Текст книги "Недосягаемая"

Глава 9

Элизабет стояла посреди большой старинной спальни в доме своего мужа на Баркли-сквер и смотрелась в зеркало.

Вначале она увидела отражение собственных глаз, ярких и сияющих, а затем строгую форму – темно-синяя юбка и жакет с красными нашивками. Она постояла несколько секунд, потом быстро начала раздеваться. Ей предстоял обед с Ангусом, первый обед наедине, и внезапно ей захотелось быть просто женщиной.

Она зашла в дом, чтобы умыться, привести себя в порядок, и как обычно, попав в это жилище, поразилась его мрачности и торжественности. Дом всегда выглядел нерасполагающим, но сейчас, когда на окнах было затемнение, от него веяло холодной суровостью, заставившей Элизабет содрогнуться. Войдя в спальню, она с удивлением отметила, что ни разу не сменила здесь обстановку. Все оставила так, как было до нее, и теперь, наверное, впервые возмутилась официальной громоздкой мебелью и темными шторами.

Она вдруг подумала, что так никогда и не знала молодости. После того как Лидия ушла из дому, она осталась единственным ребенком среди взрослых намного старше ее. В двадцать лет, задолго до того как к ней пришло понимание мира или собственных ощущений, она вышла за Артура. Только теперь она начала сознавать, сколь многое прошло мимо нее.

В этот вечер она почувствовала себя робкой юной девушкой, которая готовится к своему первому балу. Накануне она побывала в приемной Ангуса, чтобы забрать кое-какие вещи для лазарета. Она стояла в пропахшем хлоркой коридоре, украшенном репродукциями Хогарта, когда из приемной показался Ангус.

– Здравствуйте, леди Эйвон! – воскликнул он при виде ее. – Что-нибудь случилось?

– Нет, все в порядке, – ответила она. – Я зашла захватить кое-что для старшей медсестры.

– Вы не заглянете на минутку? – попросил он. – Я бы хотел поговорить о больном, который завтра к вам прибудет.

Она последовала за ним в кабинет. Солнце лилось сквозь большое окно, и отчего-то ей было весело и легко. Они поговорили немного о больном, а затем Ангус неожиданно сказал:

– У вас усталый вид. Вы не перетруждаетесь? Элизабет почувствовала, как кровь прихлынула к щекам.

– Мне всегда кажется, что я делаю слишком мало, – ответила она.

– Боюсь, что я сразу как следует не выразил благодарности за все, что вы делаете, – сказал он. – Я знаю, дело в Эйвон-Хаусе налажено как надо и в том целиком ваша заслуга. И больным, и медсестрам там очень хорошо, я не могу выразить, как много это значит для занятого хирурга, которому слишком часто приходится выслушивать жалобы и недовольство по поводу того, что совершенно вне его компетенции.

– Я рада, что вы довольны, – просто сказала Элизабет. Слова, которые она произнесла даже приблизительно не могли выразить ее радость от похвалы.

– В то же самое время вам приходится делать не слишком многое, – добавил Ангус.

В тот момент Элизабет почувствовала, что легко справилась бы с любым делом.

– Когда заглянете к нам? – поинтересовалась она, чтобы скрыть внезапное смущение.

– Завтра, – ответил он. – Утром или днем. Мне нужно будет управиться с делами здесь.

– Будем с нетерпением ждать вас.

Элизабет произнесла эти слова с легким замешательством. Она поднялась и протянула руку, чувствуя, что наступила минута, когда нужно уйти. Ангус медлил.

– Вы поедете назад прямо сейчас?

– Скорее всего. В Лондоне осталось мало заманчивого.

– Я просто подумал, каким негостеприимным я должен был показаться, – сказал Ангус и взглянул на часы: – Уже немного поздно предлагать вам чай. Наверное, вы не захотите остаться на ранний обед?

У Элизабет подпрыгнуло сердце, но ответила она в меру серьезно:

– Я была бы очень рада, если вы уверены, что у вас найдется время.

– Вы хотели бы пообедать в каком-нибудь особом месте или позволите мне отвезти вас в маленький ресторанчик, куда я сам часто хожу? Это не очень модное место, но готовят там хорошо.

– С удовольствием.

– Где мы встретимся? Куда мне за вами подъехать?

– Приходите в наш дом – Баркли-сквер, 63.

