Текст книги "Светская дурь"

Дачный поселок Пэдстоу, Корнуолл

Семейство Леман было на каникулах уже две недели, когда однажды ранним вечером Крейг Томпсон встретился с коммандером Леманом на конечной автобусной остановке перед дачным поселком, в котором остановилась семья. В течение этих двух недель Леманы довольно много ходили по деревне, общались с людьми на почте и в местном магазине, были завсегдатаями лавки мороженщика на пляже. Коммандер Леман необычно вел себя на отдыхе, по крайней мере, в этот раз. Он отрастил бороду и с наслаждением носил темные очки, наслаждение, которого он никогда не мог позволить себе или своим офицерам на службе, будучи убежден, что полицейский должен смотреть общественности в глаза. Также он пристрастился носить одну и ту же панаму каждый день, соломенную шляпу с большими полями, натянутую низко на лоб. В комплект к ней шла светлая ветровка, которую он носил всегда с поднятым воротником, чтобы защититься от неизменно холодного английского лета. К сожалению, в последнее время у него постоянно болело горло, и голос превратился в шипение. В общем и целом коммандер Леман в отпуске так и бросался в глаза.

Крейгу Томпсону пришлось проделать длинный путь из Лондона по жарким и забитым дорогам, но путешествие было не более и не менее тяжелым способом времяпровождения, чем любой другой момент его жизни с того самого дня, когда его дочь покончила жизнь самоубийством. У него больше не было жизни, просто своего рода существование, и ему было совершенно безразлично, как проводить оставшиеся ему пустые дни.

Он заехал на автобусную остановку и вышел, оставив ключи в зажигании. Не говоря ни слова, коммандер Леман проскользнул на переднее сиденье и уехал.

Крейг Томпсон также отрастил бороду. На нем была ветровка того же цвета, что и у Барри Лемана. И соломенная панама. Также оказалось, что он пристрастился курить трубку, что тоже роднило его с Леманом. Через десять минут, в течение которых Крейг Томпсон пытался разжечь трубку, что явно было для него в новинку, Кристина Леман подошла к автобусной остановке.

– Пойдем, дорогой, – сказала она. – Давай прогуляемся последние полмили. Мы будем как раз вовремя к ужину в «Англерс».

Клуб «Ииизи», Бирмингем

– Ты Томми Хансен? – Мужчина кричал изо всех сил, чтобы перекричать оглушительный «дум-дум» барабана; его пивное, тошнотворное, влажное от слюны дыхание тяжело ложилось на лицо Томми. Томми был в клубе полчаса и выпил три пинты пива в анонимной темноте и оглушающем шуме. Несмотря на жару, он не снял длинного пальто и натянутой на глаза вязаной шапочки. Парни, торчавшие рядом с ним, первые узнали его.

– Да, я Томми Хансен! – заорал в ответ Томми.

– Тогда купи нам выпивки, приятель. Давай.

Общество Фэллоуфилд, Манчестер

– Чего не терплю, так это когда таращатся. Парни узнают тебя в клубах и суют тебе в лицо свои рожи и просто валят с ног вонью. Парни всегда подходят первыми. Я смотрю на девчонок, но в лицо мне лезет именно какой-нибудь здоровенный самоуверенный чувак Вот что самое плохое. Дело не в том, что в клубах все козлы, проблема в том, что все козлы, какие там есть, подходят ко мне. Не поймите меня неправильно, фанаты – это отлично, это здорово, я не против дать автограф, даже поболтать немного. Но в клубе или пивняке, с пузом полным эля, подходит не фанат, а какой-нибудь парень, который думает, что он соперник, парень, который думает, что я слишком возомнил о себе и что он здесь для того, чтобы дать мне понять, что я никакой не особенный. Как будто мне есть до этого дело. Такие парни тебя просто порабощают. Начинается все с фразы «Отлично, Томми», а потом он думает, что у него есть все права на оккупацию твоего чертова места и твоего вечера. Вот зачем нужны помощники, не потому, что тебя могут пырнуть ножом, а просто чтобы не дать козлам приблизиться к тебе, орать и брызгать слюной прямо тебе в лицо целых полчаса, мать их, просто потому что им кажется, что ты ничем не лучше их, и типа по приколу.

