Текст книги "Записки врача общей практики"

Невиновность мистера Мортона подтверждалась рядом фактов. Не приходилось сомневаться, что в половине двенадцатого доктор Лана был еще жив и оставался в своем кабинет. Миссис Вудз уверенно подтвердила, что именно в это время услышала его голос. Сторонники подозреваемого предположили, что доктор кого-то принимал. На это указывали такие факты, как привлекший внимание экономки крик и нетерпеливое требование хозяина оставить его в покое. Если так, то вполне вероятно, что смерть настигла джентльмена в период между услышанным экономкой криком и первым неудачным визитом миссис Мэддинг. Но в таком случае сквайр Мортон никак не мог оказаться причастным к преступлению, поскольку, по ее собственным словам, миссис Мэддинг встретила его у ворот на обратном пути.

Если данная гипотеза верна и доктор Лана действительно кого-то принимал до ее встречи с молодым человеком, то кем мог оказаться этот «кто-то» и какие мотивы имел для столь острой неприязни к глубоко уважаемому в округе джентльмену? Было признано, что если друзья мистера Мортона сумеют пролить свет на эти вопросы, то внесут значительный вклад в доказательство его невиновности. Но пока ничто не мешало общественности считать и говорить – а общественность действительно так считала и говорила, – что не существует доказательств того, что приходил кто-то, кроме сквайра, в то время как существуют веские доказательства его зловещих мотивов для встречи с покойным доктором. Когда стучала миссис Мэддинг, доктор вполне мог подняться в свою комнату или, как она подумала, уйти по вызову, а вернувшись, застать дожидавшегося мистера Мортона. Некоторые из сторонников подозреваемого стояли на том, что исчезнувший из рамки портрет мисс Фрэнсис не был обнаружен среди вещей брата. Впрочем, этот аргумент не изменил настроения следствия, поскольку до ареста вполне хватило бы времени сжечь или как-то иначе уничтожить улику. Что же касается единственного неопровержимого доказательства присутствия в кабинете постороннего человека – а именно грязных следов, то толстый мягкий ковер до такой степени их смягчил и рассеял, что сделать мало-мальски надежные выводы оказалось невозможно. Самое большее, что можно было сказать, заключалось в следующем: следы укладывались в версию принадлежности подозреваемому, тем более что наутро его ботинки выглядели очень грязными. Во второй половине дня прошел сильный дождь, а потому ботинки каждого, кто выходил на улицу, не отличались чистотой.

Таковы голые факты, связанные с чередой странных и романтических событий, привлекших внимание общественности к разыгравшейся в Ланкашире трагедии. Неизвестное происхождение доктора, его выдающаяся экзотическая личность, положение обвиненного в убийстве человека, предшествующая преступлению любовная история – все эти обстоятельства соединились воедино и превратили историю в одну из тех драм, что время от времени привлекают интерес и пристальное внимание всей страны. Население трех королевств бурно обсуждало дело черного доктора из Бишопс-Кроссинга и выдвигало многочисленные теории, которые могли бы объяснить факты. Однако можно смело утверждать, что среди всех этих теорий не оказалось ни единой, способной подготовить умы широкой публики к необыкновенному продолжению, вызвавшему волнение в первый день суда и достигшему кульминации во второй день. Сейчас, когда я пишу эти заметки, передо мной лежат длинные статьи из газеты «Ланкастер Уикли» с подробным изложением событий, но мне придется ограничиться лишь кратким изложением всех событий вплоть до того момента, когда вечером первого дня показания мисс Фрэнсис Мортон пролили на дело совершенно новый свет.

