Текст книги "Враг мой (Авторский сборник)"

Минуло четыре дня с тех пор, как дитя выучилось ходить, и вот теперь оно попросило еды. Пожалуй, во всей Вселенной не найдешь детишек удобнее и практичнее драконианских. В течение трех или четырех земных недель драконята существуют за счет подкожных жировых отложений, и все это время у них отсутствуют естественные потребности. А вот научившись ходить и, стало быть, обретя возможность добраться до какого-либо обусловленного, взаимоприемлемого местечка, они начинают испытывать голод и жажду, а также выводить из организма отходы жизнедеятельности. Один-единственный раз показал я малышу, как надо пользоваться мусорным ящичком, который я специально на такой предмет изготовил, и второго раза уже не понадобилось. После пяти-шести уроков Заммис самостоятельно снимал и надевал штанишки. Следя за тем, как растет и обучается маленький драконианин, я понемногу начал понимать тех ребят из нашей эскадрильи, которые изводили друг друга – да и всех окружающих – бесчисленными фотокарточками омерзительных малюток, причем каждый снимок сопровождался тридцатиминутными россказнями-пояснениями. Еще до того, как начал таять лед, Заммис заговорил. Я приучил его звать меня дядей.

Тот сезон, когда тает лед, я за неимением лучшего термина окрестил весной. Много воды утечет, прежде чем зазеленеет низкорослый лес и змеи рискнут высунуться из ледовых нор. Небо по-прежнему было затянуто вековечной пеленой злых студеных туч, по-прежнему мела снежная крупка, решительно все обволакивая скользкой твердой глазурью. Однако на другой же день глазурь таяла, а теплый воздух пробивался в глубь почвы еще на один миллиметр.

Я понял, что теперь самое время заготовлять дрова. В канун зимы мы с Джерри не сумели заготовить впрок достаточное их количество. Быстротечное лето придется посвятить сбору и заготовке продуктов на следующую зиму. Я надеялся соорудить более прочную дверь у входа в пещеру и поклялся себе, что изобрету какую-никакую домашнюю сантехнику. Как ни говори, а снимать штаны на морозе в разгар зимы – удовольствие ниже среднего, да вдобавок опасное. Вот чем была у меня забита голова, когда я, развалясь на тюфяке, глядел, как сквозь щель в кровле улетает дым очага. Заммис в каком-то из закоулков играл в камешки, которых я ему насобирал специально для забав, а сам я, должно быть, задремал. Проснулся я оттого, что малыш тряс меня за руку.

– Дядя!

– А? Что, Заммис?

Я повернулся на бок – лицом к маленькому драконианину.

Заммис поднял свою ладошку, растопырив пальчики.

– В чем дело, Заммис?

– Смотри. – Дитя показало мне все три пальчика поочередно. – Один, два, три.

– Ну и что?

– Смотри. – Схватив мою ладонь, Заммис оттопырил мне пальцы. – Один, два, три, четыре, пять!

– Значит, ты научился считать, – кивнул я. Драконианин нетерпеливо отмахнулся кулачком.

– Смотри. – Дитя схватило мою вытянутую руку, а свою положило поверх. Другой ручонкой Заммис показал сперва на свой палец, потом на один из моих: – Один, один.

Желтые глазенки воззрились на меня вопрошающе, стремясь убедиться, все ли я понимаю.

– Так.

– Два, два, – вновь показало дитя, подняло на меня глазенки, затем перевело взгляд мне на руку и опять показало: – Три, три. – Потом малыш схватил два моих лишних пальца. – Четыре, пять! – Он выпустил мою руку, затем ткнул себя в ладошку – Четыре, пять – где?

Я тряхнул головой. Заммис, которому и четырех земных месяцев не сравнялось, частично уловил разницу между драконианами и людьми. Человеческий детеныш начинает задавать подобные вопросы лет... ну, не знаю, лет в пять, шесть, семь. Я вздохнул.

– Заммис!

– Да, дядя?

– Заммис, ты драконианин. У всех дракониан на руке только три пальца. – Я поднял правую руку и пошевелил пальцами. – А я человек. У меня их пять.

Я мог бы поклясться, что глаза ребенка наполнились слезами. Заммис вытянул свои ручонки, поглядел на них, качнул головой.

– Вырасти четыре, пять?

