Текст книги "Фрекен Жюли"

Кондитер. Нет, едва ли…

Г-н X. Господин Старк, сколько лет прошло с тех пор, как вы в первый раз увидали эту квартиру?

Кондитер. Это было ровно десять лет тому назад…

Г-н X. Когда вы приносили мне свадебный торт… А как, по вашему, обстановка с тех пор изменилась?

Кондитер. Ничуть… Вот разве только пальмы выросли… А все остальное совсем как тогда…

Г-н X. И так все и останется вплоть до того дня, когда вы войдете сюда с похоронным тортом. Когда приходит известный возраст, ничто в жизни не меняется… жизнь останавливается… нет, она скользит назад, как сани с горы…

Кондитер. Да, ничего не поделаешь…

Г-н X. И так гораздо покойнее… Нет уже ни любви, ни радости, близкие люди только помогают тебе переносить твое одиночество; и все люди для тебя становятся просто людьми, они уже не могут предъявлять к тебе своих прав на любовь и сочувствие. А потом понемногу отделяешься от всех, как старый зуб, и выпадаешь, не причиняя никому ни боли, ни огорчения. Луиза, например, – красивая и молодая девушка, а я смотрю на нее с таким же наслаждением, как на прекрасное произведение искусства, которым мне даже не хочется обладать. И это создает между нами совсем особенные хорошие отношения. С братом мы живем, как два старых джентльмена, мы никогда не подходим слишком близко друге к другу и не пускаемся в излишнюю откровенность. Если занимаешь среди людей такое, так сказать, нейтральное положение, то этим уже устанавливается известное расстояние между людьми и тобой; ну, а на расстоянии, как оказывается, мы гораздо лучше относимся друг к другу. Одним словом, я доволен старостью и ее покоем… (Зовет.) Луиза!

Луиза (входит в левую дверь. Ласково, как и раньше). Прачка принесла белье, надо его сосчитать…

Г-н X. Ну посидите и поболтайте со мной, господин Старк… Может быть, вы играете в шахматы?

Кондитер. К сожалению, я не могу надолго уходить от своих горшков… А в одиннадцать часов надо затапливать уже заднюю печь… Очень благодарен за любезное приглашение…

Г-н X. Если вы там увидите моего брата, то попросите его прийти сюда и составить мне компанию…

Кондитер. С удовольствием. (Уходит.)

Г-н X. (Один. Некоторое время молча передвигает фигуры на шахматной доске, потом встает и начинает ходить по комнате.) Да, да, спокойствие старости! (Садится за рояль и берет несколько аккордов. Потом встает и снова ходит по комнате.) Луиза! Нельзя ли отложить счет этого белья.

Луиза (за дверью). Это невозможно. Прачка здесь дожидается, а дома у нее муж и ребенок.

Г-н X. Гм… да… это верно. (Садится и барабанит пальцами по столу. Потом пытается читать газету, но это ему надоедает. Зажигает спички и тушит их. Смотрит на часы.)

Какой-то стук в прихожей.

Г-н X. Карл-Фридрих, это ты?

Почтальон (входит.). Нет, это почтальон. Простите, что я так вошел, но двери были открыты!

Г-н X. Мне есть письмо?

Почтальон. Нет, только открытка. (Отдает ему открытое письмо и уходит.)

Г-н X. (читает). Опять этот Фишер! Бостон-клуб? Это вон там, у меня над головой! Это он и есть, господин с белыми руками. Зачем он извещает меня? Какая подлость! Положительно надо переехать на другую квартиру! Какой-то Фишер!.. (Рвет письмо.)

Стук в прихожей.

Г-н X. Это ты, Карл-Фридрих?

Служащий из ледовничества. Это я, я привез вам лед.

Г-н X. Как хорошо, что можно получать лед в такую жару. Только, пожалуйста, будьте осторожны с посудой в комнатном леднике. Будьте добры, положите кусок льда ближе к краю… когда он начнет таять, я буду слушать, как вода стекает по каплям… этим я буду измерять время… это мои водяные часы… Послушайте, откуда вы берете лед?..

Он уже ушел… Все они спешат домой… у всех есть с кем поговорить и провести вечер…

Пауза.

Г-н X. Карл-Фридрих, это ты?

Наверху кто-то играет на рояле первую часть «Fantasie Impromptu, Opus 66» Шопена.

Г-н X. (удивленно смотрит на потолок, затем начинает слушать). Кто это там играет? Это мое Impromptu! (Закрывает рукою глаза и слушает.)

