Текст книги "Письмо на небеса"

Дорогой Ривер Феникс,

В фильме «Останься со мной» есть сцена, в которой ваш герой пытается убедить Горди, что тот, возможно, когда-нибудь станет писателем. Вы говорите ему, что бог наградил его особым талантом и что он не должен его потерять. «Дети теряют все, если рядом с ними нет никого, кто бы за ними присмотрел», – замечаете вы. Эти слова бьют мне в самое сердце. Заставляют задуматься обо всем, что мы можем потерять взрослея. Мучают вопросом: у вас не было никого, кто бы за вами присмотрел, или такие люди были, но на мгновение отвернулись?

Меня не оставляет ощущение – и оно жжет меня изнутри, – что, может быть, за мной некому было присмотреть, когда я в этом очень нуждалась. Я думала, что за мной всегда присмотрит Мэй, но, может быть, за ней тоже некому было присмотреть.

Я думаю о маме и о ее вопросе:

– Она прыгнула?

– Нет, – сказала я тогда, хотя сама никогда не узнаю ответа.

Потом думаю о вопросе, который она не задала, но который читался в ее глазах: «Почему ты не остановила ее?». Вопросе, который я не могу выкинуть из головы. «А почему этого не сделала ты?» – тянет спросить меня.

Она звонила сегодня вечером. После того как я односложно ответила на ее обычные вопросы о школе и тому подобном, она спросила:

– У тебя там все хорошо?

– Вроде как.

– Точно? Ты со мной никогда ни о чем не говоришь.

– Я не знаю, что тебе сказать. Тебя даже нет здесь.

Последовало долгое молчание.

– Я хотела сказать тебе, – наконец снова заговорила мама, – что вчера съездила на океан.

– Да?

– Впервые с того времени, как приехала сюда. Такое ощущение, что я ждала для этого тебя и твою сестру. Но вчера я просто… села в машину и не успела оглянуться, как оказалась в воде. Меня словно тянула за собой Мэй. И это было так прекрасно, Лорел. Я почти чувствовала ее рядом с собой.

Мне хотелось сказать: «Я охренеть как рада за тебя», но я промолчала.

– Может, ты как-нибудь навестишь меня этим летом, и мы съездим на океан вместе?

Все, о чем я могла думать в этот момент: это значит, что она не вернется.

– Почему ты уехала, мама? – вырвалось у меня. Я хотела услышать правду. Если она уехала, потому что злится на меня или считает виноватой, или потому что я так и не ответила на ее вопросы о случившемся, то я хотела, чтобы она в этом призналась.

– Смерть твоей сестры разбила мне сердце, Лорел. Никто не знает, каково это – потерять своего ребенка.

– Папа знает.

Мама промолчала.

– Никто не знает, каково это – потерять сестру, – добавила я.

– Я знаю, милая, знаю…

– Но мы с папой не убежали. Мы остались вместе.

– Знаю, Лорел. Но остаться вместе – не лучший выход, когда при этом друг другу причиняешь боль. Не всегда все выходит так, как нам бы того хотелось.

– Да что ты! Думаешь, я еще этого не поняла?

Я услышала, что мама заплакала.

– Нет, мам, пожалуйста, не плачь. Забудь об этом, ладно? Все хорошо. Мне пора идти.

Когда я повесила трубку, вошел папа.

– Привет, милая. Ты плачешь?

Глядя прямо перед собой, я вытерла с глаз слезы.

– Ненавижу ее.

– Нет, Лорел, это не так. Я знаю, что ты злишься на нее, и это нормально. Но ты ее не ненавидишь.

– Наверное, – пожала я плечами.

Я посмотрела на поникшие плечи папы, на его лицо, на котором он изо всех сил пытался сохранить невозмутимое выражение. Он явно подыскивал что сказать, но, не найдя подходящих слов, просто подошел ко мне и ухватил меня борцовским приемом за шею, как делал, когда я была ребенком. Зная, что это должно было вызвать у меня смех, я засмеялась.

