Текст книги "Записки врача общей практики"

Тот вечер выдался мрачным и душным, на западе медленно собирались тяжелые тучи. Воздух в моей хижине становился все более тяжелым и гнетущим, так что казалось, будто на грудь и лоб давит какой-то груз. Над болотами то и дело прокатывался рокот надвигавшейся грозы. Понимая, что заснуть не удастся, я встал, оделся и вышел на крыльцо, чтобы, стоя возле двери, окинуть взглядом черную пустошь. Здесь, внизу, дуновения ветра не ощущалось, однако над головой по нависшему небу величественно плыли тучи, и время от времени в расселины между валами робко заглядывала жалкая половинка луны. Гнетущую тишину нарушало лишь журчанье речки Гастер-Бек, да изредка слышалось уханье далекой невидимой совы. По узкой овечьей тропе я прошел вдоль берега не больше сотни ярдов и уже собрался вернуться домой, когда луна скрылась за чернильной тучей, а темнота сгустилась настолько, что не стало видно ни тропы под ногами, ни речки справа, ни валунов слева. Некоторое время я стоял, беспомощно шаря в кромешном мраке, и вдруг раздался жуткий удар грома, а вспышка молнии так ярко осветила обширную пустошь, что на миг стал отчетливо заметен каждый куст и каждый камень. Электрический разряд длился совсем недолго, но его хватило, чтобы меня насквозь пронзил ужас: на тропинке, не далее чем в двадцати ярдах, стояла женщина, а мертвенно-бледный свет падал на фигуру, в мельчайших подробностях являя моему потрясенному взору ее черты лица и наряд.

Трудно было не узнать темные глаза и высокий грациозный стан. Да, это была она, Ева Кэмерон – та самая молодая леди, которую я мечтал забыть. Пару мгновений я стоял, ошеломленно застыв, и пытался понять, действительно ли это она, или надо мной насмехается собственный возбужденный ум. Очнувшись, я побежал в ту сторону, где только что видел образ, начал громко звать, однако ответа не получил. Снова окликнул и снова не услышал ничего, кроме меланхоличных всхлипов совы. Новая вспышка осветила ландшафт, к тому же из-за тучи вышла луна. Но даже забравшись на холм, откуда открывалось взору все болото, я не смог увидеть и тени полуночной скиталицы. Больше часа я бродил по болоту, пока не оказался возле собственной хижины, так и не поняв, действительно ли видел бывшую соседку или поддался игре воспаленного воображения.

В течение трех дней после невероятной грозы я упорно трудился. С раннего утра до позднего вечера не поднимал головы от стола. Полностью погрузился в книги и рукописи. Наконец я почувствовал, что достиг того блаженного спокойствия, того желанного оазиса познания, о котором так долго мечтал. Но увы! Надеждам и планам было суждено разрушиться! Не прошло и недели после бегства из Киркби-Малхаус, как цепь непредвиденных и необыкновенных событий разрушила покой моего существования и наполнила душу такими острыми переживаниями, что все посторонние помыслы исчезли сами собой.

III

Серая хижина в лощине

На четвертый или пятый день после переселения в Гастер-Фелл я с изумлением услышал за окном шаги, а потом раздался громкий звук – как будто в дверь стучали палкой. Даже взрыв динамита не расстроил бы меня сильнее. Я рассчитывал навсегда освободиться от постороннего вмешательства, и вот, пожалуйста: кто-то бесцеремонно стучит в дверь, будто здесь деревенская пивная. Покраснев от гнева, я вскочил из-за стола и отодвинул засов в ту самую минуту, когда незваный гость снова поднял палку, чтобы грубо потребовать внимания. Передо мной стоял высокий плотный мужчина с рыжеватой бородой и широкой мощной грудью, одетый в свободный твидовый костюм, скроенный скорее исходя из удобства, чем в соответствии с требованиями элегантности. Пока незнакомец неподвижно стоял в мерцающем свете солнца, я успел рассмотреть черты лица. Большой мясистый нос, пронзительные голубые глаза под нависающими широкими щетками бровей, совсем не сочетающийся с молодым обликом испещренный морщинами большой лоб. Я был готов увидеть на пороге пастуха или неотесанного бродягу, однако отметил фетровую шляпу не первой свежести, повязанный вокруг мускулистой загорелой шеи пестрый носовой платок и сразу распознал благородного образованного человека, а потому пришел в замешательство.