Пока Элизабет стягивала форму и отбрасывала в сторону туфли на низком каблуке, которые полагалось носить с формой, ее посетила неожиданная мысль. Она позвонила, дернув за старомодный красный шнур, висевший возле кровати. Через какое-то время послышались медленные шаги горничной, поднимавшейся по лестнице.

В доме осталось только трое старых слуг, которые прожили в нем всю жизнь и решительно отказались от эвакуации в деревню, предпочитая, как Элизабет выразилась в разговоре с Артуром, «черта известного черту незнакомому».

– Они скорее готовы мириться с бомбежкой, чем с незнакомой обстановкой, – добавила она. – Ты ведь должен понять, Артур, они здесь жили, когда ты был еще маленьким мальчиком.

Их решительность оказалась только на пользу Артуру и Элизабет. Если хозяевам предстояло провести ночь в Лондоне, в доме было все готово. За годы войны он несколько пострадал от бомбежек, дважды выбивало все стекла. Но старые слуги оставались на своем посту, жили в цокольном этаже и воспринимали ущерб, нанесенный дому, как личное оскорбление.

– Посмотрите на ковер, миледи, – сказала горничная Грейс Элизабет, когда выбило стекла в кабинете. – Я сделала с ним все, что могла, а ведь он служит не первый год. Этим немцам следовало бы устыдиться за тот урон, который они наносят чужой собственности.

Элизабет не посмела рассмеяться, а согласилась вполне торжественно, что такое поведение в высшей степени предосудительно. Сейчас Грейс стучала в дверь.

– Входите, – откликнулась Элизабет. – Послушайте, Грейс, я хочу, чтобы вы спустились в подвал и принесли бутылку лучшего хереса. За мной зайдет мистер Маклауд, и мы с ним с удовольствием выпьем по бокалу. Откройте утренний кабинет и не забудьте снять чехлы с кресел, а то комната выглядит как морг.

– Но, миледи, если бы не эти чехлы, мебель выгорела бы от солнца. Я так и сказала покойной ее светлости, когда она заказала бордовый дамаст: «При хорошем уходе, миледи, эти чехлы прослужат целую жизнь».

У Элизабет чуть было не сорвалось с языка, что она надеется на обратное. Темно-красный дамаст, выбранный свекровью, всегда казался ей неподражаемо уродливым, но она сдержалась. Грейс все равно бы не поняла – для старой служанки в этом доме все было идеально, да и сама Элизабет, честно признаться, до сих пор была им довольна.

Сейчас она стыдилась утреннего кабинета, впрочем других комнат тоже. Она помнила, как однажды кто-то сказал, что дом служит лишь фоном для женщины, которая в нем хозяйничает. Этот дом, безусловно, не был ее фоном, и тем не менее до войны она жила в нем постоянно и считала его своим домом в большей степени, чем Эйвон-Хаус.

– Ваша светлость, вы переодеваетесь? – спросила Грейс.

Элизабет показалось, что в тоне горничной прозвучало удивление.

– Да, Грейс. Я сегодня обедаю не дома, а форма мне надоела.

Старушка медленно прошла по комнате и распахнула створки огромного гардероба в дальнем конце.

– Не знаю, что ваша светлость найдет здесь. Почти все вещи отправлены в Эйвон-Хаус.

– Да, конечно, – сказала Элизабет, – но должно же было хоть что-то остаться.

Грейс ушла приводить в порядок утренний кабинет, а Элизабет стояла в нерешительности, разглядывая аккуратно висевшие в ряд платья и вдыхая слабый запах нафталина.

Какими серыми казались ее наряды! Ей всегда хотелось иметь красивые вещи, и все же она выбирала одежду с мыслью, что обязана одеваться соответственно своему положению. Выйдя замуж за человека на тридцать лет старше, Элизабет полагала, что проявила бы дурной вкус, если бы одевалась не в спокойном, почти мрачном стиле. Она могла бы тратить сколько угодно, но не прибегала к услугам самых известных и модных портных. Она почему-то побаивалась таких имен, как Молиньюкс, Хартнелл или Уэрт. Вместо этого, она покупала дорогую, но стандартную одежду. Сшиты ее платья были хорошо и с превосходным вкусом, но им не хватало оригинальности, не хватало той изысканности, которую может придать вещам только величайший модельер.