Повторяю, если бы это была милая девица или даже парень с мозгами и нормальным базаром, я бы не возражал, но в городе вечно попадается клубный козел, большой, мерзкий, дешевый ублюдок, который считает себя боссом. Я просто ненавижу их, черт бы их побрал. И я оказался в окружении шести ублюдков. Шестеро здоровенных пьяных бирмингемских обалдуев, полных пива и «Кентакки фрайд чикен». Они считают тебя своей собственностью, доходит даже до того, что они не дают подойти никому другому… Типа того: «Не волнуйся, Томми, мы тебя спасем от козлов…» Самоуверенные, высокомерные тупые ублюдки, уверенные, что уж они-то точно не являются самыми охеренными козлами. Они орут, ржут и болтают чушь, и разумеется, я не слышу ни одного чертова слова, потому что от музыки у всех уши вянут. Хотя я бы при любом раскладе ни фига не понял, потому что они такие пьяные, и еще этот их шахтерский акцент, мощный, как торпеда. Забавная область, этот Мидлендс, черт возьми, они всем могут нос утереть! В смысле – они ведь много нам дали, верно? Зеппелины, Пёрпл, Саббат, Слейды – не баран чихал! Никакая другая часть страны не поставила нам столько великолепных, отменных чуваков в пантеон британской рок-музыки, как зона Брум-Волвергемптон, но послушать, как они говорят – это просто разнорабочие какие-то. Это часть той самой фишки, которую Оззи Осборн провернул со своей женушкой на MTV. Без акцента не было бы так прикольно.

Короче, я хочу сказать, что я могу отличить группу самоуверенных, мерзких, ухмыляющихся парней от нормальных людей, когда оказываюсь в их кольце, и я захотел свалить. Кроме того, у меня не было настроения говорить с кем бы то ни было. В смысле, после этого случая с Джеммой, если это ее настоящее имя, мать ее, я не думал, что вообще захочу с кем-нибудь когда-нибудь говорить. И вот я оказался там. Распознать вожака банды козлов, уловить основную тему разговора, немного потрепаться и так необидно свалить от группы бритоголовых, покрытых татуировками обезьян.

Короче, я думал, что смоюсь оттуда по-быстрому. Если меня стошнит от жалости к себе, то пусть уж без свидетелей или в компании с девкой. Тем временем красные от пива рожи наклонились ко мне, положив руки мне на плечи, засунув носы мне в ухо, и от этого меня тошнило жутко. Так что я кричу, что я пошел. Я не мог слышать, что они говорили, а они не могли слышать меня, но они знали, что я сказал, что сваливаю, и я точно знал, какая последует реакция. Она всегда одна и та же, независимо от того, сколько времени ты уделил ублюдку, который сует свою харю тебе в лицо, когда пытаешься выпить пинту или поболтать с другом. Когда ты пытаешься свалить, он начинает кипятиться, обижается и говорит: «Что? Это означает «отвали», так? Понятно, покедова, с тобой все. Вот как? Вот так вот, да?» – или что-то в этом роде. Вот почему многие знаменитости не разговаривают ни с кем, кроме других знаменитостей. Чесслово, это правда, а потом их все называют высокомерными. Как я и сказал, проблема в том, что поздно ночью, пьяный, ты просто обязательно, без вариантов, определенно, стопроцентно окажешься нос к носу с человеком, с которым меньше всего хотел бы общаться.

В общем, я знаю, что думают эти парни, и я думаю… Давай быстро, сваливай, вали отсюда. Так что я поворачиваюсь к одному из вышибал и показываю ему свое лицо, и разумеется, это лицо милашки Томми. Я направляюсь прямо в зону для особых гостей, там управляющий с шампанским и уже три или четыре модели нижнего белья ошиваются.