Брат входит из передней.

Г-н X. Это ты, Карл-Фридрих?

Наверху сразу перестают играть.

Брат. Вот и я!

Г-н X. Где ты был так долго?

Брат. Надо было устроить одно дело. А ты все время просидел один?

Г-н X. Ну конечно. Садись, давай сыграем в шахматы.

Брат. Нет, давай лучше поболтаем. Надо же тебе слышать свой собственный голос.

Г-н X. Да, ты прав. Но дело в том, что, разговаривая, мы так легко возвращаемся к прошлому…

Брат. При этом легче забыть о настоящем…

Г-н X. Для меня нет настоящего. То, что я переживаю теперь, – это небытие… Мне все равно, идти ли вперед или назад; впрочем, нет, лучше вперед – впереди, по крайней мере, хоть есть надежда!

Брат (у стола). Надежда на что?

Г-н X. Надежда на какую-нибудь перемену!

Брат. Это хорошо! Другими словами, с тебя довольно спокойствия старости.

Г-н X. Может быть.

Брат. Не может быть, а наверно! И если бы ты мог в эту минуту сделать выбор между прошлым и настоящим…

Г-н X. Нет уж, пожалуйста, без привидений!

Брат. Почему же привидения? Ведь это твои собственные воспоминания.

Г-н X. В моих воспоминаниях нет ничего страшного. Это просто известные события моей жизни, украшенные флёром поэзии. Но если бы мертвецы вдруг взяли да и ожили, то это были бы привидения.

Брат. А скажи откровенно, кто из двух – жена или ребенок – представляются тебе дороже и ближе в твоих воспоминаниях?

Г-н X. Обе! Я не разделяю их друг от друга. Вот почему я и не пытался оставить при себе дочь.

Брат. И ты полагаешь, что поступил правильно, не взяв себе ребенка? Неужели ты ни разу не подумал о том, что у твоей дочери может быть вотчим…

Г-н X. В то время я не думал об этом. Но потом… потом эта мысль часто приходила мне в голову, и я не раз думал…

Брат. Что у твоего ребенка может быть вотчим, который будет дурно с ним обращаться, может быть, даже унижать твоего ребенка…

Г-н X. Тише!

Брат. Что такое?

Г-н X. Ты не слышишь? Мне вдруг послышался там, в коридоре, топот ее ноженек; так, бывало, она топала ими, когда искала меня по дому. Нет, пожалуй, ребенок был мне всего дороже. Как хорошо было смотреть на это маленькое, неиспорченное существо, которое еще ничего не боялось, которое еще не имело понятия о той лжи, которая наполняет всю нашу жизнь, у которого не было еще ни от кого никаких тайн. Ты знаешь, как она в первый раз узнала о людской злобе? Раз она увидала внизу, в парке, красивого ребенка и пошла к нему навстречу с распростертыми объятиями. А красивый ребенок ответил на ее ласку тем, что укусил ее в щеку и высунул ей язык. Вот ты посмотрел бы тогда на мою крошку Анну-Шарлотту! Она просто окаменела, не от боли, нет, а от ужаса перед той бездонной пропастью, которая открылась ее глазам, от ужаса перед пропастью, созданной в жизни людскою злобою. Мне раз самому пришлось видеть, как однажды позади самых дивных глаз на свете притаились чьи-то чужие глаза, похожие на глаза какого-то дикого зверя. И ты знаешь, я тогда вдруг почувствовал настоящий страх и старался заглянуть, не стоит ли у нее за спиной кто-то чужой и неизвестный и смотрит на меня через ее лицо, которое в эту минуту было похоже на маску. Но я не понимаю, к чему мы теперь говорим об этих вещах. Это, вероятно, жара и надвигающаяся гроза наводят на такие мысли.

Брат. Нет, это одиночество влечет за собой тяжелые мысли, и поэтому тебе необходимо бывать почаще в обществе. Это лето, которое ты провел в полном одиночестве, сидя здесь в городе, окончательно подорвало твои силы.

Г-н X. Нет, это только вот эти две последние недели. Знаешь, этот больной тифом и этот покойник в доме на меня подействовали ужасно. Мне даже начало казаться, что все это случилось со мной самим. Кроме того, и заботы, и горести кондитера стали моими заботами и моими горестями. Меня тоже волнуют неурядицы в его хозяйстве и болезнь его жены; я даже со страхом думаю о его будущем… А вот эти последние дни мне все снится моя маленькая Анна-Шарлотта. Я вижу во сне, что она подвергается какой-то опасности, какой-то страшной, но неопределенной опасности… И каждый раз перед самым сном, когда слух становится особенно чутким, я слышу топот ее ножек. Однажды я как-то даже слышал ее голос.

