Текст книги "Всюду третий лишний"
Автор книги: Бен Хетч
Жанр: Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
9 декабря 2000 года
Мы все еще находимся в Деминге, поскольку, похоже, еще не решили, что делать дальше. Доминик и Карлос, проскандалив все утро, в середине дня скрылись куда-то на машине, а когда вернулись, Карл объявил, что они собираются на ярмарку посмотреть родео. Я думаю, он рассчитывал на то, что я откажусь, но когда Доминик пригласила меня присоединиться к ним, я согласился, полагая, что они наверняка отколются от меня, как только мы туда приедем. Вечер получился настолько странным, что я и не знаю, как мне теперь быть. Жокеи на родео выступали в самом конце. Оказалась, что это вовсе никакая не ярмарка штата, а просто выступление юных участников родео. Мы заняли свои места на трибуне, амфитеатром окружающей пыльную арену стадиона, в предвкушении посмотреть шоу – набрасывание лассо, поединки с взбрыкивающими необъезженными лошадьми и прочие трюки, мастерски исполняемые молодцами Дикого Запада.
– А теперь, леди и джентльмены, участников соревнования в возрасте от четырех до шести лет просят выйти на старт скачек вокруг бочек, – объявил диктор.
Группа красиво одетых малышей в громадных ковбойских шляпах, делавших их похожими на декоративные обойные гвозди, понеслась к центру арены, зажав между ног палки с вырезанными из дерева конскими головами. Мы смотрели, как они пробежали три раза вокруг бочек, и слушали, что сообщал комментатор: «Хороший результат показывает Эндрю Грейсон – его результат четырнадцать целых и пять десятых при пяти штрафных секундах за нарушения выправки».
Мы просмотрели, как дети от четырех до шести, от шести до восьми, от восьми до десяти лет соревновались в том же самом, и тут Карлос изрек, что это – чистое дерьмо, а нам надо было прислушаться к тому, что сказали нам жокеи родео, которых мы встретили накануне. «Вот уж действительно, интерес собачий смотреть на прыжки этих зачуханных детишек. На трибунах сидят только их родители. Смотрите, загоны пустые, в них нет ни единой лошади. Пошли отсюда».
Хотя нас с Доминик эти соревнования увлекли – мы от души смеялись, когда первая группа малышей высыпала на арену, и хотели посмотреть выступление более старших ребят, может быть десяти – двенадцати лет, которые должны были выступать во втором отделении, – но Карлос упрямо твердил, что это чушь, и нам пришлось уйти со стадиона и отправиться бродить по ярмарке; Карлос вышагивал рядом вихляющей походкой, которой он обычно ходил, когда чувствовал, что его заставляют участвовать в каком-то деле, которое ему не по душе. Он нарушил диету и заказал двойной гамбургер с майонезом, а чтобы еще больше досадить Доминик, сказал, что вкус его божественный. И заявил, что не пойдет больше ни на какие скачки, привел нелепые и путанные доводы, ссылаясь в основном на то, что экономил деньги вовсе не затем, чтобы выбросить восемь долларов за вход на неизвестно какое зрелище; на это я возразил ему, сказав: «Послушай, Карлос, а какой смысл в том, чтобы, заплатив за вход на ярмарку, уйти, ничего не посмотрев?» Он ответил мне резким, лающим голосом: «Ты помнишь. Кит, Доминик просила тебя следить за спидометром? А мы могли бы истратить эти деньги на еду или заплатить за ночлег в мотеле. Кто-то ведь должен думать о деньгах».
Направляясь к выходу с ярмарки, мы прошли мимо вышки для прыжков с эластичным тросом.
– В Австралии Фиона Таммит прыгала с такой вышки, да еще на роликовых коньках. Пошли, умрем от страха, – сказала Доминик.
Карл ос был против и начал убеждать ее в том, что это глупо.
– Послушай, ну разве я не прав, у тебя же нет никакого понятия о том, что такое деньги – ведь это же тридцать долларов, – красноречиво возражал он, а я думаю, он боялся, что веревка не выдержит его веса.
Чтобы хоть как-то предотвратить надвигающуюся ссору, я сказал, что могу прыгнуть с Доминик вместо него. Мы встали в очередь, но с каждым шагом, приближающим нас к вышке, в голову Доминик приходили все новые и новые мысли, от которых она становилась все более и более самоуверенной и дерзкой, а когда наша очередь почти подошла, мы пропустили несколько человек, и Доминик вдруг вспылила:
– Heт. Нет, и все. Пойдемте отсюда, поищем что-нибудь другое. Это же безумие. На что вы меня толкаете?