Я сел лицом к малышу. Заммис не мог взять в толк, почему у него отсутствуют целых четыре пальца.

– Слушай-ка, Заммис. Мы с тобой разные... разные существа, понимаешь?

Заммис затряс головой.

– Вырасти четыре, пять?

– Нет, не вырастут. Ты ведь драконианин. – Я стукнул себя по груди. – А я человек. – Впрочем, такое объяснение ни к чему не приведет. – Твой родитель, тот, что дал тебе жизнь, был драконианин. Понял?

– Драконианин. Что это – драконианин? – нахмурился Заммис.

Меня так и подмывало прибегнуть к старому доброму спасительному приему «вырастешь – узнаешь». Однако я не пошел по пути наименьшего сопротивления.

– У дракониан на каждой руке по три пальца. У твоего родителя было на руках по три пальца. – Я поскреб бороду. – Мой родитель был человеком и имел на каждой руке по пять пальцев. Вот почему у меня на руках тоже по пять пальцев.

Опустившись коленями на песок, Заммис принялся изучать собственные пальцы. Посмотрел на меня, на свои ладошки, опять на меня.

– Как это – родитель?

Тут уж я принялся изучать малыша. У него не иначе как кризис становления личности. Единственное разумное существо, им когда-либо виденное, – это я, а у меня на каждой руке по пять пальцев.

– Родитель – это... такая штука... – Я опять поскреб бороду. – Вот смотри сам: все мы откуда-то беремся. У меня были мать и отец – два разных человека, они и подарили мне жизнь; так получился я, понял?

Заммис окинул меня взглядом, в котором ясно читалось: что-то ты больно много о себе разболтался.

– Это трудно объяснить, – вздохнул я. Заммис ткнул себя в грудь.

– А моя мать? Мой отец?

Я развел руками, уронил их на колени, поджал губы, почесал бороду – в общем, тянул время как мог. А Заммис ни на миг не отводил от меня немигающих глаз.

– Понимаешь, Заммис, у тебя нет матери и отца. У меня есть, потому что я человек, но ведь ты-то драконианин. У тебя есть родитель – только один, ясно?

Заммис покачал головой. Глядя на меня, коснулся своей груди.

– Драконианин.

– Верно.

– Человек. – Он коснулся моей груди.

– Опять верно.

Заммис убрал ручонку к себе на колени.

– Откуда получился драконианин?

Господи помилуй! Малышу, которому еще и на четвереньках-то ползать не положено, я вынужден объяснять, как размножаются гермафродиты!

– Заммис... – Я приподнял было руку, но тут же бессильно опустил. – Смотри. Ты видишь, насколько я больше, чем ты?

– Да, дядя.

– Хорошо. – Я пригладил волосы, всячески выгадывая время и надеясь, что ко мне придет вдохновение. – Твой родитель был такой же большой, как я. Звали его... Джерриба Шиген. – Странно, какую боль вызывает даже простое произнесение имени. – Джерриба Шиген был похож на тебя: у него на руках было только по три пальца. А ты вырос у него в животике. – Я ткнул Заммиса в живот. – Понял?

Заммис хихикнул и прижал ручонки к животу.

– Дядя, а как там вырос драконианин?

Я переместил ноги на тюфяк и улегся. Откуда берутся маленькие драконята? Посмотрев на Заммиса, я увидел, что ребенок ловит каждое мое слово. С недовольной миной я выложил ему чистейшую правду:

– Черт меня побери, Заммис, если я знаю. Черт меня побери.

Через полминуты малютка Заммис с упоением играл в камешки.

Летом я показал Заммису, как ловить и свежевать длинных серых змей, а после научил коптить их мясо. Сидит ребенок, бывало, на отмели над какой-нибудь илистой лужицей, желтых глазенок не сводит со змеиных нор – ждет, чтоб хоть один из тамошних обитателей высунул голову. Ветер дует вовсю, а Заммис и ухом не ведет. Но вот появляется плоская треугольная голова с малюсенькими синими глазками. Змея внимательно обследует лужицу, поворачивается и обследует сперва отмель, потом небо. Чуть-чуть вылезет из норы – и опять все проверит заново. Частенько змеи в упор смотрят на Заммиса, но маленький драконианин недвижим словно камень. Заммис не шелохнется, пока змея не выползет из норы достаточно далеко и, значит, уже не сумеет мгновенно улизнуть обратно, хвостом вперед. Тогда Заммис нападает – ухватит змею обеими руками чуть пониже головы. Змеи эти беззубы и неядовиты, зато энергичны и порой, случается, уволакивают Заммиса за собой в лужицу.

