Текст книги "Знак четырех. Собака Баскервилей"

– Вы же образованный человек. Неужели вы верите в эти басни? Что вы думаете о природе этих странных звуков?

– На болотах иногда слышатся необычные шумы. То ли оседает ил, то ли прибывает вода, то ли еще что-то.

– Нет-нет, это был чей-то голос.

– Ну, может быть. Вам доводилось слышать, как кричит выпь?

– Нет, никогда.

– Редчайшая нынче в Англии птица, практически вымершая, но здесь, на верещатниках, случается всякое. Не удивлюсь, если окажется, что нам довелось слышать крик последней выпи.

– За всю жизнь не припомню таких диковинных, зловещих звуков.

– Здесь вообще место причудливое. Взгляните вон на тот склон. Что вы об этом думаете?

Крутой косогор был усеян кольцами из серого камня, числом не меньше двух десятков.

– Что это? Загоны для овец?

– Нет, дома наших досточтимых предков. В доисторические времена верещатники были густо заселены, а поскольку с тех пор там практически никто не жил, хозяйство древнего человека осталось нетронутым. Вы видите его вигвамы – только без крыш. Если полюбопытствуете зайти внутрь, ознакомитесь с очагом и ложем.

– Но это целое селение. Когда в нем обитали люди?

– В эпоху неолита, точнее не определишь.

– И чем занимался человек неолита?

– Пас на косогорах скот; выучился добывать оловянную руду, когда на смену каменному топору пришел бронзовый меч. Обратите внимание на большой котлован на холме напротив. Его работа. Да, доктор Ватсон, на верещатниках вам встретится немало странностей. О, простите, я на минутку! Циклопидес, как пить дать!

Над тропой, где мы стояли, порхала то ли мушка, то ли мошка, и Стейплтон в тот же миг с удивительной резвостью и энергией пустился за нею в погоню. Добыча полетела прямо к большому болоту, и меня бросило в дрожь, когда мой новый знакомый без лишних раздумий принялся, размахивая зеленым сачком, перепрыгивать с кочки на кочку. В сером костюме, передвигаясь рывками и зигзагами, он и сам походил на какое-то гигантское насекомое. Следя за ним, я и восхищался его ловкостью, и опасался, как бы он не оступился на своем ненадежном пути, но тут послышались шаги. Обернувшись, я увидел рядом женщину. Она пришла оттуда, где вьющийся дымок указывал местоположение Меррипит-Хауса, но за склоном ее было не видно, пока она не оказалась совсем близко.

Что передо мной стоит мисс Стейплтон, я не усомнился с самого начала: на вересковой пустоши было не так много дам, а к тому же я помнил, что кто-то называл ее красавицей. Женщина, которая ко мне подошла, безусловно, заслуживала такого определения, хотя ее тип красоты очень отличался от привычного. Различие между братом и сестрой было разительным. Он – бледноватый, светловолосый, с серыми глазами; она – самая темная брюнетка, какую я встречал в Англии, стройная, грациозная, высокая. Горделивое тонкое лицо, правильные черты, которые показались бы безжизненными, если бы не чувственный рот и напряженный взгляд красивых черных глаз. Идеально сложенная, изящно одетая – странное видение на одинокой тропе среди пустоши. Когда я обернулся, она смотрела на брата, а потом быстро шагнула ко мне. Я приподнял шляпу и собирался объяснить, что происходит, но мисс Стейплтон заговорила, и мои мысли устремились в другом направлении.

– Уезжайте! – бросила она. – Уезжайте в Лондон, немедленно.

Онемев от удивления, я уставился на мисс Стейплтон. Она сверкала глазами и нетерпеливо топала ногой.

– Почему мне надо уехать? – спросил я.

– Не могу объяснить. – Она говорила низким взволнованным голосом, странно пришепетывая. – Но бога ради, сделайте, о чем я прошу. Уезжайте и на верещатники больше ни ногой.

– Но я только приехал.

– Да что же это! – воскликнула она. – Неужели вам не ясно, что я вас предостерегаю не просто так? Возвращайтесь в Лондон! Сегодня же! Прочь от этого места, любой ценой! Тихо, брат подходит! Ни слова ему о нашем разговоре. Не сорвете ли мне вот тот цветок – там, среди хвостника? У нас на верещатниках растет немало орхидей, хотя, конечно, уже поздновато любоваться местными красотами.

