Текст книги "Знак четырех. Собака Баскервилей"

Глава IX
[Второй отчет доктора Ватсона]
Огонек на пустоши

«Баскервиль-Холл, 15 октября.

Дорогой Холмс,

если в первые дни своего пребывания здесь я не баловал вас изобилием новостей, то теперь (вы должны это признать) восполняю недостаток, ибо событие у нас следует за событием, причем стремительно. Последний отчет закончился кульминацией – Бэрримором у окошка; в нынешнем же – или я очень ошибаюсь – вы найдете для себя целый ворох сюрпризов. Дела приняли такой оборот, какого я никак не ожидал. За последние двое суток они в некоторых отношениях существенно прояснились, но в других еще больше запутались. Впрочем, читайте и судите сами.

Наутро после приключения я до завтрака пошел обследовать комнату, где видел ночью Бэрримора. Как оказалось, западное окно, через которое он так пристально что-то высматривал, обладает одной особенностью: из него лучше, чем из всех прочих, видна пустошь. Напротив имеется просвет между деревьями, открывающий вид прямо вниз, тогда как за другими окнами кроны заслоняют все, кроме пространств у самого горизонта. Раз целям Бэрримора отвечало только это окно, следовательно, он интересовался чем-то – или кем-то – на пустоши. Темнота стояла непроглядная, так что вряд ли он надеялся кого-то там разглядеть. Возможно, подумалось мне, речь идет о любовной интриге. Этим объясняется и скрытное поведение дворецкого, и беспокойство его жены. Мужчина он очень привлекательный, вполне способный похитить сердечко какой-нибудь сельской девицы, так что эта версия казалась обоснованной. А стук двери, услышанный мною из спальни, означал, что Бэрримор отправился на тайное свидание. Так я рассуждал наутро и этими рассуждениями делюсь с вами, хотя развитие событий показало их полную несостоятельность.

Чем бы ни объяснялись похождения Бэрримора, я чувствовал, что молчать и в одиночку искать ответ – выше моих сил. После завтрака, когда мы сидели в кабинете баронета, я пересказал ему все увиденное. Против ожидания, он не особенно удивился.

– Я знаю, что Бэрримор ночами разгуливает, и собирался с ним об этом поговорить. Два или три раза я тоже слышал, как он проходил по коридору туда и сюда, и было это приблизительно в то же время, что и в вашем случае.

– Скорее всего, он каждую ночь навещает одно и то же окно, – предположил я.

– Скорее всего. Если это так, мы сможем за ним проследить и выяснить, что ему там нужно. Интересно, что бы сделал ваш друг Шерлок Холмс?

– Думаю, то же, что предлагаете вы. Холмс бы проследил за Бэрримором и посмотрел, что он будет делать.

– Тогда сходим на разведку вместе.

– Наверняка он нас услышит.

– Бэрримор глуховат, а кроме того, попробовать все равно стоит. Будем ждать сегодня у меня в комнате, пока он не пройдет мимо. – Сэр Генри потер руки, явно довольный тем, что сможет внести некоторое разнообразие в скучную жизнь на вересковой пустоши.

Баронет успел уже связаться с архитектором, который готовил планы перестройки для сэра Чарльза, а также с подрядчиком из Лондона: можно ожидать, что скоро в доме начнется обновление. Побывали оформители и мебельщики из Плимута, и все говорит о том, что наш друг замыслил грандиозные переделки и не пожалеет трудов и средств, чтобы восстановить величие рода. А когда ремонт и отделка завершатся, для полного счастья будет не хватать только супруги. Между нами, все указывает на то, что дело стало только за согласием дамы: нечасто видишь, чтобы человек настолько терял голову, как сэр Генри из-за нашей прекрасной соседки мисс Стейплтон. И все же в этой любовной истории, против ожиданий, не все так гладко. К примеру, сегодня возникли совершенно непредвиденные сложности, немало раздосадовавшие нашего друга.

