Текст книги "Фрекен Жюли"

Фрекен пугается.

Ну и вот, вдруг он просит внимания за столом, берет стакан, собирается говорить тост… И тут отпустили тормоза, и он в длинной речи разделал присутствующих по очереди, всех до единого, объяснил им, как все они лживы. А потом, усталый, сел прямо на стол и послал их всех к чертям!

Фрекен. Ух!

Студент. Я был при этом, и я никогда не забуду, что тут началось!.. Мать с отцом стали ссориться, гости бросились за дверь… и отца отвезли в сумасшедший дом, и там он умер! (Пауза.) Долгое молчание – как застойная вода. Она гниет. Вот так и у вас в доме. Тут тоже пахнет гнилью! А я-то решил, что здесь рай, когда увидел однажды, как вы выходили на улицу! Было воскресное утро, я стоял и смотрел; я видел полковника, и вовсе он был не полковник; у меня был благородный покровитель, и он оказался разбойником, и ему пришлось удавиться; я видел мумию – никакую не мумию, я видел деву… кстати, куда делось целомудрие? Где красота? В природе ли, в душе ли моей, когда все в праздничном уборе! Где честь и вера? В сказках и детских спектаклях! Где человек, верный своему слову? В моей фантазии! Вот цветы ваши отравили меня и сам я сделался ядовит! Я просил руки вашей, мы мечтали, играли и пели, и тут вошла кухарка… Sursum corda! [2]2
  Вознесем сердца! (лат.).


[Закрыть] Попытайся же опять извлечь пурпур и пламя из золотой своей арфы… попытайся же, я прошу, я на коленях тебя молю… Ладно же, я сам! (Берет арфу, но струны не звучат.) Она нема, глуха! Подумать только – прекраснейшие цветы – и так ядовиты, самые ядовитые на свете! Проклятье на всем живом, проклята вся жизнь… Отчего не согласились вы стать моей невестой? Оттого что вы больны и всегда были больны… вот, вот, кухонный вампир уже сосет из меня соки, это Ламия, сосущая детскую кровь, кухня губит детей, если их не успела выпотрошить спальня… одни яды губят зренье, другие яды открывают нам глаза. И вот с ними-то в крови я рожден, и не могу называть безобразное красивым, дурное – добрым, не могу! Иисус Христос сошел во ад, сошествие во ад было его сошествие на землю, землю безумцев, преступников и трупов; и глупцы умертвили его, когда он хотел их спасти, а разбойника отпустили, разбойников всегда любят! Горе нам! Спаси нас, Спаситель Мира, мы гибнем!

Фрекен падает, бледная как мел, звонит в звонок, входит Бенгтсон.

Фрекен. Скорее ширмы! Я умираю!

Бенгтсон возвращается с ширмами и ставит их, загораживая фрекен.

Студент. Идет Избавитель! Будь благословенна, бледная, кроткая! Спи, прекрасная, спи, бедная, спи, невинная, неповинная в страданьях своих, спи без снов, а когда ты проснешься… пусть встретит тебя солнце, которое не жжет, и дом без грязи, и родные без позора, и любовь без порока… Ты, мудрый, кроткий Будда! Ты ждешь, когда из земли прорастет небо, пошли же нам терпения в скорбях, чистоты в помыслах, и да не посрамится надежда наша!

Вдруг звучат струны арфы, комната полнится белым светом.

 
Солнце зрел я, и Сокрытый
Встал передо мною.
Каждый небесам подвластен.
Всяк в грехах покайся.
Злобы не питай к тому,
Кому вредил успешно.
Всяк блажен, добро творящий.
Оскорбленного – утешь,
Лишь в самом добре – награда.
И блажен невинный.
 

За ширмами слышится стон.

Бедное, милое дитя, дитя ошибок, греха, страданья, смерти – дитя нашего мира; мира вечных перемен, разочарования и боли! Отец небесный да будет милостив к тебе…

Комната исчезает; задник – «Остров мертвых» Бёклина; музыка, тихая, нежно-печальная, плывет с острова.

 
Я видел солнце,
И мне казалось,
Что зрю Сокрытого;
Всяк блажен, добро творящий,
Если и соделал зло,
Злобою не искупай.
Успокой, кого обидел,
В доброте твоя награда.
И блажен невинный
 

Отец

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ротмистр.

Лаура, его жена.

Берта, их дочь.

Доктор Эстермарк.

Пастор.

Кормилица.

Нойд.

Денщик.

