Текст книги "Знак четырех. Собака Баскервилей"

Глава XI
Сокровища Агры

Наш пленник сидел в рубке напротив железного ларца, завладеть которым так долго стремился и столько усилий на это положил. Во взгляде его сквозил вызов, а загорелое лицо, словно вырезанное из красного дерева, сплошь в складках и глубоких морщинах, свидетельствовало о том, что ему пришлось немало потрудиться под палящим солнцем. Заросший подбородок заметно выдавался вперед: признак упорства в достижении поставленной цели. Лет ему было около пятидесяти: в черной курчавой шевелюре всюду пробивалась седина. Внешность Смолла, когда он сохранял спокойствие, не казалась отталкивающей, однако во время припадков ярости нависшие брови и угрожающе выпяченная нижняя челюсть могли наводить страх, как я только что в этом убедился. Сейчас Смолл сидел, положив руки в наручниках на колени и низко уронив голову, но в глазах его горел огонек, и он зорко посматривал на ларец, ради которого и преступил закон. Мне почудилось, что его суровое непроницаемое лицо выражало скорее скорбь, нежели гнев. Один раз он поднял голову и окинул меня чуть ли не насмешливым взором.

– Признаюсь, Джонатан Смолл, – заговорил Холмс, зажигая сигару, – мне жаль, что все вышло именно так.

– Мне тоже, сэр, – прямодушно ответил Смолл. – Только не думаю, что меня за это дело повесят. Я готов поклясться на Библии, что мистера Шолто я и пальцем не тронул. Этот чертов изверг Тонга проткнул его своей клятой стрелой. Я к этому непричастен, сэр. И горевал я так, будто мистер Шолто был мне кровным родичем. Исхлестал дьяволенка концом веревки, да что проку? Сделанного не воротишь.

– Возьмите сигару, – предложил Холмс. – И глотните-ка хорошенько из моей фляжки, а то ведь вы насквозь промокли. Но как вы могли ожидать, что этот черный недомерок справится с мистером Шолто и удержит его, пока вы влезете по веревке?

– Вам все известно, сэр, как будто вы сами там прятались. Я просто понадеялся, что в кабинете будет пусто. Домашний распорядок я вызнал подробно, и в этот час мистер Шолто обычно спускался к ужину. Не собираюсь ничего утаивать. Лучшая для меня защита – выложить всю правду. Знаете, окажись там старый майор, я с легким сердцем отправился бы на виселицу. Вонзить в него нож мне было бы проще, чем закурить эту сигару. Но черт побери, как досадно, что меня упекут за младшего Шолто, с которым мы даже не ссорились.

– Вы находитесь на попечении мистера Этелни Джонса, инспектора Скотленд-Ярда. Он доставит вас ко мне на квартиру, где я попрошу дать мне полный отчет об этой истории. Вы должны чистосердечно во всем признаться, и тогда я постараюсь быть для вас полезным. Думаю, я сумею доказать, что яд действует очень быстро и когда вы забрались в комнату, то застали Шолто уже мертвым.

– Так оно и было, сэр. Когда я влез в окно и увидел, как он скалит на меня зубы, а голова у него свернута набок, в жизни мне так худо не становилось. Меня точно молотком пришибло, сэр. Прикончил бы Тонгу на месте, если бы он не вскарабкался наверх. Вот поэтому он и дубинку свою бросил, и шипы, как потом признался, а они-то, видать, и навели вас на наш след, хотя как вы его не потеряли, ума не приложу. Злобы на вас у меня нет, но вот что мне странно… – Смолл горько усмехнулся. – Я имею законное право почти на полмиллиона фунтов, но первую половину жизни провел за постройкой волнореза на Андаманских островах, а вторую, похоже, буду копать дренажные канавы в Дартмуре. В недобрый час попался мне на глаза торговец Ахмет и в недобрый час я связался с сокровищами Агры, которые не приносили владельцам ничего, кроме несчастий. На Ахмета они навлекли гибель, майор Шолто терзался страхом и угрызениями совести, а мне они сулят неволю до конца моих дней.

Тут в крошечную рубку втиснулся широколицый и широкоплечий Этелни Джонс.

