Текст книги "Клеопатра. Последняя царица Египта"

Празднества в честь дня рождения Цезариона были проведены с величайшим размахом, и весь город на протяжении многих дней предавался пирам и веселью. О надвигающейся буре все забыли, и в то время гостю Александрии было бы действительно трудно поверить, что он оказался в городе, правители которого недавно потерпели поражение от врага, который уже готовится вторгнуться в сам Египет. На самом деле ничто не могло заставить Клеопатру признать, что игра проиграна, и, несмотря на невзгоды и тревогу, угнетавшую ее мысли, она не унывала и была полна оптимизма, что должно вызывать восхищение всех историков. Антоний, с другой стороны, был полностью деморализован этой ситуацией, и празднества в честь дня рождения Цезариона снова разожгли в нем аппетит к удовольствиям шумной жизни, и он решил закончить свою жизнь, предаваясь безумному беспутству. Собрав вместе членов клуба «Непревзойденные гуляки», клуба кутил, который он основал несколькими годами ранее, он предложил им записаться в список членов нового общества, которое он назвал Synapotha-noumenoi, или «Умрем вместе». «Давайте есть, пить и веселиться, потому что завтра мы умрем» – вот таким, вероятно, был его девиз, и он вступил в эту новую фазу своей жизни с той же внешней основательностью, с какой он изображал из себя Тимона. Не имея более в мире аудитории, перед которой он мог играть веселую роль Бахуса или Геркулеса, Антоний теперь разыгрывал свои драматические роли из внутренней любви к притворству и с подлинно мальчишеской любовью к надувательству расхаживал по залам дворца в зловещем, но не оригинальном образе гуляки, который пирует со своим добрым другом Смертью. На самом деле Антоний и не собирался умирать, он надеялся, что ему будет позволено, как его недавнему коллеге Лепиду, третьему триумвиру, спокойно удалиться и вести частную жизнь. Парадоксальную ситуацию, в которой он теперь оказался, свое положение государственного пленника, отосланного под залог наслаждаться роскошью своего дома, этот «огромный ребенок» не мог не попытаться обратить в свою пользу.

Клеопатра, с другой стороны, была готова ко всем случайностям, и, пока она надеялась каким-то образом найти выход из своего затруднительного положения, она не забывала готовиться к смерти, которую ей, возможно, придется встретить. Вскоре в Александрию пришла весть о возвращении Октавиана в Малую Азию, и Клеопатра, наверное, понимала, что ее шансы преодолеть свои трудности невелики. Поэтому она занялась собиранием коллекции всевозможных ядовитых снадобий и часто ходила в темницу, чтобы там проводить свои эксперименты на осужденных преступниках. Она с волнением наблюдала за агонией пленников, которым она давала различные яды, забраковывая те из них, от которых люди испытывали боли и бились в конвульсиях, и продолжая свои опыты с теми снадобьями, которые предлагали быстрый уход из жизни. Клеопатра экспериментировала и с ядовитыми змеями, подвергая животных и людей их укусам. Плутарх пишет: «Она вполне удовлетворилась тем, что ничто не могло сравниться с укусом египетской кобры [гаи], который, не вызывая судорог или стонов, приводил к тяжелой дремоте и коме с легкой испариной на лице и постепенным притуплением чувств, когда жертва явно не чувствует боли и раздражается, если ее беспокоят или будят, то есть ведет себя как человек, который пребывает в глубоком естественном сне». Клеопатра решила, что, если дойдет до крайности, она лишит себя жизни таким способом. И, уладив этот вопрос, она снова обратила пристальное внимание на проблемы, которые ее осаждали.

