Текст книги "Светская дурь"

Общество Фэллоуфилд, Манчестер

– Короче, путешествие некоторое время продолжалось. Шотландцы просто ненормальные. Я и сам почетный шотландец. Дело в том, что я знаю, как им польстить. Я всегда говорю что-то типа: «Я люблю Шотландию. Почему? Потому что я такой же гордый и, бля, независимый». Бабах, пять минут хохота. Они это любят, чесслово. Ну а кто не любит? Если честно, я всегда считал, что прямая тяга к жалкому национализму очень быстро спадает, если в нее играть. «Добрый вечер, Донкастер, самый лучший поганый город в мире. Привет, Саутенд, курорт самого Бога». Жители каждый раз надуваются от гордости. Поразительно, насколько люди любят, когда нахваливаешь их город, какой бы поганой дырой он ни был. Вообще, самый прикол в том, что чем роскошнее и лучше город становится, тем меньше население хочет его нахваливать. В смысле, я не собираюсь орать: «Добрый вечер, Ройал-Тернбридж-Уэллс. Вы круче всех!» Это не прикольно. Короче, я говорил о Шотландии, и дело в том, что я правда всегда чувствую себя в Шотландии как дома. Я люблю пиво, люблю жареный телячий рубец и соус в забегаловках, которые покажутся вам отстоем, но на самом деле не так уж и плохи. Люблю пироги с молодой бараниной и то, что большую часть времени можно любоваться горами. И еще я всегда был неравнодушен к птицам в небе. Люблю рыжеватых блондинок, куда ж без них.

Но обратная сторона – это, ребята, наркотики. В смысле, это один сплошной тупой кайф. Ну, это ведь везде так, но я всегда сильнее всего чувствовал это в Шотландии. Может, из-за фильма «На игле», мать его. Зуб даю, шотландскому туристическому совету ужасно понравилось, когда он вышел. На самом деле, думаю, дело в природе. В смысле, там такие невообразимо прекрасные, пышущие здоровьем места, которые, казалось бы, должны быть населены накачанными, здоровенными, серьезными, крутыми бородатыми мужиками, живущими в примитивных, неуклюжих домиках, но вместо этого, куда ни глянь, видишь только бледных, тощих, прыщавых юнцов и девчонок, обдолбанных бог знает каким дерьмом.

В смысле, надеюсь, я ясно выразился, я и сам знаком с химией, от которой башку рвет, но, мать моя женщина, некоторые шотландские районы просто живут за счет наркотиков. Ширяют герондот с самого утра, черт! «На игле» выглядит словно чистенький такой фасад. Эдинбург – это город в осаде. Наркоманы и дилеры кишат у самых ворот. Это жуть, ведь, как и в большинстве крупных городов, в самом центре находится вонючая дыра, в которую опасно ходить, и еще есть дальние предместья, куда рвешь, когда раздобыл немного бабок. В новостях всегда слышишь треп насчет бедных районов, да? Они описывают их словно Дантов ад, мать его так. Но в Эдинбурге все шиворот-навыворот. Центр – как диснеевский мультик. Поразительный замок, куча магазинов одежды, в переулках маленькие ресторанчики восемнадцатого века с винтовыми лестничными колодцами, которые ведут к древним подвальным барам, где на стенах висят крученые метлы и продают три миллиона видов одного только солода. Потом через пару миль по дороге попадаешь в центр Содома и Гоморры! Никогда не забуду, как мы приехали в эдинбургский театр на тур «Народного героя». Я тогда еще со славой не столкнулся, мне было всего восемнадцать, и я в этом деле был полным профаном. О наркотиках я тогда мало чего знал, в смысле с Санди и коксом в заднице я был уже знаком, но большая часть моего обширного опыта, шлифовка мастерства началась у меня в последующие годы.