– Прямо-таки семейная вечеринка! – заметил он. – Холмс, нельзя ли глотнуть капельку из вашей фляжки? Что ж, мы можем друг друга поздравить. Жаль, не захватили второго живьем, но выбора не было. Слушайте, Холмс, сознайтесь, что ваша затея была больно уж рискованной. Мы их едва не упустили.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – подытожил Холмс. – Но я действительно не подозревал, какую скорость способна развить «Аврора».

– По словам Смита, на Темзе столь быстроходных катеров раз-два и обчелся и, будь у него еще один помощник-кочегар, мы бы только их и видели. Он клянется, что ничего не знал о норвудском деле.

– Это верно, – вмешался наш пленник, – и краем уха не слышал. Я выбрал его катер, потому как слышал, что он прытче многих. Смиту мы лишнего не болтали, отсыпали кучу монет и пообещали озолотить, когда взойдем на борт «Эсмеральды», – она отходит из Грейвзэнда в Бразилию.

– Что ж, если Смит не нарушил закона, то мы позаботимся, чтобы и его закон не трогал. Злоумышленников мы ловим без проволочек, но выносить им приговор не спешим.

Было забавно наблюдать, как Джонс заважничал после поимки преступника и как его теперь распирает от самодовольства. По легкой усмешке на лице Шерлока Холмса я уловил, что и он думает о том же.

– Скоро мы будем у Воксхоллского моста, – обратился ко мне Джонс. – Там, доктор Ватсон, мы высадим вас с ларцом. Вряд ли стоит напоминать, какую ответственность я на себя беру. Это противоречит всем правилам, но уговор есть уговор. Впрочем, по долгу службы, учитывая ценность груза, я обязан приставить к вам инспектора. Вы, конечно же, возьмете кэб?

– Да, разумеется.

– К сожалению, ключа мы не нашли, а следовало бы предварительно составить опись. Вам придется взломать замок. Где ключ, приятель?

– На дне речном, – бросил Смолл.

– Хм! Ну и зачем было доставлять нам лишние хлопоты? Из-за тебя и так пришлось изрядно попотеть. Ну, доктор, напоминать вам об осторожности излишне. Потом доставьте ларец на Бейкер-стрит. Мы побудем там, а далее отправимся в участок.

Я сошел на берег в Воксхолле вместе с грубовато-добродушным полицейским инспектором, держа под мышкой тяжелый железный ларец. Спустя четверть часа мы подъехали в кэбе к дому миссис Сесил Форрестер. Служанку явно удивил столь поздний визит. Она пояснила, что хозяйка дома приглашена на вечер – и, вероятно, задержится, а мисс Морстен сейчас в гостиной. Туда я и устремился, держа в руках ларец. Инспектор охотно согласился подождать меня в кэбе.

Мисс Морстен, в платье из белой воздушной ткани с мелкими алыми вставками возле шеи и талии, сидела у раскрытого окна, откинувшись на спинку плетеного кресла. Мягкий свет затененной лампы падал на ее милое сосредоточенное лицо и золотил тусклым металлическим блеском пышные завитки ее роскошных волос. Белоснежная рука покоилась на ручке кресла; задумчивая поза свидетельствовала о всепоглощающей хандре. Однако, заслышав мои шаги, мисс Морстен поспешно встала с кресла, и от радостного удивления по ее бледным щекам разлился яркий румянец.

– Я слышала, как к дому подъехал кэб. Подумала, миссис Форрестер вернулась раньше времени, но и помыслить не могла, что это вы. Какие новости вы мне принесли?

– Я принес то, что лучше любых новостей, – сказал я, поставив ларец на стол и стараясь выдержать веселый, непринужденный тон, хотя на душе у меня кошки скребли. – Я доставил вам то, что ценнее всех новостей в мире. Здесь – ваше богатство.

Мисс Морстен скользнула взглядом по железному ларцу и спокойно поинтересовалась:

– Это и есть тот самый клад?

– Да, тут великие сокровища Агры. Половина принадлежит вам, половина – Таддеусу Шолто. Каждому из вас достанется тысяч по двести. Только вообразите! Годовой доход в десять тысяч фунтов. В Англии немного найдется таких состоятельных молодых девушек. Разве это не великолепно?

