Текст книги "Фрекен Жюли"

Густав. Позволь… если мне не изменяет память, в начале нашего разговора ты уверял, что она ничего не берет от тебя.

Адольф. Теперь да! Потому что теперь уже нечего брать.

Густав. Змея сыта, и теперь ее уже тошнит!

Адольф. Может быть, она взяла у меня больше, чем я думаю.

Густав. В этом уж можешь быть уверен. Она брала без твоего ведома, а это значит – красть.

Адольф. Может быть, она ничего не делала, чтобы воспитать меня?

Густав. Зато ты воспитал ее! Без всякого сомнения. В этом все ее искусство, что она заставила тебя поверить противоположному. Интересно было бы узнать, как это она пробовала воспитать тебя?

Адольф. О!.. Сначала… Гм!..

Густав. Ну?

Адольф. Я…

Густав. Прости, но ты сам говоришь, что это – она…

Адольф. Нет, теперь не могу сказать…

Густав. Ну, вот видишь!

Адольф. Но все-таки… Она украла у меня всю мою веру. И я опускался все ниже и ниже, пока не явился ты и не вдохнул в меня новой веры.

Густав (улыбаясь). В скульптуру?

Адольф (нерешительно). Да.

Густав. И ты веришь в нее? В это абстрактное, давно уж не решенное искусство младенчества народов? И ты веришь, что можешь работать над чистой формой и тремя измерениями? Веришь в положительный смысл современности, в то, что ты можешь дать иллюзию без красок, слышишь – без красок? Веришь?

Адольф (подавленный). Нет!

Густав. Ну и я не верю!

Адольф. Зачем же ты говорил мне об этом?

Густав. Мне было жаль тебя!

Адольф. Действительно, я жалок! Теперь я – банкрот! Отпет! А самое худшее – теперь у меня нет и… ее.

Густав. А зачем тебе она?

Адольф. Она должна быть тем, чем был для меня Бог, пока я не стал атеистом: объектом деятельного преклонения.

Густав. Оставь преклонение и замени его чем-нибудь другим. Капелькой здравого презрения, например.

Адольф. Я не в силах жить без уважения.

Густав. Раб!

Адольф. Без уважения, без любви к женщине!

Густав. Ну в таком случае вернись к прежнему Богу, если тебе так необходим идол, которому ты мог бы поклоняться. Хорош атеист, с бабьим суеверием! Хорош свободный ум, который не может свободно думать о женщинах! А ты знаешь, в чем состоит вся эта таинственность, неуловимость и глубина твоей жены? В ее глупости!.. (Поднося к его лицу письмо.) Смотри сам: она не в состоянии отличить прямого дополнения от косвенного! И видишь ли, это – ошибка механика! Крышка от якорных часов, а внутри-то цилиндр! Нет, вся беда в том, что она в юбке ходит. Попробуй-ка надеть на нее брюки, нарисовать под носом углем усы, да выслушай беспристрастно все ее глубокомысленные идеи… тогда и увидишь, что это совсем другое. Получится, дорогой мой, ни больше ни меньше как фонограф, который повторяет разжиженные твои и чужие слова! Ты видел нагую женщину? Ну конечно видел! Это юноша с чрезмерно развитой грудью, недоносок, вытянувшийся и остановившийся в росте ребенок, хронически анемичное существо, с периодической потерей крови. Тринадцать раз в году! Что же может выйти из нее?

Адольф. Ну хорошо! Допустим! Но как же тогда я поверю в наше равенство?

Густав. Самообман!.. Сила притяжения юбки, вот и все! А может быть, вы и в самом деле сравнялись! Нивелировка; ее капиллярная сила поглотила воду до общего уровня… (Глядит на часы.) Однако мы уж шесть часов болтаем! Скоро и твоя жена приедет. Пожалуй, пора закрыть заседание! Ты немного отдохнешь!

Адольф. Нет, нет! Не уходи! Мне страшно остаться одному!

Густав. Всего-то несколько минут! А там и твоя жена придет!

Адольф. Да, вот и она!.. Странно! Я соскучился по ней, но вместе с тем боюсь ее. Она ласкова, нежна со мной, но ее поцелуи душат, истощают, надрывают меня. Я в таком же положении, как несчастные мальчишки в цирке, которых клоун изо всех сил щиплет за кулисами за щеки, чтобы показать публике их румяный цвет лица.

Густав. Мой друг, мне жаль тебя! И не будучи врачом, я могу сказать, что ты при смерти! Достаточно посмотреть на твои последние картины, чтобы убедиться в этом.

