Текст книги "Всюду третий лишний"

Тема: где ты?

Кому: Киту Ферли

От: Люси Джонс

Кит!

Я волнуюсь. Твой отец тоже ничего не получил от тебя. Кстати, ему нужна твоя мерка.

Люси х

Запись в дневнике № 20

Через три дня после ухода Люси я пошел к Никки Олдбридж. Это была наша первая и последняя встреча после школы. На пороге Никки поцеловала меня в щеку. У нее были длинные волосы, такие же, как и тогда, когда мы сидели рядом в кабинете географии. Не знаю почему – ведь я в течение многих месяцев с огромным нетерпением ждал этой нашей встречи, – сейчас, когда она наконец состоялась, я не чувствовал уже прежнего влечения и не мог объяснить причину этого. На полу в кухне были разбросаны яркие пластмассовые игрушки. На стенах висели три фотопортрета – на одном дитя, завернутое в одеяльце; на другом то же самое дитя с пляжным мячом; на третьем то же самое дитя в больничной палате.

Дочь Никки, Дженнифер, возилась на диване в гостиной. У нее были белые волосы и зеленые глаза. Когда я вошел, она указала на меня пухлым пальчиком. Я сел в кресло, стоящее перед телевизором, а Никки растянулась на диване рядом с дочерью и время от времени теребила Дженнифер, поднимала ее на вытянутых руках и гудела, делая «самолетик». Внезапно Дженнифер отползла от Никки, встала на ножки и, сделав несколько неуклюжих шажков, медленно, как надувная игрушка, из которой выпала затычка, опустилась на пол.

– Ведь только что перед этим она могла сделать три шага, а сейчас сделала уже пять, – сказала Никки.

Я начал было размышлять, доброе ли это предзнаменование, хотя меня раздражало то, что Никки не уделяет мне всего внимания. Ведь многие месяцы мы жили ожиданием этой встречи, а во время нашей беседы Никки все время смотрела на ребенка, то и дело подавая реплики типа «Не суй туда руки» или «Дженнифер, не подходи к лестнице».

– Ты не привык общаться с детьми, да? – спросила Никки, когда через полчаса мы шли в магазин игрушек. – Я, читая твои электронные письма, решила, что ты более ловко обращаешься с малышами.

Это ее замечание настолько утвердило меня в понимании того, что я абсолютный профан в отношениях с детьми, что все мои реплики, обращенные к Дженнифер в магазине, казались мне глупыми и избитыми.

– Дженнифер, как тебе нравится эта горочка для катанья? А как она блестит и сверкает. А эти собачки – разве не подходящая компания для нее? Мой племянник все время играет с такими собачками. А эта складная картинка тоже очень неплохая, и, должно быть, ее легко складывать.

Никки ходила по секции для детей до двух лет, выбирая игрушки для дочери и бросая на меня косые взгляды, а я, видя это и чувствуя то, что чувствует она, пытался мобилизовать весь свой энтузиазм. Мне удалось убедить Никки купить для Дженнифер красную пожарную машину с открывающейся дверцей, которую девочке понравилось открывать и закрывать.

– Какая великолепная машина, ты только посмотри, какая она маневренная. Мне нравятся переднеприводные автомобили, да у нее и крышка бензобака совсем как настоящая. А эти маленькие игрушки, разве они плохие?

Никки повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня в упор долгим взглядом.

– Не притворяйся, что тебе это очень нравится. Ты жалеешь, что пришел сюда, разве не так?

После того, как мы выбрали несколько игрушек, Дженнифер закапризничала, а потом расплакалась, и ее слезы и сопливый носик пришлось старательно вытирать цветастым платочком. Никки подошла к расчетному узлу, чтобы расплатиться, оставив девочку со мной. Нас разделяло примерно двадцать ярдов, и я не мог отделаться от мысли, что это была своего рода проверка. Когда Ники в машине сказала, что я не привык иметь дела с детьми, я попытался изо всех сил обрушиться на людей, которые играют с детьми исключительно ради того, чтобы показать другим, как ловко они управляются с ними. Видимо, Никки подумала: «Возможно, у него не получается общаться с детьми, когда рядом еще кто-то, а как он управится с ребенком, если останется с ним один на один?» Вот это и должна была показать затеянная ею проверка. Она еще до этого сказала, что Дженнифер устала, но когда под конец она соскользнула с коня-качалки и, слегка коснувшись головкой о стремя, заплакала, я не сомневался, что Никки обвинит в этом меня.