Кожи мы расправляли и обертывали вокруг поваленных деревьев, закрепляя там для просушки. Бревна были сложены на открытой площадке вблизи входа, но под скальным козырьком, обращенным прочь от океана. При такой обработке около двух третей змеиных шкур дубились, остальные же сгнивали.

За кожевенным цехом располагалась коптильня – обнесенная камнями каморка, где мы развешивали змеиные тушки. В яме, вырытой в полу каморки, мы разжигали костер из зеленых веток, а после заделывали маленькое входное отверстие камнями и глиной.

– Дядя, а почему мясо не портится, если его прокоптить?

Я задумался.

– Точно не могу сказать, но знаю, что не портится.

– Откуда знаешь?

Пожимаю плечами.

– Знаю, и все. Читал, наверное.

– Что значит «читал»?

– Чтение – это вот как я сажусь и читаю Талман.

– А в Талмане объясняют, почему мясо не портится?

– Нет. Я имел в виду – что читал в другой книге.

– У нас есть другие книги?

Я отрицательно покачал головой.

– Читал до того, как попал на эту планету.

– Зачем ты попал на эту планету?

– Я ведь тебе объяснял. Мы с твоим родителем совершили здесь вынужденную посадку после боя.

– Почему люди и дракониане воюют?

– Все крайне сложно.

Я неопределенно махнул рукой. У людей позиция такова: дракониане – это агрессоры, вторгшиеся в наш космос. Позиция дракониан, напротив, сводится к тому, что люди – агрессоры, вторгшиеся в их космос. А где же правда?

– Заммис, все объясняется колонизацией новых планет. Обе расы ведут экспансию, у обеих рас издавна сложилась традиция отыскивать и колонизировать новые планеты. Насколько я понимаю, с какого-то определенного дня наша экспансия пошла за счет друг друга. Понял?

Заммис кивнул и – на мое счастье – умолк, поскольку глубоко задумался. Главное-то я от драконьего детеныша познал: существует уйма вопросов, ответы на которые мне неизвестны. При всем том я был весьма доволен собой, ведь я успешно втолковал Заммису краткие сведения о войне и тем самым увильнул от необходимости обнаруживать собственное невежество в вопросах, связанных с заготовкой мяса впрок.

– Дядя!

– Да, Заммис?

– Что такое планета?

К концу сырого, прохладного лета мы битком набили пещеру дровами и пищевыми припасами. Сбросив эти заботы с плеч долой, я вплотную занялся тем, как бы приспособить естественные озерца (в глубине пещеры их было предостаточно) в качестве своего рода внутренней водопроводной системы. Сама-то ванна не составляла проблемы. Бросая раскаленные камни в одно из маленьких озер, можно довести воду до терпимой и даже приятной температуры. После купания с помощью полых стеблей растения, напоминающего бамбук, можно удалять из пещеры грязную воду. Затем нетрудно вновь наполнить ванну чистой водой из вышележащего озерца. Проблема заключалась в том, куда отводить грязную. В полу нескольких гротов были отверстия. Мы испытали первые три; через них вода просачивалась в нашу центральную жилую «залу», стекая при этом к ее порогу. Прошлой зимой мы с Джерри какое-то время подумывали использовать одно из этих отверстий вместо уборной, беря воду для слива из озерца. Однако мы тогда воздержались, потому что не знали, куда именно она будет сливаться.

Четвертое же отверстие, как оказалось, выводило воду за пределы пещеры, на скалу. Не идеально, но все-таки лучше, чем справлять нужду под градом, метелью или смесью того и другого. Мы расширили отверстие, превратили его в слив для ванны и уборной. Готовясь вместе с Заммисом насладиться первым нашим теплым купанием, я стянул с себя змеиные кожи, попробовал ногой воду и окунулся.

– Здорово! – Я обернулся к Заммису, ребенок успел раздеться только наполовину. – Иди же сюда, Заммис. Чудесная водичка.

Заммис уставился на меня, разинув рот.

– Что с тобой?