– Серо и скучно, – вслух произнесла Элизабет, зная, что это правда.

Она взглянула на простые платья из хорошего материала, жакеты и юбки, сшитые более или менее по одним и тем же лекалам, строгие блузки и обычные маленькие шляпки – все без исключения на порядок проще, чем диктовала мода. «Любая машинистка с каплей воображения могла бы одеться лучше», – подумала Элизабет. Наконец, отчаявшись, она стянула с вешалки простое черное платье.

Надев его и выбрав пару тонких шелковых чулок и туфли на самом высоком каблуке, она пришла к выводу, что выглядит не так уж плохо. Примерила несколько шляпок и все отвергла. Под конец был найден компромисс – бархатная лента вокруг головы.

Элизабет внимательно осмотрела себя в высоком зеркале, и хотя результат не удовлетворил ее, она не слишком сильно расстроилась. Платье требовалось укоротить, и если бы только у нее хватило здравомыслия использовать какую-то яркую отделку, чтобы оживить его немного! Такое платье хорошо бы смотрелось на сорокалетней женщине, стремящейся скрыть располневшую фигуру. «А мне только тридцать два! – сказала себе Элизабет. – Тридцать два!»

Она подумала об Артуре и годах, проведенных вместе, о коротких, редких минутах страсти, которые всегда казались несколько нереальными, а со временем начали смущать их обоих.

Элизабет вымыла в ванной руки и, вытирая их, заметила на полотенцах большой, выпукло вышитый герб. «Вот все, что я получила от замужества, – подумала она, – и как мало этозначит!»

Она отворила дверь спальни и услышала голос Ангуса, доносившийся из холла. Он поговорил с Грейс вежливо, в своей обычно серьезной и очень милой манере, а затем направился к утреннему кабинету, гулко ступая по незастланному мрамору.

Элизабет вдруг почувствовала, как забилось сердце, и, словно спасаясь от самой себя, снова бросилась к зеркалу попудрить нос и в последний раз пригладить волосы, потом медленно и с обычным достоинством спустилась по лестнице.

Ангус стоял в утреннем кабинете возле окна, глядя на маленький дворик, когда-то полный цветов, а теперь мрачный, заброшенный пустырь, засыпанный булыжниками и ломаным кирпичом.

Гость быстро обернулся, когда вошла Элизабет, и она забыла обо всем, кроме своей радости.

– Кажется, я не опоздал, – произнес он и тут же добавил: – О, вы переоделись. Надеюсь, вы простите, что я пришел в чем был, но с того момента, как мы расстались, у меня не было ни одной свободной минуты.

– Мне надоела форма, – объяснила Элизабет. – Хотите хереса? Довоенный. Слава Богу, подвал не пострадал.

Она наполнила бокал, и Ангус подошел, чтобы взять его.

– Я чувствую, что взволнован, – сказал он. – Мне так редко удается выбраться куда-нибудь пообедать, особенно с очаровательной спутницей.

– Благодарю вас, – ответила Элизабет. – Я могла бы сказать то же самое. Последний раз я обедала в Лондоне года два назад.

– Что вы делаете в свободное время?

Ей показалось, он действительно заинтересован, и поэтому, не подумав, сказала правду:

– Я пытаюсь читать, но обычно откладываю книгу, чтобы подумать.

– И о чем же вы думаете?

– Вы будете шокированы, если я скажу.

Она опустилась в кресло, закрытое уродливым дамастом.

– Отчего? Это так предосудительно?

– Тогда я вам отвечу – о себе. Вы спросили, что я делаю в свободное время. У меня его не очень много.

– Разве все мы не думаем о самих себе, когда получаем возможность? – спросил Ангус.

Элизабет взглянула на него с удивлением:

– Мне почему-то трудно представить, что вы думаете о себе.

– Но это так, уверяю вас. Хотя некоторые из моих пациентов абсолютно убеждены что я думаю только о них и ни о чем другом.

– С ними вам тяжелее всего? – спросила Элизабет.

– О нет, – ответил Ангус. – Хуже всего иметь дело с жадными, властными людьми, которые стремятся получить за свои деньги все, что возможно, и еще чуть-чуть.

Элизабет рассмеялась:

– Почему бы вам не сказать им правду?

– Обычно я так и делаю, – ответил Ангус, – и они поступают очень разумно, уходя к другому врачу.