Представлявший сторону обвинения мистер Порлок Карр изложил факты с присущим ему мастерством, и по мере рассмотрения улик становилось все более ясным, насколько трудная задача стояла перед адвокатом мистером Хамфри. Несколько свидетелей под присягой сообщили, что собственными ушами слышали, как молодой сквайр, не стесняясь в выражениях, угрожал доктору расправой за якобы дурное обращение с сестрой. Миссис Мэддинг – тоже под присягой – повторила собственные показания насчет позднего визита подозреваемого к убитому, а еще один свидетель подтвердил, что подозреваемый знал о привычке убитого засиживаться допоздна в уединенном крыле дома и выбрал для визита столь странный час именно потому, что надеялся получить жертву в свое полное распоряжение. Слуга сквайра был вынужден признать, что слышал, как хозяин вернулся примерно в три часа ночи, что подтверждало заявление миссис Мэддинг о том, что во время второго посещения она заметила его возле ворот среди лавровых кустов. Много времени заняло обсуждение грязных ботинок и предполагаемое соответствие следов, так что когда сторона обвинения узнала, насколько убедительна и неопровержима эта, пусть и косвенная, улика, судьба подозреваемого была признана практически решенной: конечно, если сторона защиты не представит каких-нибудь исключительных по убедительности доказательств невиновности. В три часа дня следствие удалилось на совещание, а в половине четвертого, когда зал суда встал, чтобы приветствовать его возвращение, дело получило новое, неожиданное развитие. Изложение дальнейшего хода событий я почерпнул из упомянутого ранее издания, правда, опустив вступительную речь адвоката:

«Все присутствовавшие в переполненном зале суда чрезвычайно взволновались, когда в качестве первого свидетеля защиты появилась мисс Фрэнсис Мортон, сестра подозреваемого. Наши читатели, конечно, помнят, что молодая леди была обручена с доктором Ланой, а расторжение помолвки настолько расстроило ее брата, что тот решился на убийство. Необходимо особо отметить, что мисс Мортон не вызывалась в суд ни на стадии предварительного расследования, ни во время окончательного рассмотрения дела, а потому ее неожиданное появление в роли главного свидетеля защиты немало удивило публику.

Мисс Фрэнсис Мортон – высокая красивая брюнетка – давала показания негромким, но ясным и чистым голосом, хотя с начала и до конца ее выступления никто не сомневался, что она глубоко страдает. Молодая леди упомянула о помолвке с доктором, бегло коснулась ее расторжения по причине, связанной с семьей жениха, и удивила суд утверждением, что всегда считала негодование брата неразумным и неумеренным. В ответ на прямой вопрос адвоката мисс Фрэнсис заявила, что не питает к доктору Лане ни малейшей неприязни и считает его поведение абсолютно благородным. Не зная полного спектра обстоятельств, брат занял другую позицию, и она вынуждена признать, что, несмотря на ее уговоры, не раз высказывался в адрес доктора с излишней резкостью и даже угрожал применением силы, а в вечер трагедии объявил о твердом намерении “разобраться” с ним. Она всеми силами старалась переубедить брата, однако во всем, что касалось его чувств или намерений, Артур с детства проявлял немыслимое упорство.

Вплоть до этого момента казалось, что свидетельство молодой леди направлено скорее против обвиняемого, чем в его пользу. Однако вскоре вопросы адвоката пролили на дело совершенно иной свет и открыли неожиданную линию защиты.

Мистер Хамфри:

– Вы верите в виновность брата в преступлении?

Судья:

– Не могу принять ваш вопрос, мистер Хамфри. Мы основываем решения на вопросах о фактах, а не о вере.

Мистер Хамфри:

– Вы знаете, что брат не виновен в смерти доктора Ланы?

Мисс Мортон:

– Да, знаю.

Мистер Хамфри:

– Откуда вам это известно?

– Известно потому, что доктор Лана не мертв.

В зале суда возникло настолько бурное волнение, что перекрестный допрос свидетельницы пришлось прервать.

Мистер Хамфри:

– Но почему вы точно знаете, мисс Мортон, что доктор Лана не мертв?

Мисс Мортон:

– Потому что после его предполагаемой смерти он написал мне письмо.

Мистер Хамфри:

– Это письмо у вас с собой?

Мисс Мортон:

– Да. Однако я предпочла бы его не показывать.

Мистер Хамфри:

– А конверт у вас есть?

Мисс Мортон:

– Да, вот он.