Вам пришлось рано повзрослеть, Ривер. Но, возможно, внутри вы так и остались маленьким мальчиком, нуждавшимся в защите. Можно быть великодушным, прекрасным и храбрым и все равно не избежать падения.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Дженис Джоплин,

При жизни вы вели себя неистово, кричали и пьянствовали, но пели всем своим сердцем. Делились им со всеми. Отдавали его всем своим фанатам. И уже практически находились на грани. Однажды, когда вы пропустили сеанс звукозаписи, ваш менеджер пришел за вами в отель. Он увидел на улице ваш «порше», раскрашенный смело, ярко и психоделично – с ночным небом и светлым днем, Землей на радуге и бабочкой. Машина стояла там, ожидая вас, готовая ехать. Но вы, в своем номере отеля, были мертвы. Вы умерли через шестнадцать дней после Джимми Хендрикса. Приходил конец мечтам рок-звезд. Утратили смысл и мечты шестидесятых, в которых невозможное казалось возможным, и можно было попробовать все и даже чуть больше. Сгорало все прекрасное и смелое. Вы верили, что мир способен измениться. А потом потеряли свой. Передозировка героином. Выпивка. Предположительно – несчастный случай.

Я все еще люблю вас, но начинаю осознавать, что это не совпадение. Что люди, которыми я восхищаюсь, которые сражались со своими страхами пением и актерской игрой, в конечном итоге не выиграли, нет. Наверное, именно поэтому мне все труднее и труднее писать эти письма.

Но я хотела рассказать вам одну хорошую новость – Кристен приняли в Колумбийский университет. В качестве поздравления Тристан испек ей торт и глазурью нарисовал на нем силуэт небоскребов Нью-Йорка. Я подумала, что это чудеснейший подарок. Когда мы встретились после уроков на аллее отпраздновать поступление Кристен, Тристан разрезал торт и раздал нам. Натали чмокнула Ханну в нарисованный синяк и дала ей слизать глазурь со своего куска торта. Тристан закурил сигарету, не доев своего куска, и спросил:

– Ты моя девочка из большого города, да, детка?

– Да, детка, – кивнула Кристен и грустно улыбнулась.

Выпускной меньше чем через два месяца. После этого Тристан будет учиться здесь в муниципальном двухгодичном колледже. Он уже нашел себе квартиру, и переедет туда летом. Он устроился работать разносчиком в Rex’s Chinese. Кристен с Тристаном говорят, что останутся вместе, но оба понимают, что их пути разойдутся. Она покидает его, и он, насколько это возможно, счастлив за нее. В следующем году у него, вероятно, будет другая девушка. Из его же колледжа. Со светлыми волосами и не таким неподвижным взглядом, как у Кристен. Ее взгляд будет блуждать по комнате, и Тристан будет скучать по тому, как смотрела на вещи Кристен, по тому, как она смотрела на него – так, словно только на него и стоит смотреть.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Эми Уайнхаус,

Тетя Эми спросила меня, не хочу ли я сегодня съездить с ней в торговый центр и прикупить весенней одежды, включая платье на Пасху, которая наступит завтра. Она хотела провести со мной день тети-племяшки – наверное, наподобие дня мамы-дочки. Я была не в настроении, но не хотела ее обижать, поэтому согласилась.

Мы заглянули в магазин JCPenney. Я разглядывала там топы, когда она принесла мне охапку платьев на примерку – все слишком длинные и кружевные. Удивительно, как она умудрилась найти столько чопорных платьев в универсальном магазине – уж точно не в подростковом отделе.

Я вышла из примерочной, чтобы показаться тете в первом платье.

– Ты такая красивая, – сказала она, глядя на меня в зеркало, залитую светом ламп. Сказала так, словно это ее пугало. – Будь осторожна, Лорел, – добавила она и заплакала.