Должно быть, я несколько переусердствовал, рассыпаясь в восторгах. Мисс Морстен уловила нотку неискренности в моих поздравлениях: слегка приподняв брови, она посмотрела на меня испытующе:

– Если мне и суждено обладать сокровищем, то этим я обязана вам.

– Нет-нет, – запротестовал я, – не мне, а моему другу Шерлоку Холмсу. Какие бы старания я ни приложил, я ни за что не напал бы на разгадку – ведь она не сразу поддалась даже его аналитическому гению. Мы даже чуть было не промахнулись в самую решающую минуту.

– Прошу вас, доктор Ватсон, сядьте и расскажите мне обо всем.

Я коротко поведал о том, что произошло после нашего расставания: о новом методе поиска, который применил Холмс, о найденной «Авроре», появлении Этелни Джонса, нашей вечерней вылазке и отчаянной погоне по Темзе. Мисс Морстен внимала моему повествованию, приоткрыв рот; глаза ее блестели. Когда я упомянул о стреле, едва в нас не угодившей, она так побледнела, что я встревожился, как бы она не лишилась чувств.

– Ничего-ничего, – проговорила она, когда я торопливо подал ей стакан воды. – Все хорошо. Но мне страшно сознавать, что из-за меня мои друзья подверглись такой опасности.

– Все уже позади. Да и опасности особой не было. Не буду больше упоминать мрачные подробности. Давайте обратимся к более приятной теме. Вот перед вами сокровище. Что может с этим сравниться? Мне разрешили взять клад с собой, полагая, что вам интересно будет увидеть его первой.

– Конечно интересно, – вяло отозвалась мисс Морстен. Впрочем, она тут же спохватилась, несомненно сообразив, что с ее стороны неделикатно проявить равнодушие к трофею, добыть который оказалось так непросто. – Ларец настоящее чудо! – воскликнула она, склонившись над ним. – Это ведь индийская работа?

– Да, литейщиков из Бенареса.

– А тяжесть-то какая! – Мисс Морстен попробовала приподнять ларец. – Он сам по себе стоит недешево. Где же ключ?

– Смолл выкинул ключ в Темзу, – объяснил я. – Придется позаимствовать кочергу у миссис Форрестер.

У ларца имелся широкий массивный запор – изображение сидящего Будды. Я просунул под него конец кочерги и нажал. Запор с громким щелчком раскрылся. Дрожащими руками я откинул крышку, и оба мы застыли в изумлении. Ларец был пуст!

Немудрено, что весил он так много. Толщина дна, стенки и крышка ларца составляла две трети дюйма. Массивный, искусно изготовленный и прочный ларец явно предназначался для хранения драгоценностей, но их там не было. Ни крупинки золота, ни осколка бриллианта, ни крошки жемчуга. Внутри царила полнейшая, совершеннейшая пустота.

– Сокровище пропало, – ровным голосом произнесла мисс Морстен.

При этих словах, как только до меня дошел их смысл, тень над моей душой бесследно рассеялась. Только теперь, окончательно освободившись от нее, я понял, сколь невыносимым бременем отягощали меня сокровища Агры. Это было, разумеется, себялюбиво и непорядочно, однако я сознавал только одно: золотой барьер, разделявший нас, рухнул.

– Слава богу! – вырвалось у меня из глубины сердца.

Мисс Морстен устремила на меня быстрый, вопрошающий взгляд:

– Почему вы так сказали?

– Потому что нас вновь не разделяет пропасть, – ответил я, взяв мисс Морстен за руку. Она ее не отняла. – Потому что я люблю вас, Мэри, люблю преданно, как никто никого не любил. Потому что эти сокровища, это богатство сковывали мне язык. Теперь, когда их нет, я могу смело признаться вам в любви. Вот почему я и сказал: «Слава богу!»

– Тогда и я скажу: «Слава богу!» – прошептала Мэри Морстен, и я привлек ее к себе. Кто бы там ни лишился сокровища, я его в тот вечер обрел.