Адольф. Ты думаешь?

Густав. Твои краски стали водянисты, бесцветны, расплывчаты, так что сквозь них просвечивает мертвенно-желтый холст; точно сквозь них глядят на меня твои впалые, восковые щеки…

Адольф. Довольно! Довольно!

Густав. И это не только мое мнение. Ты читал сегодняшнюю газету?

Адольф (ежась). Нет!

Густав. Она на столе!

Адольф (тянется за газетой, но не решается ее взять). Так и напечатано?

Густав. Прочти! Или мне прочитать?

Адольф. Нет!

Густав. Может быть, мне лучше уйти?

Адольф. Нет, нет, нет! Не знаю… Кажется, я начинаю ненавидеть тебя и в то же время я не могу остаться без тебя! Ты как будто помогаешь мне выбраться из проруби, в которую я попал… когда же я взбираюсь на край, ты бьешь меня по голове и снова топишь меня! Пока я хранил про себя эти тайны, я чувствовал, что внутри меня что-то есть. А теперь я пуст. На картине одного итальянского художника изображена пытка: у какого-то святого выматывают внутренности колесом; распростертый на земле мученик созерцает свою казнь и видит, как он становится тоньше и тоньше, а катушка – все толще! У меня такое чувство, как будто ты стал сильнее за мой счет, и, уходя, ты уходишь совсем содержимым и оставляешь мне одну оболочку.

Густав. Пустое воображение! Наконец твоя жена вернется с твоим сердцем!

Адольф. Нет, теперь уже нет, после того как ты сжег его! Ты превратил все в пепел – мое искусство, мою любовь, мою надежду, мою веру.

Густав. Все это было уже раньше сделано!

Адольф. Да! Но многое еще можно было спасти! А теперь слишком поздно! Ты – поджигатель, убийца!

Густав. Самое большее – мы выжгли лес под пашню! Теперь будем засевать пепелище!

Адольф. Я ненавижу тебя! Будь ты проклят!

Густав. Это признак хороший! Значит, еще сила у тебя есть! И я помогу тебе встать на ноги! Согласен ты повиноваться мне во всем?

Адольф. Делай все что угодно. Мне остается только подчиниться.

Густав (встает). Смотри на меня.

Адольф. Ты опять смотришь на меня другими глазами, которые притягивают меня.

Густав. Слушай меня!

Адольф. Хорошо… но говори о себе!.. Не касайся больше моей личности. Весь я – обнаженная рана, я не в силах переносить, чтобы ты касался ее!

Густав. Что же мне рассказать о себе? Я учитель мертвых языков и вдовец… Вот и все! Возьми мою руку!

Адольф. Какая чудовищная сила у тебя. Я почувствовал что-то в роде электрического удара!

Густав. И подумать только, что я был когда-то так же слаб, как и ты… Встань!

Адольф (встает, опираясь на плечи Густава). Я – как больной ребенок с размягченными костями… Мозг мой обнажен!..

Густав. Пройдись по комнате!

Адольф. Не могу!

Густав. Иди, или я ударю тебя!

Адольф (выпрямляясь). Что ты сказал?

Густав. Я сказал: «Иди, или я изобью тебя!»

Адольф (отпрыгивая на шаг назад). Ты!..

Густав. Браво, кровь твоя прилила к голове, и твое самочувствие проснулось! Теперь я прибегну к электричеству! Где твоя жена?

Адольф. Моя жена?

Густав. Да!

Адольф. Она уехала на общее собрание.

Густав. Ты в этом уверен?

Адольф. Совершенно!

Густав. Что это за собрание?

Адольф. Насчет сиротского дома.

Густав. И вы расстались друзьями?

Адольф (медля). Нет… не друзьями…

Густав. Стало быть, врагами! Ты оскорбил ее?

Адольф. Ты ужасен! Я боюсь тебя! Откуда ты знаешь?

Густав. Очень просто! По трем известным я нахожу неизвестное! Что ты сказал ей?

Адольф. О, всего два слова… но ужасных, и я сожалею, сожалею!

Густав. Не делай этого! Ну говори!

Адольф. Я назвал ее «старой кокеткой».

Густав. А потом?

Адольф. Больше ничего!

Густав. Неправда… Может быть, ты забыл, или вернее, ты не хочешь вспомнить. Ты просто спрятал все это в потайной ящик. Открой его.

Адольф. Я ничего не помню!