Вот уж действительно забавно. Я хотел сказать это Карлосу, но он сделал вид, что все происходящее действует ему на нервы. В этом настроении он пребывал все время, пока мы ехали в кемпинг, а там сразу же забрался в палатку, жалуясь на мигрень, и, несмотря на все найти уговоры, отказался от предложения Доминик пойти что-нибудь выпить и поесть: «Там вкусно кормят, Карлос. А какие там сладкие булочки!»
Не услышав ответа, мы с Доминик отправились вдвоем. В гриль-баре я сказал ей, что настроение Карлоса потому стало таким плохим, что она поначалу собиралась направиться в Австралию и что его волнует, как пройдет и чем закончится ее встреча с Джоном.
– Я это знаю, – уверенным тоном произнесла Доминик, – но ведь он был моим мужем целый год. Его семья – это часть моей жизни, и я чувствую определенную ответственность за них. Валяться где-нибудь на пляже в Сан-Диего, когда его мать больна? Это не по-человечески!
Она спросила меня про Люси, и я неожиданно для себя рассказал ей о своих сомнениях в необходимости нашей женитьбы и обзаведения детьми после всего того, что случилось, а она, подумав, ответила, что «трудно позабыть подарки на память из прошлого», причем произнесла это таким тоном, что у меня невольно возникла мысль, что она относит сказанное и к ситуации, в которой оказалась сама. И вспомнила слова одного из французских писателей, считавшего, что любовь это полнейший вздор и не что иное, как спускной клапан котла ваших эмоций. Потребность в любви такая же, как, например, потребность в еде, сне, опорожнении кишечника и мочевого пузыря, а то, кого вы любите, абсолютно не важно – был бы поблизости кто-нибудь, с кем можно заняться любовью. Она добавила, что любовь это некое эмоциональное недержание, такое, как, например, понос или недержание мочи, и иногда, когда вы чувствуете себя незащищенным и неуверенным в себе, вдруг возникают позывы, заставляющие вас сломя голову нестись в ближайший сортир, даже если вам известно, что там вас ожидает совсем не то, к чему вы привыкли.
– Могу я предположить, что, говоря о туалете, который может спасти в трудную минуту, ты имеешь в виду Карлоса? – сдерживая ехидную улыбку, спросил я.
Доминик расхохоталась и, с такой же улыбкой глядя на меня, ответила:
– Нет, я имею в виду то, что ты снова сошелся со своей подругой.
В течение всего вечера Доминик то и дело принималась обсуждать со мной причины споров и ссор, происходящих между ней и Карлосом: «Конечно, я должна общаться с Джоном… я пыталась жить в Лондоне, но мне там не нравится. И это глупо – ставить меня перед выбором: Перт или Карлос. Да я и не могу сделать выбора».
После того, как мы выпили по второй порции, я спросил Доминик о матери Джона, и спросил об этом потому, что хотел поговорить с ней о Дэнни.
– Давай не будем говорить о грустном, – ответила она, а затем, печально посмотрев мне в глаза, попросила сигарету.
Ее верхняя губа была влажной от пива, и она сосала сигарету на манер соломинки, так затягиваются начинающие курильщики.
– Ты очень часто вспоминаешь брата, – задумчиво сказала она. – Это хорошо, что ты все время говоришь о нем. Твой брат мне нравится, он был хорошим человеком – увлекающимся, даже невоздержанным, ты немного напоминаешь его. Я чувствую, что ты и жалеешь его, и злишься на него за то, что случилось. Это нормально. То же самое у Джона и его матери. Такие дела лучше не обсуждать. К сожалению!
Меня тронуло то, что Доминик находит меня столь же увлекающимся и невоздержанным, как Дэнни, и я стал не торопясь рассказывать ей о том, что мы делали вместе с Дэнни, как бы воскрешая воспоминания о невозвратном прошлом. Я рассказал ей и о том таинственном вирусе, атаке которого мы подверглись на Тринг-роуд, отчего у нас отнялись и руки и ноги. Карлос, по всей вероятности, никогда не рассказывал ей никаких историй из нашей совместной жизни, и когда я упомянул, что мы приняли эти симптомы за болезнь Паркинсона, Доминик спросила: «Так вы решили, что это болезнь?», а потом расхохоталась и хохотала так весело и так долго, как никогда прежде. Я не видел в этом ничего смешного, но когда она отвернулась от меня, чтобы вытереть выступившие на глазах слезы, я понял, что она плакала.
– Доминик! – испугано воскликнул я.
Она бросилась ко мне и обхватила мою шею руками.
