Текст книги "Знак четырех. Собака Баскервилей"

Глава VI
Баскервиль-холл

Сэр Генри Баскервиль с доктором Мортимером в назначенный день оказались готовы, и мы, как было условлено, выехали в Девоншир. Мистер Шерлок Холмс по дороге на вокзал снабдил меня напоследок советами и указаниями:

– Мне хочется, Ватсон, чтобы вы судили независимо, а потому я не стану делиться с вами своими теориями и подозрениями. От вас требуется только как можно полнее описывать факты, а теории – это мое дело.

– Какого рода факты? – спросил я.

– Все, что, по-видимому, имеет хотя бы косвенное отношение к нашему делу. В первую очередь извещайте меня о том, как у юного Баскервиля будут складываться отношения с соседями, а также обо всех новых подробностях, касающихся смерти сэра Чарльза. В последние дни я и сам наводил справки, но, боюсь, безрезультатно. Выяснилось только одно обстоятельство: непосредственный наследник, мистер Джеймс Десмонд, – милейший пожилой джентльмен, а следовательно, причину несчастий нужно искать не в нем. Думается, мы можем не брать его в расчет. Остается ближайшее окружение сэра Генри Баскервиля, его соседи по вересковой пустоши.

– Не стоит ли нам для начала избавиться от четы Бэрримор?

– Ни в коем случае. Это было бы колоссальной ошибкой. Если они невиновны, вы совершите злостную несправедливость, а если виновны – лишите себя возможности доказать их вину. Нет-нет, пусть остаются в списке подозреваемых. Кроме того, если не ошибаюсь, имеется еще конюх из Холла. Двое фермеров с верещатников. Наш приятель доктор Мортимер – честный человек, как я считаю; также его жена, о которой мы не знаем ничего. Натуралист Стейплтон и его сестра – по слухам, привлекательная молодая особа. Мистер Фрэнкленд из Лафтер-Холла – еще один неизвестный фактор – и пара других соседей. Всем этим людям нужно будет уделить особое внимание.

– Сделаю все, что в моих силах.

– Полагаю, оружием вы запаслись?

– Да, я решил, что оно нелишнее.

– Очень даже. Ни днем ни ночью не расставайтесь с револьвером и все время будьте бдительны.

Наши друзья уже приобрели места в купе первого класса и ждали нас на платформе.

– Нет, новостей никаких, – отозвался доктор Мортимер на вопрос Холмса. – Но могу поручиться, что в последние два дня за нами никто не следил. На улице мы были настороже и непременно заметили бы слежку.

– Полагаю, поодиночке вы не выходили?

– Единственное исключение – вчера. Бывая в Лондоне, я обычно выделяю целый день для увеселений и в этот раз посетил музей при Коллегии хирургов.

– А я пошел в парк – на людей поглядеть, – сообщил Баскервиль. – Но ничего страшного с нами не случилось.

– И все же вы поступили легкомысленно. – Холмс покачал головой. – Прошу, сэр Генри, не расхаживайте в одиночку. Это может плохо кончиться. Вы нашли свой второй ботинок?

– Нет, сэр, он пропал с концами.

– Ну да. Очень интересно. Ладно, счастливого пути, – произнес Холмс, когда поезд тронулся. – Не забывайте, сэр Генри, слова из старинной легенды, которую нам прочитал доктор Мортимер: не приближайтесь к пустоши в ночные часы, когда там пробуждаются силы зла.

Когда платформа осталась далеко позади, я оглянулся: Холмс застыл в мрачной неподвижности, провожая нас взглядом.

Поездка оказалась скоротечной и приятной; я использовал ее, чтобы покороче сойтись со своими спутниками, а также поиграть со спаниелем доктора Мортимера. За два-три часа бурая земля покраснела, кирпичные дома сменились каменными, там и сям стали попадаться окруженные живыми изгородями пастбища с рыжими коровами; изобильные травы и более пышная растительность свидетельствовали о том, что почва здесь плодороднее, хотя климат влажнее. Молодой Баскервиль неотрывно глядел в окно и радостно вскрикивал, узнавая знакомые приметы девонширского пейзажа.