Вытаращив глазенки, малыш взмахнул трехпалой ручонкой:

– Дядя... что это такое?

Я глянул вниз.

– Ах это! – Я смущенно посмотрел малышу в лицо. – Заммис, я ведь уже объяснил тебе, ты не забыл? Я же человек.

– Но для чего это?

Я погрузился в теплую воду, тем самым скрыв из виду обсуждаемый предмет.

– Это для выведения из организма ненужной жидкости... ну и еще для кое-чего. А теперь живо мыться.

Сбросив змеиные шкуры, Заммис окинул взглядом свое гладкое тельце – универсальную систему, – после чего скользнул в ванну. Малыш погрузился в воду по самую шейку, но желтых глазенок с меня не сводил.

– Дядя.

– Что?

– Кое еще чего?

Ну что ж, я объяснил. Впервые в жизни маленький драконианин, похоже, усомнился в правдивости моего ответа – раньше-то он принимал на веру каждое мое слово. Откровенно говоря, я убежден: на сей раз Заммис решил, что я вру... может быть, потому, что я действительно наврал ему с три короба.

Зима началась с того, что легкий ветерок осыпал нас хлопьями снежинок. Мы стояли возле груды камней, которые служили Джерри надгробием, я держал малыша за руку. Заммис запахнулся поплотнее в змеиные шкуры – от ветра, склонил головенку, затем обернулся ко мне и поднял глаза.

– Дядя, это могила моего родителя?

– Да, – ответил я.

Вновь повернувшись к могиле, Заммис тряхнул головой.

– Дядя, а что я должен испытывать?

– Не понял, Заммис.

Ребенок кивнул в сторону могилы.

– Я ведь вижу: когда ты здесь, тебе грустно. Мне кажется, ты хочешь, чтобы я тоже испытывал грусть. Хочешь?

Я нахмурился, потом решительно сказал:

– Нет. Я не хочу, чтоб тебе становилось грустно. Мне просто хотелось, чтоб ты знал, где находится эта могила.

– Теперь мне можно идти?

– Конечно. Ты найдешь обратную дорогу к пещере?

– Да. Боюсь, как бы мыло опять не переварилось.

Я провожал взглядом малыша, пока он мелькал среди безлистых деревьев, а после вновь обернулся к могиле.

– Ну что, Джерри, как тебе показался твой отпрыск? Знаешь, однажды Заммис древесной золой оттирал с раковин жир, а потом одну из раковин снова поставил на огонь и налил туда водички, чтобы откипятить остатки пригоревшей еды. Жир и зола. Я и глазом моргнуть не успел, как мы уже варили мыло. Первая партия у Заммиса вышла такая, что с нас чуть шкуру не свезло, но детеныш неуклонно совершенствуется...

Я глянул вверх, на облака, затем перевел взгляд на море. Вдали, у горизонта, громоздились черные тучи.

– Видишь? Тебе-то ясно, что там такое? Намечается ураган номер один.

Ветер крепчал; я присел возле могилы на корточки, подобрал откатившийся камень.

– Заммис славный детеныш, Джерри. Я-то хотел его возненавидеть... после твоей смерти. Хотел возненавидеть.

Я положил камень на место, в надгробие, и опять оглянулся на море.

– Не представляю, как мы выберемся с этой планеты, Джерри...

Краешком глаза я уловил какое-то движение. Повернулся вправо, глянул поверх деревьев. На фоне серого неба отчетливо виднелась черная точка – она стремительно уносилась прочь. Я провожал ее взглядом, пока она не скрылась за тучами.

Я прислушался в надежде уловить рев выхлопов, но сердце у меня колотилось до того гулко, что расслышал я только ветер. Неужто корабль? Я встал, сделал несколько шагов в сторону исчезнувшего пятнышка, но тут же остановился. Оглянувшись, я заметил, что камни в надгробии Джерри уже затянулись тонким слоем снежинок. Я вздохнул и двинулся в пещеру. Скорее всего просто птица.

Заммис сидел на тюфячке, тыкал костяной иголкой в лоскутки змеиной кожи. А я, у себя на тюфяке, следил за дымком, который кольцами тянулся к щели в кровле. Что же это было? Птица или корабль? Черт, не будет мне теперь покоя. Я выбросил из головы всякую мысль о расставании с чуждой планетой, похоронил ее, закопал на все лето. А теперь она опять терзает меня и манит. Ходить под лучами родного солнышка, носить тканую одежду, наслаждаться центральным отоплением, есть блюда, приготовленные искусным поваром, вновь очутиться среди... людей.