Я обняла ее, пытаясь утешить. В магазине работал кондиционер, и я дрожала в платье, покрывшись мурашками.

Наконец тетя Эми вытерла глаза рукавом своей цветастой блузки и улыбнулась. Мне хотелось уйти из магазина. Я не стала мерить другие платья, просто сказала, что хочу именно это, с длинными белыми рукавами и пуговицами до самой горловины. Поэтому она заплатила за платье, и мы пошли обедать.

В закусочных торгового центра пахло как на ярмарке, только мы находились не на улице, а в здании. Я как обычно взяла хот-дог на палочке и лимонад. Мы сели рядом с искусственными деревьями под световым люком в крыше, где я раньше устраивалась с мамой и Мэй. Тетя Эми поглядывала на меня, надкусывая тесто с корн-дога.

– Скажи… ты влюблена в кого-нибудь? У тебя есть парень? – спросила она небрежно. Как будто это не она запретила мне разговаривать с любым представителем мужского пола.

У меня мелькнула мысль, что это какая-то уловка. Я никогда не рассказывала ей о Скае, потому что не хотела ее волновать. Я покачала головой.

– Ну и хорошо… – И она заговорила о другом: – Знаешь, я очень тобой горжусь. И твоя мама тоже.

Я поперхнулась, кусок кукурузного теста встал поперек горла. Вряд ли мама говорила тете Эми что-то подобное. Очевидно, она рассказала ей о нашей ссоре, и теперь тетя пытается как-то все сгладить. Я знаю, что должна позвонить маме и извиниться, но последние две недели этого избегаю.

Я не хотела говорить об этом, поэтому натянула улыбку.

– Спасибо, – поблагодарила я, не представляя, чем может гордиться тетя Эми. Разве что тем, что у меня нет парня. Но это лишь потому, что он меня бросил.

– Помнишь моего друга, с которым я совершала паломничество? – спросила тетя. Она не смогла сдержать широкой улыбки. – На следующей неделе он приезжает к нам в город.

Оказалось, что после всех этих месяцев молчания приверженец Христа на прошлой неделе наконец-то позвонил и сообщил, что приедет ее навестить. Скорее всего, они пойдут ужинать в ресторанчик Furr’s, и перед ее уходом я скажу ей, что она замечательно выглядит, а к ее возвращению притворюсь спящей, чтобы она могла делать с ним все, что велит ей бог.

По правде говоря, меня все это печалит. Ведь тетя Эми посылала ему выпечку, открытки, нью-мексиканский чили и сообщения – в особенности те, в которых пародировала Мистера Эда и ямайских бобслеистов, и была сама собой. Собой, полной надежды, словно говоря ему: «Я здесь».

Однако весь прошлый год он ей не отвечал, и, в конце концов, она перестала наряжаться в свои цветастые платья в надежде, что кто-то ее в них увидит, и убрала свое так и не пригодившееся мыло в форме розы обратно в коробочку на полку. В конце концов, она сдалась.

А теперь она снова достанет свое розовое мыло, гладкие лепестки которого потрескались от того, что все время мыло лежит в ванной в вечном ожидании чего-то. Оно уже не новое, но тетя Эми примет все, что только можно. Даже вечерний холодный чай с идеально наколотыми льдинками и фальшивым ягодным пирогом, и, возможно, ладонь приверженца Христа, протянутую через стол и накрывшую ее руку. И если он захочет большего, она ему это даст. Если он скажет: «Нам богом предназначено это сделать», она ему поверит.

После обеда мы остановились у одной из палаток, где продаются футболки. Тетя Эми взяла одну из них с надписью о том, что некоторых мужчин бог создал сверхочаровательными. Она нашла это забавным и так сильно смеялась, что из глаз у нее потекли слезы. Я не поняла этой шутки. Тетя сказала, что не может устоять и должна купить эту футболку для него. Глядя на то, как она аккуратно складывает ее и убирает в пакет, я поняла, что она снова вся во власти его обещаний. Я же не хочу, чтобы он исчез из ее жизни утром и никогда больше не перезвонил.