Стейплтон бросил погоню и, тяжело дыша и раскрасневшись от усилий, вернулся к нам.

– Привет, Берил! – произнес он, как мне показалось, не таким уж сердечным тоном.

– Ты совсем запыхался, Джек.

– Да, погнался за циклопидесом. Очень редкая находка для поздней осени. Упустил, вот незадача! – Речь Стейплтона звучала рассеянно, светлые глазки все время перебегали с девушки на меня и обратно. – Вижу, вы уже познакомились.

– Да. Я говорила сэру Генри, что он уже пропустил то время, когда верещатники предстают во всей красе.

– И кто, по-твоему, твоей собеседник?

– Я думала, это сэр Генри Баскервиль.

– Нет-нет, – вмешался я. – Просто его друг, и никакой не сэр. Меня зовут доктор Ватсон.

По выразительному лицу мисс Стейплтон пробежала тень досады.

– Значит, весь наш разговор был недоразумением.

– У вас и времени-то почти не было, – заметил ее брат, глядя по-прежнему вопросительно.

– Я приняла доктора Ватсона за местного жителя, меж тем как он всего лишь гость. И ему, должно быть, все равно, отцветают орхидеи или нет. Но вы ведь придете в Меррипит-Хаус посмотреть, как мы живем?

Недлинная дорога привела нас к мрачноватому дому; в старые добрые времена он принадлежал какому-то скотоводу, а затем его обновили, превратив в современное жилище. Его окружали деревья, но, как обычно бывает на пустоши, низкие и чахлые, и от всего этого места веяло грустью и запустением. Дверь нам открыл морщинистый старик-слуга в порыжевшей ливрее – словно бы под стать всему дому. Внутри, однако же, обнаружились просторные помещения, в элегантной обстановке которых угадывался вкус хозяйки. Глядя из окон на нескончаемые, в гранитных пролысинах, верещатники, которые тянулись до самого горизонта, я гадал, что могло приневолить высокообразованного мужчину и красивую женщину избрать себе подобное место жительства.

– Чуднóе местечко, правда? – отозвался на мои мысли Стейплтон. – И все же мы сумели здесь наладить вполне счастливую жизнь, так ведь, Берил?

– Да, счастливую, – без особой уверенности подтвердила сестра.

– Я держал школу, – завел рассказ Стейплтон. – На севере. Занятие рутинное, для человека с моим темпераментом недостаточно интересное, но меня радовала возможность жить бок о бок с молодыми людьми, своим примером и своими идеалами формировать их неокрепшие умы. Но судьба обернулась против нас. В школе случилась эпидемия, трое мальчиков умерли. Школа от этого так и не оправилась, бóльшую часть капитала я безвозвратно потерял. Но только грусть по нашим замечательным мальчикам мешает мне радоваться этой потере, ибо, при моем интересе к ботанике и зоологии, для меня здесь открылся непочатый край работы, а что касается сестры, то она любит природу не меньше, чем я. Весь этот поток слов, доктор Ватсон, обрушился на вас потому, что я заметил, каким вопросительным взглядом вы окидывали верещатники через наше окошко.

– Мне действительно пришло в голову, что здешняя жизнь может быть немного скучна – не столько для вас, наверное, сколько для вашей сестры.

– Нет-нет, мне ничуть не скучно, – поспешила заверить мисс Стейплтон.

– У нас есть книги, научные занятия, интересные соседи. Доктор Мортимер – ученейший человек в своей области. Несчастный сэр Чарльз тоже был чудесным собеседником. Мы тесно общались – не могу передать, как нам его не хватает. Как вы думаете: не будет ли с нашей стороны слишком навязчиво, если мы сегодня днем придем к сэру Генри знакомиться?

– Уверен, он будет в восторге.

– Тогда, быть может, вы упомянете об этом в беседе с ним? При наших скромных возможностях мы все же кое в чем сумеем быть полезны, пока он не приспособится к новому окружению. Не пройдете ли наверх, доктор Ватсон, чтобы ознакомиться с моей коллекцией чешуекрылых? Пожалуй, на всем юго-западе Англии не найдется более полной. А пока вы будете ее изучать, подоспеет ланч.

Но меня уже тянуло назад к тому, кто был вверен моей заботе. Исполненная меланхолии окрестность, гибель несчастного пони, жуткие звуки, связанные с мрачной легендой Баскервилей, – все это окрасило мои мысли в невеселые тона. И к этим довольно смутным впечатлениям добавились вполне недвусмысленные слова мисс Стейплтон, сказанные так серьезно, что можно было не сомневаться: для них имелись самые веские причины. Отвергнув все уговоры остаться на ланч, я пустился обратно по той же заросшей тропинке.