Глава XII
Удивительная история Джонатана Смолла

Полицейский инспектор оказался человеком на редкость выдержанным: пока меня не было, он безропотно скучал в кэбе. Но когда я предъявил ему пустой ларец, лицо его омрачилось.

– Вот тебе и награда! – уныло проговорил он. – Нет денежек – нет и премии. Если бы сокровища нашлись, мы с Сэмом Брауном получили бы по десять фунтов.

– У мистера Таддеуса Шолто немалое состояние, – возразил я. – Он и без того позаботится о вашем вознаграждении.

Инспектор, однако, только покачал головой и повторил безнадежно:

– Плохо дело. И мистер Этелни Джонс то же самое скажет.

Предсказание инспектора сбылось: когда на Бейкер-стрит я предстал с пустым ларцом перед детективом, он оторопел. Все трое – Джонс, Холмс и арестант – прибыли туда только что, так как по дороге передумали и заехали сначала в участок – доложить об успехе. Мой компаньон расположился в кресле, сохраняя свой обычный отстраненный вид, а Смолл сидел напротив, невозмутимо пристроив деревянную ногу поверх здоровой. Едва я поднял крышку ларца, как он откинулся на спинку кресла и громко расхохотался.

– Это все твои штучки, Смолл! – гневно бросил Этелни Джонс.

– Мои-мои! – торжествовал Смолл. – Да, клад я упрятал туда, куда вам ввек не добраться. Сокровище принадлежит мне, и если мне не суждено им владеть, так я уж, черт возьми, постараюсь, чтобы ни в чьи другие руки оно не попало. Запомните: никто на свете не имеет на это богатство никаких прав, кроме меня и трех каторжников из андаманских бараков. Теперь я не смогу им воспользоваться, не смогут и они. Все это время я действовал не только ради себя, но и ради них. И всегда с нами был знак четырех. Я твердо знаю, что на моем месте они поступили бы точно так же: утопили сокровища в Темзе, лишь бы они не достались родичам Шолто или Морстена. Не для того мы расправились с Ахметом, чтобы они купались в роскоши. Клад ищите там, где лежат и ключ к ларцу, и малыш Тонга. Как только я понял, что вы нас догнали, сразу схоронил добычу в надежном тайнике. На этот раз не видать вам ни единой рупии.

– Ты водишь нас за нос, Смолл! – сурово прервал его Этелни Джонс. – Если уж вздумал швырнуть клад в Темзу, так куда проще было бы отправить туда сразу весь ларец.

– Проще отправить – проще отыскать, – отозвался Смолл, с хитрецой поглядывая на нас искоса. – Тому, кому хватило мозгов меня выследить, хватит мозгов и достать железный ларец со дна реки. А теперь драгоценности разбросаны миль на пять – и задачка стала посложнее. Сердце, конечно, у меня разрывалось, когда я их выкидывал за борт. Да я чуть не рехнулся, видя, что вы с нами поравнялись. Горевать, впрочем, незачем. Всякое со мной в жизни случалось: выучился не жалеть о том, чего уже не исправишь.

– Дело это нешуточное, Смолл, – проговорил Джонс. – Если бы вы помогли правосудию, а не попрали его, могли бы рассчитывать на снисхождение.

– Правосудие! – огрызнулся бывший каторжник. – Хорошенькое дело! Кому принадлежат эти сокровища, если не нам? Разве это правосудие – отдать богатство тем, кто ничем его не заслужил? А поглядите, чем заслужил их я! Двадцать долгих лет провел в болоте, где подцепил лихорадку, с утра до вечера надрывался под мангровыми деревьями; ночью, скованный кандалами, маялся в тюремном бараке. Изводили москиты, трепала малярия, гнобили черномазые надсмотрщики, которым только дай всласть поиздеваться над белым человеком. Вот так я и заработал право на сокровища Агры, а вы толкуете мне о правосудии… Я что – заплатил так дорого ради чьего-то благоденствия? Пусть меня вздернут на виселицу дюжину раз подряд, пусть в мою шкуру вопьется стрела Тонги: это лучше, чем прозябать в камере, зная, что кто-то другой нежится во дворце на деньги, которые должны принадлежать мне.

