительность и уверенность в своих силах, которые отличали его в работе и учебе. Смит решил отложить на день подготовку к экзамену, однако не сомневался, что день этот не будет потрачен зря. Не сказав своему гостеприимному хозяину ни слова о своих планах, уже в девять часов утра он был на пути в Оксфорд.

На Хай-стрит он зашел к оружейнику Клиффорду и купил крупнокалиберный револьвер и коробку патронов центрального боя. Шесть из них он зарядил в гнезда барабана и, сняв оружие с предохранителя, положил его в карман сюртука. После этого он зашел к Хасти. Мускулистый гребец завтракал, на столе перед ним стоял прислоненный к кофейнику последний выпуск «Спортинг таймс».

– О, доброе утро, Смит, – приветствовал он приятеля. – Выпьешь кофе?

– Нет, спасибо. Я хочу, чтобы ты пошел со мной, Хасти, и сделал то, что я тебя попрошу.

– О чем речь, конечно.

– И захвати с собой тяжелую трость.

– Ого! – не без удивления воскликнул Хасти. – У меня есть охотничий хлыст, которым можно свалить с ног быка.

– Хорошо. И еще кое-что. У тебя есть набор ампутационных ножей. Дай мне самый длинный.

– Вот, держи. Я вижу, ты на тропу войны вышел. Что-нибудь еще?

– Нет, этого достаточно. – Смит положил нож во внутренний карман сюртука и направился к двери. – Мы с тобой люди не робкого десятка, Хасти, – сказал он по дороге. – Я думаю, что сам сумею справиться с этой работой, но ты мне нужен для подстраховки. Я собираюсь потолковать с Беллингемом, и, если бы мне пришлось иметь дело с ним одним, я бы, разумеется, не стал к тебе обращаться. Но, если вдруг ты услышишь мой крик, поднимайся наверх и бей хлыстом из всех сил. Ты все понял?

– Хорошо. Я поднимусь, если услышу твой крик.

– Так, оставайся здесь. Это может занять некоторое время, но никуда ни шагу, пока я не спущусь.

– Можешь на меня рассчитывать.

Смит поднялся по лестнице, открыл дверь в комнату Беллингема и вошел. Беллингем сидел за столом и сосредоточенно писал. Рядом с ним, среди экзотических восточных вещиц, возвышался прислоненный к стене саркофаг с биркой «Лот 249». Внутри находился его страшный обитатель, застывший в угрожающей позе. Смит неторопливым внимательным взглядом окинул комнату, прикрыл за собой дверь, повернул торчащий в замочной скважине ключ, вытащил его и положил в карман. Потом прошел через всю комнату к камину, чиркнул спичкой и зажег огонь. Беллингем молча наблюдал за его движениями, на его раздутом лице читалось не только удивление, но и еле сдерживаемая ярость.

– Я вижу, вы здесь чувствуете себя как дома, – наконец заговорил он.

Смит не торопясь сел, положил свои часы на стол, достал из кармана револьвер, взвел курок и опустил его себе на колени. Потом вытащил ампутационный нож и бросил его на стол перед Беллингемом.

– Итак, – холодно произнес он. – От вас требуется всего лишь разрезать эту мумию. Приступайте.

– Только и всего? – насмешливо бросил Беллингем.

– Только и всего. Мне сказали, что закон не может вас покарать, но у меня есть свой закон, который все поставит на свои места. Если через пять минут вы не приступите к работе, клянусь Создателем, я прострелю вам голову!

– Вы собираетесь убить меня?

Беллингем привстал, лицо его сделалось бледным как мел.

– Да.

– Почему?

– Я хочу положить конец тому злу, которое вы творите. Одна минута прошла.

– Но в чем я виноват?

– Я это знаю, и вы это знаете.

– Что за вздор!

– Две минуты прошло.

– Но назовите причины. Вы сумасшедший… Опасный для окружающих. Я не обязан портить свою собственность. Это бесценная мумия.

– Вы должны ее разрезать и сжечь.