Состоялся концерт, который я, разумеется, закрывал, и, естественно, это все объясняло, я был взвинчен от лагера «Теннентс», у дверей служебного входа было фанатов до туевой хучи, к чему я тогда не привык, в общем, башку от всего это рвало только так, и я вполне созрел для легких шалостей. Я помню, как высунулся из окна гримерной и орал детишкам приветствия и тут увидел группу девиц. Они, думаю, были немного старше большинства фанатов, которые в основном были детьми, несмотря на пупки с пирсингом, так что я подозвал пару работников сцены, показал им на девчонок и велел их снять.

Ну а потом я оказался в такси с четырьмя крутыми маленькими шотландочками в белых мини-юбках и с голыми ногами, покрытыми мурашками, и все время, даже когда я их трахал, они не переставали курить. Чесслово.

В общем, такси проехало около трех миль, но с таким же успехом мы могли приехать на другую планету. Мы выходим у невысокого здания, словно «Хаалм» в Манчестере, ну, вы знаете, о чем я. Коридоры в триста пятьдесят ярдов друг на друге, сотни маленьких парадных дверей, исписанных граффити, пропитанные мочой лестницы, иглы, мать их, которые скрипят под ногами. Я вам скажу, пробираться по этому коридору было страшно, он был всего несколько футов в ширину, так что любая старушенция (или поп-звезда с четырьмя цыпочками на буксире), которая хочет пройти по нему, должна миновать не одну банду парней, которые стоят и ждут, кому бы врезать. Жуть. Я был рад, когда мы наконец добрались до квартиры одной из деток, хоть она и была препаршивой.

Это была квартира ее матери, но ее самой дома не было, так что мы впятером зажгли не по-детски. Повторяю, мне было всего восемнадцать, и это было отменно, как раз такая ночь, которую вы всегда хотели провести с девицами в школе, но так и не вышло. Мы курили марихуану и пили сидр «Даймонд Уайт», телик показывал MTV, и там был я, там гоняли мой первый сингл. В общем, что за вечеруха, ребята, мои четыре фанатки и я по долбаному ящику! Они просто тащатся от такого! И вдруг трусики исчезли, и здрасте, я ваша тетя. Все четыре накинулись на меня! Моя первая настоящая оргия. Я был буквально в раю.

Ну, не знаю, сколько мы так развлекались, но мы еще явно не закончили, когда пришла мамаша девицы, хозяйка этой квартиры, с ее парнем. Чессло-во, я трахаюсь в гостиной с ее дочерью, и тут входят ее парень и эта женщина с двумя порциями карри и жареной картошки, и они даже глазом не моргнули! Начали трепаться о школьных надзирателях! Она говорит своей дочери, что ей нужно появляться в школе почаще, просто для вида, а то заявятся социальные работники, и где ей тогда, интересно, прятать героин, которым она торгует? Да, героин, которым она торгует.

И не забудьте насчет школьных надзирателей. Школьные надзиратели не преследуют шестнадцатилетних. Так что я понимаю, что по крайней мере одна из деток в нашей компании – несовершеннолетняя. Черт возьми. Не забудьте, мне восемнадцать. Год назад я был прекрасным принцем в Алхамбре, Брэдфорде. До знакомства с Санди и ее шариковой ручкой в заднице я только курил траву и пил, и вдруг мне становится немного не по себе, если не сказать больше. Мамаша уходит в другую комнату с другом (чтобы ширнуться, как я вскоре понял), а я лежу на диване со спущенными штанами, понимая, что, возможно, несколько облажался, ведь вместо того, чтобы быть в уютном пабе в «Фисл-отеле» Эдинбурга и болтать с девчонками из подтанцовки, я нахожусь в доме наркодилера и трахаю школьниц. Нехорошо, особенно для такого озабоченного карьерой парня, как я.

Так что я слезаю с одной из девок и спрашиваю, сколько им всем лет. Когда я их снимал, мне казалось, лет шестнадцать-семнадцать. Теперь я молюсь, чтобы оказалось пятнадцать или шестнадцать. Но мне не везет, прикиньте! Оказывается, двенадцать и тринадцать. Одной из них было двенадцать лет! Они курят траву, пьют «Даймонд Уайт» и трахаются, и хозяйке квартиры двенадцать лет.