– Где только я не побывал, доктор Ватсон, с тех пор, как отсюда уехал, но не встречал земель, которые шли бы в сравнение с этими.

– А я не встречал девонширца, который не превозносил бы до небес свою родину, – заметил я.

– Дело не только в принадлежности к графству, но и в человеческой породе, – сказал доктор Мортимер. – Взгляните на нашего друга: круглая черепная коробка кельта, внутри которой кельтская восторженность и привязчивость. Бедный сэр Чарльз был обладателем головы очень редкого типа – наполовину кельтского, наполовину ивернийского. Но вы ведь в последний раз видели Баскервиль-Холл совсем мальчишкой?

– Когда умер отец, я был подростком, и Холл мне видеть не довелось, потому что мы жили в домике на южном побережье. Оттуда я уехал прямо в Америку, к одному другу. Говорю же – я знаю не больше, чем доктор Ватсон, и мне ужасно любопытно посмотреть на верещатники.

– В самом деле? Тогда считайте, что ваше желание уже исполнено: вот она, вересковая пустошь. – Доктор Мортимер указал в окно поезда.

За зелеными квадратами полей и изогнутой полосой леса высился в отдалении серый меланхолический холм со странной зубчатой вершиной – подернутый дымкой, как сонная фантазия. Баскервиль не сводил с него глаз, и я читал на его взволнованном лице, как много значит для него это зрелище, эта первая встреча с местностью, где его предки так долго были хозяевами и оставили по себе столь глубокий след. Вот он, в углу обычного купе, и, несмотря на его твидовый костюм и американский акцент, я, как никогда, ясно осознавал, разглядывая смуглые выразительные черты, что вижу истинного потомка протяженной династии аристократов с горячей кровью и властным нравом. Гордость, отвага и сила угадывались за этими густыми бровями, подрагивающими ноздрями, большими глазами орехового оттенка. И если на этой зловещей пустоши нас поджидал опасный враг, рядом со мной, по крайней мере, находился товарищ, на которого можно положиться в рискованном приключении.

Поезд затормозил у полустанка, и мы вышли. За низкой беленой изгородью ждала линейка, запряженная парой кобов[11]11
  Порода коренастых верховых лошадей.


[Закрыть]. Наш приезд, очевидно, был большим событием: начальник станции и носильщики толпой устремились к нам, чтобы взять багаж. Это было милое и невзыскательное сельское местечко, но меня удивило, что у ворот маячили двое мужчин в темной униформе, с карабинами, по виду военные, которые проводили нас пристальными взглядами. Кучер, скрюченный коротышка с грубым лицом, приветствовал сэра Генри Баскервиля, и мы резво покатили по широкой белой дороге. По обе стороны волнами простирались пастбища, из-за густой листвы выглядывали остроконечные старинные дома, но по ту сторону этой мирной, залитой солнцем картины темным силуэтом на фоне вечереющего небосклона изгибалась длинная и мрачная полоса вересковой пустоши, по которой были разбросаны зубчатые, зловещего вида холмы.

Линейка свернула на боковую дорогу, и мы покатили вверх по вековым, прорытым бесчисленными колесами колеям, меж высоких обочин, поросших влажным после дождя мхом и сочным листовником. В закатных лучах мелькали вспышки красновато-коричневого орляка и крапчатой ежевики. Мы пересекли узкий гранитный мостик и продолжили подъем по краю шумного потока, который, с пеной и ревом, бежал среди серых валунов. Ручей, а вместе с ним и дорога, вились по дну долины, в плотном окружении елей и карликовых дубов. При каждом повороте Баскервиль изумленно вскрикивал, жадно осматривался и сыпал вопросами. Он замечал красоту во всем подряд, мне же виделся в пейзаже оттенок меланхолии, ясные признаки того, что год клонится к исходу. Желтые листья устилали дорогу, слетали нам на голову. Грохот колес стихал, когда мы въезжали в кучи гниющей растительности, и слишком уж печальными казались мне дары, брошенные Природой под колеса кареты, в которой возвращался домой наследник Баскервиль-Холла.

– Эй, что это? – вскрикнул доктор Мортимер.