– Я женщина-скорпион, которая уходит тогда, когда наступает беда, – она, оторвав голову от моей груди, подняла на меня глаза и несколько раз решительно кивнула головой, как бы желая подтвердить только что сказанное, а затем, снова уткнувшись лицом в мою грудь, добавила: – Я никогда не проявляла ответственности по отношению к Джону.
Я принялся убеждать ее в том, что это неправда – ведь она постоянно звонит ему; и не ее вина в том, что все так получилось. Ведь разве она могла знать, что мать Джона заболеет, после того как она уйдет от него. Я старался найти более убедительные аргументы в подтверждение своих доводов.
– Это просто стечение обстоятельств, черная полоса, – сказал я, повторяя одно из суждений Люси, какими она пользовалась в разговорах со мной.
– Нет, – ответила Доминик, не отрывая лица от моей груди, – я знала, что мать Джона больна… до того, как ушла от него. Пойми, я действительно женщина-скорпион, – повторила она, вставая с табурета.
Вернувшись из туалетной комнаты, она промокнула глаза салфеткой. Ее настроение, казалось, снова переменилось.
– Так вы думали, что заболели, – сказала она, со смехом толкнув меня в бок, и вновь расхохоталась; потом одним глотком допила свой стакан и, изобразив на лице безмятежно-счастливую улыбку, объявила: – Половина одиннадцатого. Пойдем. А то Карлос, лежа в палатке, подумает невесть что.
Она с комичной миной завертела головой по сторонам, изображая волнение и обеспокоенность Карлоса.
– Где это она? Чем она там занимается? Вокруг нее целый рой бабников, а она выбирает, с кем из них сбежать? А может, она звонит своему мужу?
Мы пошли назад в кемпинг.
– Да, я убеждена в том, что твой брат был отличным парнем. А сейчас я скажу Карлосу, что ты довел меня до слез, – сказала она, когда мы подходили к палаткам, и через секунду добавила: – Да нет, я шучу. Спокойной ночи.
И нырнула в палатку.
Тема: обращение в Интерпол
Кому: Киту Ферли
От: Тома Ферли
Кит!
Где ты и что делаешь? У тебя все в порядке?
Том
Сейчас около полуночи, а примерно полчаса назад мне послышался какой-то шум, и я включил фонарик и стал смотреть, в чем дело. Когда луч фонарика скользнул по палатке Карлоса и Доминик, она закричала: «В чем дело, Кит?»
Я ответил, что слышал, как вблизи кто-то ходит.
– Да это зайцы. Спи, – сказала она, а затем добавила, но уже более примирительно: – Если будет страшно, кричи, – кроме нас, поблизости никого нет.
Тон, каким это было сказано, еще больше расположил меня к ней. Наивно было бы надеяться на то, что она должна меня утешать, но то, что она никоим образом не считала это абсурдным, на самом деле выглядело еще более абсурдным.
Запись в дневнике № 14
Через несколько дней после того, как Дэнни пришел в себя, его перевели из реанимационного отделения в обычную палату. Палаты в Германии не такие большие, как английские, сохранившиеся в неизменном состоянии со времен Флоренс Найтигайль: немецкие палаты – это расположенные по обеим сторонам коридора маленькие комнатки, в каждой из которых установлено по две койки. Койка, на которую положили Дэнни, стояла у окна, выходящего в парк. Теперь все внимание врачей было сконцентрировано на его памяти и речи. Миссис Фрейр, приходя в палату, садилась на край кровати Дэнни и показывала ему карточки, на которых были изображены предметы повседневного обихода – дом, автомобиль, чайник, – и Дэнни пытался вспомнить, что это. Мистер Бринкман, физиотерапевт, массировал ему руки и ноги, стараясь вернуть жизнь парализованным мышцам.
Мы наметили для Дэнни нетрудные задачи – через неделю он должен будет не только перечислить всех членов нашей семьи от самых младших до самых старших, но и всех своих родственников в Англии; через две недели он без посторонней помощи должен будет начать ходить в столовую и есть горячую пищу.
Однако минуло три недели с того дня, как к Дэнни вернулось сознание, но он все еще не узнавал никого из нас. Общаться с ним было все равно что говорить с кем-нибудь по трансатлантической телефонной линии двадцать лет тому назад. После того, как вы обращались к нему, он не менее пяти секунд смотрел на вас ничего не выражающими пустыми глазами, и только потом по его лицу можно было понять, что он пытается сформулировать ответ. Затем он говорил, но его бессвязная и шепелявая речь больше походила на невнятное бормотание до бесчувствия пьяного человека.