«Моей маме всего двадцать семь», – говорит девица. Я в шоке, потому что, по-моему, она выглядит на сорок, но дело в том, что она родила эту девочку, когда ей было пятнадцать, и по всему понятно, что и следующее поколение уже не за горами. Черт возьми, я не социальный работник, но даже я вижу, что ситуация эта ненормальная. Тридцатилетняя бабушка – как тут не стать наркоманкой!

В общем, короче, это все фигня. А как же я? Я чуть не обосрался, вот что, я просто полностью и абсолютно сдрейфил. Не, сами подумайте, я ведь не хочу превратиться в Гэри Глиттера.[9]9
  Гэри Глиттер (р. 1944) – рок-звезда 70-х, обвиненный в 3999 году в педофилии. В 2005 году переселился во Вьетнам и позднее в том же году был осужден там на три года тюрьмы за сексуальное насилие над детьми.


[Закрыть] Я ведь не такой! Я думал, что эти девки моего возраста. Любой бы так подумал. Они курили, пили, ругались и расхаживали с видом полных хозяек этого чертова города. Откуда мне было знать? Но кто мне поверит, когда я попаду на первую полосу, получив срок за изнасилование? Так что я натягиваю штаны и бегом к двери…

Но дверь-то заперта!

В смысле – не просто заперта, заперта на ключ и на засов, изнутри, я гляжу на эту дверь и вдруг понимаю, что это лист стали, мать его. Стальная дверь, нормально? Я выглядываю в окна, а на них решетки. Тогда я перевожу взгляд на дурь, которая у них тут лежит, и думаю, что такие меры приняты явно не из-за опасений за видик.

«В нашем районе большая конкуренция, – говорит эта чертова двенадцатилетняя девка, которая видит, о чем я думаю. – Слишком уж здесь много герондота. Все хотят выкинуть друг друга из бизнеса».

И как будто чтобы проиллюстрировать это замечание, в дверь вдруг раздается стук. Пока мой маленький нелегальный гарем натягивает трусики, из спальни появляется парень, измазанный соусом карри, со следом от укола и сочащейся по руке кровью и с огроменным автоматом в руке.

Это ведь Эдинбург? Эдинбург находится в Британии, четвертой по развитию экономики стране на земле. Не в Бейруте, не в секторе Газа, не в холерной Хорватии. А я здесь в квартире с человеком, у которого в руках автомат. Более того, следом выходит мамаша с электропилой! Это Бони и Клайд, мать их, вот только сексуальности в этой парочке не больше, чем в собачьей заднице, чертовы наркоманы, оба два, и при этом хорошо вооруженные чертовы наркоманы.

Ну, в дверь стучали всего-навсего покупатели. Две женщины, желающие ширнуться. Я не видел их – товар и деньги передавались через узкую щель для газет, но я помню, что у них там плакал ребенок.

Короче, я уже совсем созрел, чтобы свалить, и я спрашиваю девочек, могу ли я вызвать такси. Они в ответ только рассмеялись, так что я думаю, что лучше сваливать на своих двоих, но это тоже не выход, потому что парень и мамаша ушли обратно в спальню, ключи от стальной двери остались у него, и девочки мне очень доходчиво объяснили, что он не любит, когда ему мешают.

«Они готовят крэк. Очень прибыльный вид бизнеса, – говорит девчонка. – Боюсь, Томми, тебе придется подождать».

Некоторое время после этого у меня были параноидальные подозрения, что я влип, что эти девки будут меня шантажировать за то, что я их трахал, но потом я понял, что, учитывая мамашин бизнес, они вряд ли будут искать внимание прессы и полиции. Так что я начал немного расслабляться. Мы еще курнули и выпили сидра, и я подумал, ладно, останусь на ночь. Утром им придется открыть дверь, чтобы взять молоко, или чего там еще, и, если честно, меня в любом случае не прикалывало бродить по этому району в потемках. В смысле – я абсолютно точно не собирался больше с ними трахаться, это настолько не мое, хотя не поверите, они пытались! Чесслово, эти маленькие девочки пытались продолжить вечеринку, но я – ни в коем разе, так что вместо этого я попросил немного герондота.