После упомянутого разговора о Бэрриморе сэр Генри надел шляпу, готовясь выйти из дома. Я, конечно, последовал его примеру.

– Что, Ватсон, вы со мной? – осведомился он, странно на меня глядя.

– Это зависит от того, куда вы собрались. На пустошь?

– Да.

– Ну, вы знаете, какие мне даны инструкции. Не хочется быть помехой, но вы сами слышали, как Холмс настаивал на том, чтобы я постоянно вас сопровождал, а главное – чтобы не пускал одного на пустошь.

Сэр Генри с добродушной улыбкой взял меня за плечо.

– Дружище, – сказал он, – Холмс, при всей своей мудрости, не мог предвидеть того, что произошло со мной в последнее время. Вы меня поняли? Не сомневаюсь, вы не такой человек, чтобы портить мне игру. Я должен пойти один.

Я оказался в крайне неловком положении. Пока я раздумывал, что делать и что отвечать, сэр Генри схватил свою трость и был таков.

Но, подумав основательно, я ощутил укол совести: мне не следовало ни в коем случае упускать клиента из поля зрения. Мне представилось, что́ я почувствую, если вернусь к вам с признанием, что не выполнил инструкций и оттого произошло несчастье. Поверьте, от одной только этой мысли мои щеки запылали. Было еще не поздно догнать сэра Генри, и я пустился по дороге в Меррипит-Хаус.

Я торопился что было сил, но сэра Генри не видел. У развилки я подумал, что, быть может, ошибся направлением, и, чтобы осмотреть окрестность, взобрался на холм – тот самый, с темным карьером. Оттуда я сразу заметил баронета. Он был приблизительно в четверти мили, на тропе, идущей через пустошь, и его сопровождала дама – несомненно, мисс Стейплтон. Я понял, что они сговорились и встреча была назначена заранее. Они шли медленно, поглощенные беседой; мисс Стейплтон, судя по частым мелким жестам, настойчиво в чем-то убеждала, сэр Генри внимательно слушал и раза два мотнул головой в знак решительного отказа. Я наблюдал, стоя среди камней и не зная, что делать дальше. Было бы крайне нетактично последовать за ними и вмешаться в интимный разговор, однако же мой несомненный долг состоял в том, чтобы не упускать сэра Генри из поля зрения. Какое мерзкое занятие – шпионить за другом! И все же я не видел другого выхода, кроме как следить с холма, а потом, ради очистки совести, признаться в этом сэру Генри. Правда, в случае внезапной опасности я не успею вмешаться, но вы со мной согласитесь: что еще я мог поделать в таком сложном положении?

Наш друг сэр Генри и дама, увлекшись беседой, остановились, и тут я заметил, что не один за ними наблюдаю. Мне бросилось в глаза зеленое пятнышко, плывущее по воздуху; пятнышко оказалось палкой, которую кто-то нес по пересеченной местности. Это был Стейплтон с сачком. Он находился гораздо ближе к паре, чем я, и, похоже, спешил им вдогонку. Внезапно сэр Генри привлек мисс Стейплтон к себе. Мне показалось, что она противится его объятиям и отворачивает лицо. Он наклонился к ней, она вскинула руку, словно бы протестуя. Еще миг, и они отскочили друг от друга и резко обернулись. Причиной был Стейплтон. Волоча за собой нелепый сачок, он с бешеной скоростью рванулся к ним, а когда догнал, начал размахивать руками и пританцовывать от возбуждения. Как истолковать эту сцену, я не знал, но мне показалось, что он ругает сэра Генри, а тот оправдывается и, не встречая понимания, все больше злится. Дама стояла в высокомерном молчании. Наконец Стейплтон повернулся и властным жестом призвал сестру к себе, та бросила нерешительный взгляд на сэра Генри и последовала за братом. Натуралист явно был недоволен и сестрой. С минуту баронет стоял и глядел им вслед, а потом поплелся обратно. Голова его была опущена, лицо выражало глубокое уныние.

