Текст книги "Всюду третий лишний"

11 декабря 2000 года

Окружающая природа и пейзажи по сторонам дороги снова изменились, и сегодня мы впервые увидели кактусы. Мы перебрались в другой часовой пояс, проехали через Финикс по шоссе 1-10 и двинулись дальше через Мингусовые горы. Только что мы остановились в кемпинге в Седоне, штат Аризона, и Карлос внезапно заволновался по поводу концерта, который должен состояться здесь завтра. Вероятнее всего, это будет какая-нибудь доморощенная группа хипповых бродячих музыкантов, подражающих стилю и манерам «Благодарного мертвеца».

– Поехали куда-нибудь в другое место. Это будет омерзительное зрелище; припрутся толпы бродяг и студентов, они заблюют наши палатки, будут швыряться жестянками от пива, растащат наши вещи, а если что и уцелеет, то будет плавать в лужах мочи, – сказал он, глядя в сторону города.

Но Доминик хотела остаться, так что ему пришлось придумывать другие страшилки, чтобы убедить ее. Они все еще в кемпинге и обсуждают завтрашнюю поездку на Большой каньон, а я сел в машину и сейчас пишу эти строки, сидя на стене Метерова поста, а передо мной простирается Большой каньон. Его ширина 19 миль, глубина 1 миля, длина 277 миль. Красные скалы чернели по мере того, как солнце опускалось ниже. Слева от меня расположилась пышнотелая дама в шортах свободного покроя и с замысловатой прической; справа – тощий американец в слаксах, заправленных в мягкие дамские полусапожки, в золотых очках, скармливающий принесенные с собой бигмаки горным белкам, от которых ничего не стоит подхватить бубонную чуму.

Провал подо мной настолько огромен, что не верится в то, что он создан природой; он скорее воспринимается как рисунок на детской открытке-раскладушке или как трехмерная картина. Если пристально смотреть на него достаточно долго, то он перестает казаться провалом, а, наоборот, начинает казаться горой, подобно тому как белые пятна вдалеке могут казаться то возвышениями, то впадинами. Между скалами, которым не один миллион лет, по дну провала, то появляясь, то исчезая, петляет тонкая полоска реки Колорадо; видимые участки ее дельты выглядят издали как гремучие змеи со сверкающими головами, ползущие в зарослях юкки коротколистной. Стрекочут цикады, вокруг с нежным писком летают маленькие птички с синими спинками – как жаль, что рядом нет никого, кто мог бы вместе со мной увидеть это. Красота, окружающая меня, причиняет боль, потому что я не могу показать ее никому. Это как отражение в параболическом зеркале: предмет виден, но на этом месте его нет. Я думал, что вид каньона взволнует меня настолько, что я весь покроюсь гусиной кожей, почувствую внутреннее волнение, воодушевление и безрассудство, однако вместо всего этого дело ограничилось лишь мимолетным внешним раздражителем: «О, так вот какой он, этот каньон». Я пытался представить, что Люси здесь, рядом со мной, но не мог. Казалось, что из-за разницы во времени образовались два разных мира.

Я бросил несколько камней за край скалы, но глубина каньона такая, что я не услышал звуков их ударов о землю, а потом попытался представить, какие чувства можно испытать в свободном падении с откоса на дно каньона.

Тема: ты еще жив или нет?

Кому: Киту Ферли

От: Люси Джонс

Дорогой Кит!

От тебя давно нет писем. Не съел ли тебя гризли? Сейчас уже поздно менять билет. И все из-за тебя. Я уезжаю. Ты все-таки должен был писать.

Люси х

Тема: подарки

Кому: Киту Ферли

От: Тома Ферли

Кит!

Если ты хочешь получить рождественский подарок, немедленно выйди на связь со мной.