Но похоже, это не был кратчайший путь: достигнув дороги, я с удивлением увидел мисс Стейплтон, которая сидела на камне у обочины. Лицо ее раскраснелось от быстрого шага, рука была прижата к сердцу.

– Я всю дорогу бежала, чтобы перехватить вас, доктор Ватсон, – заговорила она. – Не было времени даже надеть шляпку. Задерживаться нельзя, а то брат меня хватится. Я хотела сказать, что очень сожалею, что приняла вас за сэра Генри. Это была глупейшая ошибка. Пожалуйста, выбросите из головы мои слова: они не имели к вам ни малейшего отношения.

– Я все равно их помню, мисс Стейплтон. Я друг сэра Генри, и его благополучие очень меня заботит. Признайтесь, зачем вам нужно, чтобы сэр Генри вернулся в Лондон?

– Женский каприз, доктор Ватсон. Когда мы ближе познакомимся, вы убедитесь, что я не всегда могу объяснить свои слова и поступки.

– Нет-нет. Я помню, как дрожал ваш голос. Помню ваш взгляд. Пожалуйста, пожалуйста, мисс Стейплтон, будьте со мной откровенны, ведь с самого часа приезда я ощущаю, как вокруг меня сгущаются тучи. Жизнь обернулась сплошной Гримпенской трясиной: там и сям пятачки зелени, ступишь – и провалишься, и никого, кто указал бы путь. Скажите, что вы имели в виду, а я обещаю передать ваше предостережение сэру Генри.

Во взгляде мисс Стейплтон на миг выразилась нерешительность, но затем он снова отвердел, и она ответила:

– Пустяки, доктор Ватсон, не придавайте значения. Нас с братом потрясла смерть сэра Чарльза. Мы очень тесно общались, потому что дорога к нашему дому была его любимым маршрутом прогулки. На него очень повлияли слухи о проклятии, нависшем над его семьей, а когда произошло несчастье, мне, естественно, подумалось, что он опасался не зря. Поэтому с появлением наследника мне сделалось тревожно и я не могла не предупредить его об опасности. Вот все, что я хотела передать.

– Но в чем заключается опасность?

– Вы слышали историю про собаку?

– Я не верю в подобные глупости.

– А я верю. Если сэр Генри к вам прислушивается, увезите его из мест, которые стали роковыми для семьи Баскервиль. Мир огромен, зачем жить там, где тебе грозит опасность?

– Именно из-за этой опасности. Такова натура сэра Генри. Боюсь, если вы не выскажетесь более определенно, я не уговорю его уехать.

– Ничего определенного я сказать не могу, потому что ничего такого не знаю.

– Хотел бы задать вам еще вопрос, мисс Стейплтон. Если при первом разговоре за вашими словами ничего другого не стояло, то почему вы заботились, чтобы вас не услышал брат? Не вижу, что ему – да и кому угодно – тут может не понравиться.

– Брату очень хочется, чтобы Баскервили жили в Холле; это важно для местных бедняков. Он бы пришел в ярость, если бы услышал, как я уговариваю сэра Генри уехать. Но теперь я исполнила свой долг, остальное не моя забота. Мне пора, а то брат меня хватится и заподозрит, что я с вами говорила. Прощайте!

Мисс Стейплтон тут же скрылась за россыпью валунов, а я, томимый неясной тревогой, побрел обратно в Баскервиль-Холл.

Глава VIII
Первый отчет доктора Ватсона

С этого места я буду прослеживать события по собственным письмам к Шерлоку Холмсу, которые лежат передо мной на столе. Не хватает одного листа, но все остальные сохранились в первозданном виде, и мои тогдашние чувства и подозрения отражены в них точнее, нежели в памяти, хотя она рисует мне эти трагические события довольно живо.

«Баскервиль-Холл, 13 октября.