Что все это значило, я не догадывался, но мне было очень стыдно оттого, что я без ведома моего друга наблюдал столь интимную сцену. Поэтому я сбежал с холма и перехватил баронета у подножия. Брови его были насуплены, лицо пылало гневом; он явно дошел до крайности и не знал, что делать.

– Привет, Ватсон! Откуда вы свалились? – удивился он. – Так, значит, вы, несмотря ни на что, увязались следом?

Я все ему объяснил: как решил, что не вправе остаться дома, как пошел за ним и стал свидетелем всего, что произошло. Он было сверкнул глазами, но, обезоруженный моей откровенностью, в конце концов грустно усмехнулся:

– Вроде бы посреди прерии можно рассчитывать на то, что тебя никто не увидит, но, черт дери, похоже, все соседи собрались поглядеть на мое объяснение в любви… с которым, можно сказать, вышла осечка! В каком ряду вы сидели?

– Я был наверху, на холме.

– Стало быть, в заднем. Зато ее братцу достался билет в партере. Видели, как он к нам подбежал?

– Видел.

– Вам не приходило в голову, что у него не все дома, у этого ее братца?

– Нет, не сказал бы.

– Уж наверно. Мне он тоже до сих пор казался нормальным, но, верьте не верьте, по одному из нас плачет смирительная рубашка. Что со мной не так? Мы с вами, Ватсон, общаемся уже не первую неделю. Так скажите откровенно! Что помешает мне сделаться хорошим мужем женщины, которую я люблю?

– По-моему, ничего.

– С положением и состоянием у меня все в порядке, следовательно, ему не нравлюсь я сам. Что он против меня имеет? Вроде бы я за всю жизнь и мухи не обидел. Но нет, мне, получается, и смотреть нельзя на его сестру.

– Он так сказал?

– И это, и еще с три короба. Говорю вам, Ватсон, мы с ней не так давно знакомы, но я сразу почувствовал, что она создана для меня, и ее, могу поклясться, всегда радовало мое общество. Бывает в женских глазах особый огонек, который говорит понятней всяких слов. Но братец не давал нам побыть наедине, и сегодня мне впервые выпал случай встретиться с ней без посторонних. Она мне обрадовалась, но говорить собиралась не о любви и меня бы тоже не допустила до любовного признания, если бы смогла остановить. Она все твердила, что мне здесь небезопасно и она не успокоится, пока я не уеду. А я ответил, что, с тех пор как ее увидел, меня никуда отсюда не тянет и у нее нет другого способа заставить меня уехать, кроме как поехать со мной. Тут я без околичностей предложил ей руку и сердце, но она не успела ответить, потому что на нас как бешеный налетел ее братец, белый от ярости, бесцветные глазенки так и сверкают. Что я себе позволяю? Как смею навязывать свои ухаживания даме, которой они противны? Думаю, раз я баронет, так мне все позволено? Не будь он ее братом, уж я бы знал, как ему ответить. А так я сказал только, что мне нечего стыдиться своих чувств к его сестре и, я надеялся, она окажет мне честь принять мою руку и сердце. Но он не унялся, и тогда я тоже взъярился и наговорил такого, что, пожалуй, при ней не следовало. Кончилось тем, что вы сами видели: он ее увел, а я стою и ломаю себе голову. Объясните мне, Ватсон, что это все значит, и я сделаюсь вашим неоплатным должником.

Я предложил гипотезу-другую, но, по правде, и сам встал в тупик. В пользу моего друга говорило все: титул, состояние, возраст, характер, внешность; и я не знал, чем бы он мог кого-то не устроить, исключая разве что злой рок, омрачавший судьбы его семейства. Оставалось только поражаться тому, что ухаживания баронета были так грубо отвергнуты, причем саму даму даже не спросили, а она так безропотно этому подчинилась. Как бы то ни было, во второй половине дня Стейплтон положил конец нашим сомнениям, явившись с визитом. Он пришел извиниться за свое невежливое поведение, и долгая беседа с глазу на глаз с сэром Генри в его кабинете завершилась тем, что ссора была забыта, в знак чего мы должны отобедать в ближайшую пятницу в Меррипит-Хаусе.