Я перекатился на правый бок и уставился в стену, возле которой помещался тюфяк. Люди. Люди-человеки. Я закрыл глаза и сглотнул слюну. Девушки. Женщины. Перед моим мысленным взором проплывали картинки: лица, тела, смеющиеся парочки, танцы после учебных полетов... как же ее звали? Долора? Дора?

Тряхнув головой, я поднялся и сел лицом к огню. Зачем мне такие видения? Ведь я все это благополучно похоронил... забыл... все перекипело.

– Дядя!

Я посмотрел на Заммиса. Желтая кожа, желтые глаза, безносая жабья рожица. Одно расстройство.

– Что?

– Что-нибудь неладно?

Неладно, ха-ха.

– Да нет. Просто мне показалось, будто я сегодня кое-что видел. Впрочем, наверное, ничего и не было.

Потянувшись к очагу, я взял со сковороды кусочек сушеной змеятины. Подул на нее, затем принялся ожесточенно грызть жилистое мясо.

– А как это выглядело?

– Не знаю. Двигалось так, что я было подумал, уж не корабль ли. Но очень быстро исчезло – не поймешь. Возможно, это была птица.

– Птица?

Я пристально глянул на Заммиса. Он никогда не видел птиц; да и я не замечал их на Файрине IV.

– Летающее животное.

Заммис кивнул.

– Дядя, когда мы рубили в лесу дрова, я видел что-то летающее.

– Как-как? Почему же ты ничего не сказал?

– Хотел сказать – и забыл.

– Забыл! – Я насупился. – В каком направлении оно летело?

– Сюда. – Заммис показал пальцем в глубь пещеры. – От моря. – Заммис отложил шитье. – Давай пойдем посмотрим, куда оно улетело.

Я покачал головой.

– Зима только начинается. Ты не представляешь, что такое зима. Мы с тобой и нескольких дней не протянем.

Заммис вновь принялся протыкать дыры в змеиной коже. Поход в зимних условиях – это верная смерть. Другое дело – весна. Если у нас будет палатка, да если одежду сделать из двойного слоя змеиных шкур с прокладкой из растительных волокон, то мы выживем. Надо смастерить палатку. Мы с Заммисом можем посвятить зиму изготовлению палатки... и рюкзаков. Да, еще ботинки. Нужны прочные походные ботинки. Надо помозговать...

Поразительно, какое пламя способна раздуть искорка надежды: огонь разгорается и в конце концов сжигает отчаяние. Был ли это корабль? Неизвестно. А если был, тогда что он делал – стартовал или совершал посадку? Неизвестно. Если стартовал, то мы с Заммисом пойдем в неверном направлении. Однако противоположное направление ведет в открытое море. Была не была. Весной мы отправимся в путь туда, за лес, посмотрим, что там делается.

Зима промчалась быстро; Заммис трудился над палаткой, а я заново изобретал сапожное ремесло. На змеиной коже я обвел углем контуры наших ступней и после кропотливых экспериментов установил, что если прокипятить змеиную кожу с похожими на сливу плодами, то она становится мягкой и чуть клейкой, как резина. Если уложить такую кожу в несколько слоев и хорошенько просушить под гнетом, то получалась прочная, упругая подошва. Наконец ботинки для Заммиса были готовы, и тут выяснилось, что надо начинать все сначала.

– Маловаты, дядя.

– То есть как маловаты?

– Жмут. – Заммис неопределенно ткнул себе под ноги. – У меня уже все пальцы скривились.

Присев на корточки, я ощупал сквозь ботинки ноги малыша.

– Ничего не понимаю. Ведь с тех пор как я снял мерку, прошло дней двадцать, от силы двадцать пять. Ты уверен, что не шевелился, пока я обводил ступню углем?

– Не шевелился, – мотнул головой Заммис.

Я наморщил лоб, затем распрямился и скомандовал:

– Встань-ка, Заммис.

Драконианин встал, я подошел ближе и прикинул: макушка Заммиса доставала мне до середины груди. Еще каких-нибудь шесть – десять сантиметров, и он сравняется ростом с покойным Джерри.