Смолл сбросил маску хладнокровия: речь его лилась бурно и бессвязно, глаза горели, наручники брякали, когда он возбужденно размахивал руками. Видя, какая ярость и какая ненависть обуревают этого человека, я осознал, что майора Шолто недаром охватил ужас при известии о бегстве Смолла.

– Вы забываете, что нам об этом ничего не известно, – мягко заметил Холмс. – Вашего рассказа мы не слышали и не можем судить, насколько справедливы ваши притязания.

– Вы очень обходительны со мной, сэр, хотя понятно, что именно вас я должен благодарить вот за эти наручники. Но злобы к вам я не питаю. Игра велась честно и в открытую. Если желаете выслушать мою историю, таиться я не намерен. Не солгу ни единым словом, и да будет Господь мне свидетелем. Благодарю вас, пускай стаканчик стоит у меня под рукой: глотну из него, если в горле пересохнет.

Сам я из Вустершира, родился возле Першора. Захотите поискать – найдете там целую кучу Смоллов. Я частенько подумывал, не наведаться ли туда, но, по правде сказать, семейству моему не за что мной гордиться, и вряд ли мое появление очень их обрадует. Все они – мелкие фермеры, люди добропорядочные, ходят в церковь, пользуются в округе известностью и уважением, а меня всегда тянуло к разным выходкам. Лет в восемнадцать я наконец перестал досаждать родичам: угодил в неприятную историю из-за одной девушки и выпутаться сумел только потому, что взял королевский шиллинг и поступил в Третий линейный пехотный полк, который как раз отправлялся в Индию.

Впрочем, долго числиться солдатом мне не довелось. Выучился только обращаться с мушкетом да усвоил гусиный шаг, и тут черт меня дернул искупаться в Ганге. К счастью, рядом со мной плыл мой однополчанин – сержант Джон Холдер, пловец каких мало. Добрался я до середины реки, а там – крокодил! Взял и откромсал мне правую ногу по самое колено, как самый заправский хирург. От встряски и потери крови я лишился сознания – и точно пошел бы на дно, если бы Холдер меня не подхватил и не вытащил на берег. Пять месяцев я провалялся в госпитале, а когда по силам стало ковылять на деревяшке, из армии меня вытурили по инвалидности, и ни к какому другому занятию я оказался не пригоден.

Вам понятно, конечно, что пришлось мне тогда хуже некуда: превратиться в ни на что не годного калеку – и на двадцатом году жизни! Однако не было бы счастья, да несчастье помогло, и довольно скоро. Владельцу индиговых плантаций, по имени Эйбел Уайт, потребовался надсмотрщик – следить за кули. С ним дружил наш полковник, который не остался равнодушен к моей беде. Словом, полковник предложил меня на эту должность. Надсмотрщику по большей части надо разъезжать верхом. Деревяшка мне ничуть не мешала, а культя позволяла прочно держаться в седле. Я обязан был наблюдать за рабочими на всей плантации и докладывать о лодырях. Платили мне неплохо, жилье предоставили удобное, и я охотно провел бы за моим занятием все оставшиеся годы. Душа у хозяина была добрая, и он частенько заглядывал ко мне в хижину выкурить трубку. Белые люди там тепло относятся друг к другу – совсем не так, как на родине.