От этой палатки я утащила тетю Эми в один из самых классных магазинов Wet Seal, где я в тайне надеялась что-нибудь приобрести. Что-то, что поднимет мне настроение после платья, купленного для того, чтобы порадовать тетю, что-то, что подойдет мне – такой, какая я сейчас. Я давно уже ничего себе не покупала. Некоторое время я носила одежду Мэй, но перестала это делать, расставшись со Скаем. Так что большей частью я ношу свои старые вещи, стараясь не выделяться.

Сначала вся одежда в магазине показалась мне какой-то неправильной, словно выдающей себя не за ту, какая она есть на самом деле. Но потом, когда я рассматривала в задней части зала вещи со скидкой, по радио заиграла Rehab. Почти все ваши песни, даже самые грустные и сумасшедшие, звучат так, будто вы делитесь тяжелой правдой, смягчая ее танцевальными мотивами. Я очень люблю это в вас – как вы с вашей вызывающей дерзостью, распахнутой нараспашку душой или разбитым сердцем все равно не унываете.

А затем я нашла эту рубашку. Бледно-лиловую, из жатого бархата. И у меня возникло ощущение, будто вы рядом со мной. Я потерлась щекой о мягкую ткань, вспомнив, как приятно пахнет новая одежда, какая она гладкая. Как чистый сахар. Примерив рубашку, я почувствовала себя почти такой же красивой, как в платье Мэй в вечер встречи выпускников.

Завтра на Пасху я надену свое несуразное белое платье и пойду с тетей Эми в церковь, где будут петь что-то вроде Our God Is an Awesome God. А в понедельник я надену в школу новую кофту.

Эми, вы были на обложках всех бульварных журналов и газет благодаря тому, что делали. Но сейчас мир другой, он смотрит на вас иными глазами и по-иному понимает. Это меняет вашу историю. Превращает вашу жизнь в чью-то еще версию вас. А это не честно, потому что ваша жизнь не принадлежит нам. Вы подарили нам вашу музыку. И я благодарна вам за это.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Эми Уайнхаус,

Сегодня случилось нечто ужасное. Я надела в школу свою новую лиловую рубашку и на уроке английского увидела, что миссис Бастер пришла точно в такой же. Она не молодая, не красивая и не модная учительница. Она пожилая, у нее выпуклые глаза и вытянутые «утюжком» волосы. Подобное совпадение казалось невозможным. Я купила свою в отличном магазине. Магазине для подростков. С чего бы миссис Бастер тоже делать там покупки? И тем не менее она пришла в точно такой же рубашке с точно такими же перламутровыми пуговицами, которые мне так нравились и которые я все утро крутила пальцами. Конечно же, все это заметили. Я весь урок просидела с пунцовым лицом.

– Лорел! – позвала меня миссис Бастер, когда прозвенел звонок и я, поспешно собравшись, уже выходила из класса.

Я полуобернулась.

– Чудесная рубашка, – улыбнулась она.

Миссис Бастер прекрасно понимала, что мне неприятно, в какой ситуации я оказалась, так что улыбаться тут было нечего. Я отвечать улыбкой не стала.

– Как ты, Лорел? – спросила она со свойственной ей манерой, как будто не вопрос задавала, а пистолет заряжала.

– Хорошо, – ответила я, хотя мне хотелось сказать, что ничего хорошего у меня быть не может, и уж она-то должна это понимать. И еще хотелось спросить, какого черта она разрушает мою жизнь, покупая одежду в Wet Seal. Вместо этого я пробормотала:

– Я опаздываю, – и выбежала за дверь.

