Текст книги "Письмо на небеса"

Дорогой Курт,

Вы видели деревья зимой, когда их голые ветви покрыты птицами? Сегодня был как раз такой день. Птицы сидели неподвижно, укутав деревья своими перьями. Я дрожала. Дул сильный пронизывающий ветер, но усеянные черными дроздами ветви оставались неподвижными.

Но я не с того начала. Дело в том, что мы со Скаем в этот момент расставались. И ветер все дальше и дальше уносил от меня его голос. Я смотрела на сидящих на деревьях птиц, задаваясь вопросом, как быстро бьются их сердечки и согревает ли их быстрое сердцебиение.

Наверное, я выберусь сейчас тайком на улицу, чтобы вдоволь наплакаться.

Вернувшись сегодня домой из школы – во второй учебный день после каникул, я обнаружила прикрепленное к изгороди письмо с моим именем на нем. Это было настолько странным, я сразу же поняла, что письмо от Ская. Я села на скамейку на улице и надорвала конверт. Думаю, несмотря ни на что, я все еще надеялась на лучшее. Письмо начиналось как любовное, написанное в немного старомодном стиле. В нем говорилось о том, как сильно я отличаюсь от других девушек, о том, какая я особенная, и о том, как Скай меня любит. Он решил написать мне письмо, потому что не знал, что сказать мне в лицо. Все, чего ему хотелось – узнать меня ближе, но на Новый год он понял, что мы оба к этому не готовы. Скай написал, что я должна позаботиться о себе и что он сам позаботиться обо мне не может. «Ты будешь гораздо счастливее без меня», – написал он. После этих слов я будто со всего маху свалилась с небес на землю, в мир, из которого всеми силами пыталась улететь – в мир, где на самом деле живет Скай. Что-то очень похожее вы написали в своей предсмертной записке – что жизнь вашей дочери будет гораздо счастливее без вас. Так вот, вы ошибаетесь. Это жалкое оправдание человека, у которого не хватает духу находиться рядом. И отвратительный способ облегчить себе душу, зная при этом, что вы оставляете того, кто не хочет, чтобы вы уходили. Того, кто нуждается в вас.

Прочитав письмо, я словно потеряла разум. Мне необходимо было посмотреть Скаю в лицо, поэтому я встала со скамейки и направилась к нему домой. По дороге я пыталась до него дозвониться, но он не отвечал, и я проплакала все три с половиной километра до его дома.

Я постучала в дверь. Глаза застилали слезы, мешая видеть ясно, пока ко мне не вышла мама Ская в своем изношенном атласном халате. Ее волосы были небрежно стянуты в пучок, и из него выбивались прядки. Выражение ее лица так потрясло меня, что я перестала плакать. Оно было нежным и добрым. Ее глаза говорили, что она все прекрасно понимает. Однако прежде чем я успела хоть слово произнести, показался Скай.

– Иди в дом, мам, – сказал он. – Я скоро вернусь.

Он закрыл дверь и вышел на крыльцо, теперь украшенное блестящими пластиковыми звездами.

Моя голова была забита мыслями, но неожиданно оказалось, что мне нечего сказать. Скай был напряжен и избегал смотреть мне в глаза. Наконец он сказал:

– Идем. Я отвезу тебя домой.

Я пошла за ним, и по дороге к машине он добавил:

– Больше не приходи сюда.

Тогда у меня из глаз снова потекли слезы. Я проплакала весь обратный путь, сидя в его пикапе, пахнущем старой-престарой кожей. В этой машине мы впервые прикоснулись друг к другу. Играл ваш диск Aqua Seafoam Shame…

Когда мы приблизились к полю для гольфа рядом с моим домом, я попросила Ская остановиться. Он взглядом дал мне понять, что не сделает этого, и я повторила:

– Остановись, Скай! – Затем продолжила спокойнее: – Я просто хочу с тобой пройтись. Ты же не можешь вечно избегать разговора со мной.

Он припарковался, и мы вышли из машины. Мне вспомнилось, как мы кружили на этом поле для гольфа, пока не упали, смеясь, рядом с гусями, устроившимися на ночлег. Гуси улетели, листья опали и теперь на голых ветвях сидели дрозды, как будто укрывая их огромной шалью из перьев. У меня безостановочно текли слезы. Я хотела вернуть Ская.