Дорогой Холмс,

по моим предыдущим письмам и телеграммам вы могли составить довольно полное представление о том, что происходит в этом Богом забытом уголке земли. Чем дольше здесь живешь, тем глубже проникает в твою душу дух вересковой пустоши, ее просторов и мрачного очарования. Оказавшись на ее лоне, ты расстаешься со всеми приметами современной Англии, но, с другой стороны, находишь повсюду следы жилищ и труда доисторического человека. Во время прогулки тебе то и дело встречаются дома этого забытого племени, с гигантскими суровыми монолитами, которые считаются остатками его храмов. Разглядывая хижины из серого камня на рубцеватых склонах, забываешь, в каком веке живешь, и если бы из низенькой двери шагнул наружу волосатый, одетый в шкуру человек и стал прилаживать к своему луку стрелу с кремневым наконечником, он гармонировал бы со здешним окружением куда лучше, чем ты сам. Странно то, что они так плотно заселяли земли, которые и в прежние века отнюдь не отличались плодородием. Я не знаток древностей, но могу вообразить, что это было мирное, притесняемое племя, вынужденное довольствоваться наделом, никому другому не приглянувшимся.

Все это, однако, не имеет отношения к возложенной на меня миссии и, вероятно, не представит интереса для вашего исключительно практического ума. Помню ваше полное безразличие к вопросу, Солнце ли вращается вокруг Земли или Земля вокруг Солнца. Позвольте мне поэтому вернуться к фактам, касающимся сэра Генри Баскервиля.

Если вы в последние дни не получали от меня отчетов, причина в том, что мне нечего было сообщить существенного. Но затем произошло очень неожиданное событие, которое я и опишу должным порядком. Однако прежде всего я должен ознакомить вас с некоторыми другими обстоятельствами, имеющими отношение к делу.

Одно из таких обстоятельств, которое я почти полностью обошел вниманием, – это беглый каторжник, скрывающийся на верещатниках. Есть все основания верить, что он отсюда убрался, так что хозяева уединенных домов смогут вздохнуть спокойно. Со дня его бегства прошло уже две недели, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Трудно себе представить, что он все это время не покидал пустоши. Скрываться-то нетрудно: любая из этих каменных хаток может служить убежищем. Но вот питаться нечем, разве что зарезать одну из овец, что здесь пасутся. Поэтому мы предполагаем, что он куда-то убрался, и фермерам теперь спится спокойней.

У нас дома четверо здоровых мужчин, и мы можем о себе позаботиться, но, признаюсь, при мысли о Стейплтонах мне иной раз становилось не по себе. От ближайших соседей их отделяют мили. Горничная, старик-слуга, сестра и брат, отнюдь не здоровяк, – вот и все домочадцы. Если такой отчаянный головорез, как этот ноттингхиллский убийца, проникнет в дом, кто сумеет оказать ему сопротивление? Мы с сэром Генри за них тревожимся; хотели было посылать к ним на ночь Перкинса, конюха, но Стейплтоны об этом и слушать не хотят.

Замечаю, что наш друг баронет всерьез заинтересовался красавицей-соседкой. Ничего удивительного: человек он деятельный, живет уединенно, не знает, чем заполнить досуг, а тут такая очаровательная женщина. Ее экзотическая красота напоминает о тропических странах, а холодный и бесстрастный брат составляет сестре резкий контраст. Впрочем, в нем, наверное, тоже скрывается чертик. Она явно привыкла подчиняться брату: скажет фразу и смотрит на него, словно ища одобрения. Думаю, он привязан к сестре. Холодный блеск в глазах, плотно сжатые губы – по натуре он самоуверен и даже, быть может, резок. Вам было бы любопытно его изучить.

В первый же день Стейплтон наведался к Баскервилю, а наутро показал нам обоим то место, откуда, как думают, пошла легенда о злом Хьюго. Пришлось проделать по пустоши не одну милю, и место оказалось под стать истории – таким же мрачным и гнетущим. Не очень протяженная долина меж изрезанных каменистых холмов ведет к плоскому полю, белому от пушицы. Посередине высятся два огромных камня, искрошившиеся, заостренные верхушки которых напоминают клыки какого-то гигантского чудища. Самая подходящая сцена для этой старинной трагедии. Сэр Генри очень заинтересовался и стал спрашивать Стейплтона, верит ли тот, что потусторонние силы могут вмешиваться в людские дела. Говорил он как бы невзначай, но было очевидно, что ответ для него крайне важен. Стейплтон отвечал сдержанно, однако нетрудно было заметить, что кое о чем он умалчивает, щадя чувства баронета. Он рассказал о нескольких семьях, которых преследовали темные силы, и нам показалось, что он разделяет простонародную веру в сверхъестественное.