– Я не беру назад свои слова о том, что он сумасшедший, – сказал сэр Генри. – У меня стоят в памяти его глаза, когда он утром на меня набросился. Но извинился он так красиво, что лучше не придумаешь.

– Он как-то объяснил свое поведение?

– Говорит, сестра для него дороже всего на свете. Это вполне естественно, и я рад, что он знает ей цену. Они всегда были вместе, и, кроме нее, он ни с кем особенно не общался, поэтому при мысли о том, что он ее потеряет, его бросает в дрожь. Он не понимал, что я все больше к ней привязываюсь, но сегодня убедился в этом собственными глазами, понял, что может ее лишиться, и так испугался, что перестал за себя отвечать. Он очень сожалел о происшедшем, признал, что это глупость и себялюбие – мечтать, будто такая красивая женщина, как его сестра, будет при нем всю жизнь. Если уж нужно с ней расстаться, то лучше отдать ее соседу вроде меня, чем кому-то другому. Но в любом случае это станет для него ударом, и нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Со своей стороны он снимет все возражения, если я обещаю три месяца ничего не предпринимать, все это время довольствоваться дружбой и не заводить речей о любви. Я обещал, на том и порешили.

Итак, разгадана одна из наших маленьких тайн. Уже достижение – хоть где-то нащупать дно в болоте, по которому мы здесь блуждаем. Теперь нам известно, почему Стейплтон столь неблагосклонен к ухажеру сестры – даже к такому достойному ухажеру, как сэр Генри. А далее я прослежу другую нить, вытянутую из запутанного клубка: загадку ночных рыданий, заплаканного лица миссис Бэрримор, тайных ночных походов дворецкого к западному окну с решетчатым переплетом. Поздравьте меня, дорогой Холмс, и признайте, что я не разочаровал вас как агент, что вы не пожалели об оказанном мне доверии. Понадобилась всего одна ночь, чтобы полностью со всем разобраться.

Я сказал „одна ночь“, но, по правде, это было две ночи, потому что в первую мы ничего не дождались. Я просидел в спальне сэра Генри почти до трех, но не слышал ничего, кроме разве только часов, что стоят на лестнице. В высшей степени унылое бдение завершилось тем, что оба мы заснули в креслах. К счастью, это нас не обескуражило и мы вознамерились повторить попытку. На следующую ночь мы притушили свет и, закурив папиросы, сидели без единого звука. Часы тянулись неописуемо медленно, и все же нас поддерживал азарт охотника, который терпеливо следит за ловушкой, надеясь, что вот-вот в нее попадется дичь. Пробило час, два, мы уже готовились сдаться вторично, и тут оба встрепенулись, выпрямились и заново насторожили слух. Из коридора донесся скрип шагов.

Тихонько миновав спальню, они замолкли вдали. Баронет осторожно отворил дверь, и мы вышли. Преследуемый уже свернул в обходную галерею, в коридоре стояла темень. Крадучись мы подобрались к противоположному крылу и едва-едва успели заметить высокого чернобородого мужчину. Украдкой, пригнувшись, он проскользнул в ту же дверь, что и раньше; свеча осветила проем, на пол коридора лег единственный желтый луч. Мы старались не шуметь, ощупывали каждую половицу, прежде чем ступить на нее всем весом. Из предосторожности мы были без обуви, и все же пол немилосердно скрипел под нашими ногами. Временами казалось – нас нельзя не услышать. Но к счастью, преследуемый был глуховат и к тому же полностью поглощен своим занятием. Когда мы добрались до двери и заглянули внутрь, то увидели знакомую мне картину: он, со свечой в руке, склонялся перед окном, тесно прижимая бледное лицо к стеклу.