Густав. Ну так я тебе напомню. Ты сказал ей приблизительно следующее: «И тебе не стыдно кокетничать? В твои годы любовников не найдешь!»

Адольф. Я сказал это? Я не мог не сказать! Каким образом ты мог это узнать?

Густав. Когда я ехал сюда на пароходе, я слышал, как говорили об этой истории!

Адольф. Кто?

Густав. Она! Она рассказывала ее четырем молодым людям, которые ехали вместе с ней. Как и все стареющие, она уже льнет к чистой молодежи!

Адольф. Ничего преступного в этом я не вижу!

Густав. Это же – игра в братца и сестрицу, когда в действительности представляешь из себя отца и мать.

Адольф. Так что ты ее видел?

Густав. Ну конечно! Вот ты ее никогда не видал, потому что ты видел ее всегда в своем присутствии. Поэтому-то муж никогда и не может знать своей жены. Есть у тебя с собой ее портрет? (Адольф вынимает карточку из бумажника, Густав рассматривает ее.) Тебя не было с ней, когда она снималась?

Адольф. Нет!

Густав. Ну так всмотрись повнимательней! Разве похож этот портрет на те, которые ты сам рисовал с нее? Конечно нет! Те же черты, но другое выражение. Ты не в состоянии об этом судить, потому что невольно вносишь в этот портрет свое собственное представление. Забудь оригинал и взгляни на этот портрет, как художник… Что ж ты увидишь? Я вижу одну только заигрывающую кокетку. Обрати внимание на эту циничную складку около рта… Ты разве замечал ее когда-нибудь раньше? А этот взгляд, который ищет мужчину… не тебя, конечно… А это декольте, эти беспорядочные завитки, открытые руки!.. Видишь?

Адольф. Да, да… Теперь вижу!

Густав. Берегитесь, молодой человек!

Адольф. Чего?

Густав. Ее мести! Вспомни, что ты оскорбил ее в лучшем и высшем, что в ней есть, сказав, что ей уж нечего надеяться найти себе поклонника! О! если бы ты о ее литературных трудах отозвался как о каком-то пустяке, она бы расхохоталась тебе в лицо и заявила бы, что ты просто ничего не понимаешь, но насчет этого… Поверь уж… если она еще и не отплатила тебе, так разве потому, что судьба не послала ей подходящего случая.

Адольф. Надо вывести ее на свежую воду!

Густав. Справься!..

Адольф. Справиться?

Густав. Выследи ее! Я помогу, если хочешь!

Адольф. Немного раньше… немного позже… Не все ли равно? Но что же делать?

Густав. Виноват… прежде всего… нет ли у твоей жены каких-нибудь особенно чувствительных сторон?

Адольф. Очень мало! Она живуча как кошка!

Густав. Вот и пароход подходит! Через какую-нибудь минуту она будет уж здесь.

Адольф. Ну так я пойду ей навстречу!

Густав. Напротив, оставайся здесь! И встреть ее сухо! Если совесть у нее чиста, она сейчас же устроит тебе сцену, и упреки посыплются градом. Если ж она в чем-нибудь виновата, она постарается взять лаской!

Адольф. Ты уверен в этом?

Густав. Конечно, нельзя ни за что ручаться… Заяц часто кружит и сбивает тебя со следа… Но меня нелегко провести… Моя комната здесь! (Показывает направо, позади кресла.) Я буду наблюдать оттуда, как ты будешь разыгрывать комедию. А когда ты кончишь, мы поменяемся ролями. Тогда уже я войду в клетку и начну производить опыты со змеей, а ты будешь наблюдать за нами в замочную скважину. А затем сойдемся в парке и позавтракаем. Но держи себя в руках! Если я замечу, что ты слабеешь, я два раза ударю своим стулом по полу!

Адольф. Хорошо! Но только не уходи далеко. Мне необходимо сознавать, что ты в соседней комнате!

Густав. Будь покоен! И что бы ни произошло, не бойся ничего. Ты сам сейчас увидишь, как я хорошо оперирую над человеческой душой. Для новичка это ужасно, но хоть раз посмотреть на это необходимо… раскаиваться не придется! Да!.. Помни одно! Ни слова о нашем знакомстве и отношениях. Ни слова! Я сам отыщу ее слабую сторону! Она уже у себя в комнате!.. Напевает что-то! Значит, в бешенстве. Садись здесь… на этот стул. Ей поневоле придется сесть на мое место, и мне будет видно вас обоих.