– Выглядите изумленным, – с улыбкой проговорил незнакомец. – Уж не думаете ли вы, что вы единственный, кто стремится к уединению? Как видите, в этой дикой местности есть и другие отшельники.

– Хотите сказать, что живете здесь? – спросил я непримиримым тоном.

– Вон там, – ответил он, показав за спину. – Поскольку мы с вами соседи, мистер Аппертон, решил, что должен зайти и спросить, не могу ли чем-нибудь помочь.

– Благодарю, – не убирая руки с засова, ответил я холодно. – Я человек нетребовательный, так что сделать для меня вы ничего не сможете. Однако вы находитесь в более выгодном положении, поскольку знаете, как меня зовут.

Казалось, мой нелюбезный тон глубоко разочаровал пришельца.

– Ваше имя я узнал от работавших здесь каменщиков. Что же касается меня, то я доктор. Доктор из Гастер-Фелл. Так меня зовут все местные жители, я привык.

– Наверное, практика здесь не слишком обширна? – осведомился я.

– Помимо вас, ни единой живой души на многие мили вокруг.

– Кажется, помощь необходима вам самому, – заметил я, глядя на большое белое пятно на загорелой щеке. Такие следы оставляет на коже едкая кислота.

– Ерунда, – лаконично ответил посетитель и повернулся вполоборота, чтобы скрыть отметину. – Но мне пора. Ждет спутник. Если помощь все-таки потребуется, только дайте знать. Я живу на расстоянии мили от вас, вверх по течению речки. С внутренней стороны двери есть крепкий засов?

– Да, – ответил я, глубоко изумленный вопросом.

– В таком случае держите его постоянно закрытым. Пустошь – странное место. Трудно предсказать, кто сюда может забрести, так что лучше подстраховаться. До свидания.

С этими словами удивительный сосед приподнял шляпу, повернулся и удалился по берегу Гастер-Бек.

Я все еще стоял, не убрав руки с засова и глядя вслед неожиданному посетителю, когда внезапно увидел еще одного обитателя здешних мест. В некотором отдалении, возле тропинки, по которой направился недавний собеседник, лежал огромный серый валун, к которому прислонился спиной маленький худой человек. Как только доктор приблизился, он тут же выпрямился и пошел навстречу. Несколько минут эти двое стояли и разговаривали, причем высокий собеседник часто кивал в мою сторону, словно передавая недавний диалог. Затем они пошли рядом и скоро скрылись в низине. Правда, вскоре я снова увидел их поднимающимися по склону небольшого холма. Мой знакомый обнял пожилого спутника, то ли выражая симпатию, то ли желая поддержать и помочь. В следующий миг оба – и массивный, полный сил молодой человек, и его маленький слабый товарищ – остановились на фоне неба и, обернувшись, посмотрели прямо на меня. Я тут же захлопнул дверь, чтобы им не захотелось вернуться. Однако, спустя пару минут взглянув в окно, увидел, что странные люди ушли.

Остаток дня я провел в напрасных попытках вернуть то безразличие к миру и всему, что в нем происходит, без которого невозможна никакая умственная работа. Но как бы ни старался сосредоточиться, мысли упрямо стремились к одинокому доктору и его маленькому пожилому спутнику. Почему новый знакомый спросил о засове? Почему последние напутственные слова Евы Кэмерон пугающим образом касались той же странной темы? Снова и снова я пытался найти ответ на вопрос, что заставляет двух столь разных по возрасту и внешности мужчин жить вдвоем в этом негостеприимном диком месте. Может быть, подобно мне самому, они поглощены каким-то серьезным исследованием? Или спрятались от людей, вместе совершив преступление? Только очень серьезная причина могла заставить образованного человека выбрать подобное существование. Теперь я начал понимать, что толпа в городе вызывает куда меньше тревоги, чем пара незнакомцев в деревне.