– Ты сказал, что любишь меня, – сказала я.

– Да. – Его лицо заледенело.

– Тогда почему ты оставляешь меня?! – закричала я.

– Не знаю. Я не могу видеть тебя такой. Иногда ты словно исчезаешь сама в себе. Дело не в том, что ты плачешь, а в том, что я не знаю, из-за чего ты плачешь. Ты мне ничего не рассказываешь. И я не могу тебе помочь.

Я тонула в обуревавших меня чувствах и плакала все сильнее. Скай был прав. Остался бы он рядом со мной, если бы я ему все рассказала? – спрашивала я себя, уже зная, что опоздала. Почти полная луна скрылась за облаками, и, взглянув на Ская, я не увидела его лица. Лишь тень вместо него.

Во мне что-то сломано, и теперь он это видит. Никто не может меня починить. Я пыталась стать такой же храброй, как Мэй, стать яркой, свободной и сияющей, как россыпь звезд. У меня не вышло. И не могло выйти, потому что я не такая. Скай это понял. Открыл самую дальнюю дверцу в моей душе и обнаружил, что я всего лишь младшая сестренка Мэй, которая не смогла ее спасти – плохая, неправильная и во всем виноватая.

Внезапно дрозды разом взлетели с деревьев. Словно какая-то сила направила их вверх, позвала в тайное место на небесах, побывав в котором, они опять вернутся и найдут себе новые деревья. Я взлетела вместе с ними, но не уверена, что смогу когда-нибудь снова приземлиться.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогие Курт, Джуди, Элизабет, Амелия, Дженис, Джим, Эми, Аллан, Э.Э. и Джон,

надеюсь, кто-нибудь из вас слышит меня, потому что мне кажется, что весь мир погрузился в пучину тишины. Я обнаружила, что порой воспоминания застревают в теле семенами сомнений, печали и страхов, вокруг которых потом и крутятся остальные эмоции. Стоит неловко повернуться или упасть, и одно из них освободится. Оно может раствориться в крови, а может и прорасти, и тогда из маленького семени вырастет огромное дерево. Иногда стоит высвободиться одному из них, как то же самое происходит и с другими.

У меня такое ощущение, что я тону в воспоминаниях. Они все кажутся такими ясными и четкими! Мама готовит нам с Мэй чай. Возвращение из бассейна домой, в грозу, с перемазанными красными ягодами ступнями. Скачка на воображаемых лошадях через снегопад. Уезжающий на мотоцикле отец в сыплющихся на него дождем семенах вязов. Мама, укладывающая в чемодан чистые рубашки. Идущая в кино Мэй с развевающимися за спиной волосами. Ее ладонь, прижатая к оконному стеклу. Воспоминания безостановочно льются на меня.

Первое, что я помню из той ночи – звук речной воды. Она равномерно шумит, ни на секунду не прекращая своего движения. Я увидела пробивавшиеся сквозь трещины в дощатом настиле колокольчики. Два цветка затоптали, но один все еще ловил в свои чашечки лунный свет. Шум реки становился все громче, заглушая все своим ревом.

Мы с Мэй ехали по старому шоссе. В ночном небе светило множество звезд. Мы ехали с открытым в крыше люком, громко играла музыка и сестра пела нежным протяжным голосом Everywhere I Go: «Расскажите мне все, что я должна знать…». Она знала, в какой момент нужно петь приглушенно, а в какой – громко, знала мотив и чувствовала ритм. Она запела с таким чувством и силой, что, казалось, ее голос может расколоться на миллион кусочков. Я, не отрываясь, смотрела вверх, наблюдая за тем, как звезды начинают заживо поглощать небо. И загадала желание, чтобы Мэй была счастлива.

Сестра давила на газ, и машина летела по шоссе номер пять словно пущенная во тьму ракета. Шум на скорости поглотил все звуки, кроме музыки. Мы были на дороге совершенно одни. Мэй остановила машину в нашем местечке, где через реку проложены старые железнодорожные пути. Весной тут слышен звук стремительно бегущей воды. В конце лета река мелеет и течет так тихо, что ее не слышно. Зимой она почти вся замерзает. Тогда была весна. С цветами и надеждами на то, что все-все возможно.