Адольф. У нас целый час до обеда… Никто из новых не приехал… В колокол не звонили… К несчастью, мы будем одни.

Густав. Однако… ты уж слабеешь?

Адольф. Нет, пустяки… Нет, да… Мне страшно того, что сейчас произойдет! И вместе с тем я не могу помешать. Камень катится, и покатила его не последняя капля, и не первая – а все вместе!

Густав. Ну и пусть катится, раз от этого зависит покой! До свиданья. (Уходит.)

Адольф некоторое время стоит, рассматривая портрет Теклы, который держит в руках, затем разрывает его, обрывки бросает под стол и садится на стул, указанный Густавом, поправляет галстук, волосы, отвороты сюртука и пр.

Текла (идет прямо к Адольфу, искренно целует и говорит затем весело и любезно). Здравствуй, братишка! Как дела?

Адольф (наполовину побежден, но сдерживается и говорит шутливо). Должно быть, ты сделала что-нибудь дурное, раз ты целуешь меня?

Текла. Да, нечто ужасное! Прокутила все свои деньги!

Адольф. Значит, тебе было весело?

Текла. Очень! Ну, конечно, не на этом филантропическом собрании. Оно прошло невероятно скучно. Ну а чем развлекался мой милый братец, пока его голубка летала вдали от гнездышка? (Она осматривает все углы зала, как бы стараясь увидать кого-нибудь или почуять что-нибудь.)

Адольф. Просто-напросто скучал!

Текла. И никого с ним не было?

Адольф. Ни души.

Текла (смотрит на него и садится в качалку). Кто здесь сидел?

Адольф. Здесь? Никто!

Текла. Странно! Он теплый, да и ручка вдавлена локтем. Локоть был дамский? Да?

Адольф. Надеюсь, ты не серьезно?

Текла. Ага! Покраснел, покраснел! Ты, братишка, хотел подурачить меня? Пожалуйте сейчас же и извольте исповедоваться во всех грехах вашей женке! (Привлекает его к себе, он наклоняется и голову кладет на колени Теклы.)

Адольф (улыбаясь). Знаешь? Ты просто бесенок!

Текла. Нет. Себя я почти не знаю!

Адольф. Ты никогда не думаешь о самой себе!

Текла (подозрительно наблюдая). Я? Я только о себе и думаю… я ужасная эгоистка. Но каким ты философом сделался!

Адольф. Положи свою руку мне на голову!

Текла (притворяясь ребенком). Кажется, там опять муравьи появились? Надо прогнать их… правда? (Целует его в лоб.) Ну… теперь легче?!

Адольф. Да, легче! (Молчание.)

Текла. Ну а теперь, братишка, извольте рассказывать, чем вы занимались? Рисовали что-нибудь?

Адольф. Нет, я бросил живопись.

Текла. Что? Ты бросил живопись?

Адольф. Да, не ворчать же теперь за это! Что ж тут поделаешь? Я просто больше не в состоянии рисовать!

Текла. Что ж ты будешь делать?

Адольф. Заниматься скульптурой.

Текла. Опять новые фантазии!

Адольф. Может быть… Но не будь так зла… Взгляни-ка на эту фигуру!

Текла (открывая восковую фигуру). А! (Шаловливо.) Кто эта… дама?

Адольф. Угадай!

Текла (нежно). Может быть, твоя женка?.. И тебе не стыдно?

Адольф. Похоже?

Текла (хитро). Почем же мне знать? Лица еще нет!

Адольф. Ну зато уже многое намечено… красиво!..

Текла (ласково треплет его по щеке). Или извольте сию же минуту заткнуть рот… или я вас поцелую!

Адольф (защищаясь). Нет, нет! Только не это!.. Еще войдет кто-нибудь!

Текла. Ну так что ж? Неужели и мужа нельзя поцеловать? Да это – мое законное право!

Адольф. Но… ты еще этого не знаешь, здесь в гостинице не считают нас законными супругами, потому что мы слишком часто целуемся! А еще больше укрепляет их в этом мнении то, что мы ссоримся иногда у себя в комнате… У любовников всегда так бывает!

Текла. Ну а зачем же мы ссоримся? Разве братишка не может быть всегда таким милым, как сейчас? Ну скажи, разве ты не можешь? Не хочешь, чтоб мы были счастливы?

Адольф. Хочу… но…

Текла. Что же это опять? И кто это вбил тебе в голову, что ты не можешь больше заниматься живописью?

Адольф. Кто? Ты всегда ищешь кого-нибудь за моей личностью и за моими мыслями! Ты ревнива!