Брат. А ты не знаешь, где она теперь?

Г-н X. Да – где она?

Брат. Что, если ты вдруг встретишь ее на улице?

Г-н X. Мне кажется, что я бы или лишился рассудка, или упал бы без чувств… Я долго путешествовал за границей, а моя сестренка тем временем подрастала дома. Через много лет, когда я вернулся домой, на пароходной пристани ко мне подошла барышня и бросилась мне на шею. И меня тогда поразило, как настойчиво проникали в мою душу ее глаза, напуганные тем, что я не сразу ее узнал… И ей пришлось много, много раз повторить мне: «ведь это я!» прежде чем я узнал в этой чужой барышне свою сестру. И такой же приблизительно представляется мне моя встреча и с дочерью. За пять лет в ее возрасте можно так измениться! Ты только подумай: я могу сам не узнать своего ребенка! Нет, уж лучше пусть у меня остается моя четырехлетняя дочурка вон там, на моем семейном алтаре, – другой мне не надо. (Пауза.) Луиза, вероятно, открыла бельевой шкаф и складывает в него белье. Ты чувствуешь, как сейчас запахло свежевыстиранным бельем, а это мне всегда напоминает… мать семейства у бельевого шкафа… Этого ангела-хранителя, который обо всем заботится и все обновляет… Мне при этом всегда представляется хозяйка дома, которая с утюгом в руках сглаживает неровности и расправляет складки… да, эти складки… (Пауза.) Теперь я на минуту уйду в свою комнату и напишу письмо… Подожди меня здесь немного… я сейчас вернусь… (Уходит в левую дверь.)

Брат кашляет.

Герда (появляется в дверях прихожей). Ты один. (Часы бьют.). Боже мой, все тот же бой часов!.. Целых десять лет звучит он у меня в ушах… Эти часы никогда не шли верно, но для меня они медленно отсчитывали длинные часы в течение пяти лет, днем и ночью… (Оглядывается.) Мой рояль… мои пальмы… большой стол… За ним он особенно старательно ухаживал, и он блестит как щит… А вот мой буфет… с рыцарем и Евой… у Евы корзинка с яблоками… Прежде в правом ящике лежал термометр… (Пауза.) Интересно, лежит ли он там и теперь… (Идет к буфету и выдвигает правый ящик.) Да, он по-прежнему здесь!

Брат. Какое это может иметь значение?

Герда. Видишь ли, в конце концов этот термометр стал для нас символом, воплощением непрочности наших отношений… Когда мы устраивали эту квартиру, про термометр забыли… Мы хотели прибить его снаружи к окну… и вот я обещала это сделать – и забыла, потом он обещал это сделать – и забыл. Мы попрекали друг друга этим термометром и, наконец, чтобы отделаться от него как-нибудь, я засунула его в этот ящик… Кончилось тем, что я возненавидела этот термометр, и он тоже. И ты знаешь, почему все это случилось? Никто из нас ни одной минуты не верил в прочность наших отношений, мы с первого же дня сняли друг перед другом маски и перестали скрывать свои антипатии. Первое время мы оба жили начеку, в любую минуту каждый из нас был готов к бегству. Вот что значит этот термометр, и ты видишь, он и до сих пор лежит на своем месте! по-прежнему он опускается и подымается, изменяясь вместе с погодой… (Кладет термометр на место и подходит к столу.)

Герда. Мои шахматы… Он купил их мне, чтобы сократить длинные часы ожидания перед рождением ребенка… С кем он играет теперь?

Брат. Со мной.

Герда. Где он сейчас?

Брат. Ушел в свою комнату написать какое-то письмо.

Герда. Где эта комната?

Брат (показывая налево). Там.

Герда. И здесь он прожил целых пять лет?

Брат. Нет, десять. Пять с тобой и пять без тебя.

Герда. Он, вероятно, любит одиночество?

Брат. Не думаю, он слишком одинок.

Герда. Как ты думаешь, он прогонит меня?