Большая ошибка. Спору нет.

Я никогда раньше его не пробовал, но, если честно, мне было любопытно. Не забывайте, что мне пришлось столкнуться с перспективой просидеть всю ночь за просмотром MTV в компании трех тринадцатилетних и одной двенадцатилетней девчонки.

Ну, две из них герычем не баловались – пока что, – а две другие сказали: «Отлично, давайте раскурим маленькую трубочку».

И мы ее раскурили. Я и две школьницы с одним косяком героина. Если честно, у меня при одной мысли об этом мурашки бегут. Но мы это сделали, и двое из нас улетели в страну солидного кайфа, а один пытался выглядеть круто и усосал большую часть косяка, прежде чем понял, что очень сильно облажался.

Конечно, это был я. И когда поднялась волна тошноты и я начал чувствовать, что мои мозги и сердце щас схлопнутся, я понял, что немного перегнул. Вот ведь отстой! Я пришел в себя в больнице. Первое, что я увидел, была вспышка света, которая оказалась фотовспышкой. Меня узнали, и первая статья про меня и наркотики для первой полосы уже была написана. Меня бросили рядом с мусорными баками на парковке в том же районе, и полагаю, мне повезло, что они не засунули меня в мусоропровод. Очевидно, обнаружив у себя на руках умирающую поп-звезду, они в первую очередь были озабочены тем, чтобы как можно быстрее от меня избавиться. Они забрали у меня деньги, но кредитки оставили, что было разумно. Они явно не были настолько обдолбанными, чтобы не понять, что, если на следующее утро меня обнаружат мертвым, пользоваться моими кредитными картами будет плохой идеей.

Возможно, мусорщики спасли мне жизнь. Не знаю, прикончил бы меня тот косяк или нет, но лежать без сознания в мусорке отстойного района в любом случае не самое лучшее место, так что я всегда буду им благодарен. Мои ребята до сих пор посылают одному из них открытку на Рождество.

Даунинг-стрит, 10

Питер никогда раньше не был в комнате заседаний Кабинета. На окружающих массивный сияющий стол стульях, за которым так часто фотографируют серьезных министров, сейчас никого не было, за исключением их четверых. Его, министра внутренних дел, канцлера казначейства и премьер-министра.

Вспоминалась фраза, которую Саманта часто мурлыкала, нежась после их занятий любовью… «Лучше ничего и быть не может».

Питер верил, что так оно и есть, хотя в последнее время его восторг несколько померк, ведь Саманта оказалась либо фригидной, зацикленной на своем отце эмоциональной бомбой замедленного действия, либо помешанной на сексе, зацикленной на своем отце эмоциональной бомбой замедленного действия. Но все же это была хорошая фраза, и, глядя на улыбающегося премьер-министра, Питер знал, что, несмотря на угрозу СПИДа и вызывающую беспокойство, навязчивую и эмоционально неустойчивую любовницу, лучше успеха ничего не бывает.

Потом премьер заговорил:

– Питер, я пригласил вас сюда сегодня, потому что хочу, чтобы вы сделали для меня нечто очень трудное. Действительно трудное. Я хочу, чтобы вы отказались от своего законопроекта.

Чашка кофе застыла в руке Питера Педжета. Улыбка спала с его губ с почти слышимым лязгом. Такое разочарование было невыносимо. Неужели его доставили в это возвышенное место просто для того, чтобы насадить его на его же меч?

Премьер улыбнулся.

– Нет, мы не хотим, чтобы вы отказались от своих предложений, Питер. Мы хотим вставить ваш законопроект в следующую речь королевы.

Оказалось, минуту назад Питер ошибался. Бывают вещи и получше.

– Вы… вы хотите сказать – сделать его законом?

– Да. Мы предлагаем самое большое, самое храброе, самое радикальное изменение в нашем законодательстве со времен объявления о государстве всеобщего благосостояния. Если это сработает, наша администрация войдет в историю как одна из самых великих, и это ваша задача, Питер. Вы – наше оружие, вам доверяют, у вас есть взгляд изнутри, опыт и даже боевые раны, чтобы раскачать стоящую за нами страну. Я бы хотел пригласить вас в кабинет, Питер. Я создаю новую должность министра наркополитики и хочу, чтобы вы стали им.