Том

Запись в дневнике № 16

До того, как с Дэнни случилось несчастье, я считал, что травма головы это тоже самое, что и любая другая травма. Вы впадаете в кому; когда приходите в сознание, вам назначают недолгий курс лечения в больнице, после которого вы можете продолжать жить, как жили прежде. Так это показывают в фильмах, и так это описывают в газетах. Я и сам написал немало историй на эту тему – как только травмированный приходит в сознание, больше и писать-то не о чем – тут и конец истории, причем конец счастливый, и можно присылать фотографа. Чудо свершилось, а дальнейшее не интересно. Но никто не может сказать вам, чем в действительности все это закончилось, потому что всякая травма чревата один бог знает чем.

Травмы головы – это совершенно особый случай, не имеющий ничего общего с другими травмами. Ваш мозг это не то же самое, что рука или нога, и если он в действительности поврежден, то он практически не восстановится. После истории с Дэнни я сталкивался с десятками людей, которые казались просто-напросто не в себе, – я сталкивался с такими людьми повсюду – в магазинах, в автобусах. Их можно встретить где угодно, и мне всегда бывает интересно узнать, что с ними случилось. До того, как я стал понимать, что это следствия мозговых расстройств, я, видя их выходки, всегда думал: «Несчастный ублюдок, вот уж таким-то я не буду никогда». Теперь я могу с уверенностью сказать, что половина из них – это жертвы черепно-мозговых травм, которые могут произойти в любое время с любым из нас. Я думаю, что именно по этой причине данная тема находится как бы под негласным запретом. Об этом даже страшно подумать. Что-то падает вам на голову на строительной площадке, и ваша жизнь летит ко всем чертям. Вы пробиваете головой лобовое стекло автомобиля, и ваша жизнь опять же летит ко всем чертям. Кровоизлияние в мозг: результат такой же. Отравление угарным газом: то же самое. Никто этого не знает – определенно, не знает, – хотя бы потому, что вы не можете поставить фильм об этом: ведь счастливого-то конца не будет. Если вы родственник, или друг, или жена, или муж кого-то, с кем случилась черепно-мозговая травма, вам никогда не сладить с этим человеком, потому что, даже если к нему вернется сознание, это не значит, что наступит выздоровление. Эти люди как бы умирают и заменяются какими-то другими людьми; они уже не такие хорошие и милые; они уже не обладают теми чертами характера, которые прежде приводили вас в умиление – вместо этого у них в характере появляются сотни таких черт, которых вам не перенести. А как вы можете себя при этом чувствовать? Вдруг вы ловите себя на мысли, что вы уже не любите этого человека, которого раньше любили, – ничьей вины в этом нет, да и как тут можно винить кого-то.

В начале июля Люси по-настоящему начала доставать меня с поисками новой работы, правда, я и сам не знаю почему, но репортерская работа, которая прежде мне так нравилась, вдруг стала казаться нудной и бессмысленной. А ведь раньше я прямо-таки с наслаждением отдавал всего себя этому делу. Вот уже полтора года, как я работаю в «Бакс газетт», а какими особо выдающимися свершениями я могу похвастаться, спрашивал я себя. Интервью с мэром по вопросу ротации членов муниципального совета Эйлсбери? Единственный стоящий проект, который я освещал в газете, – это кампания за восстановление лесного массива Вельского парка, да и то впечатление от нее было испорченно тем, что я – а это важный и непростительный поступок – вбил себе в голову мысль явиться на званый обед, устроенный по этому случаю, одетым в маскарадный костюм, изображающий дерево. Джон Toy, местная знаменитость, тоже присутствовал на этом обеде. Единственная моя удача: интервью с инспектором Морзом. На мне был надувной резиновый костюм, в котором я, как мне казалось, походил на ствол конского каштана; на шлеме была щель для глаз, через которую я мог смотреть, и мне надо было прилагать нечеловеческие усилия, чтобы сгибать руку и делать короткие записи в блокноте.

– Итак, мистер Toy, какое значение имеет тот факт, что в Баксе все-таки останется зеленая зона? Мистер Toy? Не случайно я здесь, в этом костюме. Мистер Toy, подержите, пожалуйста, этот клапан, пока я буду задавать вам вопросы. Я не могу держать его и одновременно записывать. Прошу вас, помогите.