Весь день я просидел над египетским папирусом, который изучал, однако ни комментарии древнего философа из Мемфиса, ни мистический смысл самого текста не смогли отвлечь сознание от мыслей о насущном. Наконец наступил вечер, и я в отчаянье оставил работу: сердце никак не могло примириться с вторжением незнакомца. Подойдя к журчащей возле дома речке, я умылся холодной водой и вновь попытался найти объяснение нежданному визиту. Несомненно, именно тайна странных соседей заставляла меня снова и снова возвращаться к ним в мыслях. А если эту тайну раскрыть, то препятствие исчезнет и работа снова пойдет гладко. Так что же мешает отправиться к их жилищу и, скрывшись среди камней, собственными глазами увидеть, что это за люди и как они живут? Их образ жизни сам собой подскажет какое-нибудь простое, банальное объяснение. Во всяком случае, вечер стоял прекрасный, и прогулка обещала стать приятным развлечением. Поэтому я зажег трубку и неторопливо зашагал по пустоши в том направлении, где скрылись непонятные соседи. Закатное солнце уже опустилось низко, окрасило вереск в розовый цвет и озарило небо множеством разнообразных оттенков, от бледно-зеленого в зените до насыщенного алого вдоль чистой линии горизонта. Казалось, величайший художник взял огромную палитру и смешал первозданные краски. А с двух сторон исполинские вершины Инглборо и Пеннигент равнодушно взирали на простирающийся между ними серый печальный край. Под действием сгущавшихся сумерек пустошь постепенно преображалась, на глазах превращаясь в неширокую долину, в середине которой деловито спешила речка. С обеих сторон параллельные линии серых камней отмечали путь древнего ледника, чья морена создала вокруг моего дома неровный, изрезанный ландшафт. Грубые валуны, крутые обрывы и фантастической формы камни – все здесь свидетельствовало об ужасающей мощи древнего ледяного поля и обозначало те места, где холодные пальцы безжалостно рвали известняковую породу.

Вскоре я увидел состоящую из низкорослых искривленных дубов небольшую рощу, а за ней в неподвижный вечерний воздух вертикально поднималась темная колонна дыма. Без сомнения, дом моего соседа находился именно там.

Отойдя влево, я спрятался за камнями и под их надежным прикрытием добрался до места, откуда можно было наблюдать за домом без риска выдать свое присутствие. Моему взору предстал небольшой коттедж со сланцевой крышей – немногим больше окружающих валунов. Подобно моей хижине, он выглядел так, будто строился как пристанище пастуха. Но, в отличие от меня, жильцы даже не попытались его отремонтировать и увеличить. О нынешних обитателях можно было судить по нескольким внешним признакам: двум маленьким подслеповатым окошкам, старой, много повидавшей на своем веку двери и облезлой деревянной бочке для сбора дождевой воды. Но даже это давало богатую пищу для размышлений: так, пробравшись ближе, на окнах я заметил толстые железные решетки, а на старой двери увидел прикрытые железными заплатами повреждения. В сочетании с диким пейзажем и абсолютным одиночеством эти странные меры предосторожности придавали уединенному дому зловещий вид и казались дурным знаком. Засунув трубку в карман, я на четвереньках пробрался сквозь вереск и папоротник и остановился в сотне ярдов от жилища. Двигаться дальше было опасно – хозяева могли меня заметить, поэтому я уселся на корточки и приготовился наблюдать.