– Неси ее ко мне, – закричала Никки, когда Дженнифер заплакала в голос. Это было похоже на то, как владельцы грозных собак внушают чувство своего превосходства над вами, подзывая к себе грозную четвероногую тварь, набрасывающуюся на вас.

– Она просто соскользнула с лошадки, – сказал я, когда Никки подхватила девочку и прижала ее к себе. – Она не ударилась головой.

По дороге я купил для нас с Никки китайской еды. Дома Дженнифер сразу же уложили. Я сперва намеревался рассказать Никки о том, что Люси ушла от меня, но потом чувствовал, что рассказ этот будет не к месту. И пытался настроиться на наш обычный шутливый лад, выработанный в процессе электронной переписки, но беседа наша шла в каком-то замедленном темпе. Никки, казалось, стала совсем другим человеком, то же самое произошло и со мной.

– Пиши мне, – сказала она, стоя в проеме входной двери.

Неделей раньше такой исход, представь я его себе, напугал бы меня, но сейчас я понимал, что она знает, что я не напишу; она знала, что я знаю, что она и не хочет, чтобы я писал.

Когда, вернувшись от Никки, я открыл входную дверь своего дома и перешагнул через порог, то, что предстало перед моими глазами, было настолько удручающим, что я опустился на диван и в молчании просидел не меньше десяти минут, уставив неподвижный взгляд в стену, – внутри дом выглядел так, как будто только что подвергся нашествию вандалов. Пока я был у Никки, Люси вывезла все свое имущество. Повсюду в доме, в тех местах, где раньше были вещи Люси, казалось, зияли дыры. Каждая мелочь по-своему напоминала мне о прежних отношениях, которые остались в прошлом: цветок в маленьком горшочке, который мы купили в супермаркете спустя неделю после того, как я вернулся из Германии; зияющая пустота на том месте, где стоял ее телевизор; коврик в ванной, подаренный ее матерью нам на Рождество; ее нижнее белье из ящиков комода, верхняя одежда из шкафа; посуда. Не могу сказать почему, но самым большим ударом для меня было отсутствие кухонного ножа, проклятого кухонного ножа – теперь мне надо будет отламывать хлеб к чаю кусками от буханки.

Вечером я позвонил Зой, надеясь, что Люси у нее. Когда на другом конце подняли трубку, я был уже отчасти готов к тому, чтобы сделать Люси предложение. В этот момент я осознал, чего хотел все это время. Ответила мне Зой, но Люси у нее не было. Я снова позвонил в 11.15, а затем еще раз в час ночи. Оба раза никто не снял трубку, и я запаниковал.

Я проспал не более получаса и вдруг проснулся словно от сильного толчка – меня охватил ужас; казалось, что весь мой мозг сжигает что-то, оставляя после себя лишь непроходящую тоску. Не знаю как, но в эту секунду я понял, что Люси отправилась к Сэму. И что в этот момент она была с ним; и что все шло своим чередом, и я ничего уже не могу поделать.

Проведя ночь без сна, я в 7.10 позвонил снова. Люси должна бы уже быть у Зой и собираться на работу, но снова никто не снял трубку. Я звонил еще десять раз – все мои звонки оставались без ответа.

Я позвонил Зой на работу, в редакцию «Ричмонд энд Туикенем таймс». Раньше мы вместе работали в «Бакс газетт», и у меня с ней были хорошие отношения. Я оставил сообщение на автоответчике ее телефона с просьбой позвонить мне, а затем набрал номер Люси в редакции «Иншюранс манфли». Голос ее был слабым и приглушенным. Несчастным. Без всяких эмоций. Холодным. Ее голос был не таким, каким она говорила со мной на этой неделе, когда все, что сейчас произошло, уже висело в воздухе. Я сказал, что хочу поговорить с ней, сказал ей, что не считаю, что расстался с ней, что я все время думаю о ней, что мне надо сказать ей что-то очень важное.

– Ну хорошо, – сказала она. – Я тоже думаю о тебе.

Я спросил, где она провела эту ночь.

Она ответила, что у нее было выездное задание.

Я сказал, что звонил и очень поздно, и очень рано, но никто мне не ответил.

– Если ты пошла к Сэму – а я думаю, что именно так оно и было, – то мне все равно, – заявил я. – Я понял это, но думаю, что тебе все-таки надо честно сказать мне об этом.

– Я поехала в Теддингтон к Джесс и осталась у нее, – ответила Люси.

Я снова спросил ее о Сэме, предположив, что если она действительно не виделась с ним, то ее разозлит это мое напоминание. Не разозлило.

– Я пока не готова к этому, – ответила она.

