Текст книги "Сказ о том, как Манилло в переплёт попал"

– Это точно, – ответил повеселевший Энрике.

– Ну, раз так, то пойдем?

Манилло весело потопал ногами, стряхивая влагу, натянул ботинки, влез в лямки рюкзака и бодро пошел вперед, сверяясь с компасом. А Энрике смотрел на него, удивляясь, когда Манилло успел так повзрослеть.

– Ты идешь? Кто последний придет к Замку, тот кислая селедка! – воскликнул мальчик и припустил между деревьев.

– Эй, так нечестно! У тебя ноги длиннее! Подожди! Сам ты кислая селёдка! – отозвался Энрике и побежал вслед за мальчиком.

Сосняк вокруг становился все гуще и оживленнее. И, чем дальше друзья уходили от болот, тем больше живности появлялось. Если сначала попадались простые пухлые зяблики, шумевшие на тревожную компанию, то потом у леса вокруг словно вывернулись все имеющиеся карманы, доверху набитые пичугами и остальным прилагающимся. Дятлы яростно колотили древесину несчастных сосен, белки носились с шишками так, словно завтра наступает последний день, ящерицы лениво грели бока на всех доступных поверхностях. Апофеозом этой сельской ярмарки стала сорока, беспардонно усевшаяся прямо на голову Манилло, когда тот решил остановиться и рассмотреть одну особо красивую гусеницу.

– Что мне делать? – запаниковал Энрике.

Манилло, стараясь не вспугнуть птицу, пожал плечами. Мальчику было с одной стороны приятно, что птица выбрала его голову для отдыха, но долго живым насестом быть тоже не хотелось. Очень аккуратно он попытался повести головой в сторону, чтобы сорока сама решила улететь на более удобное место, но не тут-то было. Вместо полагающейся пугливости, Манилло столкнулся с неприкрытым хамством. Почувствовав, что точка опоры шевелится, сорока начала оглушительно стрекотать, изливая свой гнев на несчастного мальчика. Взяв пример с Энрике, он тоже решил немного запаниковать. Паника вылилась в выразительный крик и пару взмахов рукой с зажатым в ней Годриком. Сороке происходящее не понравилось совсем: громко то ли всхлипнув, то ли каркнув, птица взлетела на ветку ближайшего дерева, откуда принялась костерить мальчика почем свет.

– По-моему, ты ей понравился, – глубокомысленно изрек Энрике.

– Ты уверен? – спросил Манилло, не сводя взгляда с беснующейся птицы.

– Нельзя быть однозначно уверенным ни в чем, но знаки внимания тебе оказывают исключительные.

– Мне не слишком нравится. Пойдем потихоньку.

Мальчик тронулся вперед, не сводя глаз с сороки. Та, в свою очередь, решила, что просто так простить Манилло – выше ее сил. Потому стала перелетать с ветки на ветку следом за путниками и извещать лес вокруг о свершившимся святотатстве. Первое время внимание Манилло металось между сорокой, компасом и дорогой, но постепенно трескотня новой спутницы ушла на задний план, оставив мальчика наедине с красотой леса вокруг. А посмотреть было на что. Плоскоземье, всё тянувшаяся и тянувшаяся, стала сменяться небольшими холмами, изредка начали попадаться крупные валуны серого и коричневого цветов. Мальчик все ломал голову, как они могли здесь очутиться, ведь рядом нет ни единой горы.

– Следы ледника, – сказал Годрик, заметив удивленные взгляды Манилло, – когда-то давно здесь прошел ледник, уничтоживший на своем пути все живое. С собой он нес обломки породы. А когда он растаял, обломки так и остались стоять. Со временем их окружил лес, зарастив шрам, оставленный этим доисторическим чудовищем.

Манилло только изумленно кивнул и стал всматриваться в камни еще внимательнее, словно искал в них следы катастрофы, которая случилась здесь в незапамятные времена. Так, незаметно, в рассматривании леса и споре с сорокой, прошел день. Друзья не успели понять, в какой именно момент солнце начало заходить, но когда они вышли на большую поляну, небо уже начало проглядывать темной синькой через красные облака. Манилло застыл, рассматривая последние минуты дневного небосклона, а вот Энрике было далеко не до любования красотой. Прямо посреди поляны был колодец без ворота. Кладка была старой, местами камни начали осыпаться. В сумерках зрелище было довольно пугающим, особенно если ты небольшой плюшевый зверь. О своем недовольстве выбранным местом Энрике поспешил сообщить мальчику.