Долго ждать не пришлось. Не успел я расположиться в своей засаде, как дверь распахнулась и на пороге показался человек, представившийся доктором из Гастер-Фелл, – с непокрытой головой и с лопатой в руках. Надо заметить, что прямо перед домом был небольшой огород, где росла картошка, морковь, фасоль, еще какие-то овощи. Сосед занялся земледелием: начал увлеченно копать, полоть, подстригать и подвязывать. Судя по всему, работа приносила ему удовольствие, потому что при этом он не прекращал петь сильным, хотя и не очень мелодичным голосом. Повернувшись к дому спиной, он до такой степени погрузился в работу, что не заметил, как из приоткрытой двери появился тот самый изможденный пожилой мужчина, которого я видел утром. Теперь не составило труда заметить, что это человек лет шестидесяти – морщинистый, сгорбленный и слабый, с редкими седыми волосами и длинным, худым, бескровным лицом. Шаткой походкой, с трудом поднимая ноги, он направился к ничего не подозревавшему товарищу и остановился почти вплотную. Очевидно, шаги или дыханье выдали его присутствие, потому что огородник внезапно обернулся и пристально посмотрел в лицо подошедшему. Оба быстро шагнули навстречу, как будто хотели обняться, но в следующий момент сильный человек бросился на слабого и повалил того на землю, а потом подхватил на руки и, переступая через грядки, поспешно унес в дом.

Несмотря на богатый и разнообразный жизненный опыт, это странное нападение заставило меня вздрогнуть. Возраст старшего из мужчин, его очевидная слабость, неуверенность и раболепие – все свидетельствовало о жестокости поступка. Гнев едва не заставил меня, даже не вспомнив об отсутствии оружия, немедленно отправиться в дом, однако донесшиеся из-за двери голоса подсказали, что мир восстановлен. Солнце уже опустилось за горизонт, и все вокруг, кроме алого пера на шапке горы Пеннигент, погрузилось в серую дымку. Незаметный в угасающем свете позднего вечера, я подошел ближе и прислушался. В доме слышался высокий жалобный голос старшего из мужчин и какие-то странные металлические звуки. А потом вышел доктор, запер дверь на замок и, словно безумный, дергая себя за волосы и беспорядочно размахивая руками, принялся расхаживать вокруг хижины. Спустя некоторое время, когда окончательно стемнело, он быстро пошел куда-то и скоро скрылся из виду. Как только шаги стихли в отдалении, я осмелился подойти поближе. Запертый в доме узник по-прежнему изливал поток невнятных слов и время от времени стонал, как будто от боли. Слова оказались не чем иным, как молитвой: настойчивой, долгой молитвой человека, ощущающего приближение неминуемой опасности. Бесконечное торжественное обращение одинокого страдальца к высшим силам в темноте звучало особенно пронзительно и вселяло благоговейный ужас. Размышляя об уместности вмешательства, я услышал вдали шаги возвращающегося доктора, а потому поспешно подбежал к окну и сквозь решетку заглянул внутрь. Хижина освещалась довольно ярким сиянием – как потом выяснилось, исходившим от атанора[12]12
  Печь, которой пользовались алхимики для своих опытов. – Прим. ред.


[Закрыть]. Я смог различить большой стол, уставленный множеством реторт, пробирок и конденсаторов. Все они блестели и отбрасывали на стену странные тени. А в дальнем конце комнаты виднелось похожее на курятник деревянное сооружение, где, стоя на коленях, молился тот самый человек, чей голос я слышал. В красноватом свете лицо его выступало из тени подобно полотну Рембрандта: на бледной, сухой пергаментной коже отчетливо проступала каждая морщина. Впрочем, я успел бросить лишь мимолетный взгляд, а затем отскочил от окна, по камням и вереску поспешил прочь и замедлил шаг, только снова оказавшись в своем спокойном уголке. Бросился на кровать и долго пролежал, снова и снова переживая самое большое потрясение в своей жизни.