Без Дэнни вся моя жизнь стала казаться мне бессмысленной, и, вместо того чтобы сделать над собой усилие и выбраться из этого засасывающего состояния, я засел дома и стал смотреть взятые напрокат видеофильмы, и к тому же пристрастился к компьютерным играм. Я стал завсегдатаем интернет-клуба и проводил долгие часы в чате. Я задавал вопросы самому себе, а чтобы получить ответ «да» или «нет», сдвигал карточную колоду, стараясь заставить себя поверить в то, что это Дэнни помогает мне, оказывая влияние на то, какая выпадет карта.

За те несколько недель перед тем, как Люси ушла от меня, я сыграл 3000 раз в компьютерные игры, как показала в меню опция «статистика». Я по-настоящему пристрастился к игре. Игра стала для меня тем, чем раньше была работа. Чем вы зарабатываете на жизнь? Играю в компьютерные игры. Если игра ладилась – это был хороший день, если нет – дрянной. Я просто не хотел думать о чем бы то ни было.

Когда Люси затерла на моем компьютере игры («Прости, Кит, но с этим надо кончать»), я стал играть в «Минера», «Черви» и «Пасьянс», которые были в операционной системе «Windows», установленном на моем компьютере. Люси затерла и их. Затирания и восстановления компьютерных игр стали главными отличительными событиями этого периода нашей совместной жизни, да еще карты – я утром вылезал из постели исключительно ради того, чтобы взять в руки колоду. Ни одного важного для меня решения я не принимал, не обратившись к картам. «Ну что ж, Дэнни, если я сдвину колоду на пятерке, то встану, а если нет – это будет означать, что ты хочешь, чтобы я полежал еще». Карты, заняв место Дэнни, стали моей движущей силой. «Может, мне поесть? Может, мне позвонить такому-то?» Где колода?

Вечером в десятом часу Люси обычно возвращалась из Лондона в Уитчерч, и я чувствовал такое облегчение оттого, что вижу рядом с собой живого человека, что едва не кричал от радости, хотя через несколько минут она поднимала крик из-за того, что я не помыл посуду. Затем начинался спор из-за ужина. Люси укоряла меня за то, что я ничего не приготовил, а она устала настолько, что не в силах ничего делать, – она ведь работает. Затем она ругала меня за то, что я не мылся и от меня воняет; за развал в доме; за то, что я больше не встречаюсь ни с кем из приятелей, потому что мне просто нечего рассказать о себе; за то, что ей вообще осточертела вся атмосфера, которой я окружил себя после того, что случилось с моим братом.

Как раз в середине этого периода непрерывной ругани и ссор меня уволили из газеты с должности нештатного обозревателя телепрограмм. В редакцию пришли сотни гневных писем из-за того, что в заключении безобидной рецензии на «Древности, которые мы видим вдоль дорог выставленными на продажу» я позволил себе высказать мнение о том, что по воскресным вечерам должны быть специальные телепередачи для пожилых и старых – телевизионные вечера для пенсионеров. Ведь яснее ясного, что все эти передачи с Торой Хайрд, Джуди Денч и Хью Скалли – даже с вкраплениями реклам ортопедических матрасов и панталон для страдающих паховой грыжей – им совершенно неинтересны. Можно даже придумать специальные позывные для этой категории телезрителей: конечно, не «Три льва на футболке», а «Три глазированные слойки на салфетке». Ведь три глазированные слойки на салфетке – предмет постоянных мечтаний.

Конечно, в этот период времени я был не совсем тем, кем был прежде, но, согласитесь, ведь и мне необходима хоть какая-то свобода действий. Та шутка по поводу грыжи и еще одна, по поводу гречки на коже рук, распространились довольно широко и явились теми искрами, из-за которых разгорелся весь сыр-бор. Некоторые из писем были откровенно злобными. Были и такие, в которых банальные причитания вроде «вы тоже не всегда будете молодым» перемежались с высказываниями о том, что им до смерти надоело мое высокомерие и язвительные непристойности, которыми пестрят мои обзоры. Авторы нескольких писем даже выражали надежду на то, что я к старости, возможно, обновлю свой журналистский стиль.