Текла. Да, ревнива! Я боюсь, что кто-нибудь явится и отнимет тебя у меня!

Адольф. Но откуда может явиться эта боязнь, когда ты отлично знаешь, что ни одна женщина не вытеснит тебя и что без тебя я не мог бы жить?

Текла. Я не женщины боюсь, а твоих друзей, которые изменяют весь образ твоих мыслей!

Адольф (пытливо). Так ты боишься – чего же ты боишься?

Текла (встает). Здесь был кто-то!.. Кто?

Адольф (замечая движение Теклы). Ты, кажется, не выносишь моего взгляда?

Текла. Такого – да! Ты никогда так не смотрел на меня.

Адольф. Как же я смотрю?

Текла. Как будто ты хочешь проникнуть в меня своим взглядом!

Адольф. В тебя-то! Да! В твою душу.

Текла. Гляди, сколько тебе угодно! Мне нечего скрывать… Но манера говорить у тебя стала другая, и выражения другие. (Смотрит на него испытующим взглядом.) Ты философствовать начал. (Наступая решительно на Адольфа.) Кто здесь был?

Адольф. Мой доктор.

Текла. Твой доктор… Кто это?

Адольф. Доктор из Стремстада.

Текла. Как его зовут?

Адольф. Шеберг.

Текла. Что он тебе сказал?

Адольф. Многое! Между прочим, сказал, что мне грозит падучая.

Текла. Между прочим… Ну а еще что он сказал?

Адольф. Еще кое-что неприятное!

Текла. Ну говори же, что!

Адольф. Запретил на время супружескую близость.

Текла. Так вот что! Недаром, значит, я боялась! Нас во что бы то ни стало хотят разъединить… Я это давно заметила.

Адольф. Не могла ты заметить того, чего никогда и не было.

Текла. Ты думаешь?

Адольф. Да, ты не могла заметить того, чего не было. Это просто страх заставляет работать твою фантазию. Чего ты боишься? Что я воспользуюсь когда-нибудь чужими глазами, чтобы увидать тебя такой, какая ты на самом деле?

Текла. Сдержи свою фантазию, Адольф!.. Она – как животное, скрытое в человеческой душе.

Адольф. Но откуда у тебя явилась эта мысль? Уж не от тех ли невинных молодых людей, что вертелись около тебя на пароходе?

Текла (не теряя спокойствия). Совершенно верно! И от молодежи можно кое-чему научиться!

Адольф. Кажется, ты начинаешь любить молодежь!

Текла. Я всегда любила ее; потому и полюбила тебя!.. Что же в этом преступного?

Адольф. Ничего… Но я начинаю чувствовать себя одиноким!

Текла (ласково, плутовато). Мое сердце так велико, что его, братец, хватит еще и на других.

Адольф. Но твой братишка не желает иметь никаких братьев.

Текла. Поди сейчас к своей женке, и тебе надерут уши за то, что ты ревнив! В эту минуту раздаются в соседней комнате два удара стулом по полу.

Адольф. Нет, я не хочу шутить. Я говорю совершенно серьезно!

Текла (притворяясь ребенком). Боже мой! Мы хотим говорить серьезно! Как ужасно, что ты стал серьезен! (Берет его голову и целует.) Ну, скорей, улыбнись! Ну же!

Адольф (против воли смеется). Ну не колдунья ли?.. Нет, я серьезно думаю, что ты обладаешь какими-то чарами!

Текла. В таком случае к чему же бороться с человеком, который умеет колдовать?

Адольф (встает). Текла! Повернись ко мне на минутку в профиль! Я хочу вылепить статуе лицо!

Текла. С удовольствием! (Садится в профиль.)

Адольф (пристально всматривается в нее и делает, вид, будто хочет лепить). Не думай обо мне! Думай о ком-нибудь другом!

Текла. Ну хорошо! О моей последней победе.

Адольф. О целомудренном молодом человеке!

Текла. Как раз о нем! У него были изящные усики, щеки своим розоватым пушком напоминали два персика… Такие нежные и прозрачные, что хотелось укусить их.

Адольф (более сумрачно). Останься так… с этой складкой у рта!

Текла. Какой складкой?

Адольф. Бесстыдной циничной складкой, которой я никогда еще не замечал у тебя!

Текла (делает гримасу). Вот эта?

Адольф. Вот именно! Знаешь, как Брет Гарт представляет себе прелюбодеяние?

Текла (смеясь). Нет! Да я и не имею честь знать этого господина!