Брат. Во всяком случае, попробуй! Ты ничем не рискуешь, ты знаешь, что он прежде всего благовоспитанный человек. Впрочем, конечно, тебя должно смущать, что он спросит про ребенка…

Герда. Мне это и нужно… Он должен мне помочь найти моего ребенка…

Брат. И ты совсем не знаешь, куда мог скрыться этот Фишер и какие у него дальнейшие намерения?..

Герда. Он говорил мне, что ему необходимо поскорее бежать отсюда, от этого неприятного соседства, и я потом приеду к нему… А ребенка он держит при себе, как заложницу; он хочет потом определить ее в балет; к этому у нее есть и способности и даже некоторая склонность…

Брат. В балет? Ради бога, не говори об этом отцу, он презирает подмостки!

Герда (садится к столу и машинально расставляет на доске шахматные фигуры). Подмостки?.. Я сама была на подмостках…

Брат. Ты?

Герда. Да. Я ему аккомпанировала.

Брат. Бедная Герда!

Герда. Почему? Я сама любила эту жизнь. Когда я здесь сидела взаперти, не мой тюремщик, а сама моя тюрьма была виною того, что я не выдержала…

Брат. И теперь с тебя довольно?

Герда. Да, теперь я люблю покой и одиночество… но больше всего своего ребенка!

Брат. Тише!.. Он идет сюда…

Герда (встает и хочет бежать, потом снова падает без сил на прежнее место). Ах!..

Брат. Ну, теперь я уйду и оставлю вас одних! Не думай о том, что ты ему скажешь, – это придет само собой, как следующий ход, когда играешь в шахматы.

Герда. Я больше всего боюсь его первого взгляда, потому что по нему я узнаю, изменилась ли я за эти пять лет к лучшему или к худшему… не стала ли я теперь совсем старой и некрасивой…

Брат (идет к правой двери). Если он найдет, что ты постарела и подурнела, то он решится подойти к тебе… Но если он увидит, что ты по-прежнему хороша и молода, у него не будет никаких надежд, и он будет к тебе неумолим… Вот он!

Г-н X. медленно выходит из левой двери и идет через комнату в буфет. В руках у него письмо. Видно, как он проходит через переднюю и выходит в наружную дверь.

Брат. Он понес письмо в почтовый ящик.

Герда. Нет, я этого не вынесу! Как я могу просить у него помощи?! Я должна бежать отсюда! Это было бы наглостью с моей стороны!

Брат. Нет, нет, останься! Ты знаешь, как он бесконечно добр и отзывчив! Он поможет тебе ради ребенка…

Герда. Нет, нет, не надо…

Брат. Только он один может тебе помочь…

Г-н X. (входит из прихожей, ласково кивает Герде, принимая ее, очевидно по близорукости, за Луизу, подходит к телефону и звонит. В то время, как он проходит мимо Герды, мимоходом говорит). Ты уже готова?.. Прекрасно, дитя мое… Луиза, поставь снова все фигуры, мы с тобой начнем игру сначала…

Герда смотрит с удивлением на него, ничего не понимая.

Г-н X. (поворачивается к ней спиной и говорит по телефону). Алло! Алло! Это ты, мама?.. Добрый вечер… Благодарю, хорошо! Да… Луиза уже сидит за шахматами, но у нее сегодня было много работы, и она устала… Нет, слава богу все это прошло и дело кончено… Нет, сущие пустяки… Тепло ли? – Да. У нас тут была сегодня гроза. Она разразилась как раз над нашими головами… но слава богу никуда не ударило… Что ты говоришь?.. Я не могу расслышать…

Ах, Фишеры! Да, да, они, вероятно, собираются в путешествие… Нет, почему же?.. Кажется, ничего особенного, насколько мне известно… Вот как? Ага… Да, пароход уходит в четверть седьмого… да, а приходит туда – постой, я сейчас посмотрю, – в восемь двадцать пять… И вам всем было весело?.. (Смеется.) Да, да, он такой забавный, когда веселится… А что сказала на это Мария?.. Как нам жилось летом? Мы с Луизой развлекали друг друга, как могли… Да, она всегда в хорошем настроении… Она очень мила!.. Нет, нет, благодарю… от этого я отказываюсь.

Герда что-то поняла. Встает, возмущенная.

Г-н X. Как мои глаза? Я стал совсем близоруким… Нет, ничего; я тоже говорю, как жена нашего кондитера: смотреть не на что. Иной раз даже хочется быть и глухим, чтобы ничего не видеть и не слышать. Квартиранты в верхней квартире опять ужасно стучали и шумели всю ночь… Да, какой-то игорный притон… Ну вот… разъединили зачем-то, вероятно, хотели подслушать разговор… (Звонит в телефон.)