Я положил трубку и через минуту снова позвонил Зой. Она все еще не появилась, и я оставил на автоответчике сообщение с просьбой сразу же позвонить мне. Когда я снова позвонил ей в 9.05, ее телефон был занят. Я сразу же набрал номер Люси, чтобы утвердиться в своих подозрениях – так оно и было: ее телефон также был занят. Они договаривались о том, как представить мне то, что произошло ночью.

В 9.30 позвонила Зой.

– Прости, что не сразу позвонила тебе. Надо было сделать несколько неотложных звонков.

– Зой, – сказал я, – не лги мне. Я ведь знаю, что вы с Люси уже состряпали всю историю. Люси ушла от меня. Я не спал всю ночь, мой брат в клинике для душевнобольных. Пойми мое состояние; я просто хочу знать правду. Я почти уверен, что прошлую ночь она провела с ним, скажи, так это или не так?

Зой ничего не ответила.

– Я ведь тебя не выдам. Я не скажу, что узнал это от тебя, – сказал я, стараясь убедить ее.

– Да.

Это «да» явилось печатью, скрепившей обоснованность моих подозрений. Я сразу же позвонил Люси.

– Не могу поверить, что ты думаешь обо мне так плохо. Неужели, по-твоему, я настолько глупа, что ты, так грубо блефуя, можешь уличить меня в чем-то, – сказала она. – Если ты полагаешь, что я буду посвящать тебя во что-то…

– Я же знаю, что ты была у него, – прервал ее я. – И не имеет значения, от кого я узнал об этом. Узнал, и все. Я почувствовал это еще прошлой ночью. Во сне…

– Ну, так ты же всезнайка. Так узнай же и еще кое что – я тебя ненавижу. Ты уверен, что знаешь обо мне все, – ты считаешь, что знаешь все, что я делаю, все, что скажу еще прежде, чем я открываю рот. Ты же обещал, что дашь мне две недели на то, чтобы все обдумать, и вот ты тут как тут перед моим носом.

Я сказал ей, что начал искать постоянную работу. Я упомянул и о женитьбе.

– Я не могу обсуждать это – я на работе, – ответила Люси.

Я сказал, что сейчас повешу трубку, но перед этим должен сказать ей следующее: я хочу, чтобы она вернулась, и что я ее люблю.

– Ладно, – ответила она.

Я сказал, что никогда снова не позвоню, если она и вправду этого не хочет, но сейчас мне просто необходимо было сказать ей все. Но я, конечно же, позвонил снова.

– Я позвонил в агентство недвижимости, и мне сказали, что мы можем съехать из дома после 11 ноября. Мне, возможно, понадобится твоя подпись.

Я знал, что никакой подписи не потребуется, но хотел объяснить причину звонка и сообщить, что я уже кое-что сделал. Я хотел, чтобы она передумала. И предполагал, что, если покажу ей, что уже начал что-то делать, она передумает, но она не отвечала. Ни единого слова в ответ. Одно лишь глубокое молчание, черная дыра молчания, в которую втягивается и в которой пропадает все, что нас связывало, а на выходе из этой черной дыры выползает что-то, напоминающее пучок тонких спагетти, и заполняет собой паузу в разговоре, которую вместо этого молчания можно было заполнить болтовней о ком-то или о чем-то.

16 декабря 2000 года

Нынче утром меня разбудила Доминик. Я с вечера, все еще надеясь, не запер дверь. Она проскользнула в мою комнату и накрыла мне лицо ладонями. Она только что приняла душ, поэтому волосы ее были еще влажными, блестящими и пахли яблоками. Лицо ее сияло. Я не поцеловал ее, потому что еще не почистил зубы, но взял ее за подбородок, который был холодным и угловатым, как отполированный камень.

Карлос посчитал ниже своего достоинства вылезти сегодня утром из кровати, чтобы проводить меня. Я простился с Доминик на автовокзале. В ее взгляде чувствовалась какая-то неопределенность, она сощурила глаза, но все-таки, когда мы целовались, ресницы ее дрожали. Я снял с нее солнечные очки и увидел, что она плачет. Она сказала, что, если бы я не принуждал ее, она бы, возможно, пришла.

– Так что, виноват я, да?

– Да, – ответила она и засмеялась. – Я всегда упрекаю тебя.

Доменик не стала ждать прибытия моего автобуса, поскольку волновалась, как бы не потерять сознание и не упасть из-за распространяющейся по всему организму аллергии. Она сказала, что будет скучать без меня, но только когда меня не будет рядом. Перед самым уходом сообщила: «Теперь я начала верить». Когда она повернулась, чтобы уйти, я почувствовал наваливающееся на меня одиночество.