Адольф. Он представляет его в виде бледной, никогда не краснеющей женщины!

Текла. О, никогда?! Неправда! Они краснеют, но только при виде своего любовника! Конечно, ни муж, ни твой господин Брет не могут этого видеть!

Адольф. И ты в этом уверена?

Текла. Как раньше. Совершенно! Если муж не умеет разгорячить кровь своей жены, то он уж навсегда лишается этого прелестного зрелища!

Адольф (в бешенстве). Текла!

Текла. Дурачок!

Адольф. Текла!

Текла. Скажи «голубка», и я премило покраснею! Ну, попробуй!

Адольф (обезоруженный). Ты довела меня до того, что я готов укусить тебя.

Текла (шутливо). Ну что ж? Кусай!.. Ну!.. (Протягивает ему руки.)

Адольф (обхватывает ее шею и страстно целует). Вот тебе! Я искусал бы тебя!.. До смерти!..

Текла (шутит). Тс!.. Идут!

Адольф. Ни до кого мне дела нет! Пока ты у меня!

Текла. А если меня не станет?

Адольф. Я умру!

Текла (иронически). Впрочем, тебе бояться нечего! Где уж нам, старым кокеткам, найти поклонников!

Адольф. Текла! Ты не забыла еще моих глупых слов! Я теперь беру их назад!

Текла. Ну объясни мне наконец, как ты можешь в одно и то же время так верить мне и так ревновать!

Адольф. Объяснить? Нет… не могу! Может быть, меня преследует мысль, что ты принадлежала другому. Наша любовь мне иногда представляется поэзией, якорем спасения, наша страсть превращается для меня в вопрос чести. Меня в ужас приводит одна мысль, что тогда «он» будет знать, что я несчастен… Я никогда не видал его!.. Но одна мысль, что где-то живет человек, который день и ночь ждет моего несчастья, призывает на меня проклятия, который будет хохотать над моей гибелью, малейшая мысль об этом давит мне грудь, преследует, как кошмар, и толкает меня к тебе!

Текла. И ты думаешь, что я хочу доставить ему эту радость.

Адольф. Нет, я не хочу думать этого!

Текла. Тогда зачем же беспокоиться?

Адольф. Я не могу быть покойным… Твое вечное кокетство мучит меня!.. Разве так необходимо всегда играть этим.

Текла. Да я вовсе не играю!.. Я хочу нравиться – вот и все!

Адольф. Да… но только мужчинам!..

Текла. Ну конечно!.. Я даже не знаю, чем женщина может нравиться другим женщинам.

Адольф. Скажи… когда ты имела последнее известие о нем?

Текла. Месяцев шесть назад.

Адольф. И ты о нем никогда не думаешь?

Текла. Никогда! Наши отношения прекратились после смерти ребенка.

Адольф. И ты нигде с ним не встречалась?

Текла. Нет… хотя он, вероятно, живет где-нибудь здесь же поблизости… Но почему это тебя вдруг стало беспокоить?

Адольф. Не знаю. Но вот эти дни, пока я был один, я все время думал о его страданиях… когда ты его бросила.

Текла. Понимаю… угрызения совести?

Адольф. Да!

Текла. Тебе кажется, будто ты украл?

Адольф. В роде этого.

Текла. Вот это мило! Как будто можно украсть женщину, как ребенка… или курицу! Ты считаешь меня за какое-то движимое имущество! Очень тебе благодарна!

Адольф. Нет, я смотрю на тебя, как на его жену! А это нечто большее, чем собственность! Этого нельзя возместить!

Текла. Так что твои мученья прекратились бы, если бы ты узнал, что он тоже женился? Но ведь ты же заменил мне его!..

Адольф. Заменил ли? Любила же ты его!

Текла. Любила?.. Да…

Адольф. И все-таки…

Текла. Он надоел мне!..

Адольф. Вот я и думаю, что и я когда-нибудь надоем тебе!

Текла. Этого не будет. Нет!

Адольф. Явится еще кто-нибудь, ты в нем увидишь все достоинства, которые ты ищешь в мужчине… И ты бросишь меня!

Текла. Нет!

Адольф. А если он обворожит тебя? И не будучи в состоянии бросить его, ты бросишь меня, конечно!

Текла. Ну, это еще не значит…

Адольф. Не можешь же ты любить двух в одно и то же время.

Текла. Почему же нет?

Адольф. Я и представить себе этого не могу.