Перед нами высился изогнутый, одетый вереском склон. Вершину венчал, застыло и четко, как конная статуя на пьедестале, верховой военный. Сумрачный и суровый, с ружьем на изготовку, он следил за дорогой.

– В чем дело, Перкинс? – спросил доктор Мортимер.

Кучер обернулся:

– Из Принстауна, сэр, сбежал каторжник. Он уже три дня в бегах, на всех дорогах и станциях выставлена стража, но о нем ни слуху ни духу. Местным фермерам от этого не по себе, сэр, такие вот дела.

– Но как я понимаю, за сведения полагается награда пять фунтов?

– Да, сэр, но что получишь награду – шансов мало, а вот что тебе перережут глотку – очень даже много. Дело в том, сэр, что это не какой-нибудь обычный преступник. Он ни перед чем не остановится.

– И кто он?

– Селден, сэр, ноттингхиллский убийца.

Этот случай был мне памятен: Холмса он заинтересовал, так как преступление принадлежало к числу самых зверских и жестокость убийцы не имела объяснения. Именно из-за этого беспричинного зверства суд усомнился во вменяемости Селдена, и он избежал смертного приговора. Линейка одолела подъем, и перед нами предстало необозримое пространство верещатников, усеянное кособокими остроконечными утесами и нагромождениями камней – торами и каирнами. Оттуда повеяло таким холодным ветром, что мы задрожали. Где-то на этой безлюдной равнине прятался, как дикий дверь в норе, выходец из ада, лелеявший злобные замыслы против всего человеческого рода, в котором ему не нашлось места. Этот штрих завершил гнетущую картину: бесплодная пустыня, пронизывающий ветер, сумеречное небо. Даже Баскервиль замолчал и плотнее закутался в пальто.

Плодородная земля осталась позади и внизу. Мы оглянулись: в косых лучах заката ручьи обратились в золотые нити, отблески играли на красноватой свежевспаханной почве, на опушках обширных лесных зарослей. Дорога становилась чем дальше, тем безотраднее, на высоких буро-оливковых склонах, ее обступавших, лежали гигантские валуны. Временами нам попадались домики, стены и крыши которых были сложены из камня, и ни одно вьющееся растение не смягчало их резкого контура. Внезапно перед нами возникла впадина в форме чаши, со скоплениями низкорослых дубов и елей, согнутых и перекрученных частыми бурями. Над деревьями торчали две высокие узкие башни. Кучер указал на них плеткой.

– Баскервиль-Холл, – объявил он.

Владелец Холла привстал; щеки его покраснели, глаза загорелись. Вскоре мы достигли ворот парка, представлявших собой фантастическое кружево из кованого железа; столбы по бокам, замшелые и потрепанные непогодой, были увенчаны геральдическим знаком Баскервилей – головой вепря. Сторожка из черного гранита стояла разрушенная, с обнаженными балками перекрытий, однако напротив высилось наполовину готовое новое здание – первый плод, который принесло южноафриканское золото сэра Чарльза.

Через ворота мы выкатили на аллею, где колеса снова замолкли на подстилке из опавших листьев, а над головой сомкнулся тенистый свод ветвей. Глядя в конец длинной темной аллеи на далекий призрачный дом, Баскервиль содрогнулся.

– Это было здесь? – спросил он вполголоса.

– Нет-нет, в тисовой аллее по ту сторону.

Молодой наследник мрачно огляделся:

– Неудивительно, что в таком месте дядю преследовали дурные предчувствия. Тут кто угодно струхнет. В ближайшие полгода я оснащу весь дом электрическими лампочками. Загорятся над парадной дверью Суон и Эдисон в тысячу свечей – будет совсем другая картина.

Аллея уперлась в обширную дерновую лужайку, и перед нами предстал дом. В сумеречном свете я разглядел его центр – тяжеловесное строение с выступающим крыльцом. Весь фасад был одет темным плющом, в котором там и сям были выстрижены просветы для окон и гербов. Над центральным блоком высились по бокам две одинаковые башни – старинные, зубчатые, пронизанные множеством бойниц. Справа и слева от башен простирались недавней постройки крылья из черного гранита. Из окон с массивными средниками струился тусклый свет, из высоких труб на крутой крыше поднимался единственный черный столб дыма.