Действие первое

Гостиная в доме ротмистра. В глубине справа – дверь. Посреди комнаты большой круглый стол, на нем газеты и журналы. Справа кожаный диван и столик. В правом углу потайная дверь. Слева бюро и на нем часы; дверь в глубину квартиры. По стенам – ружья, ягдташи. У двери вешалка, на ней висят мундиры. На большом столе горит лампа.

Сцена первая

Ротмистр и пастор сидят на диване. Ротмистр в форменном сюртуке и высоких сапогах со шпорами. Пастор весь в черном, при белом галстуке, без брыжей; курит трубку.

Ротмистр звонит.

Денщик. Что прикажете, господин ротмистр?

Ротмистр. Нойд явился?

Денщик. Он на кухне, ждет приказаний.

Ротмистр. Опять на кухне! Сейчас же пошли его сюда!

Денщик. Слушаюсь, ваша милость. (Уходит.)

Пастор. Что там у тебя опять стряслось?

Ротмистр. Опять этот прохвост девушку втравил в беду. Сладу с ним никакого!

Пастор. Ты о Нойде? Помнится, он и в прошлом году что-то такое учинил!

Ротмистр. Вот-вот, ты ведь помнишь? Знаешь, может быть, ты бы поговорил с ним? По-хорошему. Чтобы как-то до него дошло. Я уж и ругал его, даже вздуть было пробовал – нет, не действует.

Пастор. Так-так, ты, стало быть, хочешь, чтоб я прочел ему проповедь. И ты думаешь, слово божие в силах пронять кавалериста?

Ротмистр. Да, шурин, на меня оно, правда, не производит впечатления, сам знаешь…

Пастор. Мне ли не знать!

Ротмистр. Но он… Все же попытайся.

Сцена вторая

Те же и Нойд.

Ротмистр. Ну, что ты опять натворил?

Hойд. Боже сохрани, господин ротмистр, не могу я такое при пасторе рассказывать.

Пастор. Не стесняйся, сын мой.

Ротмистр. Признавайся. Иначе – сам понимаешь.

Нойд. Ну, мы, значится, танцевали у Габриэли, вот, а Людвиг и говорит…

Ротмистр. При чем тут Людвиг? Ближе к делу.

Нойд. Ну вот, а потом Эмма говорит – пошли на гумно.

Ротмистр. Ах, выходит, это Эмма тебя соблазнила?

Нойд. Да, похоже на то. Вообще я так скажу: коли девчонка не захочет, так и не будет ничего.

Ротмистр. Короче говоря – ты отец ребенка или нет?

Нойд. Да как же узнаешь?

Ротмистр. Что еще такое? Ты сам не знаешь?

Нойд. Да и никто не знает никогда.

Ротмистр. Разве ты не наедине с нею был?

Нойд. Ну, в тот раз наедине. А вообще-то кто же знает?

Ротмистр. Ты не в Людвига ли метишь? Говори ясней.

Нойд. Да разве тут разберешься, в кого метить?

Ротмистр. Но ты пообещал Эмме, что женишься на ней?

Hойд. Так это уж завсегда обещать приходится…

Ротмистр (пастору). Чудовищно!

Пастор. Старая история! Но послушай-ка, Нойд, ты, наконец, мужчина? Ты должен знать, отец ты или нет?

Нойд. Ну, было у нас все, что положено, да ведь сами знаете, господин пастор, что же из этого?

Пастор. Послушай меня, сын мой, тут речь идет о твоей душе! Нельзя же бросить девушку одну с ребенком. Никто не может принудить тебя жениться, но о ребенке ты обязан позаботиться. Это ясно!

Нойд. Ну, и Людвиг тоже обязан.

Ротмистр. Пусть в этом деле разбирается суд. Я отказываюсь его понять, да, признаться, и охоты большой не имею. Ступай вон!

Пастор. Нойд! Постой! Мм… Не кажется ли тебе, что недостойно бросать девушку в беде, с ребенком? Нет, не кажется? Неужто ты не видишь, что подобное поведение… мм… мм!..

Нойд. Так ведь если б точно знать, что я ребенку отец. А ведь этого же никто никогда не знает, господин пастор. А всю жизнь с чужим ребенком возиться тоже ведь не ахти как интересно! Сами понимаете, господин пастор, сами понимаете, господин ротмистр!

Ротмистр. Пошел вон!

Нойд. Дай вам бог здоровья, господин ротмистр.

Ротмистр. Да не смей соваться на кухню, подлец!

Сцена третья

Ротмистр и пастор.

Ротмистр. Отчего же ты его не пропесочил как следует?

Пастор. Что ты? Разве я его не отчитал?