– Ну, куда мы еще пойдем, темнеет уже. Мы опять заблудимся, и в этот раз Бальтазар нам уже не поможет.

– Я тебя очень прошу, давай уйдем отсюда, я не могу провести ночь рядом с этим, – Энрике побоялся даже произносить вслух, с чем именно он боится проводить ночь.

– Нет, Энрике, ты как знаешь, а я уже устал на сегодня. И плутать по лесу я больше не хочу.

Видя, что его доводы не работают, Энрике совсем отчаялся.

– Давай хотя бы не будем к нему подходить, останемся с краю.

– Ничего страшного тут нет, смотри.

Манилло быстро прошел расстояние до колодца, потрогал кладку и заглянул внутрь. Там было темно, гораздо темнее, чем снаружи. Мальчик свесился немного, чтобы отчетливее рассмотреть глубину, но тут у Энрике сдали нервы.

– Ну, что там? – закричал он с края поляны. – Не молчи!

– Да, вроде, ничего. Колодец. Ладно, – нехотя согласился мальчик, – заночуем с краю. Но утром ты подойдешь к колодцу и заглянешь внутрь, обещай!

– Ладно, – с упавшим сердцем ответил Энрике.

Только после согласия друга мальчик пошел назад. Этим воспользовалась их спутница: сорока перелетела с дерева на край колодца и начала ругаться уже оттуда. Однако, увидев, что развлечение кончилось, и мальчик больше никуда не планирует идти, птица замолкла. Некоторое время посмотрев на приготовления лагеря, сбор веток для костра и разворачивание спальника, сорока улетела, на прощание крикнув что-то на своем сорочьем. А Манилло весело помахал ей вслед. Нужно было готовиться ко сну, а мальчик внезапно почувствовал себя действительно смертельно усталым.

Кое-как пожевав ужин, Манилло заполз в спальник, где тут же ощутил шишку, впившуюся ему между лопаток, но силы оставили его окончательно. Все, на что он был способен – невнятное «спокойной ночи» в адрес Энрике. Даже Годрик не был водворен в ножны по случаю ночи, чем не преминул воспользоваться, огласив округу сшибающим с ног храпом.

– Лучшая защита от ночных хищников, – пробормотал Энрике, и подсел ближе к мальчику, не сводя глаз с темного силуэта колодца.

Ночь нагло заявила свои права на все вокруг, и на смену дневной воркотне пришли таинственные шорохи в темноте. Терпение Энрике длилось недолго: с трудом, он все же смог засунуть Годрика в ножны, потому что слушать мир вокруг было невозможно. Только после этого стало еще тревожнее. Шорохи стали громче во много раз, к тому же Энрике расслышал дыхание Манилло. Беспокойное, хриплое, будто мальчику снова снился кошмар. Энрике подсел еще ближе к Манилло, чтобы разбудить его, если станет совсем тяжело, и продолжил караулить колодец.

Несколько раз Энрике казалось, что из колодца полезло какое-то жуткое черное тесто, тогда он закрывал глаза копытами, а когда он вновь смотрел на колодец, наваждение проходило. Поэтому, когда из колодца стали доноситься звуки копошения, Энрике не поверил в их реальность. И только после того, как из колодца показалась бледная рука, он действительно испугался. Первым его движением было разбудить Манилло криком «я ведь предупреждал», но когда за рукой появился голова с длинными черными волосами и рогом, растущим из центра лба. Энрике растерял всю храбрость настолько, что не мог даже закричать. Все, что ему оставалось – сидеть и смотреть на фигуру, как кролик на питона. Колодезный ужас неторопливо вылезал наружу, в полной уверенности, что жертвы никуда от него не денутся. Встав на кладку, фигура распрямилась во весь немалый рост, силуэт словно вытянулся выше окружающего леса, почти задевая облака. От испуга Энрике не мог даже трястись, он просто смотрел, как весь мир вокруг сузился до фигуры, которая слезла на траву и медленно пошла в сторону спящего Манилло. С каждым шагом Энрике искал в себе силы закричать и не находил. И в тот самый момент, когда фигура нависала в своей громоздкости над Энрике, он смог сбросить с себя оцепенение. Силуэт резко поднял руку вверх, и это стало последней каплей: Энрике спрятал голову в руках.