Алекс Хеммонд, первый заместитель главного редактора, позвонил мне и сообщил об общественном протесте, вызванном моими обзорами, в связи с которым главный редактор хотел бы видеть в следующем номере мои пусть шутливые, но искренние извинения. Я написал, что мои обзоры превратили меня в подобие Салмана Рушди, вынужденного скрываться от гнева пенсионеров. В наказание за написанное мною, продолжал я свое извинение, моя бабушка заставляет меня смотреть вместе с ней «Больницу для животных», а что касается панталон для страдающих паховой грыжей, то я и сам вынужден был носить их после травмы, полученной на футбольном поле.

На следующее утро я показал написанное Алексу Хеммонду; он сказал, что это, кажется, то, что надо. Но то, что произошло на следующей неделе, было просто кошмаром: десятки разгневанных пенсионеров, которых не удовлетворили мои извинения, беспрерывно звонили в редакцию.

Всякий раз, идя по Маркет-сквер, я ожидал, что вот сейчас получу удар по голове толстой шишкастой палкой, с которыми ходили старики. Проходя мимо почтамта, автобусных остановок или комиссионного магазина, выручка которого поступала в благотворительный фонд борьбы с раком, я инстинктивно прибавлял шаг. Пенсионеры стали казаться мне неким единым аморфным существом, одним огромным поношенным грубошерстным пальто, пропитанным ненавистью, которое, как голодное дикое животное, кралось по моим следам. Кроме этого, я, казалось, не чувствовал больше ничего.

Неожиданно мне позвонил Стив Пенди.

– Есть что-нибудь такое, в чем вас в действительности можно упрекнуть, если ретроспективно просмотреть все, вами написанное?

Я ответил, что гречка на коже рук была понята неправильно. На этот раз Стив показался мне весьма добродушным. Поток жалоб показал, как много людей читают мои обозрения. Спустя неделю какие-то суки прицепились к тому, что я, разбирая очередной фильм навязшего у всех в зубах сериала «Дорожные странствия Сутти и Свиппа», сделал описку в имени: написал «Суттэ» вместо «Сутти». Они тоже ждали извинений. И это не было акцией пенсионеров. Просто, после моего отпуска по семейным обстоятельствам, редакционное начальство хотело выставить меня вон.

– А кого это так озаботило? Я неправильно написал имя Сутти – какое преступление! А что он сам собирается делать? Написать вам? Я чувствую, вы что-то замышляете, Стив, а эта злополучная описка – просто предлог. Мне кажется, здесь не обошлось без Джона Таунсенда (доктора медицины), председателя ассоциации пожилых людей в Эйлсбери, не так ли?

– Дело, конечно, не в описке. Скажите лучше, Кит, почему вы не упомянули в своем обозрении новый сериал «Айвенго»? Неужели вы думаете, что многие из наших читателей смотрят эту нудь «Дорожные странствия Сутти и Свиппа»? А в обзоре на прошлой неделе вы с упоением писали об «Улице Сезам», а кому это надо?

В один из летних вечеров уже после того, как меня поперли с работы, и я, не зная, куда себя деть от отчаяния, машинально перелистывал «Индепендент», ее имя буквально выстрелило мне в глаза с одной из страниц, и я тут же ощутил, что мое сердце заколотилось более учащенно. Под рецензией о революционном прорыве в конструкции автомобильных сидений для инвалидов стояло «Никки Олдбридж». Пока мол бабушка из Корнуолла окончательно не выжила из ума, она во всем искала совпадения или случайные стечения обстоятельств. Я думаю, это свойственно каждому, чей мир распадается, и он начинает концентрировать внимание на отдельных вещах. Это как бы попытка собрать мир воедино и навести хоть какой-то порядок в образовавшемся хаосе. А что в результате? Да примерно то же, что и у ребенка, которому еще не исполнилось и пяти, а он пытается собрать картинку из 10 000 отдельных кусочков, стараясь уложить эти кусочки так, как они лежать не должны. Она была журналисткой, я был журналистом. Она написала статью об инвалидах, Дэнни был инвалидом. Я знал, что после окончания школы Никки стала работать репортером, поэтому был уверен, что это ее публикация.