– Я только… иттти в… туалеттхх… куррриттх… мои руккхи.
– Что ты говоришь, Дэнни?
– Я хочу… иттти в… туалеттхх… куррриттх… мои руккхи.
– Что?
– Иди в жопу. (С этой фразой у него никогда не возникало проблем.) Я хочу… иттти в… туалеттхх… куррриттх… мои руккхи.
Однако были и успехи – он впервые назвал меня по имени; он впервые съел весь обед, – но на исходе девятой недели врачи провели обследование, и его результаты были далеко не обнадеживающими. Нам было сказано, что подвижность левой руки утрачена безвозвратно: это означало, что она всегда будет безжизненно висеть вдоль тела. Для его осмотра специально пригласили британского специалиста по клинической психологии, работавшего в Фегбергском госпитале недалеко от Дюссельдорфа. Он провел с Дэнни целый день, а потом, заведя нас с Томом в офис социального работника, рассказал о результатах своих наблюдений. Повреждения затылочной доли мозга Дэнни явились причиной гемианопсии[39]39
Гемианопсия – выпадение половины поля зрения, половинная слепота, возникающая при кровоизлияниях и травмах.
[Закрыть] – правая часть поля зрения оставалась невидимой для обоих глаз. Вот почему Дэнни не смотрел никому в глаза – мертвые зоны, появившиеся в поле зрения обоих его глаз, требовали, чтобы он немного смещал взгляд, поэтому казалось, что он смотрит куда-то вправо от вас. Все говорило за то, что в височной доле его мозга имело место нарушение гиппокампа – области, отвечающей за память. Это означало, что он не сможет запомнить тот или иной случай, будет чрезвычайно забывчивым и вряд ли сможет хранить в памяти какие-либо новые события и факты. Мозг подобен компьютеру: многое из того, что он записал и хранит в памяти, осталось неповрежденным, но он уже никогда не сможет записать и сохранить какую-либо новую информацию в файлах памяти, предназначенных для долговременного хранения.
Растормаживание[40]40
Растормаживание – устранение внутреннего торможения в коре больших полушарий головного мозга при действии какого-либо нового постороннего раздражителя.
[Закрыть] – еще один медицинский термин, который мы узнали, – означало, что в мозгу Дэнни, по всей вероятности, не будет происходить никаких процессов анализа возможных вариантов и последующего выбора решения: он будет не в состоянии сделать паузу и подумать, прежде чем что-то сказать или сделать. Другой проблемой, связанной с предыдущей, было то, что на языке врачей называется апраксией, – вызванное поражением лобной доли мозга. Вследствие этого нарушения Дэнни, очевидно, никогда не сможет что-либо спланировать заранее. Если он обнаружит, что оказался в незнакомой ситуации, пусть даже чрезвычайно простой, он не сможет найти способа, как с ней справиться.
В общем, нам рассказывали, и мы понимали, что в действительности означает для него повреждение мозга.
Что касается Люси, то в экстремальных ситуациях на нее никогда нельзя было возлагать особых надежд. Как мне представляется, она думала, что Дэнни встанет на ноги и снова станет прежним, но то, что она увидела, повергло ее в состояние шока.
Она была со мной в квартире Дэнни, когда я в пух и прах разругался с редакцией своей газеты. Около двух недель я не звонил им и не сообщал ничего о том, когда смогу вернуться и приступить к работе, потому что мне наперед были известны и их реакция, и их ответ. Однако Люси все-таки настояла на том, чтобы я позвонил.
Стив Пенди:
– Смерть близкого – под этим понимается непосредственно член семьи, как-то: один из супругов или ребенок, – и в этом случае штатному сотруднику предоставляется недельный отпуск. Продолжительность отпуска по аналогичной причине, но не связанной непосредственно с членом семьи – а именно такой случай и имеет место – не может превышать трех дней. Вы же, Кит, отсутствовали на работе более двух месяцев. Я понимаю, что вам пришлось пережить. Но это не дает вам права нарушать правила, являющиеся общими для всех.
Он предложил зачесть неделю отпуска, которую я не использовал в прошлом году, и пятинедельный отпуск, полагающийся мне в текущем году, а я ответил ему, что предпочту увольнение.
Этот произошло после целого ряда телефонных разговоров, каждый из которых был более враждебным, чем предыдущий. Однако после многократных выговоров и внушений, сделанных мне Люси, я все-таки снова позвонил им, и они согласились, что я после возвращения домой буду по-прежнему вести телевизионное обозрение, но уже как нештатный сотрудник.