Мы не разработали заранее план кампании, но баронет принадлежит к тем людям, для кого естественнее всего действовать напрямик. Он шагнул в комнату, Бэрримор со свистящим вздохом отпрыгнул от окна и, трепещущий, смертельно бледный, застыл перед нами. Его темные глаза на белом, похожем на маску лице испуганно и удивленно оглядели сэра Генри, а потом меня.

– Чем вы тут занимаетесь, Бэрримор?

– Ничем, сэр. – От волнения Бэрримор едва выговаривал слова, свеча в его руке тряслась, по комнате бегали тени. – Это окно, сэр. Я проверяю по ночам, все ли окна заперты.

– На третьем этаже?

– Да, сэр, все окна.

– Послушайте, Бэрримор, – проговорил сэр Генри сурово, – мы намерены узнать от вас правду, так что не тратьте зря время и выкладывайте. Прямо сейчас! И не морочить нам голову! Что вы делали у этого окна?

Взгляд дворецкого выражал беспомощность и муку; он горестно ломал руки, явно не зная, что сказать.

– Я ничего плохого не делал, сэр. Просто держал свечу перед окном.

– И зачем вы светили в это окно?

– Не спрашивайте меня, сэр Генри, пожалуйста, не спрашивайте! Даю слово, сэр, это не моя тайна, я не могу ее выдать. Будь дело во мне, я не стал бы молчать.

Внезапно меня осенила мысль, и я взял свечу из дрожащей руки дворецкого.

– Не иначе как он подавал кому-то сигнал. Посмотрим, не будет ли ответа.

Повторив манипуляцию Бэрримора, я вгляделся во мрак. Луна пряталась за облаками, различались только черная стена деревьев и – чуть посветлее – верещатники. И тут у меня вырвался победный крик: темную пелену внезапно пронзил крошечный, как острие булавки, желтый огонек, который застыл в неподвижности в центре черного прямоугольника окна.

– Вот он! – крикнул я.

– Нет-нет, сэр, там ничего нет! – прервал меня дворецкий. – Уверяю вас, сэр…

– Поводите свечой из стороны в сторону, Ватсон! – воскликнул баронет. – Видите, та, другая, дергается тоже? Признавайтесь, мерзавец! Что это за заговор и кто ваш сообщник?

Дворецкий смотрел вызывающе.

– Это мое дело, а не ваше. Не стану говорить.

– Тогда я с этой самой минуты отказываю вам от места.

– Очень хорошо, сэр. Раз надо, так надо.

– Вы не просто уходите, вы уходите с позором. Черт, да как вы со стыда не сгорите! Ваша семья больше века жила под этой крышей, рядом с моей, и вот оказывается, что вы плетете против меня какую-то темную интригу.

– Нет-нет, сэр, не против вас!

Это произнес женский голос: в дверях возникла миссис Бэрримор, еще более бледная и испуганная, чем ее муж. Грузная фигура в шали и юбке показалась бы комичной, если бы не буря чувств на лице.

– Нас выгоняют, Элайза. Все кончено. Собирай вещи, – сказал дворецкий.

– Ах, Джон, Джон, довела я тебя до беды! Это моя вина, сэр Генри… моя, и больше ничья. Он сделал это только ради меня, потому что я его попросила.

– Тогда признавайтесь! Что все это значит?

– Там, на пустоши, погибает с голоду мой брат. Разве можем мы допустить, чтобы он умер прямо у наших ворот? Свеча означает, что для него готова еда, а ответный огонек показывает, куда ее принести.

– Значит, ваш брат…

– Беглый каторжник, сэр… Селден, преступник.

– Это правда, сэр, – вмешался Бэрримор. – Я сказал, что это не моя тайна и я должен молчать. Но теперь вы все слышали и знаете, что если заговор и был, то не против вас.

Так вот чем объяснялись тайные ночные походы и свет в окне! Мы с сэром Генри изумленно уставились на женщину. Возможно ли, чтобы в жилах этой бесстрастной, респектабельной особы текла та же кровь, что у преступника, чье имя гремит по всей округе?