Однако уснуть мне не удалось: почти полночи я ворочался и поправлял неудобную подушку. Замеченный в комнате замысловатый научный прибор стал поводом для рождения невероятной теории. Возможно ли, чтобы доктор проводил какие-нибудь сложные дьявольские эксперименты, требовавшие посягательства на здоровье и даже жизнь товарища? Это предположение могло бы объяснить одинокую жизнь среди болот, однако никак не соответствовало той искренней дружбе, свидетелем которой я стал не далее как утром. Что именно – горе или безумие – заставило доктора рвать на себе волосы и размахивать руками, когда он вышел из хижины? И неужели милая Ева Кэмерон принимала какое-то участие в зловещем бизнесе? Что, если по ночам она ходила в этот самый дом? А если так, то что же связывало это странное трио? Как бы я ни старался, как ни напрягал свой воспаленный ум, удовлетворительного ответа на все эти вопросы найти не мог. Когда я все-таки провалился в тяжелый сон, то снова и снова переживал увиденные вечером фантастические картины, а наутро проснулся усталым и нервным. Этим утром мне удалось развеять сомнения относительно того, действительно ли бывшую соседку я видел во время грозы. Прогуливаясь по ведущей к пустоши тропинке, заметил на мягкой земле маленькие, аккуратные следы хорошо обутых ножек. Крохотный каблучок и длинный острый носик туфелек мог принадлежать только очаровательной квартирантке из Киркби-Малхаус. Некоторое время я шел по ее следам, пока те не потерялись на твердой каменистой почве. Однако сомнений не осталось: ночная путешественница направлялась в одинокий странный дом. Но что за сила влекла хрупкую девушку через болота, ветер, дождь и мрак на странное свидание?

Почему я позволил собственному сознанию погрузиться в посторонние мысли? Разве я не гордился тем, что живу в стороне от мирских забот? Разве мог допустить, чтобы все планы и решения утратили силу лишь потому, что новые соседи вели себя необычно? Наивная, недостойная слабость! Долгим, упорным усилием воли я заставил себя выбросить из головы все посторонние мысли и вернуться к прежнему спокойствию. Задача оказалась не из легких. Только через несколько дней, проведенных исключительно дома, я почти преуспел в достижении внутреннего равновесия, однако новое событие вернуло мысли в прежнее русло.

Я уже говорил, что по долине мимо моего дома протекала небольшая речка Гастер-Бек. Примерно через неделю после описанных событий, сидя возле окна, я внезапно заметил, что вниз по течению плывет что-то белое. Поначалу я было подумал, что это может быть тонущая овца, а потому взял палку, отправился на берег и выловил то, что оказалось старой, порванной простыней с инициалами «Дж. К.» в углу. Зловещий смысл находке придавали покрывавшие все полотно пятна крови. В тех местах, где простыня намокла, они казались просто бледными, но на немногочисленных сухих участках кровь была свежей и яркой. Я вздрогнул: страшная улика могла приплыть только из стоявшей в долине одинокой хижины. Какая мрачная кровавая драма могла оставить столь жуткие следы? Пожалуй, я льстил себе, считая, что могу пренебрегать всем родом человеческим, – ведь теперь меня съедали чувства негодования и любопытства. Как можно остаться равнодушным, когда на расстоянии не больше мили происходят страшные события? Как потомок Адама, я не мог устоять перед искушением немедленно раскрыть тайну. Поэтому я запер дверь на засов и отправился вверх по течению в направлении хижины хирурга. Однако не успел уйти далеко, как заметил его самого. Сосед стремительно шагал по склону холма, сбивая толстой палкой всю попадавшуюся на пути растительность и завывая, как сумасшедший. Должен признаться, один лишь вид этого человека развеивал все сомнения относительно его психического здоровья. Когда же доктор подошел ближе, я увидел бандаж на его левой руке. При виде меня он замер в нерешительности, явно не зная, подойти или нет. У меня не было никакого желания задавать ему вопросы, так что я прошел мимо, а он продолжил путь – все так же крича и размахивая дубиной. Когда доктор скрылся из виду, я направился к хижине в надежде найти разгадку происходящему. Подойдя, с удивлением обнаружил, что обитая железом дверь открыта нараспашку. На земле возле крыльца были заметны следы борьбы. Войдя в комнату, я застал полную разруху: и химический прибор, и утварь, и мебель – все было разбросано и поломано. Но, самое примечательное, деревянная клетка была запятнана кровью, а ее несчастный узник исчез. Сердце мое сжималось от жалости, ведь я был уверен, что больше никогда не увижу маленького человека живым. Долина была усыпана невысокими холмиками из серых камней, отмечавших места захоронений. Я окинул их взглядом, гадая, какой из них скрывает следы последнего акта этой долгой трагедии.