Автобус довез меня до аэропорта Лос-Анджелеса, где я сейчас и нахожусь. Когда я открывал рюкзак, чтобы вынуть ноутбук и записать это, застежка «молния» издала звук, похожий на – ДОМ-и-НИК. Я сразу же позвонил ей. Ее не было в номере. У портье отеля я оставил для нее сообщение: «Звонил Кит, чтобы узнать, какого рода была твоя последняя инфекция». Дежурный сказал, что передал ей сообщение, но мне кажется, он решил, что я грубо намекаю на что-то типа генитального лишая, поэтому сомневаюсь, что он обременил себя этой заботой.

Запись в дневнике № 21

Самоубийство… Я помню, как мысль об этом впервые пришла мне в голову. Произошло это в октябре. Я, сидя гостиной, смотрел по телевизору «Обратный отсчет». И был рад, потому что мне удалось переиграть Рика Вейкмана, сидевшего в «словарном углу», и правильно поставить буквы с седьмой попытки. В следующую секунду эта мысль пронзила мой мозг: может, мне лучше убить себя. Это было не то, что обычно думает подросток – я им покажу, они будут горько жалеть обо мне. Нет, это была обычная, чисто практичная мысль, и единственное, что было в ней пугающим, так это то, что она впервые пришла мне в голову. Ну а что мне еще делать? Читать «Гардиан», сидя в ванне, смотреть по телевизору «От 15 к 1», отправляться в Эйлсбери, чтобы наесться пышек с сыром, разжиреть и отрастить брюхо?

Раз уж вы приняли самоубийство как вариант разрешения жизненных ситуаций, мысль об этом будет приходить вам в голову всякий раз, когда вы почувствуете, что вас давят обстоятельства. Из случайной мысли, неведомо как возникшей в моей голове, она все чаще приходила мне на ум и уже почти превратилась в навязчивую идею. Но в каком-то смысле она придавала мне и некое ощущение свободы. Когда вы счастливы и довольны, то половину времени тратите на борьбу со страхом: вас волнует, хорошо ли заперта от воров и налетчиков входная дверь; вы следите за тем, чтобы правильно питаться, потому что боитесь подхватить неизлечимую болезнь; сидя в машине, вы все время думаете, как бы не попасть в ДТП; вы опасаетесь, как бы вас не обошли по службе, и постоянно просчитываете карьерные варианты. Но когда вы несчастны, на все это вам наплевать. Сюда, воры и бандиты, – грабьте меня; что вас, черт подери, понесло в другую сторону, плевать я хотел на вас.

Мало-помалу эта мысль стала обрастать фантазиями. Я начал думать о прежнем Дэнни; о том, каким он был. Я представлял его себе, находящимся теперь где-то по другую сторону бытия и взирающего на меня оттуда. Я повторял про себя все то, что скажу ему, когда мы встретимся там, в другом измерении. Я представлял себе, с какой бесстрастной иронией мы воспримем нашу встречу там.

– Взгляни-ка, до чего ты меня довел? – скажу я.

– Дурачок, – ответит он.

А потом мы начнем бродить вместе, предаваясь воспоминаниям и смеясь надо всем, как это всегда было в прежние времена.

До последней неудачной попытки примирения, предпринятой примерно за две недели до моего отъезда, мы с Люси уже дважды пытались восстановить мир и прежние отношения. В какой-то степени эти попытки еще более унижали меня, чем ее изначальная измена. Каждый раз все происходило по одному и тому же сценарию: мы по несколько раз звонили друг другу, встречались и отлично проводили ночи, после чего я чувствовал приливы оптимизма, но затем что-то разлаживалось и все шло не так. Сперва, от души поспорив о том, что явилось причиной нашего разрыва, мы чувствовали какую-то неловкость и отчуждение. Мне так хотелось вернуть ее, что поначалу я принимал на себя вину за все.

– Да пойми ты – Дэнни здесь совершенно ни при чем, неужто тебе не ясно? – обычно говорила она. – Это просто дурное стечение обстоятельств.

Я согласно кивал головой. Но по прошествии времени, когда ситуация, казалось, начинала улучшаться, в меня постепенно закрадывались сомнения, и наступил такой момент, когда я уже не смог совладеть с собой. Обсуждая наши дела, я всегда старался не выходить за рамки лексики и терминологии, разрешенной дипломатическим протоколом.