Дом Педжетов, Далстон

Дочери Питера Педжета с боем вернулись из местного газетного ларька, вылазка в который потребовала полицейского сопровождения до самой садовой дорожки.

– Пап, это сумасшествие, полный отпад. В «Телеграф» о тебе восемь страниц.

– В «Индепендент» их пятнадцать, и двенадцать в «Гардиан». Лидеры обеих партий утверждают, что первые додумались до этого.

– Но это такая ложь. Они выступали за декриминализацию травы или чего там еще, как будто это решает проблему.

– Это сделал ты, пап. Ты сделал это. Ты озарил светом эту мрачную заводь!

Это действительно было так. Объявление о новой должности Питера Педжета и речь, которую он произнес тем же вечером в палате, вызвали истинную сенсацию. Мировую сенсацию. Он был не только на первой полосе каждой британской газеты, газеты по всему миру также уделили ему серьезное внимание. Не каждая передовица на планете поддерживала полную легализацию, но никто не отрицал, что подобные дебаты пришли слишком поздно.

– Они говорят, что ты как Черчилль, папочка.

– Ну, это была чертовски хорошая речь… – Кэти наслаждалась цитатами передовиц. «Жизнь нации»… «защита всех ценностей, ради которых мы живем»… Но вот только мне показалось, что назвать это маем 1940 года в войне против наркотиков было немного через край. Это вроде как навеяло сравнение с Великим человеком.

– Так оно и было, – счастливо ответил Питер. – Я ведь не дурак.

После того как девочки исчезли в своих комнатах, чтобы приступить к ежедневной интернет-переписке с друзьями, Анджела и Питер остались одни, насколько могут быть одни люди, чей сад полон журналистов. Это был редкий случай с того момента, как в их жизнь вихрем ворвалось несчастье, случившееся с Питером.

– Просто невероятно, что ты продвинулся так далеко и так быстро, Питер.

– Ну, полагаю, это все благодаря невероятному происшествию. Абсурд, на самом деле, как будто это имеет значение.

– Дело не только в нем. Люди так и так начали думать по-другому. Это сила доводов. Ты прав. Именно в этом все и дело, и они это видят.

– Ну, надеюсь, что это так Я, правда, не ожидал получить место в кабинете министров.

– Поздравляю, Питер. Ты этого долго ждал.

– Полагаю, тем слаще победа: добиться этого, делая что-то, что действительно имеет значение, а не потому, что заискивал и подхалимничал тут и там.

– Питер. У тебя интрижка с Самантой?

Это было так внезапно, так неожиданно.

– Я…

Он знал Анджелу двадцать лет. Она была слишком тонка, слишком умна, чтобы задавать такой вопрос, не зная наверняка.

– Я… я спал с ней.

Она смотрела на него секунду, а потом отвернулась. Отвернулась, как показалось Питеру, словно от отвращения.

– Господи. О господи, Питер. Должна сказать, это немного больно.

– Прости, Анджела.

Тело Анджелы дернулось так, что стало понятно, что извинения ей пока неинтересны.

– И как давно… Господи, поверить не могу, что сейчас скажу эту жалкую фразу. Это так глупо.

Тишина.

– Ладно, делать нечего. Надо с этим покончить. И как давно это уже продолжается?

– Не долго. Все кончено… Я хочу сказать, это должно закончиться. Это была просто глупость. Секс…

– Ты ее любишь?

– Нет! – По крайней мере, это было правдой. – Нет. Это был секс, вот и все… пару раз.

– Пару? Пару как для политика или настоящую пару?

– Четыре. Четыре раза. – Он взял цифру из воздуха. Он не знал, сколько раз. Двадцать? Тридцать? – Ты хочешь спросить – где? Когда? Я тебе скажу.

– Я снова задам тебе этот вопрос, Питер. Ты ее любишь?

– Нет.

– И не любил?

Хороший вопрос.