– Я не буду этого делать.

– Четыре минуты прошло.

Смит взялся за револьвер и устремил на Беллингема холодный непреклонный взгляд. Когда секундная стрелка часов почти завершила круг, он поднял оружие и положил палец на спусковой крючок.

– Хорошо, хорошо! Я сделаю это! – закричал Беллингем.

Торопливым жестом он схватил со стола нож и принялся кромсать мумию отточенным лезвием, часто оглядываясь на своего страшного гостя и смотрящее прямо на него дуло. Сухое тело мумии под острым лезвием хрустело и потрескивало, от каждого удара в воздух поднималось густое облако желтой пыли, и давно высохшие благовония и втирания медленно оседали на пол. Неожиданно с сухим треском хребет мумии развалился, и фигура рухнула на пол беспорядочной кучей коричневых конечностей и кусков тела.

– Теперь в огонь! – скомандовал Смит.

Пламя взметнулось вверх и загудело, когда в него легли сухие, похожие на хворост останки. В небольшой комнате сделалось жарко, как в паровозной топке, лица мужчин покрылись потом, но один из них все так же продолжал работать, а второй не сводил с него глаз. Густой жирный дым повалил от огня, и воздух наполнился тяжелым запахом жженой смолы и паленых волос. Через четверть часа от лота номер 249 осталось только несколько хрупких обугленных обломков костей.

– Надеюсь, теперь вы удовлетворены? – прорычал Беллингем, обратив на своего мучителя полные ненависти и страха маленькие серые глаза.

– Нет. Я хочу избавиться от всех ваших материалов. Никаких дьявольских фокусов больше не будет. Все эти листья – в огонь! Они тоже могут иметь отношение к этому делу.

– Что теперь? – спросил Беллингем, когда и листья поглотило пламя.

– А теперь свиток папируса, который в ту ночь был у вас на столе. Я думаю, он в выдвижном ящике вашего стола.

– Нет! Нет! – закричал Беллингем. – Его нельзя сжигать! Послушайте, вы не понимаете, на что идете! Он уникален, в нем содержатся знания, которых больше нет нигде.

– В огонь!

– Послушайте, Смит, я готов поделиться с вами этими знаниями. Я научу вас всему, что там написано. Или подождите, позвольте мне хотя бы сделать с него копию.

Смит подошел к столу и повернул ключ в ящике. Достав желтый ветхий рулон, он швырнул его в камин и придавил каблуком. Беллингем вскрикнул и попытался выхватить свиток из огня, но Смит оттолкнул его и не отходил от огня до тех пор, пока папирус не превратился в бесформенную серую кучку пепла.

– Ну вот, господин Б., – сказал он, – я вырвал ваши ядовитые зубы. Если решите взяться за старое, вы обо мне еще услышите. А теперь позвольте откланяться, потому что мне еще нужно заниматься.

Таков рассказ Аберкромби Смита о тех удивительных событиях, которые произошли в оксфордском Олд-колледже весной 1884 года. Поскольку Беллингем сразу же после случившегося покинул университет и последний раз его видели в Судане, нет никого, кто мог бы опровергнуть его заявление. Но мудрость людская ничтожна, а природа хранит в себе еще бесчисленное множество тайн, и разве кому-нибудь под силу усмирить те темные силы, которые могут стать подвластны жаждущим их?

Фиаско в Лос-Амигосе

Когда-то моя практика считалась самой успешной врачебной практикой в Лос-Амигосе. Наш город славен своей огромной электростанцией. Лос-Амигос сам по себе город большой, к тому же его со всех сторон окружают десятки деревень и городков поменьше, которые получают энергию из того же источника, так что работа тут идет нешуточная и жители Лос-Амигоса утверждают, что наша электростанция самая большая в мире. Правда, то же самое они говорят обо всем, что есть в Лос-Амигосе, за исключением разве что количества заключенных в тюрьмах и смертности. Эти-то показатели как раз наименьшие.