К маю Октавиан вошел в Сирию, где ему сдались все гарнизоны. Он послал Корнелия Галла принять командование теми легионами, которые сдались ему в Северной Африке, и эта армия теперь овладела Паретонием, где находился Антоний после своего бегства с места битвы при Акции. Весть о том, что эта пограничная крепость перешла в руки врага, еще не достигла Александрии, но о продвижении Октавиана через Сирию в городе уже было известно, что, вероятно, вызывало там величайшую тревогу. Тогда Клеопатра решила предпринять смелые и достойные действия. К концу мая она отправила своего сына Цезариона вместе с его учителем Родоном вверх по течению Нила в Коптос, а оттуда через пустыню – в порт Беренику, где все корабли, которые она смогла собрать, получили приказ ожидать его. Молодой Цезарь путешествовал, по-видимому, с большой помпой и вез с собой большую сумму денег. Его прибытие в Беренику ожидали в конце июня, и, когда к середине июля купцы, отправлявшиеся в Индию, начали отплывать в свой далекий путь, все было устроено так, что он тоже поплывет с ними в эти далекие земли, чтобы завести дружбу с царями Индии и, быть может, создать великое объединение восточных народов, о котором так часто мечтала Клеопатра. Сама она решила остаться в Александрии, чтобы сначала провести с Октавианом переговоры о сохранении ее трона, а в случае их неудачи – драться с ним насмерть. Мысль о бегстве не приходила ей в голову, и, хотя с материнской заботой она пошла на эти авантюрные меры ради безопасности своего любимого сына, ей, похоже, не приходило на ум уехать вместе с ним на Восток, где она, по крайней мере, могла бы найти временное пристанище. Расставание Клеопатры с Цезарионом, вероятно, было одним из самых горьких событий ее несчастливой жизни. За его безопасность и за его права она боролась семнадцать лет, а теперь необходимо было отправлять его с индийскими купцами через опасные моря в чужие земли, чтобы спасти силы от когтей его удачливого соперника Октавиана, а она сама оставалась, чтобы встретиться с их врагами и сражаться за их общий трон. Ее мысли в те горестные дни снова обращались к памяти отца мальчика, великого Юлия Цезаря, ведь она, наверное, часто смотрела на его портреты или перечитывала письма, которые тот когда-то написал ей. А теперь, когда Клеопатра отправила юного Цезаря в далекое плавание к землям, которые всегда так сильно интересовали его отца, она, наверное, взывала к духу этого человека, которому поклонялся весь римский мир как Божественному Юлию, и в исступлении, вероятно, умоляла его прийти на помощь своему единственному сыну и наследнику.

Глава 16
Танатос

Историк должен испытывать некоторое нежелание дискредитировать романтическую историю отношений Клеопатры и Антония в этот период, но тем не менее нельзя отрицать тот факт, что они теперь решили жить отдельно друг от друга, и почти нет сомнений в том, что каждый из них относился к другому с недоверием и подозрением. Антоний так долго жил один, что совершенно не имел представления о проектах своей жены; а она, со своей стороны, уже много месяцев не могла полностью ему доверять. Их отношения были отмечены с его стороны недоверием, а с ее – презрительной жалостью, и я не могу найти ничего, что указывало бы на их романтическое приближение рука об руку к своей гибели, которая считается грандиозным финалом их трагической истории. В нужном месте я покажу читателю борьбу одинокой и мужественной царицы со своей судьбой, которая, безусловно, должна вызвать восхищение у всех мужчин. После того как ее муж так поразительно подвел ее, бремя управления страной и организация обороны легли на ее плечи. День и ночь ее, наверное, изводила безумная тревога и преследовала мысль о возможной гибели. И все же она вела себя мужественно, ни разу не допустив мысли о бегстве и ни разу не свернув с пути тех личных и династических честолюбивых замыслов, которые, на мой взгляд, едва ли можно отделить от ее реального долга перед своей страной.