– Ш-ш-ш, – зашипело сверху.

Энрике с трудом оторвал руки от лица и посмотрел на источник звука. Перед ним стоял мужчина, не такой уж и высокий, как показалось сначала. Он держал вытянутый палец перед губами и качал головой.

– Не разбуди своего друга, – зашептал мужчина, – ему лучше выспаться.

– Я… Да, в смысле, нет, не разбужу.

– Вот и хорошо. Посидим у костра? Ночь сегодня не самая теплая.

Не став ждать ответа, мужчина быстро развел костер прямо поверх вечернего костровища. В процессе он изредка посматривал на мальчика, проверяя его сон, но Манилло спал глубоким, хоть и неспокойным сном. То и дело доносился тихий стон, но окончательного пробуждения за этим не следовало. Буквально через пару минут мужчина сел прямо на землю в круг света у занявшегося огня и с удовольствием крякнул, расправив спину. В свете костра у Энрике появилась возможность рассмотреть пришельца. Мужчина был довольно кряжистым, но в движениях его была неуловимая легкость, нехарактерная для людей такой комплекции. Одет он был сплошь в кожаную одежду грязновато-коричневого оттенка, но примечательным было другое. То, что Энрике поначалу принял за рог, на самом деле было синеватым пером сороки, вплетенным в кожаную же ленту, которой незнакомец повязал свои длинные черные волосы.

– Вот и посидим, вот и славно, – вполголоса сказал мужчина, – меня Франциск зовут.

Энрике удивленно посмотрел на протянутую ему руку: в первый раз за все время их приключения вот так вот запросто знакомились с ним напрямую, а не с Манилло. Польщенный таким вниманием, Энрике протянул копытце, которое тотчас же было крепко пожато.

– Меня зовут Энрике. Я плюшевая лама, мы с моим друзьями Манилло и Годриком тут путешествуем, идем в Грязный Замок, – представился он и тут же захлопнул рот в страхе, что он сболтнул лишнего.

– В Грязный Замок, значит? Ну, удачи вам в поисках. А я вот, иногда прихожу сюда, люблю с птицами пообщаться. С сороками особенно. Есть тут одна особо разговорчивая.

– Кажется, я знаю, о ком вы. Мы с ней встретились сегодня, днем.

– Еще бы вам не встретиться. Любит она общение, ничего тут не поделать. Про вас тоже она мне рассказала.

– Скажите, а вам не сыро жить в колодце?

– Так я там не живу. Где это видано – в колодце жить. Нет, я через колодец сюда хожу, вот как сейчас пришел.

– Понятно, – протянул Энрике, который вдруг проникся доверием к Франциску.

Если ему доверяют даже сороки, чем Энрике хуже. И вот, решившись окончательно, он спросил.

– Скажите, а вы смотритель?

– Я? Да какой там, ты чего, дружище. Я так, тут похожу, там посижу. Куда мне до смотрителя. На них ответственность лежит, а я птица вольная. Вот, к тебе сегодня решил прийти, – подмигнул он Энрике.

Энрике почему-то даже не разочаровался, наоборот почувствовал еще большую симпатию к Франциску. Внезапно ламе захотелось выложить всю историю их с Манилло путешествия, ничего не скрывая, вот только он не знал, с чего начать. У мальчика это каждый раз выходило складно, а вот в себе Энрике сомневался. На помощь пришел сам Франциск.

– Слушай, а расскажи, как вы сюда попали. Ночь длинная, ты спать не хочешь, как я погляжу.