Но это ведь ничем не лучше, да? Хотите верьте, хотите нет, но зона для особых гостей в клубах – это дерьмо. Тот факт, что ты особый гость, не спасает тебя от скуки. И разумеется, меня ждут две звезды местного футбола, диджей клуба и менеджер, которые орут мне в лицо и брызжут слюной, и единственное, чего я по-настоящему хочу, это остаться одному и поразмышлять о том, насколько же мне себя жалко, насколько я чувствую себя избитым, использованным, поношенным, злым. Что я, должно быть, самый обманутый и непонятый ублюдок в Британии.

«Я пошел», – говорю я.

«Вызвать вам такси?» – спрашивают они.

«Нет. Пройдусь пешком».

Большая ошибка.

Центр «Булл-Ринг», Бирмингем

– Сё намална, Томми?

– Да. А ты?

– Намална. А чё т'смотался?

– Да что-то музыка надоела.

– А-а. А мы подумали, что эт'мы тебе надоели.

– Не, просто решил смотаться, и все.

– Тогда давай денег, Томми. Скока у тя денег?

– Отвали.

– И пальто. Атличн'пальто, Томми. Давай и его тоже.

– Отвали.

Гостиница «Хайат-Редженси», Бирмингем

Ни Питеру, ни Анджеле Педжет не хотелось спать, и, когда настал рассвет, она лежала на кровати, безжизненно переворачивая страницы журнала, а он сидел на диване и потягивал бренди из мини-бара.

– Ты думаешь, она поднимет скандал?

– Возможно.

– И ты будешь лгать?

– Да, буду. Я много думал об этом. Я знаю, что Саманта не позволит мне просто уйти. Она не вполне уравновешенная особа и вбила себе в голову какие-то фантастические мысли, будто я заменяю ей отца. Что бы я ни говорил, чтобы попытаться отвязаться от нее потихоньку, – этого никогда не будет достаточно. Она все равно попытается уничтожить меня, как сделала это с профессором, о котором я тебе рассказывал. Поэтому мне придется с ней бороться, и я намереваюсь сделать это путем полного отрицания и намерен заявить, что являюсь жертвой обманщицы и влюбленной до безумия девицы, которой играют коррумпированные средства массовой информации.

– Господи, Питер. Но ведь дело в том, что ты правда с ней спал.

– Нет, Анджела, – очень твердо сказал Питер. – Не спал. Вот что я говорю. У меня не было неподобающих отношений с этой женщиной.

Анджела на секунду опустила глаза в свой журнал, пытаясь справиться со своими эмоциями. Понимал ли Питер, что фактически цитировал Клинтона?

– Предположим, что у нее есть доказательства?

– У нее нет доказательств, потому что, как я только что сказал, ничего не было.

– Питер, не нужно играть со мной в эту чертову игру. Ты хочешь, чтобы я тоже лгала?

– Да.

Общество Фэллоуфилд, Манчестер

– Прикиньте? Меня раньше никогда не били. В смысле, сильно. Ну, я участвовал иногда в школьных драках, но каким-то образом избежал того, через что в тот или иной момент проходят все парни, а именно участия в настоящей драке. Или, в данном случае, в настоящих побоях, а это, могу вас заверить, намного хуже. Я шел по дороге, которая идет вокруг центра «Булл-Ринг», или, по крайней мере, вокруг того, что раньше было центром «Булл-Ринг», до того как его начали сносить, слава богу. Я искал маленькое индийское кафе или клуб с выпивкой. В Бирмингеме их полным-полно. Вы знаете места такого рода, где вам пытаются подать жуткое карри, которое вовсе не индийское, и все такое, и к ним здоровые жесткие бананы, которые тоже на самом деле не бананы. Кормовой банан? Ладно, короче, я не уверен. Я думал, что немного рома и ямса с молодой бараниной и карри не помешают. Видимо, в своем тогдашнем подавленном состоянии я думал, что черные люди будут лучшей компанией. Знаете, настоящие люди, люди, которые страдали от такого же насилия и предрассудков, что и я. Я думаю, мне хотелось посидеть за хорошим толстым косяком марихуаны с настоящими уютными растами, которые бы думали, что я великий, и трепались о несчастье быть не таким, как все, и о том, что женщины – просто коровы.