Текла. Но это возможно, хотя ты и не понимаешь. Не все люди одинаково созданы!

Адольф. А, теперь я начинаю понимать!

Текла. Да ну! В самом деле?

Адольф. Да ну! В самом деле… (Пауза, во время которой Адольф напряженно хочет, но не может припомнить чего-то.) Текла! Твоя откровенность начинает меня беспокоить.

Текла. Откровенность? Как будто раньше ты высоко ценил эту добродетель и сам меня выучил ей.

Адольф. Да, но теперь ты, кажется, своей откровенностью прикрываешь что-то!

Текла. Это новая тактика, видишь ли!

Адольф. Не знаю почему, но я испытываю невыносимое беспокойство! Хочешь, уедем домой, сегодня же!

Текла. Ну что еще за новый каприз! Я только что успела приехать и не имею ни малейшего желания опять уезжать.

Адольф. Ну а если я хочу этого?!

Текла. Какое мне дело, чего ты хочешь! Отправляйся один!

Адольф. Я приказываю тебе ехать со мной с первым же пароходом!

Текла. Приказываю? Это еще что значит?

Адольф. Ты забываешь, что ты – моя жена!

Текла. Ты забываешь, что ты – мой муж?

Адольф. Это громадная разница!

Текла. А! Вот что! Ты никогда не любил меня!

Адольф. Да?

Текла. Да! Потому что любить – значит давать.

Адольф. Совершенно верно, для мужчины любить, значит давать, но для женщины – значит брать. И я только и делал, что давал, давал и давал!..

Текла. Однако! Что же это ты мне давал?

Адольф. Все!

Текла. Немного же! Но хорошо! Допустим даже, что так, и что, я действительно взяла это твое «все». Значит, ты собираешься представить мне счет всех твоих подарков? Но раз я брала их, значит, я любила. Потому что женщина может принимать подарки только от своего любовника…

Адольф. От любовника! Да! Верно сказано! И я был твоим любовником, но никогда не был твоим мужем!

Текла. И для тебя это было в тысячу приятнее! Но если ты, мой милый, не доволен своей судьбой, то – с богом! Я вовсе не желаю иметь мужа.

Адольф. Ты думаешь, я не заметил этого? Последнее время я наблюдал, как ты с ухватками вора старалась удаляться от меня, чтоб блистать в разных кружках вороной в моих перьях, в моих брильянтах, потому я решил напомнить тебе о твоем долге. Да, я являюсь теперь в роли назойливого кредитора, которого посылают к черту, а его счета бессовестно вымарывают. Чтоб не увеличивать моего счета, ты теперь отказываешься брать из моей кассы и занимаешь у других. Я для тебя муж поневоле, и ты ненавидишь меня! Но если я больше не могу быть твоим любовником, то я сделаюсь твоим мужем во что бы то ни стало!

Текла (полусмеясь). Ты говоришь глупости, мой милый идиот!

Адольф. Опасно считать идиотами всех, кроме себя!

Текла. Да, но почти все думают так!

Адольф. И мне невольно приходит в голову, что твой первый муж вовсе не был идиотом.

Текла. Боже мой! Можно подумать, что ты сочувствуешь ему.

Адольф. Очень может быть.

Текла. Ну что ж? Ты бы был счастлив познакомиться с ним, довериться и излить ему все свое сердце. Милая картина! Но знай, что он и меня влечет к себе, потому что я устала быть вечной нянькой. Он все-таки был настоящий мужчина, и, может быть, самый большой его недостаток состоял в том, что он принадлежал мне!

Адольф. Ну что ж? Ну что ж? Не говори так громко! Нас могут услышать.

Текла. Велика беда, если и услышат.

Адольф. Значит, теперь ты одинаково увлекаешься и зрелыми мужчинами, и мальчишками!

Текла. Как видишь! Я восторгаюсь теперь без разбора! И мое сердце открыто всем и всему, великому и малому, красивому и безобразному, новому и старому. Я люблю весь мир!

Адольф. Знаешь, что это значит?

Текла. Ничего я не знаю… Я только чувствую!

Адольф. Это означает старость! Счастливым дням пришел конец.

Текла. Ты опять возвращаешься к этому… Берегись!

Адольф. Лучше сама берегись!

Текла. Чего?

Адольф. Ножа!

Текла (все еще смеясь). Ну, братишка, не стоит играть такими опасными вещами!

Адольф. Я и не думаю играть!