– Да, сэр, моя фамилия – Селден, и он мой младший брат. Его избаловали в детстве, потакали во всем, и он вообразил, будто он пуп земли и все ему дозволено. Когда подрос, связался с дурной компанией и совсем сбился с пути, разбил материнское сердце и запятнал доброе имя семьи. Одно преступление за другим – дошло до того, что лишь милость Божья спасла его от эшафота; но для меня, сэр, он все тот же мальчуган в кудряшках, которого я нянчила и развлекала, как полагается старшей сестре. Потому-то, сэр, он и бежал из тюрьмы. Знал, что я здесь и мы не откажем ему в помощи. Притащился как-то ночью, усталый, голодный, погоня по пятам, и что нам было делать? Впустили его, накормили и обогрели. Потом вернулись вы, сэр, и брат решил, что на пустоши ему будет спокойней всего переждать, пока не уляжется тревога, вот он и затаился. Но каждую вторую ночь мы узнаем, на месте ли он, а когда он откликнется на свет свечи, муж относит ему хлеб и мясо. Каждый день мы надеемся, что он куда-нибудь убрался, но, пока он здесь, мы не можем его бросить. Вот вам вся правда как на духу, и знайте: если есть на ком грех, то не на моем муже, а на мне, а он все это делал ради меня.

Слова женщины прозвучали так взволнованно и искренне, что невозможно было им не поверить.

– Это правда, Бэрримор?

– Да, сэр Генри. Все до единого слова.

– Что ж, не могу осудить вас за то, что вы защищали свою жену. Забудьте, что я вам сказал. Возвращайтесь оба к себе, а утром мы обсудим это дело подробней.

Когда супруги ушли, мы снова выглянули в окно. Сэр Генри открыл его, и нам в лицо ударил холодный ночной ветер. Вдали, во мраке, по-прежнему светилась крохотная желтая точка.

– Как же он решается на такой риск? – заметил сэр Генри.

– Наверно, свет виден только отсюда.

– Скорее всего. Как вы думаете, он далеко?

– У Клефт-Тора, пожалуй.

– Не больше двух миль.

– Скорее, меньше.

– Наверняка недалеко, раз Бэрримор собирался отнести туда еду. И этот негодяй ждет у свечи. Черт возьми, Ватсон, пойду-ка я его поймаю!

Та же мысль пришла в голову и мне. Нельзя было сказать, что Бэрриморы нам доверились. Они открыли секрет под нашим давлением. Селден, негодяй, на котором клейма негде ставить, представлял опасность для общества и не заслуживал ни малейшей жалости. Мы только исполним свой долг, если вернем этого человека туда, где он никому не сможет причинить вред. Ведь он злодей, настоящий зверь, и, если мы будем сидеть сложа руки, вдруг кто-то поплатится жизнью за наше бездействие? К примеру, он может напасть на наших соседей Стейплтонов. Наверно, потому сэр Генри и замыслил эту авантюру.

– Я тоже пойду, – сказал я.

– Тогда возьмите револьвер и наденьте ботинки. Чем скорее мы отправимся, тем лучше, а то парень загасит свечу и будет таков.

Через пять минут мы вышли за порог, экспедиция началась. Мы продирались сквозь кусты, глухо завывал осенний ветер, шелестели опавшие листья. Ночной воздух пах сыростью и гнилью. На миг проглядывала луна, но небо застилали бегущие облака, и стоило нам выйти на пустошь, как заморосил дождь. Огонек впереди горел по-прежнему.

– Оружие у вас с собой? – спросил я.

– Охотничий хлыст.

– Действовать надо быстро, он ведь, говорят, человек отчаянный. Застанем его врасплох и обезвредим, чтобы он не успел оказать сопротивление.

– Интересно, Ватсон, что бы на это сказал Холмс? Как насчет ночных часов, когда пробуждается сила зла?