Но на самом деле меня затащили на склад «Маркс энд Спенсер» и подчистую обобрали. Это были парни из клуба. Они швырнули меня о стальную дверь пару раз, называя меня при этом чертовым высокомерным ублюдком, и потом я оказался на земле, и в ход пошли ботинки. Я скрючился в комок, умоляя и сплевывая кровь, а они стоят вокруг меня кольцом и пинают, и пинают, и говорят, что если я считаю себя крутым, то это должно меня усмирить.

Забавно, я часто замечал, насколько у жестоких, безжалостных ублюдков развито смутное чувство внешних приличий. Ну, типа потребности оправдать свои действия. В смысле – можно подумать, что если ты – закоренелый маньяк, то это говорит само за себя. Но видите ли, эти парни, которые меня пинали, хотели быть жертвами. Я лежу на земле в луже мочи и сплевываю осколки зубов, а они стоят и выбивают из меня кишки, приговаривая, что это моя ошибка. Очевидно, я унизил их лично тем, что у меня самые крутые хиты, а им приходится работать в «Теско». Более того, самое главное, что усугубляет мое преступление, я даже не хотел провести с ними всю ночь за пивом и позволить им брызгать слюной мне в лицо. Ну что я за ублюдок, а? Ну, теперь я платил за это.

Были у меня ночки и получше, должен сказать, или типа того. Должен сказать, это действительно странный и ужасный опыт, когда тебя пинают до бессознательного состояния. Вдруг я просто вырубился. Был – и нет. Ушел. Слишком много ботинок. Я убежден, что однажды этот ботинок меня убьет. Ну, помните, как Стюарта Сатклиффа? Изначального пятого битла? Друга Джона Леннона. Его избили в бассейне, а потом он умер от кровоизлияния в мозг через год или два, и считается, что именно из-за этого. Но имейте в виду, я был у лучших врачей, прошел сканирование мозга, и кажется, все в порядке.

Я не знаю, сколько было времени, когда они меня отметелили. Я знаю, что был уже рассвет, видимо, было часов пять, а в пять тридцать или около того я пришел в себя. Они сперли у меня пальто и шапку, часы и телефон. Слава богу, что оставили мне футболку, джинсы и ботинки. Сначала я даже лицо от асфальта оторвать не мог, потому что оно прилипло к луже запекшейся крови. Наконец я смог осторожно отлепить его и, пошатываясь, побрел по предрассветному Бирмингему.

Разумеется, мне ничего не оставалось, кроме как вернуться в гостиницу, вытерпеть унижение и спросить, не могу ли я забрать свою сумку со сменными портками. Также у меня была пара дополнительных кредиток и второй телефон. Я меняю телефоны, как пачки чипсов, поэтому у меня их всегда несколько валяется. Я их использую, только чтобы звонить самому никогда не отвечаю на звонки, поэтому Тони просто покупает десяток в неделю, вносит в память все рабочие телефоны и кладет в каждую сумку и каждый карман, какие у меня есть.

Я довольно хорошо знаю Бирмингем и смог добраться до «Хайата» за полчаса. Я думал, что в гостинице мне, возможно, дадут другую комнату, если я достаточно сильно унижусь и перефотографируюсь со всеми горничными. Конечно дадут. Я ведь знаменитость. На самом деле, я та самая знаменитость, и, когда ты лучший, первый в списке, ты получаешь то, что хочешь. Было воскресное утро, вокруг ни души, и я начал подумывать о замечательной ванне и легком завтраке. Дело не в том, что я чувствовал себя лучше, или типа того, ни в коем разе, я по-прежнему чувствовал себя самым использованным, эксплуатированным, несчастным, одиноким ублюдком на земле и гордился своей новой татуировкой «жертва», которая выражала это всё. Жертва всех вокруг. Все хотели откусить от меня кусочек, и я ничего не получал взамен. Я был абсолютным антигероем в маленьком вонючем мирке. Вообще-то я начинал подумывать о песне… Жертва/ антигерой… неплохо. Главное, не рифмовать с «виной». Все это делают. «Иной», видимо… «Антигерой. Современный Иной… играющий на гитаре, пока Англия горит». Отлично, черт возьми. Я размышлял, разрешат ли мне в гостинице поиграть на пианино в моем новом номере, если я пообещаю не вышвыривать его из окна.