Но везение мое кончилось, как всегда, быстро. Внезапно, ни с того ни с сего, в стране начался чудовищный бунт. Вот только что в Индии, казалось, царили мир и спокойствие – будто в Саррее или Кенте, и нежданно-негаданно двести тысяч черных головорезов с цепи сорвались и превратили наши края в сущий ад. Вам, джентльмены, конечно же, все это известно куда лучше, чем мне: я, признаться, до чтения не больно охоч. Наша плантация находилась в местечке под названием Муттра, неподалеку от границы Северо-Западных провинций. Каждую ночь небо светилось от подожженных бунгало, и каждый день через нашу усадьбу пробирались семьи европейцев – с женами и детьми – на пути в Агру: там были расквартированы ближайшие британские войска. Мистер Эйбел Уайт панике не поддавался. Втемяшил себе в голову, что размах мятежа преувеличен и вся сумятица прекратится так же мгновенно, как и началась. Сидел себе на веранде, потягивая виски и дымя черутой, тогда как всю страну охватил огонь. Мы, конечно, его не покинули: мы – это я и Доусон с женой, которые вели счета и управляли делами. И вот в один распрекрасный день все погибло. Я провел весь день на дальней плантации и под вечер не спеша возвращался домой верхом. Взгляд мой упал на непонятную груду, лежавшую на откосе крутого склона. Я подъехал поближе, и сердце мое оледенело от ужаса: это была жена Доусона, тело которой изрубили на куски да и оставили на съедение шакалам и бродячим псам. Чуть дальше на дороге, лицом вниз, лежал мертвый Доусон, зажав в руке разряженный револьвер, а перед ним – рухнувшие друг на друга четверо сипаев. Я натянул поводья, не решаясь, в какую сторону поскакать, но в эту минуту из бунгало Эйбела Уайта повалили клубы густого дыма и сквозь крышу вырвались наружу языки пламени. Стало ясно, что хозяину я помочь ничем не смогу, а если вмешаюсь, то неминуемо погибну. Издали я различил несколько сотен смуглых дьяволов, по-прежнему одетых в красные мундиры: они с дикими воплями плясали вокруг пылающего жилища. Меня заметили, и над моей головой засвистели пули. Тогда я ринулся во весь опор через рисовые плантации – и поздним вечером очутился под защитой крепостных стен Агры.

Оказалось, впрочем, что и там небезопасно. Вся страна гудела, как потревоженный улей. Где англичане могли сколотить небольшой отряд, там они удерживали силой оружия только малый участок. В иных местах они повсюду превращались в беззащитных беженцев. Против сотен восстали миллионы, и мучительней всего было сознавать, что наши неприятели – пехотинцы, кавалеристы и артиллеристы – это были наши же отборные войска. Их мы обучили и вымуштровали, а теперь они обратили против нас наше же оружие и трубили в наши сигнальные горны. В Агре стояли Третий Бенгальский стрелковый полк, отряд сикхов, два кавалерийских эскадрона и артиллерийская батарея. Сколотили отряд добровольцев из конторских служащих и торговцев; туда вступил и я, на своей деревяшке. В начале июля мы выдвинулись навстречу бунтовщикам к Шахгунге и на какое-то время их оттеснили, но из-за нехватки пороха пришлось вернуться в город.

Со всех сторон поступали самые недобрые вести – и неудивительно: взгляните на карту – и вы увидите, что Агра находилась в самом центре мятежа. До Лакхнау – более сотни миль на восток, до Канпура – примерно столько же на юг. Куда ни посмотри, кругом бушевали насилие, зверства и лютая резня.

Агра – крупный город, кишит фанатиками и яростными дьяволопоклонниками всех мастей. Горстка англичан затерялась в лабиринте узких петляющих улочек. Поэтому наш командир отдал приказ пересечь реку и занять позиции в старой крепости Агры. Не знаю, джентльмены, читал или слышал ли кто из вас об этой давней цитадели. Чудно́е это сооружение: ничего подобного я в жизни не видывал, а уж где только не побывал. Прежде всего, это настоящая громадина. Крепость, думаю, занимает многие и многие акры. В новом форте разместился весь наш гарнизон, а также женщины, дети, припасы и прочее, и свободного пространства было хоть отбавляй. Но старый форт куда больше, и никого там нет, одни скорпионы и сороконожки. Полным-полно просторных заброшенных залов, извилистых галерей; длинные коридоры с несчетными переходами и поворотами тянутся до бесконечности, так что заблудиться там проще простого. Потому-то ходить в старый форт мало кто отваживался, хотя время от времени какая-нибудь компания отправлялась туда с факелами.