В хижине ничто не проливало свет на личности моих соседей. Комнату переполняли химические реактивы и приборы для точных измерений. В углу стоял небольшой шкаф с книгами по естествознанию. В другом шкафу была гора геологических образцов, собранных среди известняка. Это единственные детали, которые я успел заметить: на более тщательный осмотр не было времени, потому что хирург мог вернуться и застать меня в доме. Я быстро вышел и с тяжелым сердцем поспешил к дому. Над пустынной долиной нависла безымянная тень – гнетущая тень тяжкого преступления, которая делала угрюмую пустошь еще мрачнее, а дикие болота – еще печальнее и страшнее. Я спрашивал себя, следует ли немедленно отправиться в Ланкастер и заявить о случившемся в полицию. Подобный поступок неминуемо повлек бы за собой перспективу оказаться главным свидетелем на громком судебном процессе и предстать перед перегруженным работой адвокатом и навязчивыми журналистами, которые начнут совать нос в мою собственную жизнь. Разве для этого я удалился от других смертных и поселился в диком, уединенном месте? Мысль о подобной популярности вызывала отвращение: лучше подождать и понаблюдать, не предпринимая никаких решительных шагов до тех пор, пока у меня не появится четкого понимания увиденного и услышанного.

По дороге домой хирурга я не встретил. Однако, вернувшись, с негодованием увидел, что в мое отсутствие кто-то нарушил святость моего уединения. Ящики были выдвинуты из-под кровати, шторы неаккуратно отдернуты, стулья переставлены. Даже кабинет подвергся грубому вторжению: на черном бархатном ковре остались грязные следы. Даже в лучшие времена я не отличаюсь терпимостью, а вторжение на личную территорию и столь методичный обыск возмутили и повергли в ярость каждую клетку и без того встревоженного существа. Проклиная все на свете, я снял с гвоздя старую кавалерийскую шашку и осторожно провел пальцем по острому лезвию. В самой его середине осталась глубокая зазубрина – след того знаменательного дня, когда мы вытеснили из Орлеана Ван Дер Танна: ключица баварского артиллериста оказалась очень твердой. И все же оружие было вполне пригодно. Я положил шашку в изголовье кровати – на тот случай, если придется оказать незваному гостю достойный прием.

IV

Человек, который пришел ночью

Ночью поднялся ветер. Разыгралась буря, а луна скрылась среди рваных облаков. Повергая ниц стонущие кусты вереска, над болотом свистели и рыдали отчаянные порывы. Время от времени в окно стучали капли дождя. Почти до полуночи я корпел над трудом о бессмертии, созданным александрийским платоником Ямвлихом Халкидским, о котором Юлиан Отступник сказал, что этот философ – последователь Платона во времени, но не в гениальности. Наконец, устав и захлопнув книгу, я открыл дверь с намереньем перед сном взглянуть на унылую пустошь и беспокойное небо. Но едва переступил порог, как порыв ветра вырвал из трубки искры и отправил их танцевать в темноте. В тот же миг в прорехе между тучами показалась яркая луна, осветив сидящего на холме, не далее чем в двух сотнях ярдов, того самого человека, который назвал себя хирургом из Гастер-Фелл. Положив руки на колени, а подбородок на руки, он неподвижно смотрел на мою дверь.

При виде зловещего часового я похолодел от ужаса: стоит ли говорить, что мрачная, таинственная обстановка его жилища овеяла соседа ореолом опасности, а время и место его появления значительно усилили впечатление? Однако уже спустя мгновенье мужественный огонь гнева и уверенности в себе изгнал мелочные опасения, и я решительно направился к нежданному посетителю. При моем приближении он встал, луна осветила печальное бородатое лицо и блестящие глаза.