Мистер Хамфри:

– Из какого города, судя по почтовому штемпелю, отправлено письмо?

Мисс Мортон:

– Из Ливерпуля.

Мистер Хамфри:

– А какого числа?

Мисс Мортон:

– Двадцать второго июня.

Мистер Хамфри:

– То есть на следующий день после предполагаемой смерти. Вы готовы поклясться под присягой, что это его почерк?

Мисс Мортон:

– Несомненно.

Мистер Хамфри:

– Готов представить еще шестерых свидетелей, способных подтвердить, что почерк принадлежит именно доктору Лане.

Судья:

– В таком случае непременно пригласите их завтра.

Мистер Порлок Карр (обвинитель):

– А тем временем, милорд, мы требуем этот документ, чтобы заручиться экспертным мнением относительно того, насколько искусной является имитация почерка человека, в убийстве которого мы до сих пор уверены. Не считаю необходимым указывать, что столь неожиданно представленная версия вполне может оказаться очень хитрым ходом друзей подозреваемого, предпринятым, чтобы сбить следствие с верного пути. Намерен привлечь внимание к тому факту, что молодая леди обладала письмом как во время предварительного следствия, так и во время судебного разбирательства. Теперь она хочет заставить нас поверить, что допустила продолжение следственных процедур, хотя имела неопровержимое доказательство, которое положило бы ему конец.

Мистер Хамфри:

– Вы способны объяснить свое поведение, мисс Мортон?

Мисс Мортон:

– Доктор Лана желает, чтобы я сохранила его тайну.

Мистер Порлок Карр:

– Тогда зачем же вы рассказали о письме сейчас?

Мисс Мортон:

– Чтобы спасти брата.

По залу прокатился сочувственный шум, немедленно пресеченный судьей.

Судья:

– Допуская подобную линию защиты, призываю вас, мистер Хамфри, обратить внимание на то обстоятельство, что многие друзья и пациенты доктора Ланы опознали его тело.

Присяжный заседатель:

– Вплоть до настоящего момента кто-нибудь высказывал сомнения по данному вопросу?

Мистер Порлок Карр:

– Насколько мне известно, нет.

Мистер Хамфри:

– Надеемся добиться полной ясности.

Судья:

– В таком случае суд откладывается до завтра».

Совершенно новый, неожиданный поворот, казалось бы, решенного дела вызвал в обществе необыкновенный интерес. Пресса не могла давать комментарии, поскольку суд еще не завершился, однако вся страна спорила о том, правдиво ли заявление мисс Мортон или может оказаться дерзким подлогом, совершенным с целью спасения брата. Очевидная дилемма заключалась в том, что, если доктор действительно каким-то чудом остался жив, то тогда он несет ответственность за смерть обнаруженного в его кабинете неизвестного человека, в точности на него похожего. Письмо, которое мисс Мортон отказалась показать, возможно, содержало признание вины, поэтому бедняжка попала в ужасное положение: она могла спасти брата, лишь пожертвовав бывшим женихом. На следующее утро по забитому до отказа залу суда пробежал возбужденный шепот: мистер Хамфри вошел в столь сильном волнении, что даже его тренированные адвокатские нервы не смогли скрыть напряжения, и сразу начал переговоры с представителем противоположной стороны – иными словами, с обвинителем. Юристы обменялись несколькими словами, после которых на лице мистера Порлока Карра отразилось изумление, а затем адвокат обратился к судье и заявил, что с согласия обвинителя дававшая вчера показания молодая леди не будет вызвана в суд.

Цитирую газетную статью:

«Судья:

– В таком случае, мистер Хамфри, вы ставите следствие в крайне затруднительное положение.

Мистер Хамфри:

– Возможно, милорд, мой следующий свидетель прольет свет на все сложные вопросы.

Судья:

– Тогда пригласите свидетеля.

Мистер Хамфри:

– Приглашаю доктора Алоиса Лану.