Луиза выходит из прихожей, но г-н X. ее не видит. Герда смотрит на нее с удивлением и ненавистью. Луиза снова незаметно уходит.

Г-н X. (у телефона). Это ты, мама? Да, да. Они вечно прерывают разговор, чтобы подслушать… Значит, завтра в четверть седьмого… Обязательно… Благодарю… Конечно, конечно, с большим удовольствием! До свидания, мама! (Дает отбой.)

Герда стоит одна среди комнаты.

Г-н X. (оборачивается, видит Герду и постепенно начинает ее узнавать). Боже мой! Значит, это была ты, а не Луиза?

Герда молчит.

Г-н X. (устало). Как ты попала сюда?

Герда. Прости… Я здесь проездом… и вот… и вот, когда я проходила мимо, меня потянуло взглянуть на свой прежний дом… окна были открыты…

Пауза.

Г-н X. Как, по-твоему, здесь многое переменилось?

Герда. Нет, все на старых местах… только здесь поселилось еще что-то новое…

Г-н X. (с досадой). А ты довольна своей теперешней жизнью?

Герда. Да, да. Теперь я добилась того, чего хотела.

Г-н X. А ребенок?

Герда. Наша девочка растет, крепнет, ей хорошо…

Г-н X. Ну тогда я больше ничего не хочу знать… (Пауза.) Тебе, может быть, что-нибудь нужно от меня? Скажи, чем я могу тебе помочь?

Герда. Нет, нет, благодарю тебя… мне тоже больше ничего не надо… после того, как я увидала, что тебе хорошо живется. (Пауза.) Хотел бы ты видеть Анну-Шарлотту?

Пауза.

Г-н X. Нет, потому что я теперь знаю, что ей живется хорошо. Так трудно повторять то, что уже пережито, – это все равно, как бывало в детстве, когда заставляли учить сызнова старый урок, который ты знаешь хорошо, хотя с этим и не желает согласиться учитель. Я был так далек от всего этого, – я старался не думать об этом, и теперь я не могу вернуться к прежнему. Прости меня, мне очень тяжело быть невежливым, но я нарочно не предлагаю тебе садиться… Ты – жена другого человека, и ты уже сама не та, как в то время, когда мы с тобою расстались…

Герда. Разве я так изменилась?..

Г-н X. Да, все чужое: голос, взгляд, манеры…

Герда. Я постарела?

Г-н X. Не знаю… Говорят, что через три года в человеческом теле уже не остается ни одного атома из того, что было – значит, в пять лет и подавно все изменяется… Поэтому вы вот теперь стоите передо мной, но вы уже не та, которая прежде сидела на этом месте и тосковала, вы уже не та, и мне очень трудно заставить себя сказать вам ты… до того вы мне чужды… И мне кажется, что то же чувство у меня будет и при встрече с моей дочерью!

Герда. Не говори так! Мне было бы легче, если бы ты сердился на меня…

Г-н X. За что же мне на тебя сердиться?

Герда. За все то зло, которое я тебе причинила…

Г-н X. Разве ты причинила мне зло? Я этого не знал.

Герда. Ты не читал той жалобы, которую я на тебя подала?

Г-н X. Нет. Я просто передал ее своему адвокату. (Садится.)

Герда. А приговор?

Г-н X. Его я тоже не читал. Мне эта бумажонка не нужна, потому что я не собираюсь жениться.

Пауза. Герда садится.

Г-н Х. Что же было написано в этих бумагах. Вероятно, там говорится о том, что я был слишком стар?

Герда молча утвердительно кивает головой.

Г-н X. Что-же? Это была сущая правда, тебе, следовательно, не в чем себя упрекать. Я сам именно на это и ссылался в своем ответе суду на твою жалобу и просил на этом основании выдать тебе развод.

Герда. Это ты сам написал? Ты?

Г-н X. Да, я написал это; я не сказал, что я уже слишком стар, но что я становлюсь уже стариком именно для тебя.

Герда (задетая). Для меня?

Г-н X. Да! Не мог же я им сказать, что я был слишком стар уже тогда, когда на тебе женился, потому что тогда рождение нашего ребенка имело бы довольно двусмысленное значение… А ведь это был наш ребенок, ведь правда?