На обратном пути мы зашли на ланч в Меррипит-Хаус, и там состоялось знакомство сэра Генри с мисс Стейплтон. С первого же мгновения он явно ею увлекся, и я очень ошибаюсь, если это влечение не взаимно. По дороге домой он то и дело о ней заговаривал, и с тех пор не проходило дня, чтобы мы не виделись с братом и сестрой. Сегодня они собираются у нас обедать и вроде бы на следующей неделе пригласят нас к себе. Казалось бы, Стейплтон должен быть заинтересован в таком союзе, но, как я заметил, ему решительно не нравится, когда сэр Генри оказывает знаки внимания его сестре. Несомненно, он очень к ней привязан и без нее будет обречен на одинокое существование, однако что за себялюбие – противиться столь блестящей партии. И все же я не сомневаюсь: ему не хочется, чтобы их дружба переросла в любовь, и мне не раз бросалось в глаза, что он препятствует их встречам тет-а-тет. Кстати, ваш наказ не оставлять сэра Генри одного будет трудно выполнить, если к прочим осложнениям добавится еще и любовный роман. Буквально выполняя ваши распоряжения, я рискую потерять его дружбу.

На следующий день, а именно в четверг, к нам пришел на ланч доктор Мортимер. Он раскапывал курган у Лонг-Дауна, и ему попался доисторический череп, который безмерно его порадовал. Мир не видывал второго такого энтузиаста! Затем явились Стейплтоны, и добряк-доктор по просьбе сэра Генри сводил нас всех в тисовую аллею, чтобы показать, что и как происходило в ту роковую ночь. Аллея, длинная и мрачная, пролегает меж двух высоких зеленых изгородей, ровно подстриженных, с узкими полосками травы по бокам. В дальнем конце стоит ветхий летний домик. На полпути имеется калитка; там старый джентльмен курил сигару и ронял пепел. Калитка белая, деревянная, с задвижкой. Снаружи простирается пустошь. Я припомнил, как вы реконструировали события, и постарался зримо их представить. Топчась там, старик заметил что-то на пустоши, и это зрелище так его напугало, что он бежал и бежал очертя голову, пока не изнемог от страха и усталости. Он искал спасения в этом длинном темном туннеле. От чего? От пастушьей собаки с пустоши? Или от собаки-призрака – черной, немой и жуткой? Не замешан ли в этом какой-то человек? Что, если бледный как смерть, вечно настороженный Бэрримор знает больше, чем пожелал сказать? Все тонет в тумане неизвестности, но за всем маячит черная тень преступления.

Со времени последнего письма я успел познакомиться еще с одним соседом. Мистер Фрэнкленд из Лафтер-Холла живет в четырех милях к югу от нас. Это седовласый мужчина в почтенных летах, лицо у него красное, нрав холерический. Его любимое занятие – судиться, на тяжбы он израсходовал целое состояние. Сутяжничество для него самоцель, он в равной мере готов принять любую сторону в споре, поэтому неудивительно, что ему дорого стоило его увлечение. Иной раз он заграждает проезд, вынуждая приход требовать, чтобы он убрал загородку. В других случаях Фрэнкленд собственными руками сносит чужие калитки под предлогом того, что тропа существует с незапамятных времен, и владельцам приходится через суд восстанавливать неприкосновенность своих границ. Он поднаторел в старинном общинном праве и применяет свои знания иногда на пользу жителям Фернуорти, а иногда против них, и потому его – сообразно текущим заслугам – то проносят в триумфальном шествии по деревенской улице, то подвергают символическому сожжению в виде чучела. Говорят, в настоящее время он ведет семь процессов, которые, скорее всего, поглотят остатки его состояния, благодаря чему он лишится своего жала и впредь будет безвреден. Во всем, что не касается закона, он выказывает любезность и добродушие, и я упоминаю его единственно по той причине, что вы распорядились послать вам описание всех наших соседей. Сейчас мистер Фрэнкленд нашел себе особенное занятие: как любитель астрономии, он владеет превосходным телескопом и целые дни проводит на крыше, где с помощью этого инструмента озирает окрестности в надежде обнаружить беглого каторжника. Если бы он этим и ограничивался, все было бы хорошо, но ходят слухи, что он подал в суд на доктора Мортимера за вскрытие захоронения без согласия ближайших родственников – это когда тот вырыл в кургане у Лонг-Дауна череп эпохи неолита. В общем, мистер Фрэнкленд разнообразит наше существование и вносит в него столь нужную юмористическую ноту.