Если бы наши отношения с Люси не были настолько неприязненными, я скорее всего ничего бы и не предпринял. Но мы как раз перед этим буквально вдрызг разругались из-за женитьбы и обзаведения детьми в это абсолютно не подходящее ни для первого, ни для второго время.

– Мы когда-нибудь поженимся и у нас будут дети? – придавая голосу драматическое звучание, произнесла Люси, когда мы однажды вечером возвращались домой из паба «Вишневое дерево». До этого я целый вечер рассказывал ей о Дэнни, и ее вопрос невольно подвел меня к мысли о том, что сна пропустила мимо ушей все, что я говорил ей.

Я не ответил, но, должно быть, на миг, как бы в изнеможении, закрыл глаза.

– Я не пристаю к тебе, и не говори, что я донимаю тебя. Мне просто надо знать, – сказала она, пристально глядя на меня, – являюсь ли я законченной дурой.

И пошло, и поехало. Спор становился все более и более ожесточенным; она обвиняла меня в том, что я отношусь к ней наплевательски и вообще не думаю ни о ком, кроме себя самого.

– Я хочу от тебя лишь одного: чтобы ты, в конце концов, решил, ты собираешься на мне жениться или нет, – сказала она на следующее утро, когда мы вставали. – Мне почти тридцать. Я не ставлю тебе ультиматум. Скорее это ультиматум мне. Нам надо подумать о будущем. Так дальше продолжаться не может. Я так же, как и ты, убита тем, что произошло с Дэнни, но нам надо как-то жить с этим. Почему бы тебе не попытаться найти себе работу в Лондоне? Я не в состоянии ездить сюда каждый вечер. Ведь здесь нас ничего не держит, кроме денег. Прошу тебя, Кит, ну пожалуйста.

Черта с два, ты так же, как и я, убита тем, что произошло с Дэнни, – так я тебе и поверил. Именно в тот вечер я и написал письмо Никки на адрес редакции «Индепендент», в котором сообщил ей адрес своей электронной почты.

12 декабря 2000 года

Сегодня утром меня разбудил Карлос. Он просунул голову в мою палатку и спросил: «Ну так что мы будем делать? Я не собираюсь еще две недели терпеть такую жизнь».

Я не стал его разубеждать, а лишь попросил после концерта отвести меня в Лас-Вегас, откуда я на автобусе доберусь до аэропорта Лос-Анджелеса.

Потом мы сходили в супермаркет, где я купил еду, но теперь уже только для себя, а также солнцезащитный крем для Доминик, поскольку я до этого пользовался ее кремом. Пока Карлос рассчитывался за их провизию, Доминик спросила, когда я буду в Австралии и в каком отеле в Сиднее я намереваюсь остановиться. Когда я ответил, что в «Одинокой планете» хвалят хостел[43]43
  Хостел – общежитие гостиничного типа для туристов (в основном молодых).


[Закрыть] «Ева», она сказала: «Мы, возможно, зайдем туда повидаться с тобой. Я не счастлива с Карлосом. Спасибо тебе за крем». Должно быть, между Карлосом и Доминик вчера вечером произошла серьезная ссора, потому что, когда я вернулся, Доминик еще не спала. Она сидела в машине и при свете лампочек освещения салона читала путеводитель по Австралии в серии «Одинокая планета».

– Ну, ты хорошо провел время со своей хиппи? – спросила она.

Я был в кафе «Голодный волк», расположенном в кемпинге, с женщиной по имени Ачбан, с которой познакомился накануне у каньона. Она была вполне нормальной, однако пыталась передать мне в баре разнообразные телепатические послания и все время говорила о том, что раньше у нее были отношения с мужчиной, но он обращался с ней неподобающим образом. Я сказал Доминик, что она оказалась немного не в себе, в некотором роде «новомодной психопаткой».