– Добро пожаловать, сэр Генри! Добро пожаловать в Баскервиль-Холл!

С темного крыльца спустился высокий мужчина и открыл дверцу линейки. На желтом фоне дверного проема виднелся силуэт женщины. Она тоже сошла вниз и помогла мужчине выгрузить наш багаж.

– Вы не станете возражать, сэр Генри, если я прямиком поеду домой? – спросил доктор Мортимер. – Меня заждалась жена.

– Но вы ведь не откажетесь с нами пообедать?

– Простите, мне пора. Вероятно, и дела какие-то подоспели. Я бы мог показать вам дом, но Бэрримор с этим справится лучше. До свидания. Если я понадоблюсь, днем или ночью, не стесняйтесь, посылайте за мной немедленно.

Стук колес смолк в глубине аллеи, а мы с сэром Генри вошли в Холл, и за нами захлопнулась тяжелая дверь. Мы оказались в красивом помещении – просторном, с высоким потолком и мощными стропилами из почерневшего от времени дуба. В большом старомодном камине, за железной подставкой для дров, с треском полыхали поленья. Мы с сэром Генри протянули к огню озябшие в долгой дороге руки, а потом оглядели продолговатое окно со старинными витражами, дубовые панели, оленьи головы, гербы на стенах – в тусклом свете люстры все это было едва видно и не особенно веселило глаз.

– Все как я себе представлял, – проговорил сэр Генри. – Разве не так и должно выглядеть старинное фамильное гнездо? Подумать только: тот самый холл, где пять столетий жили мои предки! Даже робею, когда об этом думаю.

Пока он осматривался, его смуглое лицо осветилось мальчишеским восторгом. Он стоял под самой люстрой, но стены были одеты длинными тенями и над головой черным балдахином нависал мрак. К нам присоединился, покончив с багажом, Бэрримор. Со скромным видом хорошо вышколенного слуги он остановился напротив. Внешность его была очень приметна: высокий рост, исполненное достоинства красивое лицо, черная борода лопатой, бледная кожа.

– Желаете, сэр, чтобы обед был подан сразу же?

– Он готов?

– Будет готов с минуты на минуту, сэр. В ваших покоях есть горячая вода. Мы с женой будем рады, сэр Генри, остаться здесь до ваших распоряжений о переустройстве, однако скоро вы увидите, что при новых порядках штат понадобится значительно больший.

– Что за новые порядки?

– Я всего лишь подумал, сэр, что сэр Чарльз вел жизнь очень уединенную и мы вдвоем вполне справлялись с его хозяйством. Но вам, естественно, захочется больше общаться, поэтому работы в доме прибавится.

– Понимать вас так, что вы с женой хотите взять расчет?

– Лишь в том случае, сэр, если это не доставит вам неудобств.

– Но ведь уже несколько поколений вашей семьи состояли на службе в Холле? Мне не хотелось бы, едва приехав, разрывать старинные фамильные связи.

Я различил на бледном лице дворецкого признаки волнения.

– И мне этого не хотелось бы, сэр, и моей жене тоже. Но, говоря по правде, сэр, мы оба были очень привязаны к сэру Чарльзу, тяжело пережили его кончину и теперь все вокруг нам о нем напоминает. Боюсь, мы не сможем чувствовать себя в Баскервиль-Холле по-прежнему.

– Но что вы собираетесь делать?

– Не сомневаюсь, сэр, у нас получится обзавестись каким-нибудь собственным делом. Благодаря щедрости сэра Чарльза мы имеем на это средства. А теперь, сэр, мне, наверно, следует показать вам ваши покои.

Поверху старинный холл опоясывала галерея, обнесенная балюстрадой; к ней вела двойная лестница. Из центральной точки уходили в дальние концы дома два длинных коридора с дверями спален. Моя помещалась в том же крыле, что и спальня Баскервиля, в близком с ней соседстве. Отделка их относилась к куда более позднему времени, чем центральная часть дома; яркие обои и множество свечей помогли развеять гнетущее впечатление, сложившееся у меня сразу по прибытии.