И История пошла сама собой. Энрике подробно рассказывал про встречу с Бенедиктом, про дом Иеронима-Берти, про Долгие Болота. Только битву у безымянной речушки он упомянул поверхностно, во многом из-за того, что провел большую часть времени лицом в штанине Манилло, но не только поэтому. Просто это хотелось забыть, и не рассказывать никому. Если Франциск и заметил недостающий фрагмент, то виду не подал. Когда Энрике закончил, костер почти догорел, а небо уже начало едва светлеть. Вопреки предположению ламы, что дальше последует задумчивая тишина, Франциск сразу же подхватил рассказ.

– А потом ты стал охранять сон Манилло и жутко бояться колодца. Хорошая история вышла. В общем, я рад, что встретились. А теперь пойду, не хочу пугать еще и твоего друга. Пока, Энрике.

– Рад был знакомству, Франциск.

Легко встав, Франциск еще раз потянулся. Откуда-то из лесу заухала сова. Мужчина прислушался к уханью, тихо засмеялся и погрозил пальцем в темноту. Потом так же пружинисто и легко он подошел к колодцу, сел на кладку и перебросил ноги. Обернувшись в последний раз, он помахал рукой Энрике и спрыгнул вниз. Энрике так и остался стоять с поднятой рукой в ожидании всплеска снизу. Всплеска, естественно, не последовало.

***

Темно. Темнее, чем в прошлый раз, когда рядом был Крампус. Та темнота была комфортной, домашней темнотой чулана, а теперь вокруг словно было много острых углов, тем опаснее, что ничего не было видно. Манилло вытянул руку перед собой и медленно пошел, пока не уперся в гладкую поверхность. Стена, если это была стена, была прохладной и отполированной настолько, что напоминала стекло. На минуту мальчику задумался, в какую сторону идти: влево или вправо. Но потом Манилло решил, что разницы нет никакой, и пошел влево. Шаги возвращались к мальчику гулким эхом, рука не встречала никаких препятствий вдоль стены.

Наверное, в такой ситуации положено было испугаться, но отчего-то страх не шел. Наоборот, Манилло было жутко интересно, чем же все закончится. Чтобы скоротать время в бесконечном коридоре или зале, или пещере, Манилло стал придумывать, что ждет его в конце. Сначала он решил, что очутился в гостях у подземных гномов, и сейчас идет по штольне. Потом ему подумалось, что на самом деле он в животе у какого-то дракона, который его проглотил во сне. Когда он уже почти нарисовал себе образ гигантской рептилий, впереди забрезжил красноватый свет. Точно, это пламя у него во рту, подумал мальчик. Как же теперь выбраться и не сгореть? Однако то, что казалось пастью дракона, оказалось дверным проемом, верхняя часть которого едва виднелась где-то очень высоко над над головой. Манилло ускорил шаг, так ему не терпелось узнать, почему он здесь, и, главное, где это «здесь» находится. Но в последний момент мальчик вспомнил об осторожности, поэтому замедлил шаги возле проема и аккуратно выглянул наружу.

Его глазам открылась большая зала, освещенная редкими факелами, которые безбожно чадили. Два ряда массивных колонн черного цвета, опираясь на пол черного цвета, поддерживали высокий потолок, который терялся в вышине, но, вероятно, тоже был черного цвета. Приглядевшись, мальчик решил, что все это вырублено в сплошном массиве черной скалы. Все стены и колонны были покрыты кричаще избыточным количеством маленьких шпилей, ложбинок и пилястр. Первое впечатление не обмануло мальчика: острые углы здесь действительно водились, и их было много. Несмотря на обилие в украшательствах, комната казалось пустой, единственным украшением была большая картина у дальней стены, отсюда казавшаяся маленьким прямоугольником. Осмотревшись по сторонам, Манилло не обнаружил ни следа живых существ, поэтому решил, что можно и пройтись по зале до картины. Первые несколько шагов мальчик прошел медленно, рассматривая стены и колонны, но от многообразия и регулярности узоров рябило в глазах, потому Манилло сконцентрировался на картине. Чем ближе он подходил, тем явственнее чувствовал, что где-то уже её видел. Когда он смог рассмотреть силуэт, изображенный на ней, сомнений не осталось: это был тот самый шепелявый скелет с усами. Сейчас он сидел в задумчивой позе, уперев лоб в костяшки руки, котелок тихо покоился у него на колене, словно причудливый питомец. Мальчик тихо подошел к холсту. Страха все не было, что удивляло, учитывая их последнюю встречу. Слегка откашлявшись, Манилло решился нарушить задумчивость изображенного.