– Снимай башмаки, Заммис. Я тебе сделаю другую пару, побольше размером. А ты уж старайся расти помедленнее.

Заммис раскинул палатку внутри пещеры, в палатке разложил пылающие угли, затем принялся натирать кожу жиром – для водонепроницаемости. Драконианин здорово тянулся вверх, и мне пришлось повременить с его обувкой: сошью, когда буду наконец твердо знать нужный размер. Я пытался экстраполировать, обмеряя каждые десять дней ступню Заммиса и мысленно продолжая кривую роста до самой весны. Получалось что-то немыслимое: по моим прикидкам, когда стает снег, ноги у малыша станут каждая с десантный транспорт. К весне Заммис достигнет полного роста. Старые летные сапоги Джерри развалились еще до рождения Заммиса, но «развалины» их я сохранил. Снял с подметок мерку и решил уповать на лучшее.

Я возился с новыми башмаками, а Заммис присматривал за обработкой палаточной кожи. Но вот драконианин перевел взгляд на меня.

– Дядя!

– Что?

– Бытие первично?

– Так утверждает Шизумаат, – ответил я, – у меня нет оснований сомневаться в его выводах.

– Но, дядя, откуда мы знаем, что бытие реально?

Я отложил заготовки, посмотрел на Заммиса и, сокрушенно хмыкнув, вернулся к шитью.

– Поверь мне на слово.

– Но, дядя, – недовольно возразил драконианин, – это ведь будет не знание, а вера.

Я вздохнул; мне припомнился второй курс в университете: компания сопливых лоботрясов в тесной дешевой квартирке экспериментирует со спиртным, успокоительными таблетками и философией. Заммису чуть побольше земного года, а он уже превращается в зануду интеллектуала.

– Чем же плоха вера?

У Заммиса вырвался сдавленный смешок.

– Да что ты, дядя! Вера?

– Иным она помогает в сей юдоли.

– Где?

Я почесал в затылке.

– В сей юдоли, то есть в жизни. Кажется, Шекспир.

– Этого в Талмане нет, – нахмурился Заммис.

– И неудивительно. Шекспир был человеком.

Заммис встал, подошел к очагу и уселся напротив меня.

– Он был философ, такой, как Мистаан или Шизумаат?

– Отнюдь. Он писал пьесы – все равно что рассказы, только их надо разыгрывать.

Заммис потер подбородок.

– А ты помнишь что-нибудь из Шекспира?

Я поднял палец.

– «Быть иль не быть, вот в чем вопрос».

Драконианин отвалил челюсть, после чего кивнул.

– Да. Да! Быть иль не быть, вот уж действительно вопрос! – Заммис всплеснул руками. – Откуда мы знаем, что за пределами пещеры ярится ветер, если нас там нет и мы этого не видим? Бушует ли море, если нас нет на берегу и мы ничего этого не наблюдаем?

– Конечно, – уверенно сказал я.

– Но, дядя, откуда нам это известно?

Я покосился на драконианина.

– Заммис, ответь-ка мне на один вопросик. Истинно или ложно следующее суждение: «Все, что я сейчас говорю, неправда»?

Заммис похлопал веками.

– Если это неправда, значит, суждение истинно. Но... если оно истинно... суждение ложно, но... – Заммис опять моргнул, потом возобновил прерванное занятие – принялся втирать жир в палатку. – Мне надо подумать, дядя.

– Подумай, Заммис.

Он размышлял минут десять, затем проговорил:

– Суждение ложно.

Я улыбнулся:

– Но ведь суждение именно это и утверждает, а следовательно, оно истинно, однако... – Разгадки я ему не раскрыл. Ох, самодовольство, ты ввергаешь в соблазн даже праведников.

– Да нет же, дядя. Суждение в данном конкретном контексте бессмысленно.

Тут уж я пожал плечами.

– Понимаешь, дядя, это суждение исходит из предпосылки, будто существуют некие мерила истинности и ложности, самоценные и не зависящие от всех иных критериев. По-моему, в Талмане логика Луррвенны высказывается по этому поводу однозначно, и если приравнять бессмысленность к ложности, то...

– Да, тут такое дело... – вздохнул я.

– Понимаешь, дядя, прежде всего надо условиться о том, в каком контексте твое суждение имеет смысл.