Ротмистр. Ах, сидел и мямлил себе под нос!

Пастор. Да уж, честно говоря, что тут и скажешь? Жаль девушку, разумеется. Но ведь и парня жаль. Сам посуди – а вдруг не он отец ребенка? Девушка может выкормить ребенка в воспитательном доме и пристроить его там навсегда, но малый грудью кормить не может. Девушка потом может получить где-нибудь прекрасное место, а у парня вся жизнь загублена, если его с позором выгонят из полка.

Ротмистр. Да, не хотел бы я быть в шкуре судьи, которому пришлось бы выносить приговор по этому делу. У парня, конечно, рыльце в пушку, но как ты это докажешь? Зато легче легкого доказать виновность девчонки, если называть такое виновностью.

Пастор. Да, да, я и не сужу никого. Но о чем же у нас с тобой шла речь, когда вклинилась эта дивная история? О Берте, о конфирмации – не так ли?

Ротмистр. Не о конфирмации, собственно, но вообще о ее воспитании. Дом полон женщин, и каждая норовит воспитывать моего ребенка. Теща готовит ее в спиритки; Лаура мечтает, чтобы она стала актрисой; гувернантка старается превратить ее в методистку; старуха Маргрет обращает ее к баптизму, а служанки тянут в Армию спасения. Как видишь, душу ее рвут на части, а сам я, более других имеющий право руководить ею, непрестанно наталкиваюсь на противоборство. Вот я и думаю вырвать ее из милой домашней обстановки.

Пастор. Слишком большую власть взяли женщины у тебя в доме.

Ротмистр. Ох, и не говори! Сюда как в клетку с тиграми входишь. И если б я не размахивал раскаленным прутом у них перед носом, они б меня уж растерзали давно! Хорошо тебе смеяться! Мало того, что я женился на твоей сестре – ты мне еще и свою старуху мачеху подсунул.

Пастор. Господи, но, согласись, невозможно же держать мачеху в собственном доме.

Ротмистр. Вот ты и рассудил, что куда удобней держать в доме тещу – особенно если это чужой дом.

Пастор. Да-да, каждому свой крест.

Ротмистр. Но мой мне просто не по плечу. Еще ведь не забудь мою старую кормилицу, которая обращается со мною так, будто я до сих пор в слюнявчике хожу. Она, ей-богу, очень милая, только зачем она здесь?

Пастор. Ты бы построже с ними со всеми, зятек. Ты дал им слишком большую власть.

Ротмистр. Что ж, может, научил бы меня, братец, как с ними построже обращаться?

Пастор. По правде сказать, хоть Лаура и родная моя сестра, но у нее всегда был крутой характер.

Ротмистр. Лаура – само собой, конечно, хотя главная беда не в ней…

Пастор. Говори-говори, уж ее-то я знаю.

Ротмистр. Она воспитана в романтическом духе, и с ней иной раз бывает трудно столковаться, но она как-никак мне жена…

Пастор. А раз она тебе жена, то она и лучше всех. Нет, зятек, от нее-то ты больше всего и терпишь.

Ротмистр. Сейчас, правда, у нас бог знает что творится. Лаура не хочет отпускать от себя Берту, а я не вправе допустить, чтоб она оставалась в этом сумасшедшем доме.

Пастор. А-а, Лаура не хочет? Тогда я ничего хорошего не жду. Помнится, что в детстве она, бывало, ложилась и лежала, как мертвая, покуда не добьется своего, а как только добьется, отказывалась от достигнутого, бросала его, как вещь, объясняя при этом, что ей главное – настоять на своем, а не что-то заполучить.

Ротмистр. Значит, и тогда было то же… Гм, на нее, правда, иногда такое находит, что я боюсь за ее рассудок и опасаюсь, уж не больна ли она.

Пастор. Но чего же именно ты хочешь для Берты против желания Лауры? Нельзя ли все-таки столковаться?

Ротмистр. Ты только не думай, будто я хочу из нее вундеркинда сделать или копию с меня самого. Но не хочу я и сводничать родной дочери и готовить ее только для замужества, ведь останься она незамужней, она будет в таком случае пренесчастнейшее созданье. А с другой стороны – зачем мучить ее, готовя к мужской карьере, – ведь если она выйдет замуж, весь этот долгий труд пропадет впустую.

Пастор. И чего же ты хочешь?

Ротмистр. Хочу, чтоб она готовилась в учительницы. Останется в девушках – сумеет заработать себе на хлеб, и участь ее будет не хуже, чем у иного бедного учителишки, у которого вдобавок семья на шее. А выйдет замуж – и сумеет воспитать по науке собственных деток. Разве я не верно рассудил?