А теперь, когда вы узнали о беглом каторжнике, Стейплтонах, докторе Мортимере и Фрэнкленде из Лафтер-Холла, позвольте мне завершить отчет сведениями наиболее важными: о Бэрриморах и в особенности об удивительных событиях прошлой ночи.

Прежде всего о телеграмме, которую вы отправили из Лондона, чтобы убедиться, что Бэрримор действительно находился в Баскервиль-Холле. Как я уже писал, из разговора с почтмейстером выяснилось, что наша проверка ничего не дала и никаких доказательств ни за, ни против мы не получили. Я рассказал сэру Генри, как обстоят дела; он вызвал Бэрримора и, как привык, в лоб спросил, сам ли он получил телеграмму. Бэрримор это подтвердил.

– Мальчик отдал ее вам в собственные руки? – спросил сэр Генри.

Бэрримор с удивленным видом задумался.

– Нет, – сказал он наконец, – я был тогда в кладовой, и телеграмму принесла жена.

– Ответ вы написали сами?

– Нет, я сказал жене, что` ответить, она сошла вниз и написала.

Вечером Бэрримор по собственной воле вернулся к нашему разговору.

– Не могу понять, сэр Генри, к чему были ваши утренние расспросы. Неужели вы подозреваете, будто я вас в чем-то обманываю?

Сэру Генри пришлось заверить, что это не так, и во искупление вины подарить дворецкому немалую часть своего старого гардероба, поскольку из Лондона уже прибыл весь багаж.

Мне интересна миссис Бэрримор. Тяжеловесная, плотная особа, очень ограниченная, сугубо респектабельная, с пуританскими взглядами. Трудно вообразить себе человека, менее подверженного эмоциям. И все же, как я уже говорил, в первую ночь по приезде я слышал ее горькие рыдания, а после не единожды видел на ее лице следы слез. Некая глубокая скорбь грызет ее сердце. Иной раз я спрашиваю себя, не тяготит ли ее совесть какое-нибудь прегрешение, а иногда подозреваю, что ее тиранит супруг. Мне всегда казалось, что он человек странный и сомнительный, а после случившегося прошлой ночью все мои подозрения всколыхнулись вновь.

Впрочем, само по себе это приключение можно счесть пустячным. Вам известно, что сон у меня некрепкий, а в Баскервиль-Холле, где нужно постоянно быть настороже, я сплю особенно чутко. Прошлой ночью, часа в два, меня пробудили шаги за дверью спальни. Я встал, открыл дверь и выглянул. По коридору скользила длинная черная тень. Ее отбрасывал человек, который удалялся со свечой в руке. Одетый в рубашку и брюки, он осторожно ступал босыми ногами. Я видел только очертания, но по росту догадался, что это Бэрримор. Он не шел, а крался, и во всем его облике было что-то очень подозрительное.

Как я уже рассказывал, коридор ведет к галерее, опоясывающей холл, и продолжается по другую его сторону. Дождавшись, пока Бэрримор скрылся из виду, я последовал за ним. Когда я миновал повороты галереи, Бэрримор уже находился в конце дальнего коридора; в открытой двери одной из комнат мелькнул огонек его свечи. Все эти помещения стояли без мебели и никак не использовались, что делало тем более странными похождения дворецкого. Огонек застыл, – наверно, Бэрримор остановился. Тихонько, как мышь, прокравшись по коридору, я заглянул в дверь.

В согнутой позе, поднеся свечу к стеклу, Бэрримор стоял перед окном. Он всматривался в черноту верещатников, и на его повернутом в профиль лице было написано напряженное ожидание. Минуту-другую он не двигался, глядя во все глаза, потом глухо простонал и нетерпеливым жестом убрал свечу. Я тут же возвратился к себе и вскоре различил тихие шаги, ступавшие обратно. Гораздо позднее, уже задремав, я слышал, как щелкнул в замке ключ, но откуда шел звук – сказать не могу. Понятия не имею, что бы это все значило, но в этом мрачном доме творятся какие-то загадочные дела, которые нам рано или поздно предстоит вывести из тени. Не стану морочить вам голову своими предположениями, поскольку вы говорили, что ждете от меня только фактов. Утром у нас с сэром Генри состоялся длинный разговор, и на основе моих ночных наблюдений мы разработали план кампании. Сейчас я о нем умолчу, но тем интереснее вам будет читать мой следующий отчет».