Герда. Ты же знаешь… Но…

Г-н X. У меня нет причин стыдиться своей старости… Если бы я вздумал танцевать и играть в карты по ночам, то я, вероятно, очень скоро бы превратился в калеку или попал бы на операционный стол, и это было бы позорно…

Герда. У тебя такой здоровый вид…

Г-н X. А ты думала, что я умру от тоски по тебе?

Герда молчит.

Г-н X. Есть люди, которые утверждают, что ты меня убила. Скажи, разве я похож на человека, убитого горем.

Герда чувствует себя неловко.

Г-н X. Твои друзья рисовали на меня карикатуры в различных листках. Я никогда не видал этих газет, а они теперь, через пять лет, уже давно стали макулатурой… По-моему, тебе не в чем себя упрекать…

Герда. Зачем ты женился на мне?

Г-н X. Ты, кажется, сама знаешь, зачем люди женятся. Кроме того, ты лучше всякого другого знаешь, что мне не надо было вымаливать твоей любви. И ты, вероятно, помнишь, как мы с тобой смеялись над теми мудрыми советчиками, которые предостерегали нас от вступления в брак. Для меня так и осталось непонятным, зачем тебе тогда понадобилось увлекать меня… После венца ты даже и не взглянула на меня и при этом ты вела себя так, как будто ты присутствуешь гостьей на чужой свадьбе. Мне тогда показалось, что ты решила во что бы то ни стало довести меня до отчаяния. Все мои подчиненные ненавидели меня, потому что по должности я был их начальником, а ты с ними почему-то сразу заключила союз. Стоило мне с кем-нибудь поссориться, чтобы этот человек сразу стал твоим другом. Тогда я должен был повторять тебе: «Ты не должна ненавидеть своих врагов, но ты не должна также и любить моих врагов». И вот, когда я ясно понял, что мне предстоит, я стал укладывать свои вещи. Но прежде, чем уйти, я хотел иметь вещественное доказательство того, что ты лгала на меня, поэтому я и дождался рождения ребенка.

Герда. Я никогда не думала, что ты мог быть таким двуличным!

Г-н X. Правда, я молчал, но я никогда не лгал тебе. Ты постепенно развращала всех моих друзей, ты даже хотела заставить моего родного брата поступить нечестно относительно меня. Но самое худшее то, что своей бессмысленной болтовней ты набросила тень на самое рождение твоего ребенка.

Герда. Это я оговорила на суде.

Г-н X. Раз слово произнесено, его уже нельзя вернуть. И хуже всего в этом деле то, что эта сплетня дошла и до ребенка, и твоя дочь узнала, что ее мать…

Герда. Ну нет!

Г-н X. Нет, к сожалению, это так. Ты построила на лжи целую башню, и теперь вся эта башня валится тебе на голову…

Герда. Это неправда!

Г-н X. Нет, это правда! Я только что видел Анну-Шарлотту…

Герда. Ты ее видел?..

Г-н X. Мы с ней встретились там, на лестнице, и она назвала меня «дядей». Ты знаешь, что такое «дядя». Это старый друг дома и матери. И я знаю, что и в школе все ее подруги считают меня ее дядей. Для ребенка это ужасно!

Герда. Ты ее видел?..

Г-н X. Да, но я имел право никому об этом не сообщать. Разве я не имею права молчать? И потом эта встреча так взволновала меня, что я сейчас же вычеркнул ее из своей памяти, как будто этого никогда не было.

Герда. Скажи мне, что мне сделать, чтобы восстановить твою честь?

Г-н X. Ты? Ты не можешь восстановить моей чести, я один могу это сделать.

Они долго и пристально смотрят друг другу в глаза.

Г-н X. Иначе говоря, я уже восстановил свое доброе имя…

Пауза.

Герда. Разве я не могу исправить прошлого? Если я тебя попрошу забыть, простить…

Г-н X. Что ты хочешь этим сказать?

Герда. Может быть, еще можно все поправить… вернуть старое…

Г-н X. Ты хочешь вернуть старое, хочешь начать опять сначала? Ты хочешь опять вернуться хозяйкой в мой дом? Нет, благодарю покорно! Я этого совсем не желаю.

Герда. И мне приходится это выслушивать от тебя!

Г-н X. Да, да! Ты это пойми!

Пауза.

Герда. Какая у тебя красивая скатерть.

Г-н X. Да, недурна…

Герда. Откуда она у тебя?

Пауза. Луиза появляется в дверях буфета со счетом в руках.

Г-н X. (поворачивается к ней). Это что, счет?