Мы с сестрой нашли это место в детстве, когда ездили на речку с мамой и папой. Затем стали возвращаться сюда сами, в выходные после обеда, хотя должны были в это время сидеть в библиотеке, или после вечерних киносеансов, как в ту самую ночь. Припарковавшись у рельсов, мы на четвереньках ползли по дощатому настилу железнодорожного переезда, усаживались посередине и представляли, что парим в небесах. Мы как маленькие играли в «Пустяки»[58]58
  Игра в Пустяки (англ. Poohsticks), в которой соревнующиеся бросают палочки в текущую реку с моста и ждут, чья палочка первой пересечет финишную прямую.


[Закрыть], выискивая опавшие ветки и бросая их в реку, а потом, перегнувшись на другую сторону моста, смотрели, чья ветка проплывет первой. Мы верили, что ветка-победитель первой доплывет до океана. Мы собирали охапки веток, и играли так целую вечность, воображая, какие увлекательные приключения предстоят веткам по пути к океану. А затем ползли обратно на берег.

Но в ту ночь все было по-другому. Мы сидели на середине моста. Я сказала то, что не должна была говорить. Мэй встала и пошла к берегу по железному рельсу, как по канату. Я молча молила ее удержать равновесие. Всей душой желала побежать за ней, остановить ее, сделать хоть что-нибудь, но не могла сдвинуться с места. В этот момент я словно была не в своем теле, а в теле сестры. Чувствовала, как она пошатнулась. Как она падала. Как будто то, что должно было случиться, уже случилось, и мне остается только наблюдать, и я не в силах помочь.

А затем Мэй обернулась и посмотрела на меня, устремив взгляд темных глаз во тьму. Из ее хвоста выбились пряди волос. Руки в лунном свете казались худыми и бледными.

Наши взгляды встретились, и я будто снова вернулась в свое тело. Открыла рот, чтобы позвать Мэй, но не успела издать ни звука – в эту секунду сестру словно опрокинул порыв ветра, и ее тело упало в разверзнувшуюся внизу черноту. Она не оступилась. Не прыгнула. Она как будто просто улетела. Я готова поклясться, что за мгновение до падения Мэй зависла в воздухе, не касаясь ногами рельса.

Перед глазами так и стоит, как она падает в реку. И все, чего я хочу – подбежать к ней и удержать. Я не спасла ее. Мое тело оцепенело. Голос пропал. Хотелось бы мне знать почему. Ведь теперь я только это и вижу. Мэй, зависшую в воздухе и ждущую, когда я возьму ее за руку и верну на рельсы. Проползу с ней обратно на берег. И вернусь домой не одна.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогой Курт,

Во втором предложении вашей предсмертной записки вы пишете, что вас довольно легко понять. Вы и правы, и ошибаетесь. То есть я понимаю, как вы к этому пришли, знаю всю вашу историю и чем она заканчивается. Известность не принесла вам счастья. Не сделала неуязвимым. Вы остались ранимым, влюбленным в окружающих вас людей и одновременно вы сердились на них. Мир стал вам в тягость. Люди подошли слишком близко. У меня не выходит из головы ваша фраза: «Я просто люблю людей… люблю так сильно, что это чертовски печалит меня». Да, я вас понимаю.

И ощущаю то же самое, когда тетя Эми перематывает ленту автоответчика и прослушивает сообщение, оставленное приверженцем Христа месяцы назад, так, словно только что получила его. Когда Ханна в новом платье бежит навстречу Кейси, при этом глядя через плечо на Натали. Когда Тристан играет на воображаемой гитаре под одну из ваших песен, мечтая написать свою собственную. Когда папа приходит поцеловать меня в макушку перед сном, измотанный до того, что у него нет сил волноваться о том, что я пойду поздно вечером гулять. Когда я вижу парня с биологии, который всегда занимает пустое место рядом с собой стопкой книг. Я могу за этим только наблюдать, но не могу ничего сделать.

Так что да, в каком-то смысле вас легко понять. Но, с другой стороны, говоря вашими же словами: все это чертовски бессмысленно. Убить себя. Какой в этом, черт возьми, смысл? Вы совсем не думали о нас. Вам было все равно, что случится с нами, когда вас не станет.