Я знала, что мне придется встретиться с ней снова на хоровом занятии. И со Скаем. Покупая эту рубашку, я втайне надеялась, что он заметит меня в ней и увидит, какой я могу быть. Может быть, даже почувствует острое сожаление оттого, что меня потерял. Теперь бы это явно не сработало. Я решила прогулять урок. Из-за моего мямлепения и пары прогулов хорошие оценки за хоровое пение мне не светят, но в тот момент это было неважно. Тристан всегда прогуливает восьмой урок, чтобы покурить травку, и я предупредила его, что пойду с ним.

– О, это из-за рубашки? – спросил он.

Очевидно, все уже были в курсе. Я лишь многозначительно посмотрела на него. С Тристаном мне никогда не нужно ничего говорить, если я того не хочу. Он всегда все понимает.

– В голосовании «На ком это смотрится лучше» ты бы ее уделала. Ты сегодня очень красивая.

Это было мило с его стороны, и, рассмеявшись, я прошла с ним через аллею к краю оврага, который был покрыт оставшимися с зимы глянцевыми сухими листьями, блестевшими под деревьями, на которых распускались почки.

Я никогда не курила травку, поэтому Тристан решил, что я просто составлю ему компанию, но когда он вытащил самокрутку, я сказала:

– Я тоже покурю.

Он удивленно изогнул брови, но самокрутку мне передал.

– Можно тебя кое о чем спросить? – задала я ему вопрос, прежде чем разбираться с тем, как курить.

– Валяй.

– Ты веришь в то, что сказал мне тогда о спасении? Думаешь, Скай нашел для своего спасения кого-то получше? Я о Франческе. Может быть, я просто не могу его спасти, а она может? Может быть, он теперь счастлив. По-настоящему счастлив.

– Ты слишком хороша для него, Лютик. Ты заслуживаешь лучшего мужчину. А что касается ее, то она и божьей коровки в грозу не способна спасти, дай ты ей хоть полуторакилометровый зонт.

– А моя сестра? Почему я не смогла спасти ее? – Мой голос дрожал, и все переворачивалось внутри. А может и снаружи. Я никогда не говорила об этом вслух.

Тристан посерьезнел, но не так, как большинство людей, случись им вести такой разговор. Он целую минут молчал, затем посмотрел на меня и сказал:

– Я ошибался.

– В чем?

– То, что я сказал тебе о спасении – неверно. Ты можешь верить в это, хотеть, чтобы тебя кто-то спас, или всей душой желать спасти кого-то другого, но на самом деле никто не может спасти тебя. Только не от тебя самой. Ты прикорнешь у подножия горы, и с нее спустится волк. Ты будешь надеяться, что кто-то тебя разбудит. Или прогонит его. Или пристрелит. Но лишь осознав, что волк внутри тебя, ты поймешь: ты не можешь убежать от него. И никто, кто любит тебя, не сможет его убить, потому что он – часть тебя самой. И, видя в нем твое лицо, любящий тебя человек не сможет нажать на курок.

Я долгое мгновение молча смотрела на него. Я знала, о каком волке он говорит. Постоянно ощущала его вгрызающиеся в меня зубы. И еще я поняла, что Тристан хоть и кажется сильным, он, как и я, боится, что нечто внутри него может сожрать его заживо.

– Лорел, – затем сказал он, – ты не могла спасти свою сестру. Но, милая, ты должна спасти себя. Сделай это для меня, ладно? Потому что ты заслуживаешь спасения.

Никто и никогда еще не говорил мне таких слов.

Я осознала, что так и сжимаю в пальцах самокрутку, когда Тристан спросил:

– Не отдашь ее мне? Тебе она не нужна.

Улыбнувшись, я вернула ему ее. Было почти три часа дня. Тристан ждал Кристен, поэтому я попрощалась и пошла домой.

Идя по аллее к автобусной остановке, я чуть не врезалась в него. В Ская. Краем глаза я увидела Франческу, уезжающую в своей желтой машине.

– Привет, – сказала я ошеломленно. Я не была так близко от него с самого нашего расставания, и мне до боли хотелось прикоснуться к нему.