Как бы в ответ на его слова необъятный мрак пустоши огласился тем самым странным завыванием, которое я уже слышал на краю Гримпенской трясины. Принесенный ветром звук прошил ночное безмолвие: протяжный низкий ропот, нарастающий вой и горестный стон, сменившийся тишиной. Звуки, дикие и грозные, повторялись снова и снова, воздух дрожал им в такт. Баронет схватил меня за рукав; его побелевшее лицо светилось в темноте.

– Боже, Ватсон, что это?

– Не знаю. Такие звуки бывают на пустоши. Я уже слышал их однажды.

Вой стих, вокруг нас сгустилась абсолютная тишина. Мы напрягали слух, но тщетно.

– Ватсон, – сказал баронет, – это выла собака.

Меня бросило в дрожь: судя по дрогнувшему голосу моего спутника, его охватил внезапный ужас.

– Что они говорят об этих звуках? – спросил он.

– Кто?

– Местный народ.

– Это люди невежественные. Что вам до их мнения?

– Скажите, Ватсон. Что они говорят?

Я заколебался, но вывернуться не получалось.

– Говорят, так воет собака Баскервилей.

Баронет простонал и ненадолго замолк.

– Несомненно, собака, – произнес он наконец, – но, похоже, выла она в нескольких милях, в той стороне.

– Трудно сказать.

– Громкость зависела от ветра. Гримпенская трясина в той стороне?

– Да.

– Звук шел оттуда. Признавайтесь, Ватсон, вы ведь тоже думаете, что это выла собака? Я не дитя малое. Не надо таить от меня правду.

– В прошлый раз со мной был Стейплтон. Он сказал, что это, быть может, кричит какая-то залетная птица.

– Нет-нет, это была собака. Господи, а что, если в этих баснях есть доля истины? Возможно ли, что мне в самом деле грозит опасность неведомо откуда? Ватсон, вы этому верите?

– Нет-нет.

– И все же одно дело смеяться над этим в Лондоне, и совсем другое – в темноте на вересковой пустоши под этот самый вой. А мой дядя? Рядом с местом, где он лежал, нашли следы собачьих лап. Все сходится. Не думаю, Ватсон, что я такой уж трус, но от этих звуков у меня кровь стынет в жилах. Потрогайте мою руку!

Рука была холодна как мрамор.

– Завтра вы обо всем этом забудете.

– Сомневаюсь, что смогу выбросить из головы этот вой. Как вы думаете, что нам делать дальше?

– Повернем назад?

– Э, нет, решили поймать Селдена, так будем ловить. Мы по его душу, а адская собака, наверно, по наши. Вперед и до конца, пусть даже по верещатникам гуляет вся бесовская рать!

Медленно, почти вслепую мы пробирались дорогой, которую обступали черные силуэты утесов, а впереди по-прежнему не гас желтый огонек. Нет ничего обманчивее огонька в непроглядную ночь: то, кажется, он светит далеко на горизонте, то в каких-нибудь нескольких ярдах. Но наконец мы поняли, где он, и увидели, что цель близка. Оплывшая свеча мерцала в расщелине скалы, защищенная и от ветра, и от посторонних глаз. Мы приблизились незаметно благодаря гранитному валуну, лежавшему на пути, и, выглядывая из-за него, стали рассматривать сигнальный огонек. Странно было видеть, как посреди пустоши горит свеча, одна-одинешенька; никаких признаков жизни поблизости – только вытянутое в полоску желтое пламя и по обе стороны отсветы на камне.

– Что будем делать? – шепнул сэр Генри.

– Ждать. Он должен быть где-то рядом. Поглядим, вдруг покажется.

Едва я замолк, как мы оба его заметили. С вершины скалы, из расщелины, где горела свеча, таращилась злобная желтая физиономия, изборожденная следами низменных страстей. Заляпанная болотной грязью, заросшая щетиной, обрамленная спутанными волосами, она могла бы принадлежать одному из дикарей, которые обитали некогда в норах по склонам. Хитрые глазки, в которых играли отблески свечи, настороженно стреляли вправо-влево, словно глаза коварного зверя, заслышавшего шаги охотников.