Однако столовая, которая примыкала к холлу, была полна теней. Это была длинная комната, где для хозяйской семьи отвели помост, а места для вассалов располагались ступенькой ниже. В самом конце, наверху, находилась галерея для менестрелей. Над головой тянулись черные балки, в промежутках различался темный от копоти потолок. Комната, наверно, выглядела живее в старые времена, в сиянии факелов, при цветастом многолюдье и грубоватом веселье, но нынче, когда в кружке света под абажуром сидели всего лишь двое джентльменов в черных костюмах, разговор волей-неволей велся вполголоса и настроение царило унылое. На стенах неясно виднелся ряд предков в самом разнообразном платье, от рыцарей Елизаветинских времен до щеголей эпохи Регентства, и под их немыми взглядами делалось не по себе. Беседа не клеилась, и я почувствовал облегчение, когда обед кончился и мы перешли в заново отделанную бильярдную и закурили папиросы.

– Да уж, обстановка не из веселых, – заметил лорд Генри. – Приладиться, наверно, можно, но пока я чувствую себя немножко не в своей тарелке. Жить в таком доме совершенно одному – не удивляюсь, что у дяди шалили нервы. Ну ладно, если вы не против, давайте пораньше отправимся спать, а утром, быть может, жизнь предстанет в более радостном свете.

Прежде чем лечь, я раздвинул занавески и выглянул в окно. Оно выходило на лужайку перед парадной дверью. По ту сторону лужайки, в двух молодых рощицах, со свистом гулял набиравший силу ветер. Сквозь текучие рваные облака проглядывал полумесяц. В его холодном свете за деревьями виднелись прерывистые контуры утесов и протяженный изогнутый край унылой вересковой пустоши. Решив, что последние впечатления вечера ничуть не противоречат общей картине, я задернул занавеску.

Но оказалось, точка еще не была поставлена. Несмотря на усталость, сон не приходил, и я все ворочался и ворочался с боку на бок. Где-то вдалеке каждые четверть часа били колокола, но в остальном старый дом был объят мертвой тишиной. И вот внезапно в самый глухой час до моих ушей долетели ясно различимые, гулкие звуки. Ошибиться было невозможно: рыдала женщина, приглушенно и сдавленно, как плачут, когда не могут удержаться. Я сел в постели и прислушался. Плач доносился с близкого расстояния – определенно откуда-то из дома. Полчаса я напрягал слух, но не уловил больше ничего, кроме колокольного звона и шуршания плюща за окном.

Глава VII
Стейплтоны из Меррипит-Хауса

Погожее свежее утро отчасти помогло стереть из памяти мрачные и тусклые картины первого знакомства с Баскервиль-Холлом. Когда мы с сэром Генри завтракали, в высокие фигурные окна проникали солнечные лучи и пол столовой пестрел неяркими отблесками гербов, украшавших стекла. В золотистом свете темные панели блестели, как бронза; в голову не вмещалось, что это та самая комната, которая так испортила нам настроение накануне вечером.

– Пожалуй, дом тут ни при чем, виноваты мы сами, – предположил баронет. – Устали в пути, продрогли, а потому нам трудно было угодить. А нынче мы молодцом, вот и вокруг все повеселело.

– И все же дело не сводится к одному лишь воображению, – возразил я. – К примеру, не случилось ли вам ночью слышать чей-то плач, вроде бы женский?

– Забавно, мне и в самом деле почудилось в полусне что-то такое. Я подождал, все было тихо, и я решил, что это был сон.

– А я слышал совершенно отчетливо и не сомневаюсь: это плакала женщина.

– Давайте-ка прямо сейчас и наведем справки.

Баронет позвонил в колокольчик и задал вопрос Бэрримору. Мне показалось, что, пока тот слушал, его и без того бледное лицо сделалось совсем белым.

– Женщин в доме только две, сэр Генри, – отвечал он. – Посудомойка ночует в другом крыле. Вторая – моя жена, и я ручаюсь за то, что она не имеет отношения к этим звукам.