С появлением в нашем городе такого мощного источника электричества стало ясно, что отправлять на тот свет лос-амигосских преступников обычным способом было бы неразумной и даже кощунственной тратой пеньки. Однако с востока до нас дошли слухи, что при казни электричеством смерть жертвы наступала не так уж мгновенно, как ожидалось. Западные инженеры были немало удивлены, вычитав, какими слабыми разрядами казнили там людей, и посему было решено, что у нас в Лос-Амигосе первый же приговоренный к смерти получит все, на что способны огромные динамо-машины. Скупиться не будем, сказали инженеры, разряд должен быть максимальной мощности. К чему это приведет, не мог предсказать никто. Все сходились лишь на том, что смерть должна быть мгновенной. Еще никогда через человека не проходил разряд такой мощности. На преступника предполагалось обрушить удар, равный по силе десяти молниям. Кто-то пророчил сгорание, кто-то – дезинтеграцию и полное исчезновение. Все с нетерпением ждали возможности решить этот вопрос на практике, и как раз в это время подвернулся Дункан Ворнер.

Уже много лет Ворнер был очень нужен полиции и никому больше. Безжалостный убийца, грабитель поездов и разбойник, этот человек был вне пределов людского сострадания. Он заслужил дюжину смертей, и жители Лос-Амигоса были только рады оказать ему честь быть казненным столь изощренным способом. Впрочем, сам он, похоже, так не считал, поскольку совершил две отчаянные попытки сбежать из тюрьмы. Это был человек богатырского телосложения, с развитой мускулатурой, львиной головой, копной черных спутанных курчавых волос и огромной густой бородой, которая закрывала его широкую грудь. Когда он предстал перед судом, во всем переполненном зале его голова была самой примечательной. Давно известно, что на суде самые красивые лица следует искать на скамье подсудимых, да только красота Ворнера не могла искупить его страшных поступков. Адвокат его исправно делал свое дело, но карты легли против него, так что Дункана Ворнера решено было отдать во власть динамо-машин Лос-Амигоса.

Я присутствовал на заседании специального комитета, когда обсуждался этот вопрос. Городской совет выбрал четырех экспертов, которые должны были решить, каким именно образом следует провести казнь. Трое из них не вызывали никаких нареканий. А именно: Джозеф Макконнор, человек, спроектировавший эти динамо-машины, Джошуа Вэстмейкотт, глава «Лос-Амигос Электрикал Сапплай Компани лимитед». Кроме них, в четверку входил я, как главный медик, и наконец, старый немец по имени Петер Штульпнагель. Немцев в Лос-Амигосе жило много, поэтому они выдвинули своего человека. А в комитет он попал вот каким образом. Поговаривали, будто он был прекрасным электриком и всю жизнь занимался проводами, изоляторами и лейденскими банками, но, поскольку дальше этого не продвинулся и не сподобился изобрести что-нибудь достойное внимания, в конце концов его стали считать просто безобидным чудаком, который занимается наукой ради развлечения. Мы, трое солидных людей, с улыбкой встретили весть о том, что он должен стать нашим коллегой, и на заседании прекрасно договорились обо всем сами, не обращая никакого внимания на старика, который сидел, приложив к ушам сложенные ковшиком ладони, поскольку был несколько глуховат. В происходящем он принимал участие не больше господ корреспондентов, которые строчили перьями на задних рядах.

Обсуждение дела не отняло у нас много времени. В Нью-Йорке через осужденного пропустили две тысячи вольт, и смерть его не была мгновенной. Вполне очевидно, что их разряд был слишком слабым. Лос-Амигос не повторит эту ошибку. Напряжение будет в шесть раз сильнее и, следовательно, в шесть раз эффективнее. Такое решение напрашивалось само по себе. Вся мощь гигантских динамо-машин будет собрана в один поток и направлена на Дункана Ворнера.

Все трое поддержали это решение, и мы уже поднялись, чтобы объявить заседание закрытым, но тут наш доселе молчавший коллега в первый раз подал голос.