Герда встает и начинает надевать перчатки с такой поспешностью, что отрываются пуговицы.

Г-н X. (достает деньги и считает). Восемь семьдесят две! Совершенно верно!

Луиза. Можно мне вам сказать два слова?

Г-н X. встает и идет с Луизой к двери. Луиза ему что-то шепчет на ухо.

Луиза уходит.

Г-н X. (возвращаясь). Бедная Герда!

Герда. Ты, кажется, воображаешь, что я ревную тебя к твоей прислуге?

Г-н X. Я и не думал об этом.

Герда. Нет, неправда, ты думал об этом и еще думал о том, что ты слишком стар для меня, а не для нее. Я понимаю, что ты этим хотел унизить меня… Правда, она очень красива, я этого не отрицаю… для прислуги она очень красива…

Г-н X. Бедная Герда!

Герда. Зачем ты это говоришь?

Г-н X. Потому что мне жаль тебя. Ревновать к моей прислуге – это, конечно, унизительно…

Герда. Кто тебе сказал, что я ревную?..

Г-н X. В таком случае, что возмущает тебя в моей тихой и скромной родственнице.

Герда. Она для тебя больше, чем родственница…

Г-н X. Нет, дитя мое, я уже давно отказался от всего этого… и теперь я счастлив в своем одиночестве… (Звонит телефон. Г-н X. подходит к аппарату.) Господин Фишер? Вы ошиблись, это не здесь!.. Ах, вот как?!.. Да, да, это я… Он убежал? С кем он убежал? Вот как? С дочерью кондитера Старка! О господи! Сколько ей было лет?.. Восемнадцать? Да, да, единственный ребенок!..

Герда. Я уже раньше знала, что он бежал, но я не подозревала, что он убежит с женщиной. Теперь ты, конечно, злорадствуешь?

Г-н X. Нет, я не злорадствую; хотя, правду сказать, это мне облегчило мои страдания. Теперь я вижу, что на свете есть-таки справедливость. Жизнь идет быстро своим чередом, и в эту минуту ты сидишь на том месте, которое мне пришлось так долго занимать…

Герда. Ей восемнадцать лет, а мне уже двадцать девять – я стара, слишком стара для него!

Г-н X. Возраст, как и все в жизни, вещь относительная… Но теперь о другом. Где твой ребенок?

Герда. Ребенок? Я и забыла об нем! Милая моя девочка! О господи! Послушай, помоги мне! Он увез ребенка с собою… Он любил Анну-Шарлотту как свою собственную дочь… Поедем со мной в полицию!.. Поедем сейчас…

Г-н X. Ты хочешь, чтобы я с тобой ехал? Ты требуешь от меня слишком много!

Герда. Помоги же мне!

Г-н X. (идет к правой двери). Карл-Фридрих! Возьми извозчика и съезди с Гердой в полицию. Ты можешь это сделать?

Брат. Конечно, конечно, сейчас. Мы все должны помогать друг другу…

Г-н X. Скорей, скорей! Только пока не говори ничего кондитеру; может быть, все еще уладится. Вот бедняга! И бедная, бедная Герда! Ну скорей, скорей же!

Герда (выглядывает в окно). На дворе дождь… Одолжи мне, пожалуйста, зонтик… Только восемнадцать лет – только восемнадцать лет! Ну скорей! (Быстро уходит с Братом.)

Г-н X. (один). Вот он – покой старости! Мой ребенок теперь в руках какого-то проходимца! Он, может быть, еще заставит ее танцевать в каком-нибудь кафешантане! Луиза!

Луиза входит.

Г-н X. Давай сыграем в шахматы.

Луиза. А где же господин консул?

Г-н X. Он поехал по одному делу… Дождь все идет?

Луиза. Нет, кажется перестал…

Г-н X. Ну, тогда я пойду прогуляться на воздух. (Пауза.) Послушай, Луиза, ты хорошая и благоразумная девушка: знаешь ты дочь кондитера Старка?

Луиза. Очень мало. Я видела ее мельком.

Г-н X. Она красива?

Луиза. Да, очень!

Г-н X. А ты видела господина из верхней квартиры?

Луиза. Я его никогда не видала.

Г-н X. Ты, кажется, уклоняешься от ответа.

Луиза. Нет, я просто научилась молчать в этом доме.