Но он солгал. После завтрака я случайно наткнулся в коридоре на миссис Бэрримор, и солнце как раз било ей прямо в лицо. Это была крупная спокойная женщина с грубоватыми чертами лица и сурово сжатыми губами. Но ее выдавала краснота глаз и припухлость век. Выходит, это она рыдала ночью – и ее муж не мог этого не знать. Но он, рискуя быть разоблаченным, все же сказал неправду. Почему он так поступил? И почему его жена так горько рыдала? Вокруг этого бледного чернобородого красавца начала сгущаться атмосфера мрачной тайны. Это он первым обнаружил тело сэра Чарльза, и только с его слов были известны обстоятельства, которые предшествовали смерти старика. А если все же в кэбе на Риджент-стрит мы видели Бэрримора? Борода та же самая. Кэбмен говорил о мужчине пониже ростом, но он мог ошибаться. Как бы выяснить это окончательно? Очевидно, первым делом следует повидать гримпенского почтмейстера и узнать, действительно ли телеграмма была вручена Бэрримору лично. Что бы почтмейстер ни ответил, мне, по крайней мере, будет что написать Шерлоку Холмсу.

После завтрака сэр Генри взялся за просмотр бесчисленных документов, так что подоспело самое время для моего похода на почту. После приятной прогулки длиной в четыре мили по границе верещатников я увидел скучную деревушку, самые внушительные здания которой (как оказалось, гостиница и дом доктора Мортимера) намного превосходили высотой все остальные. Почтмейстер, он же деревенский бакалейщик, хорошо запомнил нашу телеграмму.

– Конечно, сэр, – заверил он. – Я распорядился, чтобы телеграмму доставили так, как было указано.

– Кто ее доставил?

– Мой сынишка. Джеймс, ведь это ты на прошлой неделе отнес телеграмму в Холл мистеру Бэрримору?

– Да, отец.

– И отдал в собственные руки? – спросил я.

– Он был на чердаке, поэтому не в его собственные руки, а в руки миссис Бэрримор, а она обещала сразу передать мужу.

– А мистера Бэрримора ты видел?

– Нет, сэр; говорю же, он был на чердаке.

– Если ты его не видел, откуда ты знаешь, где он был?

– Уж его жена-то должна была знать, – раздраженно вмешался почтмейстер. – Он ведь получил телеграмму? А если что-то не так, пусть мистер Бэрримор сам жалуется.

Дальше расспрашивать было бесполезно, выяснилось только одно: хитрость Холмса не сработала и мы по-прежнему не имели доказательств того, что Бэрримор в то время находился здесь, а не в Лондоне. Предположим, наши подозрения верны и эти двое на самом деле одно лицо: тот, кто последним видел сэра Чарльза живым, и тот, кто первый встретил вернувшегося в Англию наследника и устроил за ним слежку. Что тогда? Действовал ли Бэрримор в интересах кого-то другого или сам замыслил что-то недоброе? Чего ради ему преследовать семейство Баскервиль? Мне вспомнилось странное предостережение, вырезанное из передовицы «Таймс». Работа Бэрримора или кого-то, кто противодействует его замыслам? Единственный возможный мотив – тот, который назвал сэр Генри: если спугнуть хозяев Баскервиль-Холла, Бэрриморам будет на неограниченный срок обеспечено здесь удобное жилье. Но разумеется, это не могло послужить достаточным объяснением столь изощренной интриги, которая незримыми нитями оплетала юного баронета. Холмс сам говорил, что за всю длинную историю своих сенсационных расследований не припомнит ничего сложнее. Возвращаясь назад по безрадостной одинокой дороге, я всей душой желал, чтобы мой друг поскорее освободился от своих неотложных занятий и снял с моих плеч тяжкий груз ответственности.

Внезапно мои мысли прервал топот за спиной, и кто-то громко окликнул меня по имени. Я обернулся, ожидая увидеть доктора Мортимера, но, к моему удивлению, преследователь не был мне знаком. Это был блондин на четвертом десятке, невысокий, тощий, гладко выбритый, с узким аскетическим лицом, в сером костюме и соломенной шляпе. В руке он нес зеленый сачок для ловли бабочек, на плече – жестяную коробку с ботаническими принадлежностями.