Прошло три дня с тех пор, как Скай порвал со мной. Я не перенесла бы встречи с ним в школе, поэтому сказала папе, что плохо себя чувствую, и не вылезала из постели, зарывшись в одеяла. Натали с Ханной позвонили узнать, почему я не пришла в школу, и я отправила им сообщение, что подцепила грипп. Потом выпила из аптечки лекарство со снотворным эффектом и дни напролет спала. Каждый вечер, вернувшись с работы, папа готовил мне куриный суп с вермишелью из пакетиков, как всегда делала мама, если я заболевала. Такая забота с его стороны была очень трогательной, но мне от нее становилось только хуже. Сегодня перед сном, все еще одуревшая от не нужных организму лекарств, я попросила его спеть мне колыбельную. Он пел мне: «Эта земля – твоя земля», а я, закрыв глаза, пыталась поймать то самое ощущение, которое испытывала, слушая эту песню ребенком.

Однако поиски этого ощущения привели меня совсем не туда, куда мне хотелось, а к той ночи, в которую умерла Мэй. И к ночам до этого, когда я томилась, ожидая возвращения сестры. Со мной что-то не так. И я не знаю, что именно.

Я так и сидела, оцепенев, после того, как Мэй упала. Полицейский нашел меня там на следующий день, глядящую вниз на воду – так мне сказали. Я этого не помню. Они спросили: «Что случилось с твоей сестрой?» Я ничего не ответила. Ее тело нашли в реке.

Папа не мучил меня вопросами, мама же постоянно спрашивала, что мы делали на мосту, зачем туда поехали, почему мы не пошли в кино, как собирались. Наверное, мама злилась на меня за то, что я ничего не могла объяснить. Может быть, поэтому она уехала в Калифорнию и перестала быть моей мамой. Думаю, она считала, что во всем виновата я. И думаю, что она права. Если она узнает правду, то никогда уже не вернется.

Помню, как однажды перед своим отъездом мама вытирала кухонный стол после завтрака. Подняв на меня глаза, она спросила:

– Лорел, она прыгнула?

– Нет, – ответила я. – Ее столкнул ветер.

Мамины глаза заблестели от слез. Кивнув, она отвернулась.

После того как папа лег сегодня спать, я некоторое время полежала без сна, а потом на цыпочках прошла по коридору и повернула ручку двери Мэй. Затем повернула ее обратно. Я вдруг испугалась того, как почувствую себя в спальне сестры, зная, что ее там нет. Того, какими покинутыми и притихшими покажутся мне ее вещи, оставленные на своих местах.

Слово Nirvana означает «свободу». Свободу от страданий. Наверное, кто-то думает, что ее приносит смерть. Что ж, поздравляю вас с освобождением. Мы же, оставшиеся здесь, все еще пытаемся цепляться за осколки наших жизней.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Амелия Эрхарт,

Думая о вас, я немного представляю, что вы чувствовали в самолете в то утро перед исчезновением. Вы преодолели уже 35 000 километров по маршруту своего кругосветного путешествия, и вам оставалось пролететь только 11 000 километров над почти пустой поверхностью Тихого океана. Вы должны были добраться до крохотного островка Хоуленд. Он лишь слегка выступает над водой, и с воздуха его трудно отличить от облаков.

В вашем самолете заканчивался бензин, и радиооборудование сбоило. Связь была нестабильной. Паниковали ли вы, посылая сообщение береговой охране на Хоуленд: «Мы где-то над вами, но не видим вас. Горючее на исходе». Вам ответили через четверть часа, не зная, слышите ли вы. А через час получили ваше последнее сообщение, полное помех. Вам подавали дымовые сигналы, но мы уже никогда не узнаем, видели вы их или нет. До сих пор собирают экспедиции, которые пытаются вас найти. То, что мы все еще ищем вас семьдесят пять лет спустя после вашей смерти – доказательство того, как сильно мы вас любим. Иногда я задаюсь вопросом: изменилось ли бы что-нибудь, если бы мы наконец разгадали тайну вашего исчезновения?