– Что все это значит? – возмущенно вскричал я, подходя. – Какое право вы имеете шпионить за мной?

Доктор покраснел от обиды.

– Жизнь в сельской местности заставила вас забыть о манерах, – возразил он оскорбленно. – Пустошь принадлежит не вам. Она общая.

– Еще скажите, что мой дом – тоже общий, – горячо продолжил я. – Вам же хватило бесстыдства рыться в моих вещах!

Собеседник вздрогнул, и его лицо отразило крайнее волнение.

– Клянусь, я здесь ни при чем! – воскликнул он. – Я ни разу в жизни не переступил порог вашего дома! Ах, сэр, поверьте, над вами нависла смертельная опасность! Прошу, соблюдайте осторожность!

– Достаточно! – решительно перебил я. – Я собственными глазами видел тот трусливый удар, который вы нанесли, когда думали, что вас никто не видит. А еще я был в вашем доме и знаю все, что должен был узнать. Если в Англии действует закон, висеть вам на виселице за все ваши преступления! Что же касается меня, сэр, то я старый воин и я вооружен. Я не собираюсь запирать дверь. Но знайте: если вы или кто-нибудь другой осмелитесь нарушить покой моего жилища, то сделает это с риском для собственной жизни.

С этими словами я решительно повернулся на каблуках и зашагал к дому. А когда подошел к двери и оглянулся, то увидел, что доктор по-прежнему неподвижно стоит среди вереска, опустив голову, и смотрит на меня. Всю ночь я почти не спал, но больше ни разу не слышал голоса своего странного часового, а утром, выглянув за дверь, не увидел и его самого.

Два дня ветер дул все сильнее и сильнее, то и дело принося дождь, а в конце третьего дня разразилась самая страшная гроза, которую мне доводилось видеть в Англии. Над головой беспрестанно рычал гром, а вспышки молнии ослепительно озаряли небо и землю. Ветер не утихал, лишь временами переходил в жалобное рыданье, а потом снова и снова принимался яростно реветь и биться в окна с такой силой, что начинали дрожать стекла. Воздух переполнился электричеством. Под его воздействием, в сочетании с недавними таинственными событиями, я потерял сон и начал раздражаться по любому поводу. Ложиться спать было бесполезно, равно как бесполезно было пытаться сосредоточиться на чтении. Поэтому, вполовину убавив свет лампы, я просто устроился в кресле и предался раздумьям. Ощущение времени пропало, а потому не помню, как долго я просидел, затерявшись в пространстве между мыслями и дремотой. Наконец, часа в три-четыре, я вздрогнул и очнулся. Причем не просто очнулся – все мои чувства и нервы обострились. Осмотрев в тусклом свете комнату, я, однако, не обнаружил ничего, что могло бы вызвать внезапную тревогу. Хорошо знакомая комната, мокрое от дождя окно, грубая деревянная дверь – все вокруг было точно таким же, как всегда. Я попытался убедить себя, что смутное беспокойство вызвано утомлением и чутким сном, но в тот же момент понял, что именно меня встревожило. Звук. Звук человеческих шагов за стенами моего одиноко стоящего дома.

Среди завывания ветра, раскатов грома и стука дождя я отчетливо слышал глухие звуки крадущихся шагов. По траве, по камням, то останавливаясь, то возобновляясь, шаги упорно приближались. Я сидел, затаив дыхание, прислушиваясь к жуткому звуку. Вот шаги стихли возле двери и сменились тяжелым дыханьем. Так дышит человек, которому пришлось идти долго и быстро. Только тонкая дверь отделяла меня от запыхавшегося ночного путника с легкой поступью. Я не трус, однако ненастье, недавнее странное предупреждение об опасности и близость таинственного гостя до такой степени меня напугали, что во рту пересохло, а дар речи мгновенно пропал. Не отводя глаз от двери, я дотянулся до шашки. В душе я молился, чтобы тот, кто стоит на пороге, хотя бы постучал, окликнул или еще как-то подсказал, кто он есть. Любая известная опасность казалась лучше ужасного молчания, нарушаемого лишь тяжелым ритмичным дыханием.