Они выпили по второму бокалу хереса, а затем отправились на машине Ангуса обедать в ресторан, о котором он говорил. Заведение оказалось маленьким, но не лишенным очарования, а кухня, как обещал Ангус, была превосходной. Хозяин-француз радостно приветствовал Ангуса и провел их к маленькому столику в нише, отделявшей их от остальных посетителей.

– Как здесь хорошо, – сказала Элизабет, когда они заказали еду и вино.

– Я ужасно рад, что вы приехали.

Ей показалось, что в этих словах прозвучал глубокий смысл, и тут их взгляды встретились. Они долго не отрываясь смотрели друг на друга. Элизабет первая отвела глаза в сторону и начала быстро и немного сбивчиво говорить о посторонних вещах.

130

Она поняла, что боится… боится доверительного тона, боится услышать слова, имеющие другой смысл, от которого сердце забьется быстрее и дыхание участится. И все же ей хотелось их услышать…

Словно распознав ее настроение, Ангус поддержал заданный тон, и вскоре они уже весело смеялись. Элизабет с удовольствием отметила про себя, что его легко рассмешить. Любой пустяк казался ему забавным, и не раз за вечер ее посещала мысль, что он мог бы высмеять ее саму, напыщенность Эйвон-Хауса и покровительственное высокомерие Артура.

Элизабет была счастлива, и время неслось вскачь. В смятении она увидела, что на часах половина десятого, но не смогла себя заставить подняться и уйти.

– Вы часто сюда приходите? – спросила она, зная, что никогда не забудет этот вечер и этот уютный ресторанчик.

– Не всегда есть возможность, – ответил Ангус. – Обычно я слегка перекусываю в клубе, или мой секретарь приносит мне бутерброды. Иногда, признаюсь, я вообще забываю о еде и понимаю, насколько проголодался, когда уже далеко за полночь. По дороге домой я проезжаю мимо двух ларьков с горячим кофе, их хозяева меня хорошо знают.

– Разве у вас нет никого, кто бы приглядел за вами?

– Секретарь старается изо всех сил, но вечером она уходит домой, и тогда я остаюсь один в квартире. Еще у меня есть престарелая служанка, которая появляется по утрам и готовит завтрак. Если я распоряжусь, она оставляет мне что-нибудь холодное на ужин, но обычно я забываю.

– Какой безалаберный образ жизни при такой напряженной работе! – порывисто произнесла Элизабет.

– Пока держусь неплохо, – ответил Ангус. – Конечно, меня самого привело бы в ужас, если бы кто-нибудь из моих больных имел такие привычки, хотя, в конце концов, какой врач пратикует то, что проповедует?

– Интересно, почему вы так и не женились? Элизабет выпалила вопрос, который весь вечер не давал ей покоя. Ангус улыбнулся:

– На это есть две причины. Элизабет с любопытством выжидала.

– Во-первых, у меня никогда не было времени, а во-вторых, я не встретил ту, на которой мне захотелось бы жениться.

Он взглянул на Элизабет, и снова они не смогли отвести глаз друг от друга. Она знала, что три слова остались недосказанными – «до сих пор», знала, как будто услышала от него самого, что Ангус любит ее. Но из-за своей неопытности она сомневалась в правде, когда столкнулась с ней, и, чтобы причинить себе боль, сказала:

– Придется мне найти вам хорошую жену.

Ангус покачал головой и отвел взгляд. Между ними повисла тишина, а затем Элизабет быстрым движением, потому что ей хотелось задержаться, взяла сумочку и перчатки.

– Думаю, мне пора домой, – сказала она.

Ангус взглянул на часы и издал возглас удивления:

– Я даже не представлял, что так поздно.

Он попросил счет, и через несколько минут они уже ехали по направлению к Баркли-сквер.

– Вы не зайдете на последний бокал? – спросила Элизабет.

– Я не стану пить, спасибо, но хотел бы проводить вас.

– Мне нужно забрать форму, – сказала Элизабет. – Зайдем на минутку.

Она прошла с ним в утренний кабинет и зажгла свет. Комната больше не казалась такой уродливой и суровой, как днем. Элизабет заметила, что Грейс убрала херес, а вместо него выставила графин с виски и сифон с газированной водой.