Идиотская надежда. Номер с пианино? Я не смог пройти даже мимо швейцара. Сначала они даже не верили, что это я, но, убедив их, я тут же понял, что они меня ненавидят. Я не понимал, насколько сильно я облажался в ту ночь. Я разбудил половину постояльцев, полностью разнес комнату, у них было около миллиона претензий, и, очевидно, сам чертов министр внутренних дел был против меня, потому что потревожили его и его женушку. Портье засыпали жалобами, и они меня просто ненавидели. И вдруг я снова появился. Единственное, что на мне надето, это футболка и джинсы. Пол-лица залито кровью, голова полностью обрита, на ней татуировка. Я был похож на абсолютно конченую, выжженную, обдолбанную, несчастную ходячую неприятность, и, разумеется, именно ею я и являлся.

Повторяю: может, если бы я заискивал перед ними, все было бы иначе, но в тот момент, когда швейцар и начальник ночной охраны начали меня обвинять, я снова стал высокомерным и заявил: «Дайте номер, мать вашу. Я Томми Хансен».

Ну, может быть, я и величайшая поп-звезда Британии, но они – одна из величайших гостиниц Британии, из тех, что справлялись со многими знаменитостями. Если разносишь свой номер и шлешь их к известной матери, не важно, кто ты, потому что ты платишь не больше, чем все бизнесмены, чей сон ты нарушаешь.

«Пошли вы!» – кричал я. Таким образом подтверждая их точку зрения, вот и все, и я ушел обратно, один в ночь.

Ладно, я думал, вернусь обратно на тусовку. Ребята! Вот кто мне нужен. Они загружаются ночью и вряд ли еще закончили. Даже если они меня не узнают, я знаю имена начальников охраны, главного механика, я смогу убедить их. Черт возьми, ну и прикольно будет, когда они меня увидят. Я надеялся, что они будут сидеть в пустом кафе, ожидая, когда закончат демонтаж Я застряну с ними, и мы оторвемся.

Тусовка! Мои ребята, мои люди, моя команда, моя бригада. Вот где я должен быть. Как в знаменитой фразе Лиама (который, возможно, был не менее обдолбан, чем я): «Я хочу своих людей прямо здесь и прямо сейчас».

Поэтому я побежал по улицам Бирмингема, следуя по указателям к Национальному выставочному центру. Я надеялся, что удастся украсть велосипед. Это было бы забавно, если бы ребята увидели мое появление верхом… Но так случилось, что они не увидели вообще никакого моего появления, потому что ублюдки действовали слишком оперативно, и, пока я бежал, потел и хрипел по пути к огромным живописным погрузочным выходам стадиона, того самого, где прошлой ночью я был королем, последние из моих здоровенных машин пронеслись мимо меня. Последние из моих великолепных, двадцатиколесных бронированных ударных орудий рок-н-ролла направлялись со всеми причиндалами к Лондону, где я должен был выступать десять вечеров на стадионе Уэмбли начиная с четверга. Последние из моих грузовиков. Моих. Ну, моих на срок аренды, во всяком случае. Каждая гайка, каждый болт, каждая фара и кивающая головой собачка – это мое, и все, что внутри их, более того, включая людей.

«Остановитесь, ублюдки! Вы принадлежите мне!» – кричал я, но они не остановились, и все тут. Я застрял, совершенно и абсолютно. Бирмингем, восемь часов сырого воскресного утра. У меня нет денег, нет телефона, и я не знаю никаких номеров, даже если бы телефон у меня был. У меня нет нормальной одежды, кредиток или удостоверения личности. Я бритый и весь в крови. Единственное, что у меня есть, это таблетка дури, которую я нашел в кармане, я ее проглотил, но это не помогло. У меня был последний шанс исправить ситуацию, появившись в полицейском участке.

«Меня избили», – сказал я, а они ответили: «Ну и что вы от нас хотите?» Я сказал: «Я хочу, чтобы вы поймали ублюдков», а они сказали: «И как мы это, по-вашему, должны сделать, сэр?»