– Кхм-кхм, – откашлялся мальчик, – добрый день, ваше высочество.

– Ба, Бернард, мой фтаринный друг. Не фамое удафьное время для вивита. Видифь ли, я в груфьти, – ответила фигура на троне, – И, да, фколько рав напоминать. Вафе велифеффтво, не вафе выфотефтво. Я ве не принтф, как когда-то, я король.

– Простите, ваше величество, я был не прав. Отчего вам грустно?

– Рав’ве тебе ведомы тревоги монарха? Да и интерефны ли? Не думаю.

– А вы попытайтефь-сь, может быть, вам станет легче.

На Манилло хитро блеснули два голубых огонька из глазниц.

– Ну, фмотри, Бернард, – с нажимом произнес монарх последнее слово, – я веду войну, войну бев фмыфла и контфа, я уве фам не уверен, ватфем, но я обяван это делать. Ты фпрофиф, так ли она нувна, эта война. Я тебе не ответфю, потому фто помню уве и фам. Да внал ли когда-либо…

Вдруг в зале раздались крики. Откуда-то из угла появилось новое действующее лицо. Сначала Манилло принял появившегося за живую кучу мусора, но потом разглядел в красноватом свете факелов, что на самом деле это была крупная, даже гигантская крыса, замотанная в видавшие виды рубище. Капюшон одеяния был натянут чуть ли не по самый кончик крысиного носа, что не мешало ориентироваться созданию в полумраке. Вытянув трясущуюся лапу, крыса шагала к Манилло и выкрикивала всякую бессмыслицу.

– Гордости безумцев не сломать хребет! Скудные умом увидят только отсвет кинжала в ночи! Плюшевый зверь разорвет небо своим криком!

– Интерефно, тфем тебе не угодил Бернард?

– Плюшевый зверь!

– Да, я флыфал ф первого рава, Мифель. Будь немного внятнее.

– Разорвет небо! Белая чума обрушится на головы не ведающих усталости!

– Не критьфи, повалуйфта. У меня от этого болит голова.

– Плюшевый зверь!

– Мифель, я профу по-хорофему.

– Разорвет.

– Мифель.

– Но ведь разорвет.

– Мифель, в пофледний рав предупревдаю!

– Извините, ваше величество.

Подобрав полы рубища, Мишель удалился туда, откуда пришел. Манилло готов был поклясться, что услышал фразу про плюшевого зверя еще три раза.

– Профти, Манилло. Я хотел фкавать, Бернард, – сказал король и указал на темные углы залы, в которых Манилло поначалу не увидел ничего подозрительно.

Лишь вглядываясь до рези в глазах, мальчик стал различать силуэты, замотанные в черную ткань. Затем один из этих невидимок едва пошевелился, сдвинулся буквально на волос, и Манилло увидел взгляд двух холодных глаз рептилии, буравивших его.

– Мои подданные не любят чуваков. И, ефли я могу уревонить Мишеля, то ф моей фтравей придетьфя попотеть, фтобы офтановить их рвение. Бевопафнофть в военное время, фам понимаеф.

И все еще страх не шел к мальчику. Все воспринималось как нечто логичное, простое и понятное. Вместо страха было только сожаление к фигуре на троне.

– Вы сегодня необычайно бледны, ваше величество. Вам нездоровится?

– Увы, бледным я фтал офень давно, уве пофле нафего ф тобой внакомфтва. Дела фердефные. Но не будем ныне груфтить. Ко мне прифел фтарый друг! Объявляю танфы!

– Танцы?

– Танфы, Бернард! Нафе королеффкое велифеффтво велает танфевать. Валь, фто не водитфя вдефь инфтрументов, вато ефть зритель. Смотри и запоминай, Бернард, – абсолютно нормальным голосом закончил речь Бледный.