Пастор. Верно-то верно. Но ведь она выказала уже такие дарования в живописи, что было б насилием над естеством их подавлять, не правда ли?

Ротмистр. Нет. Я уж показывал ее опыты одному видному художнику; он говорит – ничего выдающегося, этому и в школе выучиться можно. Но вот летом сюда является некий юный балбес, провозглашает Берту великим талантом – и Лаура оказывается права.

Пастор. Влюбился он в девочку, что ли?

Ротмистр. Вне всякого сомнения!

Пастор. Ну, тогда храни тебя бог, мой милый, тут я просто не вижу выхода! Н-да, неприятно. И у Лауры, разумеется, есть поддержка.

Ротмистр. О, не сомневайся. В доме полыхает война, и, между нами говоря, ведется она не так уж честно.

Пастор (встает). Думаешь, мне это незнакомо?

Ротмистр. Как? И у тебя тоже?

Пастор. Тоже?..

Ротмистр. И хуже всего, знаешь ли, что они решают участь Берты исходя из ненависти. Только и слышно: надо доказать мужчинам, что женщина способна на то да на это. И бесконечное противопоставление мужчины и женщины. Но ты уже уходишь? Не уходи, останься, отужинаем вместе. Интересного у меня, в сущности, ничего, но все же – знаешь, я ведь жду сегодня к себе нового доктора. Ты его видел?

Пастор. Мельком, мимоездом. Кажется, славный малый, честное лицо.

Ротмистр. Что ж, хорошо. Ты полагаешь, я найду в нем опору?

Пастор. Кто его знает? Смотря по тому, имел ли он опыт обращения с женщинами.

Ротмистр. Может, останешься все-таки?

Пастор. Нет, спасибо, милый, я обещал к ужину быть, а моя половина волнуется, когда я запаздываю.

Ротмистр. Волнуется? Лучше скажи, гневается! Ну, как знаешь. Разреши, я тебе шубу подам.

Пастор. Холод сегодня зверский. Угу. Спасибо. Знаешь, Адольф, ты бы занялся собою. У тебя измученный вид.

Ротмистр. Измученный?

Пастор. Да-а. Ты что, нездоров?

Ротмистр. Это тебе Лаура нашептала? Она меня уже двадцать лет хоронит.

Пастор. Лаура? Помилуй, что ты. Но ты беспокоишь меня. Займись-ка собою. Очень советую! Прощай, старина; так ты вовсе не собирался потолковать о конфирмации?

Ротмистр. Нет, решительно не собирался. Уверяю тебя, все пройдет как положено, ибо я не проповедник истины и не святой мученик. И довольно об этом… Прощай же. Передай мой поклон!

Пастор. Прощай, братец. Передай поклон Лауре.

Сцена четвертая

Ротмистр. Затем Лаура.

Ротмистр (открывает бюро, садится к нему и занимается счетами). Тридцать четыре… девять… сорок три… семь… восемь… пятьдесят шесть…

Лаура (входит). Не будешь ли ты так добр…

Ротмистр. Сию минуту!.. Шестьдесят шесть… семьдесят один… восемьдесят четыре… восемьдесят девять… девяносто два… сто. Да, я тебя слушаю!

Лаура. Я помешала?

Ротмистр. Нет-нет, что ты! Ты, очевидно, насчет денег на хозяйство?

Лаура. Ты угадал.

Ротмистр. Оставь тут счета, я их просмотрю.

Лаура. Счета?

Ротмистр. Ну да!

Лаура. Значит, теперь я тебе счета буду представлять?

Ротмистр. Почему бы и нет. Дела у нас очень неважные, и на всякий случай надо иметь счета, чтобы нас не обвинили в злостном банкротстве.

Лаура. Не я виновата, что дела у нас неважные.

Ротмистр. Вот счета все и покажут.

Лаура. Не я виновата, что арендатор не желает платить.

Ротмистр. А кто его настоятельно рекомендовал? Ты! Зачем было рекомендовать – что греха таить – настоящего мерзавца?

Лаура. А зачем было принимать его, если он мерзавец?

Ротмистр. А затем, что я не мог ни есть, ни спать, ни работать спокойно, пока вы не уломали меня. Тебе он был необходим, оттого что твоему брату хотелось от него избавиться, теще он был необходим, потому что не нужен был мне, гувернантка мечтала о нем, потому что он сектант, старая Маргрет – потому что девочкой она знавала его бабушку. Вот отчего я принял его. И не прими я его, я бы сейчас уже томился в сумасшедшем доме или гнил в семейном склепе. Впрочем, вот тебе деньги на хозяйство и на булавки. А счета после как-нибудь.