В этот день опытный адвокат произнес немало красноречивых замечаний, однако ни одно из них не вызвало столь бурной реакции, как это краткое объявление. Все присутствующие в зале суда буквально окаменели от изумления, когда на свидетельской трибуне, живым и невредимым, предстал тот самый человек, чья судьба вызвала так много споров. Те из зрителей, кто знал доктора прежде, в Бишопс-Кроссинге, сейчас увидели его изможденным и похудевшим, с морщинами тревоги на лице. Однако, несмотря на меланхоличные манеры и унылое выражение, никто не смог бы утверждать, что встречал человека более выдающейся внешности. Поклонившись судье, свидетель попросил позволения сделать заявление, а после обычного предупреждения о том, что все сказанное может быть обращено против него, снова поклонился и заговорил:

– Хочу, ничего не утаивая, совершенно откровенно и правдиво поведать обо всем, что произошло вечером двадцать первого июня. Я явился бы уже давно, если бы знал, что подозрение пало на ни в чем не повинного человека и теперь тяжело страдают глубоко любимые мной люди. Однако ряд обстоятельств не позволил известиям достичь моего слуха. Мне хотелось, чтобы несчастный человек исчез из поля зрения всех, кто его знает, однако я даже не подозревал, что своими действиями поставлю под удар других людей. Потому позвольте мне попытаться исправить причиненное зло.

Каждому, кто хотя бы немного знаком с историей Аргентинской республики, имя Лана хорошо известно. Отец – выходец из старинной и благородной испанской семьи – занимал самые высокие государственные посты и, если бы не погиб во время мятежа в Сан-Хуане, наверняка стал бы президентом страны. Нас с братом-близнецом Эрнестом ожидала блестящая карьера, однако финансовые потери заставили обоих зарабатывать на жизнь. Прошу прощения, сэр, если эти подробности покажутся лишними, но они являются необходимой прелюдией к основной части моего выступления.

Как я уже сказал, у меня был брат-близнец. Звали его Эрнест. Мы с ним до такой степени походили друг на друга, что, даже видя нас вместе, люди не замечали различий. Иными словами, нас можно было принять за одного человека. С возрастом сходство стало меньше, ведь выражение лица у каждого свое. Однако в состоянии покоя черты казались совершенно одинаковыми.

Не пристало слишком много говорить о мертвом – тем более о единственном брате. Пусть те, кто хорошо знал Эрнеста, сами судят о его характере. Скажу лишь то, что должен сказать: в ранней молодости брат внушал мне ужас, и для этого имелись веские основания. От его дурных поступков страдала моя репутация, ведь в данном случае сходство оказывалось компрометирующим фактором. В конце концов однажды он свалил на меня вину за собственное позорное деяние и сделал это настолько вызывающе, что мне пришлось покинуть Аргентину и начать новую жизнь в Европе. Освобождение от ненавистного присутствия брата щедро компенсировало утрату родины. Мне хватило средств, чтобы оплатить учебу в Глазго, а затем я открыл практику в Бишопс-Кроссинге в надежде, что в этой далекой ланкаширской деревушке больше никогда не услышу об Эрнесте.

Много лет я жил спокойно, но в конце концов брат все-таки меня разыскал, причем на след его навел приехавший в Буэнос-Айрес житель Ливерпуля. Эрнест промотал все свои деньги и явился с намерением поживиться моим заработком. Зная о моем ужасе, он справедливо предположил, что я попытаюсь откупиться, и прислал письмо с предупреждением о своем приезде, чем вызвал кризис в моей личной жизни. Что и говорить: появление столь бесчестного и опасного родственника могло не просто доставить крупные неприятности, но и навлечь позор на дорогих мне людей – тех, кого я особенно старался защитить от неприглядных событий. Я предпринял необходимые меры для того, чтобы неизбежное зло коснулось меня одного: именно это стало причиной того поведения, – здесь доктор Лана повернулся к подозреваемому, – которое получило слишком суровую оценку. Моими действиями руководил один-единственный мотив: стремление защитить дорогих мне людей от любого соприкосновения со скандалом или позором. А в том, что вместе с братом в Ланкашир явятся скандал и позор, сомневаться не приходилось.