Когда Октавиан в июне 30 г. до н. э. вел свои приготовления в Сирии к вторжению в Египет, Клеопатра и Антоний попытались начать с ним переговоры. Они отправили к своему врагу некоего грека по имени Евфроний, который был домашним учителем одного из юных принцев, с посланиями от них обоих. Клеопатра просила, чтобы в обмен на ее капитуляцию ее сыну Цезариону было бы позволено сохранить за собой трон Египта, а Антоний умолял лишь о том, чтобы он получил возможность вести уединенную жизнь либо в Александрии, либо в Афинах. С этим посольством Клеопатра послала свою корону, скипетр и колесницу в надежде на то, что Октавиан дарует их снова ее сыну, если не ей самой. Но миссия отчасти потерпела неудачу. Октавиан не желал слушать никаких предложений в отношении судьбы Антония, но Клеопатре он передал тайное послание, доставленное одним из его вольноотпущенников по имени Тирс, в котором писал, что он благожелательно относится к ней и склонен оставить ей во владение Египет, если только она прикажет казнить Антония. На самом деле Октавиан не собирался демонстрировать какое-то особое милосердие по отношению к Клеопатре, и это предложение имело целью обмануть ее. Он, по-видимому, уже принял решение, как будет действовать. Антония придется убить или заставить совершить самоубийство, но было бы неловко осуждать его на смерть и официально казнить. Цезариону, сопернику Октавиана, тоже придется встретить насильственную кончину. Клеопатру следует взять живой, чтобы выставить ее на всеобщее обозрение во время триумфа Октавиана в Риме, после которого она отправится в ссылку, а ее страна вместе со своими богатствами окажется в его руках. Такая добыча пойдет на выплату жалованья войскам. Во всех последующих контактах Октавиана с царицей заметно его горячее желание захватить ее живой, тогда как по отношению к Антонию он будет демонстрировать безжалостность и враждебность.

Вольноотпущенный Тирс был тактичным и понимающим человеком и мог обсудить с Клеопатрой сложившуюся ситуацию во всех ее аспектах. Царица всеми средствами стремилась сохранить свой трон и вполне могла отплатить Октавиану его собственной монетой, обманув его и заставив поверить в то, что она отдастся на милость победителя. Она очень внимательно отнеслась к Тирсу: давала ему долгие аудиенции и обращалась с ним, воздавая немалые почести. А Антоний, которого не допускали на их секретные обсуждения, день ото дня становился все озлобленней и подозрительней. Маловероятно, что Клеопатра согласилась на предложение убить своего мужа, но ситуация была такова, что она бы не очень возражала против его самоубийства, и осмелюсь предположить, что царица вполне откровенно обсуждала с Тирсом способ напомнить Антонию о его почетной обязанности. По утверждению Диона Кассия, Октавиан на самом деле отправлял Клеопатре послания любовного характера, но это, вероятно, не так, хотя Тирс вполне мог намекнуть, что сердце его господина тронула та смелость, с которой Клеопатра встретила свои несчастья, и что он жаждет завоевать ее расположение. Возможно, слухи о характере их совещаний достигли Антония, или, быть может, его ревность возбудили доверительные отношения вольноотпущенного с царицей, и он стал еще более подозрительным, чем раньше, и, видимо, стал вести себя так, словно его разум помутился. Антоний вдруг приказал своим людям схватить Тирса и сильно выпороть, после чего он отправил его назад к Октавиану с письмом, в котором объяснял свои действия. «Чрезмерное любопытство и дерзкие замашки привели меня в ярость, – написал он, – но поскольку я нахожусь в таких обстоятельствах, то от меня трудно ожидать большого терпения, но если это оскорбляет тебя, то в твоих руках мой вольноотпущенный Гиппарх: подвесь его и выпори для равного счета». Гиппарх, вероятно, переметнулся от Антония к Октавиану, так что и порка Тирса, и предложенная расплата стали тем черным юмором, который, по-видимому, сразу же понравился Клеопатре. Дерзость этого поступка доставила ей большое удовольствие, и она начала с большим уважением относиться к своему мужу, который, как выяснилось таким образом, еще был способен показывать себя как царь. Плутарх пишет, что с целью снять с себя его подозрения, которые были совершенно безосновательными, она теперь уделяла ему больше внимания и всячески ублажала его. И похоже, такая перемена в ее отношении к нему вселила мужество в сердце Антония, заменив мужественной осанкой ту унылую манеру себя вести, которая была столь заметна последнее время. Клеопатра, видимо, очень хотела доказать Антонию, что не обманет его, и стремилась дать понять это Октавиану. Когда прошлой зимой был ее день рождения, она отпраздновала его очень тихо, но день рождения Антония, который падал на это время, Клеопатра отпраздновала очень продуманно, подарив дорогие подарки всем тем, кто пользовался ее гостеприимством. Она словно желала, чтобы все люди знали: пока Антоний ведет себя как мужчина и вступает в свой последний поединок в союзе с тем духом авантюризма, который всегда отличал ее собственные действия, Клеопатра будет стоять с Антонием рядом до конца. Но если у Антония не хватит силы духа добиваться успеха, то тогда пусть он не стоит у нее на пути. Порка Тирса привела к временному примирению между царицей и ее мужем, и какое-то время Антоний действовал так, словно к нему вернулись былые энергия и смелость.