Г-н X. Да, да, но теперь я сознаю, что такая намеренная глухота, если она заходит слишком далеко, может иметь гибельные последствия. Приготовь чай; я только немного пройдусь, чтобы освежиться… И вот еще что, дитя мое – ты, конечно, видишь, что тут происходит, – но тоже не расспрашивай меня об этом…

Луиза. Нет, нет. Вы ведь знаете, что я не любопытна…

Г-н X. Благодарю тебя.

ЗАНАВЕС

Фасад дома, как в первом действии. Из окон квартиры кондитера падает свет. В верхнем этаже вся квартира освещена. Все окна открыты, и шторы подняты.

Кондитер у своей двери.

Г-н X. (сидит на зеленой скамейке). Это хорошо, что прошел дождь.

Кондитер. Да, чистое Божье благословение! Теперь и крыжовник скоро поспеет…

Г-н X. Вы тогда сварите несколько литров и на мою долю… Мы перестали сами варить… домашнее варенье из крыжовника всегда скисает и покрывается плесенью…

Кондитер. И не говорите, знаю, знаю… Просто беда! За этим вареньем надо ходить, как за малым ребенком… Некоторые теперь прибавляют салициловой кислоты, но это все такие новые фокусы, которые мне противны…

Г-н X. Салициловая кислота… да, да… это, должно быть, хорошо предохраняет от плесени…

Кондитер. Да, но это портит вкус варенья! А кроме того, это ведь фальсификация!

Г-н X. Послушайте, что, у вас в квартире есть телефон?

Кондитер. Нет, у нас нет телефона.

Г-н X. Так, так.

Кондитер. А вы почему спросили об этом?

Г-н X. Я только что об этом думал… Иной раз прямо необходимо… иметь телефон… Знаете, могут быть спешные заказы… важные сообщения…

Кондитер. Вы, конечно, правы… но иногда лучше не получать никаких известий…

Г-н X. Я это прекрасно понимаю. У меня всегда начинается сердцебиение, когда я слышу, как звонит телефон… никогда нельзя знать, какое известие тебе сообщат… А я так хочу покоя… прежде всего покоя…

Кондитер. И я тоже!

Г-н X. (смотрит на часы). Скоро должны зажигать фонари…

Кондитер. Про нас тут, должно быть, забыли. Вон, смотрите, в аллее уже зажгли все фонари…

Г-н X. Нет, фонарщик еще дойдет до нас. Как хорошо будет, когда опять зажгут наш фонарь!

Слышно, как в зале звонит телефон. Видно, как Луиза проходит через комнату и подходит к аппарату. Г-н X. встает, хватается за сердце и прислушивается, но ему не слышно, что говорит Луиза.

Пауза. Луиза выходит через парадную дверь.

Г-н X. (тревожно). Ну… что нового?

Луиза. Пока все без перемены.

Г-н X. С тобою говорил мой брат?

Луиза. Нет, говорила фру Герда.

Г-н X. Что ей надо?

Луиза. Она хотела поговорить с вами.

Г-н X. Нет, я не хочу с ней говорить. Неужели я еще должен утешать ее после всего того, что она сделала со мной. Довольно того, что я это делал раньше, теперь я больше не могу, я слишком устал. Посмотри, там, в верхней квартире, они забыли потушить огонь, а пустые комнаты при полном освещении выглядят еще печальнее, чем в темноте… в них бродят призраки… (Понижая голос.) А про Агнес кондитера… как ты думаешь, он уже знает?

Луиза. Трудно сказать. Он никогда не говорит о своих заботах, и никто об этом не говорит в этом тихом доме…

Г-н X. Следовало бы ему сказать…

Луиза. Нет, ради бога, не надо!..

Г-н X. Вероятно, она уже не первый раз доставляет ему огорчение…

Луиза. Он никогда не говорит о ней.

Г-н X. Это ужасно! Скорее бы все это кончилось! (В зале опять звонит телефон.) Опять телефон! Не ходи туда! Я больше не хочу ничего знать! Мой ребенок! В какую ужасную среду попал мой ребенок! Какой-то проходимец и потаскушка! Это ужасно! Бедная Герда!

Луиза. Нет, по-моему, лучше знать, что там происходит… Я пойду к телефону… Вам тоже надо что-нибудь предпринять…

Г-н X. У меня даже нет сил, чтобы двинуться с места. У меня нет больше сил, чтобы отражать удары судьбы.

Луиза. Если человек старается избежать опасности, то она нападает на него, и если нет сил, чтобы сопротивляться ей, то она свалит его с ног.