В полной тишине мрачной залы Бледный стал танцевать. Сначала с трудом вспоминая правильные движения, потом все проще и легче, король элегантно выписывал полукружия руками и ногами. Котелок, забытый и брошенный, покоился на кресле. А Манилло смотрел на все это и запоминал, понимая, что сейчас происходит что-то очень важное. Когда танец завершился, Бледный поправил костюм и слегка поклонился мальчику.

– Теперь тебе пора в путь, друг. Я уверен, тебя вдут дела повавнее.

Словно дождавшись сигнала, зала резко схлопнулась куда-то внутрь рамы картины, оставив Манилло в полной темноте. Последнее, что он увидел, это палец на руке Бледного, важно указующий вверх. Некоторое время ничего не происходило, но мальчик уже привык к тому, что мир вокруг него любит встать на дыбы. Но в этот раз ощущение пустоты длилось слишком долго, Манилло даже успел заскучать, пока не сообразил, что надо посмотреть вверх, куда указывал Бледный. Едва он поднял взгляд, как на него понеслось какое-то светло зеленое пятно. Испугавшись столкновения, мальчик съежился и спрятал лицо в ладонях. Поняв, что бояться нечего, он убрал руки и увидел привычный лес вокруг себя, посреди которого возвышался грязного цвета утес с какими-то развалинами сверху.

Солнце только начало проглядывать сквозь высокие сосны, которые толпились вокруг Грязного Утеса, когда Манилло наконец подошел к обломкам некогда могучих стен, теперь лежащих вокруг. Странная эмоциональная немота опустилась на мальчика, словно ему было все равно, что с ним происходит, и почему рядом нет Энрике и Годрика. Словно в тон его внутренней тишине лес вокруг примолк в своей постоянной сутолоке, притихнув вокруг этих развалин. Как умирает древняя легенда, постепенно исчезая из памяти поколений, так и замок год за годом понемногу врастал в утес, давший ему свое имя. Когда-то возвышавшийся над округой, теперь он был с трудом различим среди коричневатых камней, ставших его фундаментом.

Почему Манилло все время верил в речи других, почему он считал это место каким-то избавлением от всех бед, упавших на его голову, он не знал, но не прийти сюда он не мог. Теперь он видел, что вместо символа возмездия и справедливости тут была лишь груда камней, и ничего больше.

Утреннее солнце, все еще слабое в своих попытках разогнать влажные дымки ночи, скрылось теперь за дождевым облаком. С растущим раздражением мальчик наклонился за булыжником, лежавшим у его ноги, чтобы бросить один коричневый камень к груде других таких же бесполезных камней. Когда Манилло распрямился, зажав булыжник в руке, он замер, как громом пораженный. Укрытый дымкой тумана перед ним стоял Замок в своей прежней славе и циклопической массивности.

Неожиданные слезы побежали по щекам Манилло, мальчик пытался вдохнуть, снова и снова, но безуспешно. Булыжник глухо упал на землю к ногам мальчика, но он ничего не заметил. Грязный Замок был реален, как никогда, куда реальнее плотного леса вокруг. Если замок Бледного был увит всеми возможными украшениями, то здесь все было скупо и монументально. Узкие бойницы сурово рассматривали маленькую букашку, дерзнувшую подойти так близко, эркеры словно напирали на Манилло в попытке раздавить незваного гостя. Замок все рос и рос, вытягивая языки тумана далеко в лес, пока один из них не накрыл собой мальчика. И, когда утреннее солнце робко выглянуло из-за набежавших облаков в последний раз, оно не увидело ни мальчика, ни Грязного Замка. И, уже не сдерживаясь, дождь застучал по земле, смывая пару слезинок мальчика, упавших на коричневые камни.

В третий раз темнота мальчика даже не удивила. Постоянные провалы во мглу уже стали казаться чем-то логичным и обыденным, словно так и положено. Манилло просто стал ждать какого-нибудь знака, как в прошлый раз. Например, какой-нибудь пролетающей кометы. Кометам положено летать по небу, значит, надо посмотреть наверх. Но верха тут, наверное, и нет. Значит, нужно его придумать. Пусть верх будет там, решил Манилло, и поднял голову. Комет там не было, впрочем, никаких других небесных тел тоже. Наверное, опаздывает, подумал он, надо дать время, знаки не являются тогда, когда удобно тебе. Чтобы не было так скучно ждать, Манилло начал считать про себя. Обычно он мог дойти до ста, но сейчас целых три раза подряд он сбивался на третьем десятке.