Брат приехал поздно вечером, вскоре после того, как я получил его письмо. По заведенному порядку я отпустил слуг отдыхать, а сам засиделся в кабинете. Внезапно на гравийной дорожке раздались тяжелые шаги, а мгновенье спустя брат заглянул в окно. Как и я, он не носил ни усов, ни бороды, и сходство между нами было настолько убедительным, что, подняв глаза и увидев его, я решил, что передо мной собственное отражение в стекле. Один глаз у него был прикрыт темной повязкой, но в остальном наши черты полностью совпадали. А когда Эрнест ухмыльнулся в своей характерной сардонической манере, я сразу понял, что это тот самый брат, который заставил меня покинуть родину и навлек позор на некогда благородное имя. Я открыл входную дверь и впустил его. Произошло это около десяти часов вечера.

Едва лампа осветила брата, я сразу понял, что ему действительно очень плохо. Пройдя пешком весь путь от Ливерпуля – десять миль, он очень устал и изголодался. К тому же был серьезно болен. Выражение лица меня потрясло, а медицинский опыт подсказал, что его точит недуг. Брат слишком много пил, а после драки с какими-то матросами лицо оказалось в синяках. Поврежденный глаз он прикрывал повязкой, которую снял, войдя в комнату. Он и сам был одет в бушлат и фланелевую рубашку, а грубые ботинки почти развалились. Собственная нищета еще больше обозлила брата и настроила против меня. Ненависть превратилась в настоящую манию. По его мнению, я купался в деньгах в Англии, в то время как сам он голодал в Южной Америке. Не могу передать все угрозы и оскорбления, которые вылил на меня Эрнест. Судя по всему, лишения и распутство повредили ум: словно дикий зверь, он метался по комнате, требуя алкоголя и денег, причем в самых диких, самых грязных выражениях. Я очень вспыльчив, однако благодарю Господа за то, что сумел сдержаться и ни разу не поднял на него руку. Жаль только, что мое спокойствие разозлило Эрнеста еще больше. Он бесился, проклинал меня, тряс кулаками перед моим лицом, а потом внезапно схватился за сердце и с громким криком рухнул к моим ногам. Я его поднял и уложил на диван, однако на мой голос Эрнест не откликался, а когда я взял его за руку, она оказалась холодной и вялой. Больное сердце не выдержало: брата погубила собственная злоба.

Долгое время я сидел, словно в кошмарном сне, и смотрел на неподвижное тело. Из оцепенения меня вывел голос миссис Вудз, испуганной предсмертным криком. Я велел ей уйти. Потом в дверь приемной постучал пациент, но я не отозвался, и он или она ушел. Пока я сидел неподвижно, в моей голове медленно и постепенно странным образом сам собой созрел план: будто я подсознательно знал, что нужно делать. Когда я встал, все последующие движения и действия были уже предрешены, я действовал автоматически, не задумываясь. Инстинкт непреодолимо вел меня по определенному пути.

После тех перемен в личной жизни, о которых я уже упомянул, Бишопс-Кроссинг не вызывал у меня ничего, кроме ненависти. Жизненные планы разрушились. Я ожидал сочувствия, но получал только поспешное, несправедливое осуждение и дурное отношение. Конечно, со смертью брата исчезли и проблемы, которые он мог создать, и все же прошлое меня не оставляло, как не покидало чувство, что уже ничто и никогда не станет прежним. Возможно, я проявил излишнюю чувствительность и недостаточную снисходительность к окружающим, но я ощущал себя одиноким и незаслуженно оскорбленным, а потому ждал удобной возможности покинуть Бишопс-Кроссинг и всех его обитателей. Той ночью представился шанс, на который я никогда не осмеливался надеяться: шанс, позволявший навсегда покончить с прошлым.