– Привет, – ответил он и неловко переступил с ноги на ногу. – Как дела?

– Нормально. – Я несколько секунд помолчала, зная, что должна уйти, но не в силах этого сделать. Вся моя злость на него, бурля, начала подниматься на поверхность. Я представила его руки, обнимающие Франческу так же, как они обнимали меня, его голос – жаркий и хрипловатый, и то, как он дрожит, когда Скай говорит о чем-то серьезном. Я твердила себе: не плачь! Но слезы уже навернулись на глаза, и я вытерла их рукавом глупой лиловой кофты. – Как ты можешь так поступать? – спросила я. – Как ты можешь… быть с ней?

У него напряглись и тело, и голос:

– Могу, потому что мне так легче. У тебя есть замечательные друзья. У меня их нет. Так что да, приятно иметь рядом кого-то, с кем легко и просто. Я не горжусь этим. Но иногда такое случается.

– Но ты сказал, что любишь меня. После таких слов не уходят.

– Да, сказал. – Он произнес это приглушенно, словно боясь, что если даст себе волю – взорвется. – И до тебя я ни одной девушке не говорил этих слов. Ты думаешь, что только тебе может быть больно, но это не так. Что, по-твоему, я почувствовал, когда ты залезла на край балкона? Каково мне было смотреть на то, как ты все время плачешь, и знать, что ничем не могу тебе помочь? Я не лгал, когда говорил, что люблю тебя. Каково мне было видеть, как ты лежала посреди чертовой улицы и ждала, когда тебя переедет машина?

Скай злился на меня. И, как ни странно, я обрадовалась, потому что это означало, что я ему не безразлична. Ведь если ты любишь кого-то, и этот человек подвергает себя опасности, это и должно вызывать злость.

Я подумала о том, что он мне сказал. О том, что я причиняла ему боль. Я никогда об этом не думала. Порой чувства так переполняют нас, что мы вытворяем что-то, не задумываясь, как это отра зится на ком-то другом. Я была эгоисткой. Я вспомнила ощущение трепещущих внутри Ская, стремящихся к свету мотыльков и почувствовала себя погасшим фонарем.

– Прости, – прошептала я и протянула руку к его груди. Он не отстранился.

– Ничего. Просто… я знаю, что ты любишь свою сестру, но меня пугает, когда ты ведешь себя, как она.

– О чем ты? Как она себя вела? – Глубоко вздохнув, я спросила: – Как ты с ней познакомился?

Скай мгновение колебался.

– Ты действительно хочешь это знать? – В его голосе слышалось беспокойство.

– Да, – ответила я, хотя, если честно, не была в этом уверена.

– В девятом классе у нас с ней была пара общих уроков. Стоило ей где-либо появиться, как все вокруг оживали. И она была единственной девушкой из девятого класса, которая ходила на все вечеринки старшеклассников. Я никогда не тусил, но после того, как нас оставил отец, тоже начал развлекаться. Поэтому иногда общался с твоей сестрой. Обычно она была пьяна. Рассказывала мне о твоей семье, о разводе родителей и о тебе. Но она всегда гуляла со старшеклассниками. Все считали ее… распутной. Может быть, она нуждалась во внимании. Я думал, что ей постепенно все это надоест.

Скай умолк, выжидающе глядя на меня. Я не знала, что он хочет от меня услышать. Я пыталась уложить все сказанное им в голове, и кусочки пазлов вставали на свои места, но общая картинка выходила бессмысленной. Я пыталась увидеть в его словах сестру, но та Мэй, о которой говорил он, была не той Мэй, что бежала на занятия так, словно ее там с распростертыми объятиями ждал новый мир. И все-таки, наверное, это не должно было так меня поразить. Кому как не мне знать о том, что она тайком выбиралась по ночам из дома и возвращалась пьяной, о Поле и его друзьях, но в глубине души я все еще желала верить, что по другую сторону всего этого было что-то прекрасное. Что она была счастлива.