Сегодня понедельник, мой первый учебный день после расставания со Скаем. Папа решил, что пора сводить меня к врачу, и я поняла, что вечно притворяться больной не получится. Поэтому когда вчера пришло время переезжать к тете Эми, я сказала папе, что мне стало лучше. Утром я надела толстовку, которую не носила с восьмого класса, и стянула волосы в хвост. В обед у меня не было желания есть ни сэндвичи с салатом, ни печенье с арахисом. Я подошла к нашему столику и села с Ханной и Натали. Опередив все их вопросы, я призналась:

– Он порвал со мной.

Подруги хором ахнули: «О боже! Как ты? Из-за чего?». Хуже всего то, что когда случается что-то плохое, все начинают тебя жалеть. Это будто подтверждает: да, случилось что-то действительно ужасно неправильное. Я пыталась сдержать обжигавшие глаза слезы, но они все равно потекли. Натали с Ханной бросились меня обнимать.

– Он понятия не имеет, что потерял, – сказала Ханна, положив мою голову себе на плечо и успокаивающе поглаживая меня. – Ты самая потрясающая, самая прекрасная девушка на свете. Он полный идиот и болван, Лорел.

– Нет, – приглушенно отозвалась я, уткнувшись в ее рубашку. – Я думаю, дело во мне.

– Что? Ничего подобного. Это не так.

– Я не пойду сегодня на хор, – сказала я ей. – Не могу видеть Ская.

– Это ничего. Совсем необязательно туда идти. Мы с тобой прогуляем.

Поэтому на восьмом уроке мы сбежали из школы и сквозь круговерть снежинок, кружащих в воздухе, но тут же тающих на темной земле, пошли в супермаркет за ликером, чтобы потом выпить его у Натали до того, как ее мама вернется с работы. Забравшись на крышу ее дома и устроившись на одеялах, мы передавали друг другу бутылку «Афтершока» со вкусом корицы. Ханна пыталась меня рассмешить и найти мне нового бойфренда, предлагая на выбор друзей Кейси – Натали кривилась, – и наконец дошла до Эвана Фридмана.

– Они с Брит снова расстались, и я видела, как он смотрит на тебя.

Однако я почти не обращала внимания на то, что подруги мне говорили. В голове билась одна единственная мысль: «Она умерла». И тут это случилось. Может, потому, что я была безмерно благодарна Натали с Ханной, а может, потому, что слишком устала и слишком грустила, чтобы и дальше пытаться походить на сестру.

– Моя сестра умерла, – громко призналась я.

Мгновение царило молчание. Наконец Хана кивнула.

– Я знаю. Мне очень жаль.

– Что ты хочешь этим сказать? – не поняла я.

Поколебавшись, Ханна объяснила:

– Нам рассказал об этом Тристан. Они с Кристен раньше общались с ребятами из Сандии. Они сказали, что одна девушка оттуда умерла. Нетрудно было догадаться, что это твоя сестра.

– Что? – Меня охватила внезапная ярость. Так злишься, когда родители срывают с тебя утром одеяла, чтобы заставить встать с постели. В холодном январском воздухе собственная кожа ощущалась тонкой и почти прозрачной. – Почему же вы ничего мне не сказали?

– Ты никогда не говорила с нами об этом, – ответила Натали. – Наверное, мы ждали, когда ты будешь готова.

– Ты даже к себе домой нас никогда не приглашала, – добавила Ханна. – Мы думали, ты не хочешь поднимать эту тему.

Я молча смотрела на них. Все чувства покинули меня, включая злость, столь осязаемую всего лишь несколько секунд назад. Они столько времени знали о моей сестре, но их отношение ко мне ничуть не изменилось. Что они видят, глядя на меня?

Ханна протянула мне бутылку, и я сделала глоток ликера.

– Какой она была? – спросила Ханна.

– Красивой, – ответила я. – Она была… замечательной. Забавной, умной и вообще идеальной. – «И она оставила меня», – закричал голос в моей голове.

Я опустила взгляд на мобильный.

– Черт, уже три часа! Моя тетя!

Освежив рот ополаскивателем Ханны, который она носит в своей сумочке, я кубарем скатилась с лестницы и помчалась обратно в школу, оскальзываясь на покрытом снегом тротуаре, который уже начал покрываться корочкой. Я добралась до школы за полчаса и увидела, что парковка почти опустела. На ней стояло лишь несколько машин, включая машину тети Эми.

– Где ты была?! – воскликнула она.