Лаура (с книксеном). Премного благодарна! А остальным твоим тратам, не на хозяйство, ты тоже ведешь счета?

Ротмистр. Тебе об этом не следует беспокоиться.

Лаура. О, еще бы; точно так же, как мне не следует беспокоиться о воспитании собственной дочери. Ну как? Господа мужчины на вечернем совете уже вынесли свой вердикт?

Ротмистр. Я уже прежде вынес свой вердикт, и мне оставалось только поделиться с единственным человеком, который близок нам обоим. Берта будет жить в городе на полном пансионе, и через две недели она уедет.

Лаура. И у кого же будет она содержаться, осмелюсь спросить?

Ротмистр. У аудитора Сэвберга.

Лаура. У смутьяна!

Ротмистр. По действующим законам, отец может воспитывать детей в духе собственных представлений.

Лаура. А мнения матери и не спрашивают!

Ротмистр. Именно. Она в законной сделке продает свое право первородства отцу за то, что он берет на себя заботу о ней и о детях.

Лаура. И она не вольна распоряжаться собственным ребенком?

Ротмистр. Именно! Товар продан, и нельзя взять его назад да еще и денежки вернуть.

Лаура. Но ведь отец и мать могли бы решать сообща…

Ротмистр. Ну как ты это себе представляешь? Я хочу, чтоб она уехала, ты хочешь, чтоб она осталась. По правилам арифметики, выходит, она должна застрять где-то на полустанке между домом и городом. Этот узел не распутать! Сама посуди.

Лаура. Значит, надо его разрубить. Чего Нойду было нужно?

Ротмистр. Служебная тайна!

Лаура. Которую знает вся людская.

Ротмистр. Значит, знаешь и ты!

Лаура. Разумеется.

Ротмистр. И уже вынесла приговор?

Лаура. Он предусмотрен законом.

Ротмистр. В законе не предусмотрено, кто отец ребенка.

Лаура. Нет, но обычно это бывает известно.

Ротмистр. Умные люди утверждают, что этого вообще знать нельзя.

Лаура. Странное дело! Нельзя знать, кто отец ребенка?

Ротмистр. Так утверждают умные люди.

Лаура. Странное дело! Откуда же тогда у отца все его права?

Ротмистр. Он получает их, если возлагает на себя все обязанности отцовства или если их возлагают на него. Но когда люди женаты, сомнений в отцовстве не возникает.

Лаура. Не возникает?

Ротмистр. Смею надеяться!

Лаура. А если жена была мужу неверна?

Ротмистр. К нашему случаю это не относится. Ты еще что-то хотела спросить?

Лаура. Нет-нет.

Ротмистр. Тогда я пойду к себе, а ты, будь добра, дай мне знать, когда явится доктор. (Запирает бюро и встает со стула.)

Лаура. Хорошо.

Ротмистр (идет направо к потайной двери). Смотри же, тотчас, как он явится, чтобы мне не выглядеть неучтивым. Понимаешь? (Уходит.)

Лаура. Я-то понимаю!

Сцена пятая

Лаура одна; разглядывает полученные от мужа купюры. Из другой комнаты доносится голос тещи: «Лаура!»

Лаура. Да?

Голос тещи: «Чай для меня готов?»

Лаура (обращаясь к двери). Сейчас, сейчас! (Идет к двери в глубине сцены. Денщик как раз отворяет ее и объявляет: «Доктор Эстермарк».)

Доктор. Сударыня!

Лаура (идет навстречу и протягивает ему руку). Милости прошу, господин доктор! Очень, очень рада. Ротмистр отлучился, но скоро он будет.

Доктор. Прошу меня извинить, если заставил ждать. Сразу пришлось навещать больных.

Лаура. Будьте добры, садитесь. Прошу вас!

Доктор. Благодарствую, сударыня.

Лаура. Да, у нас здесь как-то все расхворались, но я надеюсь, теперь дела пойдут на лад. Знаете, доктор, здесь, сидя в глуши, очень важно иметь врача, принимающего близко к сердцу здоровье своих пациентов; о вас же, доктор, я много хорошего понаслышалась и надеюсь, между нами установятся самые дружелюбные отношения.

Доктор. Вы слишком добры, сударыня; я же, со своей стороны, надеюсь, что в моих визитах у вас редко будет нужда. Семейство у вас здоровое и…

Лаура. Да, острых болезней, слава богу, не наблюдается, но все не так уж благополучно.