Я подался вперед, насупился, почесал в бороде.

– Понятно. А еще утверждают, что яйцеклетка курицу не учит.

Заммис как-то косо на меня посмотрел и уж совсем опешил, когда я повалился к себе на тюфяк, по-дурацки гогоча.

– Дядя, почему в роду Джерриба повторяются только пять имен? Ты ведь говорил, что в человеческих родословных чередуются множество имен.

Я кивнул.

– Пять имен рода Джерриба – это всего лишь символы, носители же должны украсить их деяниями. Важны деяния, а вовсе не имена.

– Гоциг приходится родителем Шигену, точно так же как Шиген приходится родителем мне.

– Конечно. Ты ведь это вызубрил наизусть.

Заммис сдвинул брови.

– Значит, когда я стану родителем, мне придется назвать своего маленького Тай?

– Да. А Тай назовет своего малыша Гаэзни. Чем ты здесь недоволен?

– Я бы хотел назвать своего ребенка Дэвидж, в твою честь.

Я улыбнулся.

– Имя Тай носили великие банкиры, коммерсанты, изобретатели и... впрочем, ты все это знаешь наизусть. А имя Дэвидж мало чем ознаменовано. Подумай, как много потеряет Тай, если ты не назовешь его Таем.

Заммис немного подумал и согласился.

– Дядя, как по-твоему, Гоциг еще жив?

– Насколько мне известно, жив.

– Какой он?

Я стал припоминать рассказы Джерри о его родителе Гоциге.

– Он преподавал музыку, он очень сильный. Джерри... Шиген говорил, что его родитель пальцами гнет железные брусья. Кроме того, Гоциг держится с большим достоинством. Думаю, в эту минуту Гоцигу очень грустно. Ведь он, наверное, считает, что род Джерриба угас.

Заммис помрачнел, его желтые бровки сошлись воедино.

– Дядя, нам во что бы то ни стало надо попасть на Драко. Мы должны сообщить Гоцигу, что род продолжается.

– Попадем и сообщим.

Истончался зимний лед, были готовы и башмаки, и палатка, и рюкзаки. Мы завершали отделку новых утепленных костюмов. Поскольку Джерри давал мне Талман лишь на время, ныне золотой кубик висел на шее у Заммиса. Драконианин то и дело вытряхивал из кубика крохотную золотистую книжицу и читал ее часами.

– Дядя!

– Что?

– Почему дракониане говорят и пишут на одном языке, а люди на другом?

Я рассмеялся.

– Заммис, люди говорят и пишут на множестве языков. Английский – лишь один из них.

– Как же люди разговаривают между собой?

– Не всегда они разговаривают, – уточнил я. – А уж если разговаривают, то прибегают к услугам переводчиков – людей, владеющих обоими языками.

– Мы с тобой владеем и английским, и драконианским; можно ли теперь считать нас переводчиками?

– Пожалуй, можно, только для этого надо сыскать такого человека и такого драконианина, которым захотелось бы побеседовать между собой. Помни, идет война.

– Как же прекратится война, если они не побеседуют?

– Надо полагать, рано или поздно побеседуют.

Заммис улыбнулся.

– Пожалуй, я не прочь бы стать переводчиком и посодействовать прекращению войны. – Драконианин отложил шитье и разлегся на своем новом тюфяке. – Дядя, а как по-твоему, за лесом мы кого-нибудь отыщем?

– Надеюсь.

– Если отыщем, полетишь со мной на Драко?

– Я ведь обещал твоему родителю, что полечу.

– Нет, я имею в виду – потом. После того как я произнесу свою родословную, что ты станешь делать?

– Не знаю. – Я задумчиво воззрился на огонь. – Война может долго еще мешать нам вернуться на планету Драко.

– А что потом?

– Скорее всего опять военная служба.

Заммис приподнялся на локте.

– Опять станешь истребителем?

– Конечно. Это все, что я умею делать.

– И будешь убивать дракониан?

Тут уж я отложил шитье и пристально вгляделся в драконианина. С тех пор как мы с Джерри оттузили друг друга, многое изменилось – больше, чем я воображал. Я качнул головой.

– Нет. Наверное, я вообще не буду пилотом... военным. Может, подыщу работу в гражданской авиации. – Я пожал плечами. – А может, и выбирать-то не придется – начальство само за меня выберет.