При мигающем свете гаснущей лампы я видел, как вибрирует дверной засов, словно на него давят извне. Медленно-медленно он сдвинулся с места и освободился из гнезда. На четверть минуты или чуть больше наступила полная тишина. Я сидел молча и, сжимая рукоятку шашки, неотрывно смотрел на дверь.

Затем так же медленно дверь ожила, шевельнулась в петлях, и сквозь щель с улицы проник холодный влажный воздух. Беззвучно, так что петли даже не скрипнули, дверь открылась. Когда щель выросла до размеров неширокого проема, я увидел на пороге похожую на тень фигуру и бледное лицо, которое в упор смотрело на меня. Черты лица казались человеческими, а глаза нет. В темноте они сияли зеленоватым светом, а в блуждающем злобном взгляде ощущался дух убийства. Я вскочил и замахнулся обнаженной шашкой, но в этот миг с диким воплем к двери бросилась другая фигура, заметив которую мой призрачный гость испуганно вскрикнул и, повизгивая, словно побитая собака, бросился прочь. Два фантастических существа исчезли в ночной тьме, поглощенные бурей, из которой возникли, как воплощение завывающего ветра и плачущего дождя.

Все еще дрожа от недавнего ужаса, я застыл у двери, глядя в темноту. Крики беглецов все еще звенели в ушах. Вдруг новая вспышка молнии ярко, как днем, осветила всю округу. В ее неестественном сиянии я увидел, как вдали, на холме, одна темная фигура преследует другую, стремительно убегающую. Даже на значительном расстоянии контраст между ними не оставил сомнений относительно того, кому они могли принадлежать. Убегал маленький пожилой человек, которого я счел мертвым, а догонял его сосед-доктор. На миг неземной свет представил их со всей очевидностью, а в следующее мгновенье оба бесследно исчезли во тьме. Повернувшись, чтобы войти в комнату, я задел ногой какой-то предмет. Наклонился и поднял прямой нож, сделанный из свинца. Он был такой мягкий и хрупкий, что выбор оружия показался странным. Более того, острие было ровно срезано, что делало его еще более безвредным. Лезвие, однако, было старательно заточено о камень, о чем свидетельствовали оставшиеся царапины, так что в руке фанатичного убийцы нож все-таки представлял серьезную опасность. Очевидно, злоумышленник выронил его, когда при неожиданном появлении доктора обратился в бегство. Сомневаться в цели визита не приходилось.

«И что же все это означает?» – спросите вы. Многие драмы, свидетелем которых мне довелось стать за годы скитаний – некоторые были не менее странные и поразительные, чем эта, – так и не получили того окончательного, исчерпывающего объяснения, которого вы требуете. Судьба способна сочинять необыкновенные истории, однако заканчиваются они, как правило, вопреки всем художественным законам и без соблюдения условностей литературного приличия. Но сейчас, когда я заканчиваю свой рассказ, на столе передо мной лежит письмо, которое прилагаю без комментариев, поскольку оно способно прояснить все, что осталось во тьме.

Психиатрическая лечебница Киркби

4 сентября 1885 года.

Сэр, я отчетливо сознаю, что должен извиниться и объясниться относительно недавних пугающих и таинственных, с Вашей точки зрения, событий, серьезно нарушивших ту спокойную жизнь, к которой Вы стремитесь. Понимаю, что следовало навестить Вас наутро после возвращения отца; однако, зная Вашу нелюбовь к визитам и – простите – крайне вспыльчивый нрав, решил ограничиться письмом. Во время нашей последней беседы я хотел сообщить то, что сообщу сейчас, однако Вы обвинили меня в каком-то преступлении и внезапно удалились, так что я ничего не успел сказать.