– Угощайтесь, – предложила она, – а я пока соберу вещи. Элизабет поднялась наверх. Форма была уже сложена в маленький чемоданчик. Женщина оглядела комнату. Теперь она не была уверена, так ли успешно прошел вечер. Она прекрасно провела время, но все же многое осталось недосказанным. Элизабет почувствовала неуверенность, подавленность – так ребенок плачет иногда в конце праздника – и испытала сомнение, так ли хорошо было, если момент расставания настолько мучителен. Она медленно спустилась вниз.

– Я готова.

Ангус потушил сигарету. Элизабет заметила, что графин остался нетронутым.

– Позвольте мне взять ваши вещи, – сказал Ангус и подошел к ней.

Когда она отдавала чемодан, их руки встретились. И тогда они взглянули друг другу в лицо и поняли, что означает биение их сердец и трепетная напряженность сплетенных рук.

– Простите, – наконец произнес Ангус. – Мне не следовало приглашать вас.

– Но почему? – еле слышно прошептала Элизабет.

– Потому что я знал… кажется, с самой первой секунды, как увидел вас.

– А я долго не знала, а потом…

– А потом?.. Наверное, вы боролись с этим? Я тоже, но это было совершенно бесполезно. Только я не хотел вам ничего говорить.

– А вы и сейчас ничего не сказали, – произнесла Элизабет.

Она сознавала, что все еще держит чемодан, чувствуя ладонь Ангуса на своей руке. Немного погодя Ангус забрал у нее ношу, поставил на пол, прошел по комнате, остановившись возле камина. Он стоял к ней спиной и глядел в пустой камин.

Элизабет ждала, боясь пошевелиться. Она дрожала, все ее тело пронзало какое-то острое исступление, которого она до сих пор не знала. Спустя долгое время Ангус повернулся к ней лицом, и она увидела, что он очень бледен.

– Дорогая, – сказал он очень тихо, – то, что происходит, неподвластно нам. Я никогда не предполагал, что подобное случится. Никогда не предполагал, что вы узнаете о моих чувствах. Мне казалось, это секрет, который я сумею сохранить.

– Но сейчас это уже больше не секрет, – прошептала Элизабет.

Она не сделала ни одного движения, но он понял по ее лицу, что она просит его… умоляет… обнять ее. Он приблизился очень медленно, словно боролся сам с собой. Протянул к ней руки, но только для того, чтобы положить ей на плечи.

– Я люблю вас, – сказал он тихо. – Люблю вас так, как не думал; что способен любить, но после сегодняшнего вечера я больше никогда этого не повторю. Я не могу иметь ровным счетом никакого значения в вашей жизни. У вас есть муж, положение. Представьте, что это всего лишь странный сон, и забудьте о нем.

Только тогда Элизабет обрела голос и поняла, что хочет сказать. Рассмеявшись, она выскользнула из-под его рук.

– Ангус, – сказала она, – неужели вы в самом деле полагаете, что такое возможно? Я люблю вас, уже давно люблю, но едва осмеливалась признаться в том даже самой себе. Я не подозревала о вашей любви, только знала, как мне радостно видеть вас, сознавать, что вы рядом. Сегодня я счастлива так, как никогда.

Ее слова, казалось, наскакивали друг на друга в своей стремительности. Сдержанность, у которой она была в плену всю свою жизнь, исчезла, величественность и притворство были отброшены в сторону, она была вся во власти эмоций – страстных, настойчивых, требовательных. Она протянула руки навстречу Ангусу жестом, означавшим полную капитуляцию.

– Дорогой! – воскликнула она. – Я люблю вас!

И наконец, не в силах больше сдерживаться, Ангус заключил ее в объятия. Спустя долгое время, в течение которого все вокруг, казалось, замерло, они отстранились. Первым заговорил Ангус.

– Элизабет, – сказал он дрогнувшим голосом, – это сумасшествие, вы должны понять.

– Но почему?

Они двинулись к дивану и сели рядом.

– Только сегодня вечером, – сказала Элизабет, – я думала, как много пропустила за свою жизнь, как мало было у меня в молодости счастья. Я никогда не знала, какое оно, до этой минуты.

Ангус крепко сжал ее руку. Теперь его лицо было печальным и серым, и Элизабет поняла, о чем он думает.

– Что с нами будет? – спросила она робко.