Узнав, что армия под командованием Корнелия Галла движется через Киренаику к западной границе Египта, Антоний поспешил отплыть с несколькими кораблями в Паретоний, чтобы обеспечить оборону этого места. Но когда он высадился на сушу, подошел к стенам крепости и вызвал командира, его голос потонул в реве труб, раздавшемся изнутри. Через несколько минут гарнизон крепости предпринял вылазку, погнал Антония и его людей назад в гавань, поджег несколько его кораблей и со значительными потерями отбросил его со своих берегов. Вернувшись в Александрию, Антоний узнал, что Октавиан приближается к Пелусию, такой же крепости на восточной границе Египта, которая находилась под командованием военачальника по имени Селевк; а вскоре после этого, ближе к середине июля, пришла весть о том, что Пелусий пал.

После этого Антоний, нервы которого были сильно взвинчены, яростно обвинил Клеопатру в том, что она предала его, тайно сговорившись с Селевком сдать крепость Октавиану в надежде умиротворить приближающегося врага. Клеопатра отвергла это обвинение и, чтобы доказать истинность своих слов, приказала арестовать жену и детей Селевка и отдать в руки Антония, чтобы тот мог казнить их, если окажется, что она состояла в тайной переписке с предателем; этот факт, видимо, окончательно доказывает ее невиновность.

Но подозрения снова лишили Антония силы духа и вытеснили зыбкую храбрость из его сердца. Подавленный и смятенный, он послал к Октавиану Евфрония во второй раз, теперь в сопровождении молодого Антилла, и дал им с собой большую сумму денег, с помощью которой он надеялся умилостивить своего врага. Октавиан взял деньги, но не стал слушать мольбы Антилла, просящего за своего отца. Эта миссия была в высшей степени неприятна Клеопатре, которая никак не могла понять, как человек может пасть так низко, чтобы пытаться подкупить своего врага с помощью золота, причем следует помнить, что это золото принадлежало его жене. Но ее удивление и боль, вероятно, еще более усилились, когда она обнаружила, что Антоний вслед за этим отправил в цепях к Октавиану бывшего сенатора по имени Туруллий, который был одним из убийц Юлия Цезаря, последним из оставшихся в живых (каждый из них нашел свою смерть, словно от руки мстительной Судьбы). Теперь Туруллий оказался во власти Антония, и, так как сын Клеопатры был наследником Юлия Цезаря, этого человека следовало передать в руки царицы для наказания. Но вместо этого Антоний отправил его к своему врагу таким образом, что это могло только означать, что он признает право Октавиана действовать в качестве представителя диктатора. Октавиан немедленно казнил Туруллия, исполнив тем самым последний необходимый акт мести от имени убитого Цезаря; но Антонию он не выразил никакой признательности за пленника. Не получив никаких гарантий помилования, Антоний какое-то время думал о бегстве в Испанию или какую-нибудь другую страну, где он мог спрятаться или вести партизанскую войну, пока какое-нибудь изменение политики Рима не позволит ему появиться там вновь. Но его благородная натура в конце концов проявила себя благодаря примеру Клеопатры, которая приняла решение защищать свою столицу; и Антоний снова взял себя в руки, словно для того, чтобы стоять рядом с царицей до конца. Их положение было хоть и плохим, но не безнадежным. Александрия была хорошо укрепленным городом. В городе по-прежнему было четыре римских легиона, которые оставались в Египте во время войны в Греции; там же были размещены и македонские части охраны дворца. Также не вызывает сомнений то, что за стенами Александрии находились значительные силы египетских войск, а в гавани находился флот, который возвратился после битвы при Акции, и много других боевых кораблей. Таким образом, наготове была грозная сила для защиты столицы. Этим солдатам так хорошо платили из бездонной египетской казны, что они находились в гораздо лучшем положении и были более довольны, нежели легионеры Октавиана, которым уже несколько месяцев не выплачивали жалованье.