– Господа, – сказал он, – вы проявляете просто удивительное невежество в вопросах электричества. Вы не имеете даже элементарного представления о том, какое воздействие оно оказывает на человека.

Комитет уже готов был высказать крайнее возмущение подобным бестактным замечанием, но председатель электрической компании, постучав себя пальцем по лбу, призвал нас проявить снисходительность к чудачествам престарелого выступающего.

– Может быть, сэр, – сказал он, насмешливо улыбаясь, – вы расскажете нам, с чем именно в наших выводах вы не согласны?

– С вашим предположением о том, что, чем выше разряд, тем опаснее его воздействие на человека. Вам не кажется, что это может привести к совершенно иным результатам? Вы можете сказать на основании каких-нибудь экспериментов, к чему приводят такие мощные удары током?

– Мы об этом догадываемся по аналогии, – веско возразил председатель. – Все лекарства усиливают воздействие на организм, если увеличить дозу. Например… например…

– Виски, – подсказал Джозеф Макконнор.

– Вот-вот. Виски. С этим вы не будете спорить?

Но Петер Штульпнагель лишь улыбнулся и покачал головой.

– Ваш пример не слишком удачен, – сказал он. – Когда я еще пил виски, я выяснил, что один стакан меня возбуждает, а после шести стаканов мне больше всего хочется спать, что является прямо противоположной реакцией. Если предположить, что та же история происходит и с электричеством, что тогда?

Мы, трое солидных людей, рассмеялись. Нам было известно, что коллега наш, что называется, не от мира сего, но не догадывались, что странности его доходят до такой степени.

– Что тогда? – повторил Петер Штульпнагель.

– Вот попробуем и узнаем, – сказал председатель.

– Подумайте о том, – настойчиво продолжил немец, – что рабочие, которые касаются оголенных проводов и получают разряд всего в несколько сот вольт, умирают сразу же. Это общеизвестно. Но, когда в Нью-Йорке намного более мощная сила была направлена на преступника, он какое-то время еще оставался живым. Разве вы не видите, что меньший разряд более смертоносен?

– Мне кажется, господа, эта дискуссия затянулась, – произнес председатель, снова поднимаясь. – Насколько я понимаю, комитет уже утвердил решение большинством голосов, и Дункан Ворнер будет казнен на электрическом стуле во вторник посредством самого мощного разряда, который могут выработать динамо-машины Лос-Амигоса. Все верно?

– Согласен, – сказал Джозеф Макконнор.

– Согласен, – повторил я.

– А я протестую, – возразил Петер Штульпнагель.

– Значит, решение принято, ну а ваш протест будет должным образом зафиксирован, – объявил председатель, на чем заседание закончилось.

Присутствующих на казни было не много. В первую очередь, мы, четверо членов комитета, и палач, обязанный исполнять наши указания. Кроме того, присутствовали федеральный маршал, начальник тюрьмы, священник и трое представителей прессы. Местом казни было выбрано небольшое кирпичное помещение, примыкающее непосредственно к центральной электростанции. Раньше здесь была прачечная, и одну стену занимали печь и медный паровой котел. Больше в комнате мебели не было, за исключением стула для приговоренного к казни. Перед ним на полу была установлена металлическая пластина для ног, к которой вел толстый изолированный электрический провод. Над стулом с потолка свешивался другой провод, который следовало присоединить к небольшому металлическому стержню, торчащему из колпака, надеваемого на голову осужденного. Когда верхний провод соединили со шлемом, час Дункана Ворнера настал.

В ожидании заключенного комната погрузилась в торжественное молчание. Лица ассистентов, занятых последними приготовлениями, несколько побледнели. Даже видавшему виды маршалу было не по себе, поскольку повесить преступника одно дело, а пропустить через плоть и кровь человека электрический разряд гигантской силы – совсем другое. Что же касается представителей прессы, их лица были белее, чем листы бумаги, которые лежали перед ними. Единственным человеком, который не поддался всеобщему волнению, похоже, оставался старый немецкий чудак, который подходил то к одному из присутствующих, то к другому, улыбаясь и озорно поблескивая глазами. Он даже несколько раз позволил себе громко рассмеяться, пока священник не упрекнул его за неуместную веселость.