– Уверен, доктор Ватсон, вы простите мою дерзость, – отдуваясь, проговорил незнакомец, когда меня догнал. – Мы тут на верещатниках люди простые, формального представления ждать не привыкли. Наверно, вы слышали мое имя от нашего общего знакомого, доктора Мортимера. Я Стейплтон, из Меррипит-Хауса.

– О чем я и догадался, увидев сачок и коробку, поскольку знаю, что мистер Стейплтон – натуралист. Но вы-то как меня узнали?

– Я был у Мортимера, и он показал мне вас из окна кабинета, когда вы проходили мимо. А поскольку нам по пути, я решил вас догнать и представиться. Полагаю, сэр Генри прибыл в добром здравии?

– В отличном, спасибо.

– Мы все здесь очень боялись, что после прискорбной кончины сэра Чарльза новый баронет не захочет селиться в Баскервиль-Холле. Похоронить себя в глуши – для состоятельного человека настоящий подвиг, но надо ли объяснять, что значит такой поступок для нашей округи. Сэр Генри, полагаю, не подвержен суеверным страхам?

– Не думаю.

– Вы, конечно, слышали легенду об адской собаке, которая преследует семейство Баскервиль?

– Слышал.

– До чего же легковерны окрестные селяне – просто поразительно! Многие готовы присягнуть, будто видели на пустоши эту тварь. – Стейплтон улыбался, но по глазам было заметно, что эти слухи не кажутся ему таким уж вздором. – Легенда повлияла на воображение сэра Чарльза, и я убежден, что она и стала причиной его трагического конца.

– Но каким образом?

– Нервы у него были взвинчены, а тут какая-то собака – вот его больное сердце и не выдержало. Сдается мне, он на самом деле видел что-то похожее той ночью в тисовой алее. Я опасался подобного несчастья, потому что очень любил старика и знал о его сердечной болезни.

– Откуда?

– Мне сказал мой друг Мортимер.

– Так по-вашему, за сэром Чарльзом погналась какая-то собака и он умер от испуга?

– У вас есть другое объяснение?

– Я не делал пока что никаких выводов.

– А мистер Шерлок Холмс?

На мгновение я онемел, но по спокойному лицу и твердому взгляду своего спутника понял, что тот не хотел застичь меня врасплох.

– Глупо было бы делать вид, будто мы не знаем, кто вы такой, доктор Ватсон. Записки о вашем сыщике дошли и до нас, но вы не могли прославить его, а сами остаться в тени. Когда Мортимер сообщил мне вашу фамилию, он не скрыл, что вы тот самый доктор Ватсон. Ваше прибытие говорит о том, что делом заинтересовался сам мистер Шерлок Холмс, и мне, естественно, не терпится узнать, что он думает.

– Боюсь, я не смогу ответить на ваш вопрос.

– А нельзя ли осведомиться, намерен ли он оказать нам честь визитом?

– Сейчас он не может покинуть Лондон. Его вниманием полностью завладели другие дела.

– Как жаль! Он мог бы хоть немного развеять тьму. Но что касается ваших изысканий, я готов по первому требованию оказать вам любую посильную помощь. Если бы я знал, какие у вас имеются подозрения или как вы намерены вести расследование, я, быть может, уже сейчас сумел бы дать вам совет.

– Заверяю вас: единственная цель моего приезда – навестить моего друга сэра Генри и никакая помощь мне не требуется.

– Все правильно! – кивнул Стейплтон. – Осмотрительность никогда не помешает. Принимаю ваш упрек, мое вмешательство не имеет оправданий. Обещаю: впредь я даже речи об этом не заведу.

Мы дошли до места, где узкая травянистая тропа ответвлялась от дороги и, петляя, уходила вглубь верещатников. Справа возвышался крутой, усеянный валунами холм с древним гранитным карьером. Обращенный к нам склон высился темной стеной; в ее углублениях росли папоротник и ежевика. Над отдаленной вершиной тянулась серая струйка дыма.

– Небольшая прогулка по этой тропе – и мы в Меррипит-Хаусе, – сказал Стейплтон. – Если вы уделите мне часок, я с удовольствием познакомлю вас со своей сестрой.