Клеопатра тем не менее не надеялась выйти из этого испытания живой; и хотя Октавиан продолжал присылать ей уверения в своей доброй воле, ценой, которую он неизменно просил за ее безопасность, была голова Антония, а такую цену Клеопатра не была готова заплатить. Не думаю, что искушение, которому подвергалась царица в этом отношении, было должным образом отмечено. Дион Кассий категорически утверждает, что Октавиан обещал ей: если она убьет Антония, он гарантирует ей личную безопасность и полную поддержку ее неуменьшившейся власти. И Плутарх так же ясно пишет, что Октавиан сказал ей, что нет такой разумной услуги, которой она не могла бы ожидать от него, если только казнит Антония или даже выгонит его из безопасного убежища в Египте. Антоний оказался ненадежным человеком; он вел себя как самый настоящий трус; обычно он был пьян, и на него нельзя было положиться; от него в дальнейшем не было никакого проку ни ей, ни ее делу. И все же, хотя его устранение означало для нее ее личную неприкосновенность, Клеопатра была слишком верной и слишком гордой, чтобы санкционировать его убийство. Ее дальнейшие действия практически равнялись вызову. Клеопатра ответила Октавиану, что если ему нужна бесполезная голова ее пьяного мужа, то он должен сломать стены ее города и взять ее.

В соответствии с обычаями того времени царица за последние годы построила себе гробницу и погребальный храм, в котором будет покоиться ее тело после смерти, а ее дух получит обычные жертвы и богослужения жрецов. Этот мавзолей, если верить Плутарху, был окружен другими постройками, очевидно приготовленными для членов царской семьи и придворных. Они были возведены не на территории царского некрополя Семы, который располагался на одной стороне улицы Канопус, а рядом с храмом Исиды-Афродиты, который высился на берегу моря на восточном берегу мыса Лохиас. Из замечаний Плутарха я делаю вывод, что гробница царицы в реальности была частью храмовых построек, и если так, то Клеопатра, вероятно, подразумевала, что ее останки будут покоиться на территории святилища богини, с которой ее отождествляли. Таким образом, после ее смерти верующие в храме Исиды будут возносить свои молитвы к собственному духу Клеопатры, а ее бренные останки станут священными реликвиями богини-покровительницы. Мавзолей поражал своей высотой и прекрасным мастерством исполнения. Вероятно, он был построен из ценных пород мрамора и состоял из нескольких камер. На первом этаже мое воображение рисует зал с колоннами, в который можно было войти через двойные украшенные двери из кедра и который вел во внутреннюю усыпальницу, где стоял саркофаг, готовый принять тело царицы. Из этого зала каменная лестница, вероятно, вела в верхние помещения, пол которых был сделан из огромных гранитных плит, являвшихся потолком для нижнего зала. Возможно, там был и третий уровень, помещения которого, подобно камерам на первом этаже, были предназначены для приготовления ладана, жертвоприношений и хранения облачений, используемых жрецами при соответствующих церемониях. Большие оконные проемы в стенах этих верхних помещений, вероятно, выходили на море с одной стороны и во двор храма Исиды – с другой. Но, как было принято в египетских постройках, в нижнем зале и святилище не было вообще никаких окон, а свет, проникая сюда, попадал внутрь через дверной проем и маленькие отверстия под потолком. Июльская жара не проникала в этот каменный мавзолей; верхние помещения, наверное, постоянно продувались прохладным ветром с моря, а яркий солнечный свет снаружи здесь приглушался и смягчался, отражаясь от мраморных стен. Ритмичные удары прибоя о каменную набережную под окнами, выходящими на восток, и пронзительные крики чаек эхом отдавались в комнатах усыпальницы, в то время как с западной стороны в прохладные укромные уголки этих продуваемых ветром залов вторгались, как звуки покинутого мира, пение жрецов в прилегающем храме и отдаленный городской шум. Здесь Клеопатра решила поселиться, как только Октавиан начнет штурм стен города. Она решила, что в случае поражения она убьет себя, и ввиду этой перспективы распорядилась перенести в мавзолей свои сокровища: золото, серебро, эбеновое дерево, слоновую кость, корицу, а также украшения с жемчугом, изумрудами и другими драгоценными камнями, где их сложили на погребальный костер, сооруженный на каменном полу одного из верхних залов. Если понадобится положить конец своим несчастьям, она решила подвергнуть себя смертельному укусу змеи и, собрав последние силы, поджечь костер, огонь которого поглотит и ее тело, и ее богатства. Но пока Клеопатра оставалась во дворце и занималась приготовлениями к обороне города.