– Ведь по-настоящему мы и не жили вместе, моя голова была забита другим, это вконец изматывало нас, и к тому же тебе надоел и мой жалкий вид, и такой же жалкий образ жизни, – обычно говорил я, а Люси протестовала и пыталась зажать мне рот.

– Нет, дело не в этом. Ты вел себя, как закоренелый эгоист и себялюбец. А я не бросала тебя именно потому, что ты был жалким. Я ушла от тебя потому, что ты относился ко мне наплевательски. Ты изменился – в этом все дело.

Первое примирение произошло после того, как она переспала с Питом, приятелем Зой. Сама она не сказала мне об этом – я сам вычислил измену, а она и не отрицала. В свое оправдание она лишь привела довод о том, что мы все еще официально не сошлись и что она еще окончательно не убедилась в том, что я действительно изменился. Две недели я не отвечал на ее письма и сообщения, но потом в минуту слабости позвонил ей сам. Она сказала, что с Питом у нее все кончено. Но дело вовсе не в нем – дело в ней и во мне. Она порвала с ним, потому что он не стоит и моего мизинца. Она поняла это, когда он подал ей завтрак в постель.

– А мне так хотелось, чтобы этот завтрак подал мне ты, – сказала она, вероятно, для того, чтобы подсластить мне пилюлю – в конце концов именно так и получилось.

Когда мы с Люси были вместе, я всегда не сомневался, что вокруг меня пруд пруди девочек, которые все как одна были бы к моим услугам, будь я свободен. Я и не думал, что это потребует каких-то усилий. В реальности все оказалось совсем иначе. Трагедия, как кажется, широко оповещает о себе дурным запахом. Я пытался завязать отношения со всеми: старыми приятелями по работе, прежними подружками, женщинами, которых мы с Карлосом подцепляли в барах. Я даже возобновил контакты с Никки Олдбридж. Пребывая однажды ночью в полном отчаянии, я написал и послал ей по электронной почте пять или шесть писем, поведав в них все, всю правду о том, что случилось с Дэнни и что произошло между мной и Люси. Я два раза звонил ей, посылал сообщения на ее мобильный телефон и даже позвонил домой ее родителям. На следующий день я получил от нее по электронной почте письмо, содержавшее простую и ясную просьбу: «Пожалуйста, оставь в покое мою семью». Итак, меня уже считают назойливым и нудным преследователем.

Я позвонил Люси. В собственных глазах я выглядел великодушным – но если оглянуться на прошлое, становилось ясно: просто я был доведен до отчаяния. И конечно же, случилось все то же самое, что и прежде. В этот раз это был кто-то с ее работы. За целый месяц я не обменялся с ней ни единым словом. Я пытался перестроить свою жизнь: бросил курить, бросил пить, стал ходить в тренажерный зал.

Все это некоторым образом способствовало тому, что я, как мне казалось, разобрался, кто и в чем виноват. Инициатором последнего примирения был я. Мне хотелось поговорить с Люси и показать ей, насколько я выше ее. Я все еще помню этот мой звонок. У меня был удачный день: я вместе с Карлосом и Доминик ездил в Кензингтон в туристическое агентство «Трэйлфайн-дерс», где нам в соответствии с медицинскими правилами сделали прививки. Второй причиной для звонка было: «Я уезжаю на год в кругосветное путешествие. Как видишь, я уже не сильно в тебе нуждаюсь». Но в глубине души у меня, должно быть, гнездились сомнения, поскольку я снял колоду, чтобы получить от карт подтверждение в том, что эта идея хорошая. Я снял колоду на карте Люси. Совпадение? Перетасовав карты, я снял колоду снова. И снова карта Люси. Перед тем, как снять колоду в третий раз, я сказал себе: «Дэнни, если я сниму колоду и сейчас на ее карте, то мы с Люси снова сойдемся. А это, как ты думаешь, и является самым лучшим выходом из сложившейся меж нами ситуации». Я снова снял колоду на карте Люси. Шанс получения такого результата был 52 х 52 х 52 – чуть больше одного из 100 000. Ничего не значит тот факт, что карта Люси чуть согнута, а поэтому вероятность сдвига колоды на ней весьма велика: это следует считать желанием Дэнни. Такое предзнаменование не должно оставаться без внимания. К этому времени мы прекратили споры о том, кто и в чем виноват. Да и какой от них, в самом деле, прок, если я уезжаю на целый год.

Люси не верила, что я уеду. Я тоже не верил, что уеду. Но все-таки уехал, правда, сам точно не знаю зачем.

Записи в дневнике тоже не дают никакого ответа на этот вопрос. Я думаю, надо завязывать с писаниной.