– Мистер Штульпнагель, – строгим тоном произнес он, – как вы можете веселиться перед лицом смерти?

Но это нисколько не смутило немца.

– Если бы я находился перед лицом смерти, я бы не веселился, – ответил он. – Но, поскольку я не нахожусь перед ее лицом, я могу делать что пожелаю.

Столь несерьезный ответ вызвал еще большее возмущение священника, которое он уже собирался высказать, но тут открылась дверь и двое тюремщиков ввели Дункана Ворнера. Смертник осмотрел комнату бесстрастным взглядом, решительно направился к приготовленному для него стулу и сел.

– Приступайте! – сказал он.

Заставлять его ждать было бы жестоко. Священник прошептал над ним несколько слов, один из ассистентов надел ему на голову колпак. Все мы затаили дыхание, после чего провод и металл привели в контакт.

– Дьявол! – вскричал Дункан Ворнер.

Когда страшный разряд пронзил его тело, он согнулся пополам. Но он не умер. Даже наоборот, глаза его заблестели еще ярче, чем раньше. С ним произошла лишь одна перемена, но разительная. Чернота сошла с его волос и бороды, как тень облака слетает с поля. Они стали белыми, как свежевыпавший снег. Никаких других признаков разрушения заметно не было. Кожа его была гладкой и розовой, как у ребенка.

Федеральный маршал не без укоризны посмотрел на комитет.

– Господа, очевидно, произошла какая-то неполадка, – сказал он.

Мы трое переглянулись.

Петер Штульпнагель меланхолично улыбнулся.

– Думаю, нужно попробовать еще раз, – предложил я.

Снова был произведен контакт, и снова Дункан Ворнер лишь подпрыгнул на стуле и вскрикнул. Правда, хоть он и оставался на стуле, никто из нас теперь не узнал бы его. Все волосы преступника вместе с бородой вдруг осыпались, и комната стала похожей на салон парикмахера в субботу вечером. Глаза его все так же сверкали, кожа светилась здоровьем, только теперь он был лысым, как головка голландского сыра, и на нижней части лица не осталось ни волосинки. Он покрутил одной из ладоней, сначала медленно и с сомнением, потом более уверенно.

– Я показывал этот сустав половине врачей на всем тихоокеанском побережье, – сказал он, – и никто мне не смог помочь. А сейчас рука как новенькая. Сустав гибкий, как ивовый прут.

– Вы себя хорошо чувствуете? – спросил старый немец.

– Я в жизни себя лучше не чувствовал, – бодрым голосом ответил Дункан Ворнер.

Положение было отчаянным. Федеральный маршал смотрел на комитет. Петер Штульпнагель улыбался и потирал руки. Инженеры чесали затылки. Лысоголовый заключенный с довольным видом крутил кистью.

– Может быть, еще один разряд… – начал председатель.

– Нет, сэр, – прервал его федеральный маршал. – Для одного утра уже достаточно глупостей. Мы собрались здесь, чтобы провести казнь, и мы ее проведем.

– Что вы предлагаете?

– Я вижу, на потолке есть удобный крюк. Найдите веревку, и покончим с этим делом.

Возникла еще одна неловкая задержка, когда тюремщики отправились на поиски веревки. Петер Штульпнагель склонился к Дункану Ворнеру и что-то прошептал ему на ухо. Головорез вздрогнул и удивленно посмотрел ему в глаза.

– Как?! – недоверчиво произнес он.

Немец кивнул.

– Нет. Не может быть!

Петер снова кивнул, и они оба захохотали, словно старый электрик рассказал какой-то безумно смешной анекдот.

Наконец принесли веревку, и федеральный маршал собственноручно накинул петлю на шею приговоренному к смерти. А потом двое охранников, он сам и еще один из ассистентов подняли жертву в воздух. Полчаса он висел (ужасная картина!) под потолком. Потом в торжественной тишине они стали опускать его вниз, и один из тюремщиков ушел распорядиться, чтобы несли гроб. Однако изумлению нашему не было предела, когда, оказавшись на полу, повешенный поднес руку к шее, ослабил петлю и глубоко вдохнул.