В последние дни июля армия Октавиана пришла к стенам города и встала на территории ипподрома, расположенного на каменистой почве к востоку от города и вокруг него. Оказавшись перед поворотным пунктом в своей судьбе, Антоний снова продемонстрировал проблески былой храбрости. Собрав свои войска, он предпринял дерзкую вылазку из города: напал на кавалерию Октавиана, многих перебил, других обратил в беспорядочное бегство и преследовал их до самого лагеря. Затем Антоний вернулся во дворец, где, будучи еще одетым в пыльные и окровавленные доспехи, встретил Клеопатру и, обхватив руками ее хрупкую фигурку, поцеловал ее на виду у всех. Ее особому покровительству он рекомендовал одного из своих военачальников, сильно отличившегося в бою; и царица немедленно подарила этому человеку великолепный шлем и золотой нагрудник. В ту же самую ночь этот военачальник надел свои золотые доспехи и бежал в лагерь Октавиана.

На следующее утро Антоний с долей мальчишеского нахальства послал к Октавиану гонца, вызывая того на поединок один на один, как он это уже делал перед битвой при Акции. Но на это его враг ответил едким замечанием: «Он мог бы найти и другие способы свести счеты с жизнью». После этого Антоний принял решение покончить со всем этим одним решительным сражением на суше и на море, не желая ждать исхода длительной осады. Клеопатра одобрила этот план, и было отдано распоряжение готовиться к генеральному сражению 1 августа. Вечером накануне этого дня Антоний, которого на этот раз не подвело мужество, пригласил слуг разделить с ним свой ужин и не жалеть вина, так как завтра они, быть может, будут служить уже новому хозяину, а он, олицетворение бога вина и веселья Бахуса, будет лежать мертвым на поле боя. Услышав это, его друзья, ужинавшие вместе с ним, начали рыдать, но Антоний поспешил объяснить им, что он совершенно не собирается умирать, а еще надеется привести их к славной победе.

Поздно ночью, когда полная тишина легла на освещенный звездами город, а ветер с моря стих, уступив место душному безмолвию летней тьмы, вдали вдруг раздались звуки труб и цимбал и голоса, распевающие бесшабашную песню. Звуки и голоса приближались, и вскоре можно было услышать топот пляшущих ног, а крики и вопли толпы смешивались с громкой мелодией разгульной песни. Шумная процессия, по словам Плутарха, направилась прямо через центр города к воротам Канопус, и там шум был слышен громче всего. Затем звуки внезапно стихли и не возобновлялись. Но все, кто слышали в темноте эту буйную музыку, были уверены, что это шествие Бахуса, который вместе со своими спутниками-духами ушел от армии своего павшего воплощения и присоединился к войску победоносного Октавиана.