Доктор. Не так уж?

Лаура. Увы, кое-что оставляет желать лучшего.

Доктор. Полноте! Вы пугаете меня!

Лаура. Бывают, знаете, семейные обстоятельства, которые честь и совесть заставляют таить от всех…

Доктор. Кроме врача.

Лаура. А потому мой печальный долг – тотчас открыть вам всю правду.

Доктор. Не отложить ли нам этот разговор до тех пор, когда я буду иметь удовольствие представиться господину ротмистру?

Лаура. О нет! Вы должны сначала выслушать меня.

Доктор. Значит, речь о нем?

Лаура. О нем, несчастном моем, любимом муже.

Доктор. Вы пугаете меня, сударыня, и я сочувствую вашему несчастью, поверьте.

Лаура (вынимает носовой платок). Муж мой душевно болен. Ну вот, теперь вы все знаете и скоро сами в этом убедитесь.

Доктор. Помилуйте! Я с восхищением читал прекрасные работы господина ротмистра по минералогии и всегда находил в них четкий и ясный ум.

Лаура. В самом деле? Что ж, буду рада, если окажется, что все мы, его близкие, заблуждаемся.

Доктор. Конечно, возможно, его психическая деятельность в чем-то другом и нарушена, Расскажите мне все.

Лаура. Да-да, доктор, этого мы и опасаемся! Видите ли, у него бывают самые невероятные идеи, может, и простительные ученому, если б они не отравляли жизнь всей семье. Например, у него страсть все скупать.

Доктор. Это настораживает. Что же именно он покупает?

Лаура. Целые ящики книг, которых не читает потом.

Доктор. Ну, в том, что ученый покупает книги, беды еще нет.

Лаура. Вы, кажется, не верите мне?

Доктор. Что вы, сударыня, конечно, вы верите тому, что говорите!

Лаура. Ну, а может ли человек видеть в микроскоп, что делается на другой планете?

Доктор. И он это утверждает?

Лаура. Утверждает.

Доктор. В микроскоп?

Лаура. В микроскоп! Да!

Доктор. Неприятно, если так.

Лаура. Если! Никакого ко мне доверия, доктор, а я-то вас посвящаю в семейные тайны!

Доктор. Поверьте, сударыня, я ценю ваше доверие, но прежде чем составить собственное суждение, врач должен все выверить и узнать. Подвержен ли ротмистр перепадам настроения, часто ли меняет решения?

Лаура. Часто ли? Мы с ним прожили двадцать лет, и еще ни разу не бывало, чтоб он что-то решил и потом не передумал.

Доктор. Он упрям?

Лаура. Ему вечно надо поставить на своем, а как только он этого добьется, тут же и отступится и все бросает на меня.

Доктор. Очень неприятный симптом. Существенный. Воля, видите ли, сударыня, – это как бы хребет души, и как только повреждена воля, душа сама собой распадается.

Лаура. Одному Богу известно, чего я натерпелась за эти годы, стараясь ему угодить! Если б вы знали, каково мне пришлось, если б вы только знали!

Доктор. Сударыня, ваше горе глубоко меня трогает, и я обещаю вам сделать все от меня зависящее. Мне от души вас жаль, и прошу вас, положитесь на меня. Но после того, что я от вас услышал, прошу вас об одолжении. Остерегайтесь волновать больного неожиданными идеями; любая мысль в разгоряченном мозгу может обратиться в навязчивый бред, в манию. Вы меня понимаете?

Лаура. Значит, ни в коем случае не возбуждать его подозрительности?

Доктор. Ни в коем случае! Ведь больному можно внушить все что угодно, именно в силу его впечатлительности.

Лаура. Да! Понятно. Да-да!

В глубине сцены звонят.

Простите, мама что-то хочет мне сказать. Сию минуту!.. А вот и Адольф…

Сцена шестая

Доктор. Ротмистр входит из-за потайной двери.

Ротмистр. О, вы уже здесь, господин доктор! Очень рад!

Доктор. Господин ротмистр! Весьма польщен, что имею честь познакомиться с таким прославленным ученым.

Ротмистр. Ну полноте. Обязанности службы мешают мне углубиться в исследования, хоть мне и кажется, что я на пути к одному открытию.

Доктор. О!

Ротмистр. Видите ли, я подверг метеориты спектральному анализу и обнаружил уголь – то есть следы органической жизни! Что скажете?

Доктор. И все это вы разглядели через микроскоп?

Ротмистр. Господи, да в спектроскоп конечно!