– А распродажа у Пола Джефферсона кипит, – заметил он. – Оттуда хорошо видно толпу, – дернул он подбородком в сторону крюка на потолке.

– Поднять его еще раз! – закричал тут федеральный маршал. – Мы его все-таки как-нибудь прикончим.

В следующую секунду жертва снова взвилась под потолок. Они продержали его там час, но, спустившись, он сделался только еще более говорливым.

– Что-то старикашка Планкет зачастил в салун, – рассказал он. – За час три раза заходил в «Аркадию», а у него семья! Пора бы Планкету и завязать.

Это было ужасно и совершенно невероятно, но мы все видели собственными глазами. Этот человек должен был умереть, но он продолжал разговаривать. В полнейшей растерянности и изумлении мы смотрели на него, но федерального маршала Карпентера было не так-то просто сбить с толку. Он махнул своим помощникам, чтобы они отошли от осужденного.

– Дункан Ворнер, вы находитесь здесь, чтобы понести наказание, – сказал он. – А я нахожусь здесь, чтобы привести в исполнение приговор суда. С электричеством ничего не вышло, признаю. И с повешеньем вы нас обставили. Но следующий раунд будет за мной, потому что я должен исполнить свой долг.

Произнося последние слова, он вытащил из кармана револьвер и выпустил все шесть пуль в тело заключенного. Комната наполнилась таким густым дымом, что мы ничего не могли разглядеть. Однако, когда он развеялся, оказалось, что расстрелянный преступник все так же стоит на ногах и с нескрываемым недовольством рассматривает свой сюртук.

– Может быть, в ваших краях сюртуки ничего не стоят, – сказал он, – но я за свой отдал тридцать долларов, и посмотрите, на что он теперь похож. Шесть дырок спереди, и четыре пули прошли навылет, так что я представляю, как выглядит спина.

Федеральный маршал выронил револьвер, руки его повисли, он был совершенно раздавлен.

– Кто-нибудь из вас, господа, может объяснить мне, что все это значит? – Он беспомощно посмотрел на членов комитета.

Петер Штульпнагель сделал шаг вперед.

– Я могу все объяснить, – сказал он.

– Вы единственный, кто, похоже, понимает, что происходит.

– Да, я прекрасно понимаю, что происходит. Я хотел предупредить этих господ, но, поскольку они не захотели меня слушать, я позволил им все узнать на своем опыте. Своим электричеством вы добились того, что его жизненные силы увеличились до такой степени, что на несколько ближайших столетий он может забыть о смерти.

– Несколько столетий?

– Да, теперь несколько веков понадобится на то, чтобы истощилась та невероятная нервная энергия, которой вы пропитали его. Электричество – это жизнь, а вы его зарядили им до отвала. Может быть, лет через пятьдесят вам удастся умертвить его, но я бы на это особенно не надеялся.

– Боже правый, что же мне с ним делать? – вскричал несчастный федеральный маршал.

– Мне кажется, сейчас не имеет никакого значения, что вы с ним будете делать, – пожал плечами Петер Штульпнагель.

– Может, как-то можно извлечь из него это электричество? Может, его за ноги подвесить, а?

– Нет, нет, это не поможет.

– Что ж, хорошо, но мы не позволим ему снова в Лос-Амигосе безобразничать, – голосом, преисполненным решимости, произнес представитель закона. – Мы его посадим в новую тюрьму. Уж там у него сил поубавится.

– Напротив, – возразил Петер Штульпнагель. – Я бы сказал, что, скорее, сил поубавится у тюремщиков.

Пришлось признать, что мы потерпели фиаско. Несколько следующих лет мы старались не говорить об этом деле, но слухов избежать не удалось, и я подумал, что вы, возможно, захотите узнать, как все происходило, из первых уст.