Текла. Так это, значит, серьезно! Совершенно серьезно! Тогда я тебе докажу, что ты ошибся. Или… лучше, нет… убедиться тебе я не дам, ты ничего не будешь знать. Все будут знать правду, кроме тебя! Ты будешь подозревать, догадываться, не зная ни минуты покоя! Будешь чувствовать, что ты смешон, что тебя обманывают, но доказательств у тебя не будет никаких; у настоящего мужа их никогда не бывает! Вот увидишь!

Адольф. Ты ненавидишь меня!

Текла. И не думаю… если бы даже и хотела, не могла бы. Разве можно ненавидеть ребенка?..

Адольф. Теперь да! Но вспомни ужасные дни, когда буря разразилась над нами? Ты как грудной ребенок лежала и плакала; и я брал тебя на колени, баюкал тебя и целовал твои закрытые глаза, пока сон не разгонял твои страхи. Я был твоей нянькой; смотрел, чтобы ты не вышла на улицу непричесанной… Бегал за твоими башмаками, ходил за провизией. По целым часам я сидел, держа тебя за руку, когда ты боялась всего и всех, потому что у тебя не было друзей, и общественное мнение заклеймило тебя. Я старался поднять в тебе упавшее мужество, убеждал тебя до того, что язык прилипал у меня к гортани и у меня болела голова. Я сидел и изображал себя сильным, заставлял себя верить в будущее и в конце концов вернул тебя к жизни. И ты восхищалась мной; тогда я был мужчиной, не атлетом, которого ты бросила, но человеком с сильной душой, магнетизером, который перелил свою нервную силу в твои дряблые мускулы, зарядил твой пустой мозг новым электричеством. И я поднял тебя; нашел тебе новых друзей, устроил тебе маленький двор, я при помощи дружбы заставил их восхищаться тобой. Я назвал тебя хозяйкой моего сердца и моего дома. Я рисовал тебя, и ты начала появляться на всех выставках, как св. Цецилия, как Мария Стюарт, как Шарлотта Корде. Я заставил толпу смотреть на тебя моими ослепленными глазами, я привлек к тебе симпатии всех. И вот ты получила возможность одной идти вперед! И когда я создал тебя, мои силы истощились, и я свалился от переутомления. Я возвысил тебя, но сам я пал. Я заболел, и моя болезнь стесняла тебя, когда жизнь начала улыбаться, и я отлично помню, как ты начала стараться удалить от себя кредитора, отделаться от свидетеля стольких тяжелых часов! Твоя любовь начала приобретать сестрин характер, и за неимением ничего лучшего мне пришлось примириться с ролью братишки. Нежность ко мне у тебя существует и теперь, может быть, даже растет, но это другая нежность – в ней оттенок жалости; затем появилось отсутствие уважения и презрение по мере того, как мой талант склонялся все ниже и ниже, а твое солнце поднималось все выше. Но вот и твой источник начинает иссякать, потому что я больше не пополняю его, или вернее, ты делаешь вид, что не хочешь черпать из него. И мы оба гибнем. Но надо же тебе свалить на кого-нибудь вину! Иметь что-нибудь новое! Ты слаба, ты не можешь нести вину сама, и вот я стал козлом отпущения, которого ты хочешь убить! Но, убивая меня, ты убиваешь и себя, потому что совместная жизнь превратила нас в близнецов. Ты была побегом от моего ствола, но захотела освободиться раньше, чем пустила корни, а потому и не могла расти самостоятельно! Но ствол не может лишиться своей главной ветки, а потому они оба засохли!

Текла. Да ты, по-видимому, хочешь сказать, что мои книги написал ты?

Адольф. О, нет, это ты приписываешь мне только для того, чтобы обличить меня потом во лжи! Если я и говорил в продолжение пяти минут, так только для того, чтобы выяснить тебе все оттенки, все полутоны, все переходы. Ты же вся создана из одного тона!

Текла. Ну да, это – ясно. Вывод из всего этого, что книги мои написал ты.

Адольф. Этого вывода быть не может. Нельзя целый аккорд разрешить одной нотой, нельзя всю жизненную разносторонность привести к одному знаменателю. Я не так глуп, чтобы говорить, будто я сочинил твои книги.

Текла. Но ты же думаешь это?

Адольф (вне себя). Не думал!

Текла. Но в сумме…

Адольф (в бешенстве). Никакой суммы нет, потому что мы ничего не складывали. Когда делят неделимые числа, то в частном получается бесконечная дробь, говоря твоим языком. Я ничего не складывал!

Текла. Нет, но я могу произвести это сложение.