– Я просто…

– У тебя красные щеки. – Тетя прижала к ним свои ладони. – Да ты ледяная!

– Прости. Я… там ребенок упал, поскользнулся на льду, и я помогла ему дойти до школы.

Тетя Эми недоверчиво смотрела на меня, не зная, стоит ли этому верить.

– Лгать грешно, Лорел.

– Я знаю, – сказала я, глядя ей прямо в глаза.

Она некоторое время молчала, заправляя за ухо серебристую прядь волос и пытаясь решить, верить мне или нет. Меня грызло чувство вины.

– Может, поедем домой? – наконец спросила я.

Тетя Эми кивнула, и ее старенький белый «жук» выехал со стоянки.

Домой я вернулась страшно измотанной, сказала тете, что все еще не очень хорошо себя чувствую, и пошла прилечь. В голову почему-то лезли мысли об «игре в мертвых». Мы с Мэй играли в нее в детстве с соседскими мальчишками Карлом и Марком.

Летом, наплескавшись в их бассейне, мы возвращались домой пообедать, а потом парни звали нас поиграть в баскетбол возле их дома. Мэй выглядела потрясающе с мячом, в промокшей от так и не снятого купальника майке. Она любила пробежать все расстояние до корзины, остановиться и захохотать, так и не кинув мяч. Но иногда Марк передавал мяч мне, и тогда я так сильно сосредотачивалась на том, чтобы забросить его в корзину, что не видела ничего вокруг. За заработанное очко Марк потом давал мне «пять», а я обожала прикосновение его ладони к своей, хоть и такое кратковременное.

Когда начинало темнеть, но еще не загорались уличные фонари, мы возвращались в дом, и Мэй говорила, что настало время для «игры в мертвых». Идеальное вечернее время, когда родители смотрят телевизор, и опускается душный сумрак. Сестра любила эту игру, потому что всегда в нее выигрывала.

Она придумала ее летом перед тем, как перешла в старшую школу, сразу после того, как мама переехала в свою квартиру. Закончив играть в баскетбол, мы обычно начинали играть в «Правду или действие»[59]59
  Во время этой игры задающий вопрос спрашивает у другого игрока: правда или действие? Если ответ «правда», задается какой-то личный вопрос, если – «действие», загадывается желание, которое игрок должен выполнить.


[Закрыть], и вот однажды Мэй решила, что желания Марка с Карлом – такие, как поджог соседских домов – унылые и неинтересные и что у нее есть желание получше, для всех нас.

Вот как играют в «мертвых». Нужно лечь на спину посреди дороги с завязанными глазами – середину мы помечали мелом знаком «Х» – и ждать приближения какой-нибудь машины. Выигрывает тот, кто пролежит дольше всех, прежде чем вскочить и убежать. Все дело в том, что с повязкой на глазах о приближающейся машине ты узнаешь только по звуку.

Иногда водители замечали нас и тормозили, но большей частью нас не было видно в темноте. Мэй всегда слишком долго ждала, прежде чем откатиться в сторону. Когда мы играли в эту игру в первый раз, я испугалась, что машина ее переедет. Я выбежала на дорогу перед автомобилем, махая руками, пока тот с визгом не затормозил. Из него вышла пожилая женщина и накричала на нас.

– Да что с тобой такое? – повернулась ко мне Мэй после того, как женщина уехала. – Ты что, не поняла, в чем смысл игры?

Игра заключалась в том, что будучи «мертвым», ты и только ты точно знал, когда нужно бежать. Мои щеки вспыхнули от стыда.

С этого времени, когда подходила очередь играть Мэй, я стояла на тротуаре, вжимая обнаженные пальцы ног во все еще нагретый солнцем за день асфальт, и старалась не смотреть на дорогу. Вместо этого я глядела на появляющиеся на небе звезды и всей душой желала, чтобы с сестрой ничего не случилось. Однако в последние секунды я не выдерживала. Всегда переводила взгляд на дорогу и видела лежащее без движения тело сестры. Когда она вовремя откатывалась в сторону, я вытирала с глаз горячие слезы. Мэй же после игры светилась жизнью, широко улыбалась и полной грудью вдыхала ночной летний воздух, пьянея от него.

Искренне ваша,

Лорел