Сперва я подумал, что пора возвращаться к сэру Генри, но тут же вспомнил про груду бумаг и счетов на столе у него в кабинете. Было понятно, что там от меня помощи никакой. А Холмс ясно указал, что я должен присмотреться к соседям, живущим на пустоши. Я принял приглашение Стейплтона, и мы свернули на боковую тропу.

– Поразительное это место – вересковая пустошь. – Стейплтон окинул взглядом волнистое зеленое море, из которого всплесками пены взметались зазубренные вершины утесов. – Ее можно рассматривать бесконечно. Трудно представить, сколько она таит удивительных тайн. Бескрайняя, бесплодная и такая загадочная пустыня.

– Но вы ведь ее хорошо изучили?

– Я здесь живу всего два года. Для местных я новичок. Мы прибыли чуть позднее сэра Чарльза. Но, будучи натуралистом, я исследовал каждую кочку и теперь могу считаться знатоком, с которым мало кто сравнится.

– Это стоило вам большого труда?

– Очень большого. Возьмем, к примеру, обширную равнину к северу, утыканную причудливыми утесами. Как на ваш взгляд, есть там что-нибудь необычное?

– Самое подходящее место, чтобы промчаться галопом.

– Мысль напрашивается сама собой, но из тех, кто так подумал, некоторые уже поплатились жизнью. Замечаете пятна яркой зелени, что разбросаны во множестве?

– Да, там, наверно, почва плодородней.

Стейплтон усмехнулся.

– Это большая Гримпенская трясина, – объяснил он. – Один неверный шаг может стоить жизни человеку или животному. Всего лишь вчера я видел, как туда забрел пони – из тех, что пасутся на пустоши. Он не вернулся. Довольно долго его голова торчала над мочажиной, но потом ее засосало. Даже в сухой сезон там гулять опасно, а дождливой осенью это вообще страшное место. А мне удавалось проникать в самое сердце Гримпенской трясины и возвращаться живым. Но боже, еще один несчастный пони!

В зеленой осоке крутилось и металось что-то коричневое. Показалась вытянутая в отчаянном усилии шея, и страшный крик раскатился по пустоши. Я похолодел от ужаса, но у моего спутника, похоже, нервы были крепче.

– Кончено дело! Болото не отпустит. За два дня уже второй, и, наверно, этим не ограничится. Они привыкли забредать сюда в сухую погоду и, пока болото их не схватит, не догадываются, что теперь все иначе. Нехорошее это место – Гримпенская трясина.

– И вы говорите, что знаете, как туда проникнуть?

– Да, есть одна-две тропы, пригодные для того, кто ловок и проворен. Я сам их обнаружил.

– Но почему вас потянуло в такое жуткое место?

– Видите холмы по ту сторону? Это, по сути дела, острова: за долгие годы их замкнуло кольцом непроходимое болото. Там полно редких растений и бабочек, исхитрись только туда добраться.

– Надо будет как-нибудь попытать счастья.

Стейплтон вскинул на меня удивленный взгляд:

– Бога ради, выбросьте из головы эту мысль. Ваша гибель будет на моей совести. Уверяю, у вас нет ни малейшего шанса вернуться живым. Мне это удается только потому, что я пользуюсь сложной системой примет.

– Эй, что там? – вырвалось у меня.

Протяжный низкий стон, исполненный невыразимой тоски, огласил пустошь. Он исходил непонятно откуда, казалось – со всех сторон. Из глухого ропота он вырос в гулкий рев и снова перешел в печальный, пульсирующий ропот. Стейплтон ответил мне загадочным взглядом.

– Странное место эта пустошь! – произнес он.

– Но что это?

– Простой народ говорит – так воет собака Баскервилей, когда жаждет добычи. Я слышал этот вой раз или два, но такой громкий – впервые.

С замиранием сердца я озирал бескрайнюю волнистую равнину в зеленых пятнах камыша. На всем огромном пространстве не замечалось ни малейших признаков жизни, и только сзади, на каменистой вершине холма, громко каркала пара воронов.