Фасад старого форта омывала река, служившая ему защитой, однако по боковым стенам и позади здания имелось множество ворот, которые необходимо было охранять столь же бдительно, как и новый форт. Людей у нас было наперечет: едва хватало часовых, которых следовало расставить по углам крепости, и кто-то должен был постоянно следить за орудиями. Поэтому неусыпно стеречь каждый из бесчисленных входов было невозможно. Тогда мы устроили в центре главную караульню, а у каждых ворот выставили небольшую стражу – по одному англичанину и по два-три местных жителя. Мне выпало охранять в ночные часы дальнюю дверцу в юго-западной стене; под моим началом дежурили два сикха. Согласно приказу я в случае опасности обязан был выстрелить из мушкета, чтобы вызвать подкрепление из главной караульни. Но только наш пост отстоял от главных сил шагов на двести, добираться к нам пришлось бы через путаницу коридоров и галерей, и я очень сомневался, что, если на нас нападут, помощь придет вовремя.

Я очень гордился тем, что мне поручили командовать отрядом, пусть и малочисленным: ведь из новобранца настоящим солдатом я стать еще не успел, да к тому же лишился ноги. Две ночи мы простояли на часах втроем. Моих пенджабцев – рослых, свирепых на вид – звали Мохаммед Сингх и Абдулла Хан; оба они воевали против нас под Чиллианвалой. Английский они знали неплохо, но разговаривать со мной охоты не выказывали. Предпочитали держаться в сторонке и беспрерывно бормотали между собой на чуднóм сикхском наречии. Сам я обычно выходил за ворота и смотрел вниз на широкую извилистую ленту реки и на мерцающие огни большого города. Дробь барабанов, гром тамтамов, завывания и вопли мятежников, опьяненных опиумом и бхангом, всю ночь напоминали нам об опасных соседях по ту сторону реки. Каждые два часа дежурный офицер центральной охраны обходил посты – убедиться, что все благополучно.

Третья ночь моего дежурства выдалась особенно темной и мрачной, с проливным дождем. Стоять час за часом на страже в этакую погодку – занятие не из приятных. Я то и дело пытался завязать разговор с моими сикхами, но без толку. В два часа ночи появился дозор и ненадолго скрасил мою унылую вахту. Я убедился, что втянуть моих подчиненных в разговор не удастся, вынул трубку и положил мушкет на землю, чтобы чиркнуть спичкой. И в ту же секунду оба сикха набросились на меня. Один из них схватил мой мушкет и нацелился мне в голову, а второй приставил к моему горлу длинный нож и сквозь зубы поклялся проткнуть мне глотку, если я пошевелюсь.

Первым делом я подумал, что эти негодяи в сговоре с повстанцами и что их нападение означает начало штурма. Если сипаи ворвутся через наши ворота в крепость, она падет, а женщин и детей постигнет та же участь, что и в Канпуре. Вам, джентльмены, возможно, кажется, будто я пытаюсь изобразить себя героем, но даю вам честное слово: стоило мне только представить эту бойню, как я, хотя чувствовал на горле острие ножа, приготовился заорать что было мочи и поднять тревогу, пускай даже после того и умолк бы навеки. Угрожавший мне ножом сикх, вероятно, угадал мои мысли. Едва я раскрыл рот, как он прошептал: «Не поднимай шума. Крепость вне опасности. Мятежных собак на нашем берегу нет». Говорил он, похоже, правду, и я понимал, что стоит пикнуть – и мне конец. Поэтому я молча решил выждать и узнать, чего они от меня хотят.

«Выслушай меня, сахиб, – сказал второй сикх по имени Абдулла Хан, повыше ростом и более свирепый на вид. – Или ты будешь заодно с нами, или умолкнешь навеки. Дело для нас слишком важное, раздумывать мы не станем. Поклянись на кресте клятвой христианина во всем нам повиноваться, иначе нынешней же ночью мы выкинем твое тело в канаву, а сами присоединимся к нашим братьям-повстанцам. Третьего не дано. Выбирай: жизнь или смерть? У тебя три минуты. Время не ждет, а нужно со всем управиться до очередного обхода».

«Что мне ответить? – возразил я. – Чего вы от меня хотите, я не знаю. Но скажу прямо: если речь идет о сдаче крепости, ищите другого сообщника, а со мной кончайте – да побыстрее».

«Крепости наш план не угрожает, – продолжал Абдулла Хан. – Мы хотим, чтобы ты сделал только то, ради чего твои соотечественники заявились в нашу страну. Хотим, чтобы ты разбогател. Если ты к нам сейчас примкнешь, мы поклянемся тебе на обнаженном ноже тройной клятвой, которую не нарушил до сих пор ни один сикх, что честно поделимся с тобой добычей. Четверть клада будет твоей. Справедливее некуда».