Нет, представляете, куда катится мир? Я ведь не коп, верно? Так что я им говорю, что это не важно, что я Томми Хансен и мне нужно выяснить телефон моего менеджера или одного из своих помощников. Ну, копы просто посмотрели на меня, явную жертву несчастного случая. Бритый, в крови, без копья. Томми Хансен? Никаких шансов.

«Отвали», – сказали они. Я так и сделал.

Миллбанк, SW1

Сержант Арчер из отдела по борьбе с наркотиками приблизился к припаркованной машине, в которой ждал коммандер Леман, и сел на пассажирское сиденье.

– Спасибо, что пришли, сержант Арчер.

– Не стоит благодарностей, коммандер. Я думал, что рано или поздно вы появитесь.

– Я хочу, чтобы вы знали, я собираюсь прекратить расследования по поводу коррупции в отделе по борьбе с наркотиками.

– Да, я так и подумал, и я узнал из вашего вебсайта, что вы отказываетесь и от кампании Педжета. Мне кажется, это разумный шаг.

– Я поступаю так в обмен на твердую гарантию того, что моей дочери или знакомым моей семьи больше ничто не будет угрожать.

– А-а… Полагаю, вы говорите о трагическом случае с той девочкой, которую изнасиловали прямо в центре вашего участка. Отвратительно. Покончила с собой, да? Но ведь не стоило. У современных детей силы воли в помине нет.

– Вы отстанете от моей дочери?

– Знаете, коммандер, я могу сказать только следующее. Я могу только представить, что те, кто изнасиловал эту девочку, которая случайно оказалась лучшей подругой вашей дочки… Анны, так? Ну, кто бы это ни сделал, возможно, он пытался надавить на вас, так? Вы определенно пришли к этому выводу, так, коммандер? Хотя, разумеется, я бы до такого не додумался.

– Теперь послушайте…

– А зачем на вас кому-то давить? Наверное, дело в ваших расследованиях. И в том, что вы, как последний говнючок, впрочем, почему «как», вмешались в наркополитику. Действительно, других вариантов нет. Поэтому я бы предположил, что если вы пообещаете захлопнуть свой ханжеский маленький ротик и вытащите свой нос из чужих дел, то, кто бы ни совершил подобное преступление, он лишится причины повторять подобное. Разумеется, я только делаю предположение, как вы понимаете.

– Джо-Джо Томпсон стала жертвой отвратительного группового насилия.

– Да, они это могут, так?

– Ее самоубийство сразило не только ее семью, но и мою тоже, особенно мою дочь. Она полагает, что сможет примириться с этой трагедией и вернуться к нормальной жизни, если совершит то, что она называет «катарсисом».

– Извините, коммандер, но вы путаете меня с человеком, которому на это не насрать.

– Я видел фотографии…

– Спорю, они вам понравились. Классная девка, я понимаю. Тело – супер.

– Я видел фотографии и знаю, что этих животных, которые ее изнасиловали, нанятых уродов, отследить будет невозможно, так что в этом смысле шанса на катарсис нет…

– Если только у них на задницах не было татуировок с их именами.

– Но вот люди, которые их наняли для этого… Думаю, вот их-то я как раз знаю.

Сержанту Арчеру не пришлось долго раздумывать, к чему ведет Леман. Он почувствовал движение у себя за спиной и, повернув голову, оказался нос к носу с несчастной матерью. Матерью, лишившейся ребенка, лицо которой представляло собой маску искаженной боли и ярости.

Матерью, в руках у которой был пистолет.

Коммандер Леман заговорил с ней ласково, но его голос и глаза были холодны как смерть.

– Делай так, как я тебе сказал, Сильвия. Обе руки на рукоятку, плавно нажми на спусковой крючок.

– Какого…

У Арчера не было времени, чтобы продолжить. Это было последнее слово, которое он произнес на земле. Сильвия Томпсон приставила дуло пистолета с глушителем ему между глаз и прострелила ему голову насквозь.

– Молодец. – Коммандер Леман забрал пистолет из рук женщины, и вместе они вышли из машины.

– Я пошел в полицию, потому что верю в торжество правосудия, – сказал Леман, когда они удалялись от краденой машины. – И сейчас верю.