На следующее утро, как только рассвело, Антоний вывел свои войска из восточных ворот города и выстроил их в боевой порядок на уклоне между стенами и ипподромом на небольшом расстоянии от моря. С этой позиции он смотрел, как его флот выходит из Большой гавани и направляется к кораблям Октавиана, которые были выстроены у берега в 2–3 милях к востоку от города; но, к его смятению, александрийские корабли не сделали никакой попытки атаковать врага, как он им приказал. Они салютовали кораблям Октавиана веслами и, получив такое же приветствие в ответ, присоединились к врагу; и теперь все они плыли в сторону Большой гавани. Тем временем со своей возвышенности Антоний увидел, как вся его кавалерия внезапно помчалась галопом к боевым порядкам Октавиана, и таким образом он оказался с одной пехотой, которая, разумеется, не была равной по силам врагу. Бесполезно было бороться дальше, и, оставив всякую надежду, Антоний отступил назад в город, крича, что Клеопатра предала его. Когда он устремился во дворец, сопровождаемый своими растерянными военачальниками, колотя себя по лбу и призывая проклятия на голову женщины, которая, по его словам, отдала его в руки врага ради своего спасения, царица бежала из своих апартаментов, словно боялась, что в ярости и отчаянии Антоний может зарубить ее мечом. Вместе со своими двумя прислужницами Ирадой и Хармионой она бежала по пустым залам и коридорам дворца так быстро, как только могла, и наконец, пробежав через безлюдный двор, достигла мавзолея, прилегающего к храму Исиды. Придворные, слуги и охрана, по-видимому, разбежались в тот момент, когда раздался крик, что флот и кавалерия переметнулись к врагу. В окрестностях храма оставались, вероятно, несколько перепуганных жрецов, которые едва могли узнать царицу, мчавшуюся, задыхаясь, к раскрытым дверям гробницы, которую покинули обычно стоящие около нее стражи. Три женщины устремились в тускло освещенный зал, заперев за собой на засовы дверь и наверняка забаррикадировав ее скамейками, столами для жертвоприношений и другими предметами культовой мебели. Затем они направились в жилые комнаты на верхнем этаже, где они, вероятно, рухнули на богатые ложа в состоянии крайнего возбуждения от ужаса, и Клеопатра стала немедленно готовиться к самоубийству. Из окна они, наверное, видели каких-то людей из штаба Антония, которые спешили к ним, и теперь они могли послать ему весть о том, что царица собирается убить себя. Однако вскоре, когда смятение в ее голове несколько улеглось, Клеопатра приняла решение подождать немного, прежде чем делать последний шаг, чтобы убедиться в отношении к ней Октавиана. И, приняв решение действовать так, она, по-видимому, постаралась успокоиться, в то время как через окна на восточной стороне она видела, как египетские и вражеские корабли бок о бок входят в Большую гавань.

Нет никаких причин предполагать, что Клеопатра предала своего мужа или что она была как-то причастна к произошедшей измене флота и конницы. Внезапный провал их с Антонием сопротивления, хотя было еще только утро, вероятно, был для нее ошеломляющим ударом, а обвинения Антония Клеопатра, без сомнения, расценивала как проявление странностей его поведения, характерных для него в последние годы. Накануне Антоний предлагал большую сумму денег любому легионеру Октавиана за переход на его сторону; и более чем вероятно то, что Октавиан сделал такое же предложение египетским морякам и солдатам. Только год назад эти моряки по-братски относились к римлянам из армии и флота Антония в Амбракийском заливе, и эти последние, перейдя на сторону Октавиана после сражения при Акции, теперь во множестве находились среди моряков вражеского флота. Таким образом, египтян призывали сражаться со своими друзьями, чьим гостеприимством они часто пользовались и чьи воинские качества в соединении с победоносной армией Октавиана высоко ценили. Поэтому не было нужды ни в каких намеках со стороны Клеопатры: их переход на сторону Октавиана считался почти неизбежным.