– Ответ вы знаете не хуже меня, – устало сказал он. – У каждого из нас своя жизнь. Вы замужняя женщина, я должен думать о своей профессии.

Элизабет вопросительно взглянула на него.

– Вы комендант лазарета, который я сделал чуть ли не собственным, – объяснил он.

Тогда она поняла, что ради своей работы, которой он отдавался целиком и в которой добился почета, он не мог явиться причиной скандала, как не мог допустить его ради нее самой. Элизабет испугалась.

– Но, Ангус… – начала она говорить. Он жестом остановил ее:

– Дорогая, мы должны быть разумными, более того – мы должны быть храбрыми. Я слишком люблю и слишком уважаю вас, чтобы вовлечь в тайную любовную интригу, пусть даже самую осторожную.

– Но я должна видеться с вами хоть иногда! – воскликнула Элизабет. – С меня будет довольно одного – просто видеть вас и знать, что вы есть.

– И вы думаете, что для нас обоих этого будет достаточно? – спросил он.

Она поняла, что он прав, поняла, что их обоих будет тянуть друг к другу. Им предстояло еще так много узнать друг о друге, так много осмыслить, помимо удивления и радости быть рядом и сознания, что простое прикосновение пальцев способно высвободить взрыв необузданных чувств.

– Что же в таком случае вы предлагаете? – спросила Элизабет дрожащим голосом.

– Я найду решение.

Она поняла: он намерен уехать. В прошлом он не раз говорил о своем желании присоединиться к армии на континенте, и сейчас она без слов поняла, что унего на уме.

– Так что же, мы больше никогда не увидимся?

В ту минуту ей показалось, что они оба преждевременно постарели.

– Это как будет суждено, – ответил Ангус.

Она знала, что они оба вспомнили о преклонном возрасте Артура. «Но он, вероятно, проживет еще очень долго, – подумала Элизабет, – бесконечно много лет. Я не смогу этого вынести, не смогу!» Она посмотрела на Ангуса, и из ее глаз внезапно хлынули слезы. Он обнял ее.

– Не нужно, дорогая! – произнес он. – Это единственный выход. Вы должны сами понять, что нам больше ничего не остается. И я должен позаботиться о вас, защитить вас.

– Останьтесь, хотя бы ненадолго.

– Будет только хуже. К тому же мы должны думать о нашем добром имени. Что еще у нас есть?

Говоря это, он с грустью оглядел комнату, и Элизабет догадалась, о чем он подумал, – все это принадлежало Артуру.

– Уйдем отсюда, – предложил он. – Съездим в парк. Элизабет дотронулась до его руки:

– Там будут люди. Здесь хотя бы мы одни. Ангус, неужели нам больше никогда не быть вместе? Меня пугает будущее без вас. Только я начала жить, и вы тут же обрекаете меня на жизнь в аду. Гораздо лучше было бы оставить все, как раньше, когда я была слишком глупа, чтобы понимать, чего лишена.

Ангус притянул ее голову к своему плечу.

– Не нужно, родная, – сказал он, – произносить этого вслух. Что бы ни случилось, как бы ни было мучительно, мы должны выбрать правильный путь. В теперешнем нашем положении для нас нет другого выхода.

Элизабет знала, что он прав. Еще минуту она сидела прильнув к нему, а потом встала.

– Пора ехать домой, – сказала она.

Ангус тоже поднялся и, не говоря ни слова, обнял ее икрепко прижал к себе. Он не поцеловал ее, только лишь коснулся ее щеки своей щекой, и она ощутила покой и счастье, каких никогда не испытывала. Наконец она нашла свое пристанище. Наконец она была больше не одна в этом мире. Она была частью Ангуса, а он был частью ее, что бы там ни случилось в будущем, как бы далеко их ни развела судьба.

Они оба были бледны, когда распались их объятия. Ангус подобрал с полу чемодан Элизабет и открыл перед нею дверь. У них больше не осталось слов.

В холле гулко прозвучали их шаги. На улице сгустилась тьма, и деревья на площади превратились в темные силуэты, Ангус поставил чемодан Элизабет на заднее сиденье машины, и она села за руль. Она не сделала попытки дотронуться до него, только смотрела ему в лицо, едва различимое в свете уличного фонаря.

– Прощай, дорогой, – прошептала она и уехала прочь.