На четвертую попытку Манилло дошел до сорока трех, когда знак, наконец, появился. Не комета, не свет, даже не звук – легкое дуновение ветра на щеке мальчика. Он резко повернулся в наветренную сторону. В темноте перед ним горели семь свечей. Пламя их было ровным и спокойным, несмотря на ветер, который теперь ласково трепал волосы на голове Манилло. Хотя все это было самым простым, даже обыденным, мальчик смотрел на огни перед собой, затаив дыхание. За свечами было что-то большое и важное, что-то такое, что трудно было бы описать, но если бы Манилло попытался, он бы вспомнил тихие вечера с Бабулей, когда она рассказывала ему бесчисленные истории, пока он ел еще теплое бисквитное печенье. Он бы рассказал про свои вылазки в лес за домом, когда, весь мир раскрывался перед ним, как книга, на каждой странице которой сокрыто нечто изумительное и волнующее, что нельзя не рассмотреть внимательно. Еще там были простыни, так приятно холодящие руку перед сном, лакированная низенькая дверца в подвал, где висели пучки странно пахнущих трав, из которых Бабуля делала свой чай. Были закаты, рассветы, водяная мельница со скрипучим колесом, цветные стекла, которые так щедро подбрасывала ему река. Там было обещание завтрашнего дня.

Ровный свет наполнял его радостью и ожиданием чуда, которые что-то в нем меняли так, что он сам становился светом. Смех, простой смех – единственный способ, которым Манилло смог выразить то, что полнило его, это тепло внутри себя. И он засмеялся смехом, подобным пламени свечей: чистым ровным смехом ребенка, не знавшего зла.

Так было, пока что-то вокруг не изменилось, утратилось безвозвратно, от чего смеяться стало неприятно, даже больно. Ветер начал крепчать, все сильнее налетая на свечи и мальчика. Манилло поднял руки, чтобы оградить пламя от порывов, продлить обещание новых дней, но сил не хватало. В завываниях ветра послышались крики, кто-то громко звал его по имени, но мальчик знал, что не может отвлечься, ведь оградить пламя было важнее. Глаза нестерпимо жгло от сухости, слезы не успевали смочить их: ветер тут же уносил эту влагу. Манилло вытянул правую руку в последнем усилии, чтобы закрыть от растущего хаоса хрупкий порядок перед собой, когда одна из свеч потухла. Ветер мгновенно стих, но мальчик понял, что катастрофа неминуема. Кто-то продолжал упорно звать его по имени, но ему не было до этого дела. Он вновь потянулся вперед, уже сам не понимая, зачем, когда свечи стали гаснуть одна за другой, оставляя перед ним семь огарков, над которыми курились дымки.

В струях дыма он все еще видел то обещание, ту радость, которая приходила с новым днем, но она все больше блекла и размывалась. Дым истончался, в нем появлялись провалы, из которых на мальчика посмотрела уже совсем другая тьма, совсем не уютная, а колючая. Лес, Бабуля, их дом, запах чая – все это прибиралось жадной рукой внешней пустоты, которая взамен давала только горечь и резь в глазах. Теперь ветер не мог высушить глаз мальчика – то ли от рези, то ли от осознания случившегося, уже не разобрать, полились слезы. Голос, зовущий его, становился настойчивее, но уже было все равно: как и куда теперь идти и торопиться, после того, что произошло. Манилло сел и обхватил голову руками. Последнее, что он видел – шесть струек дыма над семью свечами. Манилло закрыл глаза.

Сон, самый обычный сон наконец-то смилостивился над мальчиком, бережно взяв его под свое мягкое крыло. А где-то там, снаружи Энрике повторял имя Манилло, не отходя от него ни на шаг уже почти сутки.