Доктор. Спектроскоп! Прошу прощенья! Так вы, надо полагать, скоро порадуете нас новостями о Юпитере, не так ли?

Ротмистр. Ну какие же там новости! Напротив, сведениями о его прошедшем. Вот только б мой поставщик прислал мне книги из Парижа! Но, кажется, все книготорговцы в заговоре против меня. Представьте, два месяца бомбардирую их заказами, письмами, отчаянными телеграммами даже – и хоть бы один ответил. Я просто с ума схожу, ничего не понимаю.

Доктор. Очевидно, простая небрежность. Не принимайте близко к сердцу.

Ротмистр. Да, но я, черт возьми, не смогу закончить вовремя свою статью, а в Берлине, я знаю, разрабатывают ту же тему. Впрочем, речь не о том! Речь о вас. Где вы намерены поместиться? Здесь – тогда есть квартира во флигеле. Но, быть может, вам удобней будет старое казенное жилье?

Доктор. Это уж как вам будет угодно.

Ротмистр. Нет, уж как вам будет угодно. Скажите!

Доктор. Сами решайте, господин ротмистр.

Ротмистр. Нет, я ничего не стану решать. Скажите, чего вам больше хочется. Мне все равно. Положительно все равно.

Доктор. Но не могу же я решать…

Ротмистр. Ради Христа, скажите, сударь, чего вам больше хочется. У меня на этот счет нет ни желаний, ни соображений. Что уж вы такой рохля и сами не знаете, чего хотите? Говорите же, не то я просто рассержусь!

Доктор. Ну, если мне решать – я поселяюсь тут!

Ротмистр. И прекра сно! Вот спасибо! Ох! Вы уж простите, доктор, но ничто так не раздражает меня, как если кто-то говорит мне, что ему что-нибудь безразлично. (Звонит.)

Входит кормилица.

Ротмистр. Ну вот и ты, Маргрет. Не знаешь ли, друг мой, приготовили флигель для доктора?

Кормилица. Как же, господин ротмистр, приготовили.

Ротмистр. Ну и хорошо. Тогда не стану вас задерживать, вы, верно, устали. Прощайте. И очень, очень рад. Завтра надеюсь увидеться.

Доктор. Покойной ночи, господин ротмистр.

Ротмистр. Жена, полагаю, кое-что вам уже рассказала, так что вам более или менее понятны наши дела.

Доктор. Ваша жена любезно снабдила меня кое-какими сведениями, необходимыми для непосвященного. Покойной ночи, господин ротмистр.

Сцена седьмая

Ротмистр и кормилица.

Ротмистр. Что тебе, друг мой? Случилось что-нибудь?

Кормилица. Послушайте-ка, господин Адольф, миленький…

Ротмистр. Да-да, старушка Маргрет. Говори-говори. Только тебя одну мне теперь не мучительно слушать.

Кормилица. Послушайте-ка, господин Адольф, смирились бы вы да согласились бы с женой насчет ребенка. Мать ведь она ей…

Ротмистр. Отца тоже пожалей, Маргрет!

Кормилица. Ну-ну. У отца и кроме ребенка много чего есть, а у матери – только ребенок.

Ротмистр. Верно, старая. У нее одна ноша, а у меня их три, да и ее ношу я несу. Думаешь, если б не она и ребенок, так бы я и был старым служакой? Нет, я бы другого кой-чего достиг…

Кормилица. Да я ж не про то…

Ротмистр. Понимаю, тебе надо меня неправым выставить.

Кормилица. Неужели ж я хорошего вам не желаю?

Ротмистр. Верю, мой друг, только ты не понимаешь, что хорошо для меня. Видишь ли, по мне, мало дать ребенку жизнь, я и душу свою хочу дочери передать.

Кормилица. Мудрено что-то. А по мне, так могли бы и столковаться.

Ротмистр. Ты не друг мне, Маргрет!

Кормилица. Это я-то не друг? Стыдно вам такое говорить, господин Адольф! Думаешь, забыла я, что тебя маленьким у груди кормила?

Ротмистр. А я, думаешь, забыл? Ты была мне как мать, ты всегда, против всех, меня защищала, и вот теперь, когда ты так нужна мне, ты предаешь меня и переходишь в стан врага.

Кормилица. Врага!

Ротмистр. Да, врага. Уж тебе ли не знать, что тут творится, уж ты-то с начала и до конца видела все.

Кормилица. Видела, видела. Господи, и зачем два человека так друг друга мучают; и люди-то хорошие, и никому зла не желают… И госпожа тоже ни мне, ни еще кому…

Ротмистр. Знаю, только мне. Но послушай меня, Маргрет. Не предавай меня, греха на душу не бери. Против меня что-то затевают, и доктор этот что-то задумал.