Но Антоний слишком обезумел и был слишком взвинчен, чтобы контролировать свои слова, а свои апартаменты во дворце он привел в состояние граничащее с палатой сумасшедшего, где он ругал Клеопатру и ее страну и призывал проклятия на голову всех тех, кто покинул его. Вскоре те люди из его свиты, которые последовали за царицей в ее мавзолей, принесли ему весть о том, что она убила себя, так как именно таким образом они истолковали ее действия. И мгновенно ярость Антония утихла, этот шок вызвал у него упадок сил. Сначала это известие, вероятно, поразило его, но, когда весь его смысл проник в его смятенный разум, в нем не осталось места для гнева или подозрений. «Ну, Антоний, – вскричал он, – зачем дальше откладывать? Судьба забрала у тебя то единственное, ради чего, можно сказать, ты еще хотел жить». И с этими словами он ринулся в свою спальню, энергично срывая с себя доспехи и призывая своего раба Эроса, чтобы тот помог ему. Потом, когда он обнажил верхнюю часть своего тела, все услышали, как он вслух разговаривает с царицей, которую он считал мертвой. «Клеопатра, – сказал он, – я не горюю оттого, что разлучен с тобой, потому что мы скоро будем вместе, но мне больно, так как такой великий полководец оказался менее мужественным, чем женщина». Незадолго до этого Антоний заставил Эроса торжественно обещать убить его, когда прикажет сделать это. И теперь, повернувшись к рабу, Антоний отдал ему этот приказ, напомнив о его клятве. Эрос вытащил свой меч, словно намеревался сделать то, о чем его просил Антоний, но внезапно, повернувшись, вонзил клинок в свою собственную грудь и упал, смертельно раненный, на пол. После чего Антоний склонился над ним и закричал ему, потерявшему сознание: «Отлично сделано, Эрос! Отлично!» Затем, взяв свой меч, он добавил: «Ты показал своему хозяину, как надо делать то, на что у тебя самого не хватило духу», и с этими словами он вонзил себе меч под ребра снизу вверх и упал на свою постель.

Однако рана не была смертельной, и вскоре кровь перестала течь, а к Антонию вернулось сознание. Несколько слуг-египтян собрались вокруг него, и теперь он умолял их прекратить его страдания. Но когда они поняли, что Антоний жив, они бросились вон из комнаты, оставив его, стенающего и корчащегося от боли, там, где он лежал. Кто-то из них, наверное, сообщил об этом царице, которая сидела у окна мавзолея, так как через несколько мгновений некий Диомед, один из ее секретарей, пришел к Антонию и сказал ему, что Клеопатра еще не убила себя и желает, чтобы его принесли к ней. Антоний отдал распоряжение слугам перенести себя к ней, и они, подняв его на руки, положили Антония на импровизированные носилки и поспешили в мавзолей. По-видимому, теперь у дверей мавзолея собралась толпа, и, когда царица увидела группу людей, несущих к ней ее мужа, она, вероятно, испугалась, как бы кто-нибудь из них, желая получить награду, не схватил ее, когда они войдут в ее цитадель, чтобы доставить Клеопатру живой Октавиану. К тому же, наверное, было непросто отпереть засовы на дверях, которые она в возбуждении сумела глубоко вогнать в петли. Поэтому Клеопатра не смогла впустить Антония в мавзолей, и он лежал под ее окном, стонал и умолял ее позволить ему умереть на ее руках. По словам Плутарха, Клеопатра тогда «спустила веревки, к которым привязали Антония, и она вместе со своими двумя прислужницами, единственными людьми, которым она позволила войти в свой мавзолей, подняла его наверх. Те, кто присутствовали при этом, говорят, что не было более горестного зрелища, чем вид окровавленного Антония, испускающего последний вздох, но все еще тянущего к ней руки и приподнимающего свое тело теми слабыми усилиями, которые он еще мог сделать, когда его поднимали наверх. На самом деле это была нелегкая задача для женщин; Клеопатра изо всех сил налегала на веревку, тянула ее, нагнув голову до земли, и с трудом дотянула Антония наверх, в то время как все стоявшие внизу подбадривали ее криками и разделяли с ней все ее усилия и тревогу». Окно, вероятно, было расположено на значительном расстоянии от земли, и я не думаю, что трем женщинам вообще удалось бы поднять наверх довольно тяжелого Антония, если бы стоявшие внизу люди не принесли, как мне кажется, приставные лестницы и не помогли им. А потом – я не сомневаюсь в этом – с верхних ступенек этих лестниц снаружи они наблюдали за ужасной сценой, развернувшейся внутри.