На диване лежал мертвый человек, похожий на меня как две капли воды: он отличался лишь чуть более грубыми чертами лица и отечностью. Никто не видел, как Эрнест пришел, и никто не станет его разыскивать. Мы оба не носили ни бороды, ни усов, и даже волосы у нас были примерно одинаковой длины. Сходство навело меня на дерзкую мысль: если я поменяюсь с братом одеждой, то доктора Алоиса Лану обнаружат в кабинете мертвым. Таким образом, и самому несчастному доктору, и его испорченной карьере придет конец. В сейфе хранилась крупная сумма, с помощью которой вполне можно было обосноваться на новом месте. В одежде брата ничто не мешало за ночь дойти незамеченным до Ливерпуля, а в большом портовом городе не составило бы труда затеряться, чтобы потом покинуть страну. Мне казалось, что с разбитыми надеждами лучше вести скромную жизнь в чужом месте, чем продолжать успешную практику в Бишопс-Кроссинге, где в любой момент можно встретиться лицом к лицу с теми, кого хотелось забыть. Так я решился на перемены.

И начал действовать. Не стану вдаваться в подробности, поскольку воспоминание не менее болезненно, чем действие, но не прошло и часа, как брат лежал в моем костюме и моей обуви, а сам я выскользнул в дверь приемной и ведущей через поля тропинкой отправился в Ливерпуль, куда и пришел к рассвету. Из дома я забрал только деньги и дорогой сердцу портрет, но, к сожалению, забыл убрать повязку, которую носил на глазу Эрнест. Все остальные его вещи я взял с собой.

Даю честное слово, сэр: даже на миг мне не пришло в голову, что люди способны подумать о моем убийстве. Я даже вообразить не мог, что из-за моего стремления начать новую жизнь кто-то может серьезно пострадать. Напротив, в сознании постоянно присутствовала мысль, что я освобождаю других от груза моего присутствия. В тот же день из Ливерпуля выходило парусное судно в Корунну: на нем-то я и отправился в путь в надежде, что морской ветер поможет восстановить душевное равновесие и обдумать будущее. Но перед отъездом решение мое смягчилось: я осознал, что есть в мире одна особа, которой я не готов причинить ни капли горя. Несмотря на дурное отношение ко мне ее ближайших родственников, сама она будет оплакивать меня. Она поняла и приняла мотивы моего поступка: если вся ее семья будет по-прежнему проклинать меня, она, по крайней мере, не забудет. Поэтому, чтобы спасти любимую от глубокого горя, под завесой тайны я отправил ей письмо. Если же леди приподняла эту завесу, то тем более заслуживает сочувствия и прощения.

В Англию я вернулся только вчера, а в течение всего этого времени ничего не слышал ни о сенсации, которую произвела моя смерть, ни об обвинении мистера Артура Мортона. В вечерней газете я прочитал о первом дне суда и о том, что сегодня слушания продолжатся, а потому рано утром приехал самым быстрым поездом, чтобы сообщить правду».

Поразительное заявление доктора Ланы положило неожиданный конец заседанию суда. В ходе дальнейшего расследования было обнаружено судно, на котором Эрнест Лана прибыл в Англию из Южной Америки. Корабельный доктор уверенно подтвердил, что в пути пассажир жаловался на боли в сердце и слабость, а симптомы вполне соответствовали описанной смерти.

Что касается доктора Ланы, то он вернулся в деревню, откуда так стремительно и драматично исчез, и окончательно помирился с мистером Мортоном. Молодой сквайр признал, что ошибался насчет мотивов, побудивших доктора расторгнуть помолвку. Последовало и еще одно примирение, о котором свидетельствует заметка в известной колонке газеты «Морнинг пост»:

«Девятнадцатого сентября в приходской церкви деревни Бишопс-Кроссинг преподобный Стивен Джонсон совершил торжественную церемонию бракосочетания между Алоисом Ксавьером Ланой, сыном дона Альфредо Ланы, бывшего министра иностранных дел Аргентинской республики, и Фрэнсис Мортон, единственной дочерью покойного Джеймса Мортона, мирового судьи из Лей-Холла, Бишопс-Кроссинг, графство Ланкашир».