Кормилица. Ах, Адольф, по тебе люди подряд плохие, а все потому, что истинной веры в тебе нет; вот почему.

Ротмистр. Ну, а ты со своими баптистами одна знаешь, какая вера истинная. Хорошо тебе!

Кормилица. Ясно, мне не так плохо, как вам, господин Адольф. Смирили бы свое сердце – и сразу бы почуяли благодать божию и в любви к ближнему счастье узнали.

Ротмистр. Странно, только ты заведешь про бога и про любовь – и голос у тебя делается резкий, а глаза злые. Нет, Маргрет, видно, вера твоя не истинная.

Кормилица. Больно ученый ты и гордишься своей ученостью, да, видать, не больно она тебе помогает.

Ротмистр. Ого, как заговорила, кроткая душа! Я и сам знаю, что моя ученость с вами не помогает – с волками лучше по-волчьи выть.

Кормилица. И не стыдно? Только старая Маргрет все одно любит мальчика своего большого-большого, и он еще к ней тихонький придет, когда разразится гроза.

Ротмистр. Маргрет! Ты прости меня. Но, поверь, здесь только ты одна за меня. Помоги мне, Маргрет! Я чувствую – что-то случится. Что – сам не знаю, но что-то недоброе затевается.

Крик из глубины сцены.

Что это? Кто там кричит?

Сцена восьмая

Те же и Берта.

Берта. Папа… Папочка… Помоги… Спаси!

Ротмистр. Что с тобой, деточка моя любимая? Что?

Берта. Помоги! Она что-то против меня задумала!

Ротмистр. Кто? Скажи! Скажи!

Берта. Бабушка! Только я сама виновата. Я ее обманывала!

Ротмистр. Расскажи!

Берта. Только ты не говори никому! Слышишь? Я тебя прошу!

Ротмистр. Да расскажи, в чем дело!

Кормилица уходит.

Берта. Ну вот. Она вечером всегда прикрутит лампу и сажает меня за стол с карандашом и бумагой. И говорит – сейчас духи будут писать.

Ротмистр. Поразительно! И ты могла об этом молчать!

Берта. Прости меня. Но я боялась. Бабушка говорит, духи мстят, если про них проболтаешься. Ну, и карандаш, значит, пишет, только я не знаю точно, может, это я сама пишу. Иногда хорошо получается, а иногда ничего не выходит. Если я устану – не выходит, а надо, чтоб выходило, все равно. Ну, а сегодня я думала, что все хорошо, а бабушка говорит – это из Стагнелиуса, и я ее обманываю, и рассердилась ужасно.

Ротмистр. И ты веришь в духов?

Берта. Не знаю.

Ротмистр. Зато я знаю, что никаких духов нет!

Берта. А бабушка говорит – папа этого не понимает, и папа кое-чем похуже занимается, другие планеты разглядывает.

Ротмистр. Так и говорит! Подумать! Ну, и что же она еще говорит?

Берта. Говорит, ты не волшебник.

Ротмистр. Я и не выдаю себя за такового. Ты знаешь, что такое метеориты? Да, камни, упавшие с других небесных тел. Вот их я исследую и пытаюсь определить, обладают ли они теми же свойствами, что и наша Земля. Вот и все, что я могу видеть.

Берта. А бабушка говорит, есть вещи, которые она понимает, а ты – нет.

Ротмистр. Неправда!

Берта. Бабушка никогда неправду не говорит.

Ротмистр. Это почему же?

Берта. Но тогда, значит, и мама говорит неправду!

Ротмистр. Мм…

Берта. Скажи только, что мама говорит неправду, и я больше никогда тебе верить не буду.

Ротмистр. Но я этого не сказал. И потому ты поверишь мне, если я скажу, что ради своего блага, ради своего будущего тебе надо бежать отсюда. Ты согласна? Согласна уехать в город и там выучиться чему-нибудь путному?

Берта. Ах, как я хочу в город, прочь отсюда, куда угодно! Только бы с тобой иногда видеться, почаще. Ах, бывает так тяжко, так страшно, как темной морозной ночью, а когда ты входишь – будто весенним утром выставили зимние рамы!

Ротмистр. Девочка моя любимая! Радость ты моя!

Берта. Только ты, папа, уж будь подобрее к маме, а то она так часто плачет!

Ротмистр. Мм… Значит, тебе хочется в город?

Берта. Да! Да!

Ротмистр. А если мама не захочет?

Берта. Да захочет она!