Селден явно что-то заподозрил. Может, не дождался какого-то тайного сигнала, который должен был подать Бэрримор, а может, заметил другой тревожный признак, но на его порочном лице читался страх. В любой миг он мог затушить свечу и скрыться во мраке. Поняв это, я выпрыгнул из-за валуна, сэр Генри последовал за мной. Выругавшись, каторжник швырнул в нас камнем, который ударился о валун и раскололся на части. На мгновение передо мной мелькнула приземистая, крепко сбитая фигура Селдена: он выпрямился во весь рост и повернулся, чтобы пуститься в бегство. Тут же, на счастье, выглянула в просвет облаков луна. Мы взлетели на холм и увидели, как наша добыча, горным козлом перепрыгивая камни, несется вниз по противоположному склону. Я мог бы попытаться подстрелить его из револьвера, но оружие было взято для защиты, а не для того, чтобы палить по безоружному беглецу.

Оба мы были в хорошей форме и умели быстро бегать, но вскоре обнаружили, что за Селденом не угонимся. Долго мы наблюдали в лунном свете, как стремительно мелькает меж валунов на отдаленном склоне маленькое пятнышко. Мы мчали за ним, пока совсем не вымотались, но расстояние до беглеца все росло и росло. Наконец мы остановились и сели на камни, чтобы перевести дух; беглец меж тем исчез вдали.

И тут произошло нечто поразительное и совершенно непредвиденное. Мы встали с камней и, отказавшись от безнадежной погони, повернули было домой. Луна стояла низко, справа, и в нижнюю часть ее серебряного диска вторгался рваный контур гранитного холма. А там, четко выделяясь на сияющем фоне, подобная статуэтке из черного дерева, высилась человеческая фигура. Не подумайте, Холмс, будто это мне почудилось. Уверяю вас, я видел ее яснее ясного. Насколько могу судить, человек был высок и худ. Ноги его были слегка расставлены, руки скрещены на груди, голова наклонена, словно бы он погрузился в размышления о необъятном крае торфа и гранита. Его можно было принять за самый дух этих жутких мест. Нет, это был не каторжник. Тот скрылся в совсем другой стороне. Кроме того, чужак намного превосходил Селдена ростом. Удивленно вскрикнув, я обернулся и дернул баронета за рукав, но неизвестный меж тем успел исчезнуть. В нижней части лунного диска по-прежнему прорисовывался гранитный холм, но безмолвной и недвижной фигуры там уже не было.

Мне хотелось отправиться туда и поискать этот тор, но он находился довольно далеко, а баронету все еще не давали покоя таинственные звуки, напомнившие о темных страницах истории его семейства, и он не был расположен к новым приключениям. Он не видел одинокой фигуры на торе и не испытывал того волнения и любопытства, какие внушили мне этот таинственный незнакомец и его поза властителя. „Стража, скорее всего, – решил баронет. – С тех пор как каторжник сбежал, ее на пустоши видимо-невидимо“. Может, это и верно, но я бы хотел подтверждений. Сегодня мы собираемся сообщить принстаунской охране, где искать их беглого подопечного, но какой это был бы триумф, если бы мы сами его схватили и вернули по принадлежности! На этом завершаются похождения минувшей ночи, и, мой дорогой Холмс, вы должны признать, что с составлением отчета я справился на отлично. Понятно, что бо́льшая часть рассказа не имеет отношения к делу, и все же я убежден: лучше снабдить вас всеми фактами, чтобы вы сами судили, какие из них пригодятся при расследовании. Кое-чего мы определенно добились. Что касается Бэрриморов, мы установили причины их поведения, и это очень прояснило ситуацию. Однако верещатники с их тайнами и непонятными обитателями по-прежнему для нас непостижимы. Быть может, в следующем отчете я смогу пролить свет и на них. Лучше всего было бы, если бы вы смогли выбраться к нам».