Заммис сел и на какое-то время замер; потом встал, подошел к моему тюфяку и опустился рядом со мной на колени.

– Дядя, я не хочу с тобой расставаться.

– Не говори глупости. Ты попадешь к своим. Тебя будет окружать родня – отец твоего родителя Гоциг, братья Шигена, их дети... ты меня напрочь позабудешь.

– И ты меня?

Я заглянул в желтые глаза и погладил Заммиса по щеке.

– Нет. Я тебя не забуду. Но только учти, Заммис: ты драконианин, а я человек, следовательно, мы с тобой в разных лагерях Вселенной.

Заммис снял мою руку со своей щеки, растопырил мои пять пальцев и принялся их разглядывать.

– Что бы ни случилось, дядя, я никогда тебя не забуду.

Лед растаял, и вот на промозглом ветру, в слякоти, согнувшись под тяжестью рюкзаков, мы с драконианином стояли возле могилы. Заммис сравнялся ростом со мною, а значит, вымахал чуть повыше Джерри. У меня с души свалился камень: сапоги пришлись впору. Заммис подтянул рюкзак поудобнее, отвернулся от могилы к морю. Глянув в том же направлении, я увидел, как накатывают и разбиваются о скалы буруны, потом перевел взгляд на драконианина.

– О чем задумался?

Заммис смотрел себе под ноги, затем поднял глаза на меня.

– Дядя, раньше я об этом как-то не думал, но... я буду тосковать по здешним местам.

– Вздор! По здешним? – Я со смехом хлопнул драконианина по плечу. – С какой стати тебе по ним тосковать?

Заммис опять вгляделся в морскую даль.

– Здесь я многое узнал. Здесь ты меня многому научил, дядя. Здесь я прожил всю свою жизнь.

– Только зарю жизни, Заммис. Вся жизнь у тебя впереди. – Я мотнул головой в сторону могилы. – Попрощайся.

Заммис повернулся к могиле, постоял перед нею, затем, опустившись на колени, принялся раскидывать камни надгробия. Через несколько минут обнажилась трехпалая рука скелета. Заммис расплакался.

– Прости меня, дядя, но я не мог иначе. До сих пор эта могила была для меня всего-навсего грудой камней. Теперь она нечто гораздо большее. – Заммис уложил камни на место и встал.

Я жестом показал в сторону леса.

– Ступай вперед. Я тебя догоню.

– Есть, дядя.

Заммис зашагал к безлистым деревьям, я же устремил взгляд на могилу.

– Как тебе показался Заммис, Джерри? Он тебя перерос. Очевидно, змеятина ему на пользу. – Я присел на корточки у могилы, подобрал камешек и прибавил его к куче. – Значит, так. Одно из двух: либо мы попадем на Драко, либо погибнем при попытке к бегству. – Я встал и бросил взгляд на море. – Да, пожалуй, здесь я кое-чему научился. По-своему мне тоже будет недоставать здешних красот. – Я вновь повернулся к могиле и подтянул рюкзак повыше. – Эхдевва саахн, Джерриба Шиген. Пока, Джерри.

И пошел в лес – догонять Заммиса.

Для Заммиса следующие дни были полны чудес. Для меня же небо оставалось прежним, стыло-серым, а немногочисленные изменения во флоре и фауне не стоили доброго слова. Выйдя из леса, мы целый день одолевали пологий подъем и наконец очутились на широком просторе бесконечной равнины. Мы шли по колено в пурпурной траве, которая окрашивала нам башмаки. Ночи по-прежнему стояли чересчур холодные для переходов, и мы забирались на ночлег в палатку. Обработанная жиром палатка и костюмы вполне успешно защищали нас от чуть ли не беспрерывного дождя.

Мы находились в пути примерно две долгие файринские недели, когда увидели то, что ищем. Искомое взревело у нас над головой и скрылось за горизонтом, прежде чем мы успели хоть слово вымолвить. Я не сомневался, что замеченный нами летательный аппарат шел на посадку.

– Дядя! Нас увидели?

Я покачал головой.

– Нет. Вряд ли. Но они шли на посадку. Слышишь? Сядут где-то там, впереди.

– Дядя!

– Давай же ноги в руки! Чего тебе?