Дэнни неожиданно продемонстрировал признаки улучшения состояния: он узнал нашего прежнего кота Бутса на старой фотографии в семейном альбоме, который папа принес в палату; он с помощью рамы-подставки сделал первые шаги. Но такие прорывы случались все реже, перерывы между ними были очень долгими, а мы все начали чувствовать усталость: отец, которого одолевали боли в груди, вынужден был показаться врачу; Джейн по возвращении в Англию не могла спать без снотворного; я начал постоянно ссориться с Люси.
Мы были вместе уже около года и решением всех практических вопросов и проблем, возникающих в наших отношениях, занималась она. Поначалу наши споры в Германии возникали из-за денег. Она считала, что я слишком скоропалительно расстался с работой, а меня злило то, что она, как мне казалось, не понимала всей важности моего пребывания здесь. Вот пример типичного разговора между нами во время ее приездов ко мне:
– На днях я разговаривала с Эндрю. Им нужен сотрудник для оформления напоминаний об оплате задолженности за размещение рекламных материалов, – что, если тебе слетать домой и за пару дней сделать эту работу? Хоть это и не бог весть что, но все-таки в карман, а не из кармана.
– Люси, мой брат восстанавливается после комы в больнице в чужой стране. Я останусь здесь, пока ему не станет легче.
– Но ведь это же кратковременный перерыв. Ты ведь слышал, что сказал доктор, – на это потребуется много недель. Ну что ты срываешь на мне зло, я ведь просто хочу помочь. Ведь все остальные летают домой время от времени, а почему ты не можешь? Прекрати терзать себя тем, что ты виноват в этом. Твоей вины здесь нет.
Когда вы повержены и убиты горем и вам необходимо с кем-то поговорить, то менее всего для этого (в чем я абсолютно уверен) подходят люди, которые вам сочувствуют. Таких людей можно узнать безошибочно и сразу – они обычно говорят что-то похожее на: «Да, я понимаю, как вам тяжело. Как все это ужасно». От этих разговоров вам становится еще хуже. Именно так я и чувствовал себя после разговоров с Люси. Она говорила убаюкивающим тоном, надеясь, что я, наглотавшись этих подслащенных словесных пилюль, начну разыгрывать бодрячка, а они лишь бесили меня. Когда она была в веселом расположении духа, я объяснял это состояние ее наивностью и бездумным отношением к произошедшему, а также и тем, что она видит лишь то, что на поверхности, не стараясь вникнуть в суть случившегося. Когда она впадала в меланхолию, я злился на нее за то, что она ожидает, чтобы я поднял ей настроение – а я меньше всего подходил для этого.
В последнюю ночь, которую мы провели вместе в Германии, она сказала мне: «Кит, журнальное начальство собиралось направить меня в командировку в Турин. Я не гозорила тебе об этом, поскольку знала, что откажусь и не поеду, хотя я всегда мечтала побывать там. А если бы я написала статью, то могла бы толкнуть ее, например, в «Мейл», но я все-таки решила быть с тобой, потому что я тебя люблю. Я провела с тобой здесь неделю, но так и не смогла убедить тебя в этом.
– Мы бедны, как церковные мыши, – эту фразу она повторяла при каждом случае, который считала удобным.
– Мы как-нибудь извернемся, хотя один бог ведает, как нам это удастся, – сказала она отцу, спросившему о том, как обстоят мои дела на работе. При этом она нежно обняла меня обеими руками, а я с трудом сдержался, чтобы не дать ей затрещину.
– Заткнись и не ной, – не помня себя от злости, прохрипел я ей в самое ухо, – мы в порядке, а поэтому заткнись и прекрати свое нытье; ты-то, по крайней мере, не лежишь в постели с парализованной рукой, да и твоя гребаная память при тебе.
А как бы вы повели себя в ситуации, когда вдруг появляется кто-то и делит проблему на части, а потом складывает их в совершенно ином порядке и проблема вообще перестает казаться проблемой? Возможно, вам требуется кто-то, кто бы вместе с вами посмеялся над ней; кто-то, кто позаботится о вас, кому вы доверяете и в ком на 100 процентов уверены, что он будет смеяться точно так же, как и вы, и над тем же, что рассмешит вас. Таким может быть верный друг, как, например, Том. А я-то рассчитывал в этом смысле на Люси, да и на Карлоса тоже. Но они тогда вели себя не как верные друзья, и это в течение некоторого времени причиняло мне душевную боль. Но как это ни странно, я постепенно осознал, что именно я теряю – но отнюдь не они были моей потерей. А осознал я то, что утешить меня и облегчить мои переживания, вызванные тем, что произошло с Дэнни, может только сам Дэнни.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.