«Что это за клад? – спросил я. – Разбогатеть я очень не прочь, как и вы. Подскажите только, каким образом».

«Тогда поклянись прахом твоего отца, честью твоей матери, крестом твоей веры – ни сейчас, ни впредь не поднимать на нас руку и не свидетельствовать против нас ни единым словом!»

«Клянусь, – ответил я, – при условии, что крепости ничто не угрожает».

«Тогда и мы оба клянемся, что ты получишь четвертую часть сокровищ, которые разделим на равные доли».

«Но нас только трое».

«Нет, Досту Акбару тоже причитается. Пока они идут, я доверю тебе нашу повесть. Встань у ворот, Мохаммед Сингх, и подай знак, когда они приблизятся. Дело, сахиб, обстоит так, и я поведаю тебе обо всем потому, что знаю: феринги держат слово и мы можем на тебя положиться. Будь ты лживым индусом и поклянись хоть всеми богами из своих нечестивых храмов, твоя кровь была бы на ноже, а тело твое – в воде. Но сикх знает англичанина, и англичанин знает сикха. Послушай же мой рассказ.

В северных провинциях живет раджа. Он очень богат, но землями владеет небольшими. От отца ему досталось немало, и еще больше он накопил сам: скупой от природы, золота из рук не выпускал. Когда начались волнения, он старался угодить и льву, и тигру – водил дружбу и с сипаями, и с Компанией. Скоро, впрочем, ему показалось, что белым настал конец: отовсюду доходили слухи только о том, как их преследуют и убивают. Как человек осторожный, он позаботился о том, чтобы при любом обороте событий уберечь хотя бы половину своих сокровищ. Золото и серебро он хранил в подвалах своего дворца, а наиболее драгоценные камни и отборный жемчуг поместил в железный ларец, который вручил надежному слуге. Этот слуга под видом торговца должен доставить ларец в Агру и сохранять в здешней крепости, пока не наступит мир. Словом, если победят мятежники, золото и серебро останутся у него, а если возьмут верх англичане, уцелеют его драгоценности. Разделив так свое состояние, этот раджа встал на сторону сипаев, поскольку близ его земель они одерживали победы. Заметь, сахиб, собственность раджи становится законной добычей тех, кто остался верен своему долгу.

Этот мнимый торговец, путешествующий под именем Ахмет, сейчас прибыл в Агру и желает проникнуть в крепость. Его сопровождает мой молочный брат Дост Акбар, посвященный в эту тайну. Дост Акбар обещал нынешней ночью провести его сюда через боковой вход и выбрал для этого наши ворота. Оба вот-вот появятся, и мы с Мохаммедом Сингхом устроим Ахмету встречу. Место тут уединенное, о торговце Ахмете никто ничего не знает – и не узнает никогда, а сокровища раджи мы поделим между нами. Что скажешь на это, сахиб?»

В Вустершире жизнь человеческая священна и неприкосновенна, но в кольце огня и крови привыкаешь, что смерть поджидает тебя за каждым углом. Поживет еще на свете торговец Ахмет или сгинет – мне было плевать. А вот при упоминании сокровищ сердце у меня дрогнуло: я подумал, как смогу развернуться у себя на родине, если стану богачом, и как вытаращатся мои родичи при виде лоботряса, у которого карманы туго набиты муидорами. Итак, решение я уже принял. Но Абдулла Хан, видимо, подумал, что я продолжаю сомневаться, и с еще большим напором стал мне внушать:

«Послушай, сахиб! Если Ахмет попадется на глаза коменданту, его повесят или расстреляют, драгоценности заберут власти – и никто не выгадает и рупии. Если уж мы расставили для него капкан, чего ради отступать? Сокровища сохранятся у нас не хуже, чем в сундуках Компании. Каждому хватит, чтобы сделаться богачами и большими шишками. Мы тут совсем одни, никто ни о чем не дознается. Удача сама плывет нам в руки. Повтори еще раз, сахиб, кто ты – друг нам или враг?»