– Я… я был к ней привязан. Она была очень…

– Да, я знаю, насколько чертовски полезной она была. Ты мне достаточно часто это говорил.

– Это безумие, Анджела. Я должен был быть сильнее, но… Мы провели столько времени вместе, мы так много работали…

– Она тебя любит?

У Анджелы Педжет было много хороших вопросов.

– Сомневаюсь. Ну, она тоже ко мне привязана, но нет, это не любовь. Она знает, что я женат, я недоступен…

– Не будь в этом настолько чертовски уверен!

– Анджела, пожалуйста.

– Послушай, Питер, это нелегко. Очень, очень нелегко. Я не знаю, что я буду с этим делать, но я знаю, что дело в данный момент не во мне. Возможно, у тебя найдут ВИЧ, господи ты боже мой! К тому же все, над чем ты работал, все, во что мы оба верили, наконец начало свершаться. Зачем тебе нужно было все это рушить?

– Анджела, это все не важно. Я люблю тебя…

Он и правда в это верил. Внезапное понимание, что он, возможно, потеряет ее, вдруг вернуло ему ощущение значимости его семейной жизни.

– Это важно, Питер! Это очень важно – прямо сейчас, и в первую очередь для Кэти и Сьюзи.

– Разумеется.

– Так что сейчас мне нужно узнать, и поверь мне, Питер, все зависит от честности твоих ответов, о природе этих отношений. Что это было, что это сейчас и что ты собираешься делать. Ты говоришь, что это не любовная связь, что вы трахались четыре раза?

– Оглядываясь назад, я думаю, это ужасно. Пять. Возможно, пять. – По-своему он верил в это. Неужели подробности имели значение? Разумеется, только не тогда, когда говоришь правду о главном. Он не любил Саманту… Он никогда не любил ее… И если, возможно, в какой-то безумный момент в другом измерении он думал, что любит ее… если бы он даже ей это говорил… много-много раз… что ж, стоя перед женой – и перед опасностью потерять ее – он понял, что это была просто иллюзия. Ничего более. Иллюзия.

– Видишь ли, Питер, прямо сейчас мне бы хотелось уйти от тебя.

– Анджела!

– Но я не уйду. В нашей жизни слишком много стоит на кону, слишком много действительно важных вещей. Отступление сейчас, глупый скандал будет просто низостью, за которую люди в этой стране уцепятся, чтобы избежать размышлений о чем бы то ни было, а ты заставляешь их думать, Питер. К тому же ты слишком знаменит. Три месяца назад, если бы я ушла от тебя, возможно, это бы не попало в газеты. Девочки, по крайней мере, смогли бы без зрителей наблюдать, как разваливается наша семья. Но теперь, боже мой, все на этой планете узнают об этом. Я не могу сделать это с девочками и с собой, если честно…

– Но, Анджела, ты все равно не должна уходить от меня.

– Потом – кто знает? Полагаю, станет легче. Я буду меньше ненавидеть тебя… Но именно поэтому важно, чтобы ты был честен со мной, Питер. Все кончено?

– Да.

– Ты бы покончил с этим, если бы я это не обнаружила?

– Да! Совершенно точно.

– Она знает, что это кончено?

Крошечной паузы было достаточно.

– Значит, это не кончено. Когда?

– Это кончено, Анджела. Это случилось до того, как ты вычислила это, клянусь. Я с ума сходил оттого, каким я был дураком и как сказать Саманте, что мы были глупы и мы не должны…

– Значит, ты не думаешь, что она испытывает по этому поводу такие же чувства? Ты не думаешь, что тебе будет легко избавиться от нее? Признай, Питер, она тебя любит.

– Она привязана ко мне.

– Питер. Это будет очень трудно. Если она тебя любит, она станет бороться.

– Она не любит меня! Ей это только кажется.

– Питер. Ты в дерьме, мы все в дерьме. Такие вещи никогда не заканчиваются легко. Но ты должен это закончить, и, если мне придется быть рядом, ты должен мне поклясться сейчас, поклясться из самой глубины своего сердца, что сделаешь это немедленно.