– О чем ты думаешь? – спросил Скай.

– Не знаю. Что случилось потом?

– Да ничего особенного. Но в десятом классе она словно стала совершенно другим человеком. Садилась на заднюю парту, училась и почти ни с кем не разговаривала. Она встречалась с парнем намного старше ее. Я видел их однажды на вечеринке. Она напилась, и он лапал ее. Было видно, что она ничего не соображает. Они вместе скрылись в одной из спален. Меня от этого затошнило. Через несколько дней после ее смерти я заметил, что он ошивается на парковке у школы. Может, он искал ее, не зная, что она умерла. Я пришел в бешенство и набросился на него. А, начав избивать, уже не мог остановиться. Когда меня спрашивали об этом после драки, я не хотел рассказывать ничего о том, кто этот парень. Я, конечно же, знал о семье Мэй и не хотел доставить ей проблем. Именно поэтому меня и выкинули из Сандии.

Он закончил говорить, и передо мной разверзлась бездна молчания. Я жалела, что сказанные Скаем слова нельзя вернуть ему и никогда не выпускать наружу. Потому что когда он говорил о моей сестре, его голос выдавал то, что затмевало все остальное, то, из-за чего я уже не слышала всего остального.

– Тебе она нравилась, – тихо произнесла я.

– Да, может быть, – неохотно согласился он. – Наверное, я был ею немного увлечен.

Ну почему от этого так больно? Я ведь с самого начала знала, что, глядя на меня, он видит лишь тень Мэй.

– Значит, поэтому ты со мной заговорил? Поэтому хотел быть со мной? Потому что я была лучшей заменой?

– Нет. Нет, Лорел, это не так. Конечно, сначала ты напоминала мне Мэй, но потом это прошло. Я влюбился в тебя. На самом деле ты… ты очень отличаешься от нее.

– Ладно, – передернула я плечами. – Теперь это уже неважно.

Я пошла к стоянке.

– Лорел, подожди! – окликнул меня Скай, но я не позволила себе оглянуться, а он не последовал за мной.

Добравшись до дома, я ушла в свою комнату и врубила на полную громкость Rehab. Я вторила песне «Нет, нет, нет», не переставая думать о некоторой иронии. Вы говорили: «Я такая, какая есть. Не указывайте мне, что делать». Но теперь вы мертвы, и никто ничего не смог сделать. Вы не хотели отправляться в клинику на лечение, и вам не становилось лучше. Опьяненная любовью и выпивкой, вы спотыкались на сцене, и мы любили вас за то, что вы такая как есть, но мы позволили вам уйти.

Я выключила музыку, и комната погрузилась в тишину. Я пыталась изгнать голос Ская из своей головы, но не могла избавиться от него, что бы ни делала. Я продолжала слышать, как он говорит мне то, что я боялась признать – душа Мэй тоже была надломлена, и мне никогда не стать такой же замечательной и красивой, как она.

Папа ушел спать, и я, зная, что не засну, стащила из его бара скотч. Я никогда еще не выпивала без Натали и Ханны. В этот раз я даже не смешивала алкоголь с сидром или чем-то еще, а просто проглотила его, обжигая горло.

Когда все вокруг начало кружиться, я легла, включила ваш сингл Back to black и прослушала его с самого начала. Потом встала и пошла чистить зубы перед сном. Стоя перед зеркалом, я смотрела на свое отражение и ничего не понимала. Это была я, обычная и невзрачная, и больше я в себе ничего не видела. Я вглядывалась в свое лицо в попытке найти в нем что-то еще, чего больше нет, напряженно всматривалась, пока оно не начало расплываться перед глазами. Но других очертаний в нем не проступало. Я ждала, что оно изменится, что через него проглянет Мэй и посмотрит на меня из зеркала. Но я не видела ее. Я больше не могла ее нигде найти.

Искренне ваша,

Лорел