***

Каждое пробуждение здесь было особенным, как были особенными сны. Ночь на маяке, разбитый лагерь в лесу после встречи с Иеронимом-Берти, утро у Бальтазара – каждый раз Манилло утро имело свой привкус. Сейчас, после пробуждения, мальчик не торопился открыть глаза, оттягивая момент окончательной встречи с миром. Можно было построить картинку у себя в голове, просто вслушиваясь в происходящее. Треск большого огня где-то неподалеку, отдаленное тихое пение птиц, шум деревьев на ветру. Еще и кто-то забыл спрятать Годрика в ножны, если судить по храпу.

Глубоко вдохнув, Манилло отважно открыл глаза. Первое, что он увидел – силуэт ламы на фоне большого закопченного камина. Энрике сутуло сидел прямо на темном дощатом полу, опустив уши. На множестве крючков у камина висели бессчетные плошки, половники и котелки, справа была свалена пирамида дров. Когда мальчик перевел взгляд наверх, он увидел кладку коричневого камня, переложенную толстенными балками. С них свешивались разные пучки сушеных трав, почти как у Бабули в подвале. Слева в стене было узкое окно с решеткой, через которое виднелись верхушки сосен. Опустив взгляд, мальчик разглядел огромный прямоугольный стол, высотой заметно больше его самого. Видимо, Манилло лежал на чьей-то кухне. Вряд ли его хотели приготовить, потому что постель из выделанных шкур под ним была вполне себе уютной, а держать будущую еду в комфорте было бы довольно странно. Еще раз подумав, мальчик все-таки решил, что хозяину жилища вполне можно доверять, и поводов для паники нет. Окончательно убедившись в безопасности, Манилло привстал с лежанки.

– Энрике, – хриплым спросонья голосом позвал он друга.

Тот подскочил на месте так неловко, что чуть не угодил в камин.

– Манилло, ты проснулся! Наконец-то, мы с Годриком места себе не находили. Ты не думай, он только что задремал. Эй, железка, подъем, Манилло очнулся.

Выпалив это, Энрике схватил кинжал, лежавший перед ним на полу, и начал трясти, что было сил.

– Враги! Тревога! – в голос загнусавил Годрик.

– Нет никаких врагов, дуралей, Манилло проснулся! – перекрикивал его Энрике.

Еще пару минут они соревновались в силе своих голосов, пока Энрике чуть ли не пырнул Манилло кинжалом, чтобы убедить того в том, что мальчик проснулся, и никаких врагов вокруг нет. Затем они на два голоса начали радоваться этому факту, все так же стараясь перекричать друг друга. Когда кутерьма наконец улеглась, у Манилло уже болела голова от их воплей. Энрике присел на край лежанки мальчика, положил клинок себе на колени и начал рассказ о ночном визитере.

– Когда Франциск ушел, я остался сидеть один, потому что железка дрыхла, не замечая вообще ничего вокруг. Через час солнце уже взошло, а ты все никак не просыпался. Я решил, что ты очень устал, и надо подождать еще немного. Но когда проснулся даже Годрик, я совсем заволновался. Начал тебя будить, а ты не просыпался. И дышл так тяжело, с хрипом.

– А я сразу говорил, что кашель нездоровый! – встрял Годрик.

– Да успокойся ты, врачеватель.

– Не ссорьтесь, пожалуйста, – остановил их Манилло, – продолжай, Энрике.

– Сначала я тебя тряс, потом вылил воды на лицо – ничего не помогало. Ну, а потом…

– Потом волосатый начал паниковать. Все причитал, гладил тебя.

– Да, – тихо согласился Энрике.

– Так прошел еще час. Когда я смог достучаться до нашего плюшевого друга, он уже был почти невменяемым.

– Прости, Манилло, я за тебя переживал, – уже едва слышно сказал Энрике.

– Уже все в порядке, чего теперь попусту грустить, – успокоил его мальчик.

– Ну, да. Годрик мне сказал, чтобы я пошел назад к Бальтазару, взял с собой компас, карту. Так я и поступил. Только вот потом вернулась та сорока. Она села на ветку и стала кричать на тебя, ты не просыпался. Ей быстро надоело, и она улетела. И я вспомнил про Франциска.