– У нее есть приятель, так что, согласись я, это была бы тройка. К тому же этот ее приятель тоже хороший фрукт: заставляет ее слушать звуки, которые издают дельфины, и принимать участие в оргиях.

– Хмм, – произнесла Доминик, загибая уголок книжной страницы, – сексуальный сэндвич.

Эта реплика Доминик застряла у меня в ушах. Я принял душ, но все еще продолжал размышлять над смыслом сказанного ею: видимо, я чего-то не уловил. Я пошел к дверце машины, чтобы пожелать ей спокойной ночи.

– Скажи, ты считаешь, что у нас с Карлосом хорошие отношения? – спросила она.

Я не знал, что ответить, и сначала сказал, что да, потом, немного подумав, сказал, что не знаю, и спросил ее, что она сама думает об этом.

Она пожала плечами, а я сел в машину рядом с ней.

– А почему ты думаешь, что отношения между вами плохие?

Она положила журнал на панель перед ветровым стеклом и, запустив обе руки в волосы, произнесла разочарованно-задумчивым тоном:

– Карлос совсем мальчишка. По-дурацки ревнивый. Возможно, я еще раньше уеду в Австралию. Мне необходимо побыть одной и нужно время, чтобы все обдумать. Поживу у своих друзей в Нусе. Я сейчас читаю об этом месте. Там, кстати, водятся медведи – но это коалы и они никого не едят, – она засмеялась и после секундной паузы спросила: – Ну а что ты решил? Когда ты поедешь в Австралию, в то время, которое наметил раньше? Ты, наверное, будешь без памяти рад выбраться на волю из этой камеры? – она обвела поднятыми руками салон.

Я сказал, что Люси собирается лететь в Тайланд, а я должен буду из Лас-Вегаса доехать автобусом до Лос-Анджелеса, и, возможно, мне придется поменять билет на более ранний срок, чтобы в нужное время оказаться в Тайланде.

– О, тогда мы едем вместе, – сказала она, как будто я специально подстроил все таким образом, чтобы оказаться с ней, и сразу же добавила: – Нет… ты и я – мы такие разные.

Я удивился, неужто она решила, что у меня есть какой-либо замысел в отношении ее, но выражение ее лица было абсолютно непроницаемым, поэтому я возразил:

– Мы не такие уж и разные. К тому же я всегда считал, что мы с Карлосом похожи.

– Ну уж не-е-ет, – протянула она, – с меня хватит и одного Карлоса. Мы в очередной раз безобразно разругались. Мы постоянно спорим и ругаемся. Почему я так много говорю с Австралией? Да потому что там был мой дом. Почему я вспоминаю Джона? Да потому что он был моим мужем.

Мне захотелось курить, а она не выносила табачного дыма в салоне, поэтому мы вышли из машины и сели рядом на скамейку у обеденного столика. Я сказал ей, что чувствую себя виноватым по отношению к Дэнни. Я снова писал о нем в дневнике и должен видеть его чаще. Доминик посмотрела мне в глаза каким-то завораживающим взглядом и через секунду молча уткнулась лицом в мое плечо.

– Ты хороший и добрый человек, – произнесла она, и звук ее голоса, казалось, проник мне в грудь.

Я ответил, что вовсе не такой, а скорее человек-скорпион. Я начал рассказывать ей о том самом стуке в дверь в канун Рождества и о том, что до сих пор не могу найти покоя из-за того, что не окликнул Дэнни по имени, поскольку уверен в том, что он намеревался рассказать мне что-то. Доминик была первой, не считая Тома и Люси, кому я рассказал об этом.

– Все мы скорпионы, – сказала она, сжав мое лицо руками. Ее голова все еще лежала на моей груди; я слегка склонился и тоже сжал руками ее лицо. Она со смехом подняла голову и попросила сигарету.

Я раскурил ей сигарету, на ее кончике засветился оранжевый огонек, и это моментально напомнило мне наше путешествие в Европу; не знаю почему, но моя память выплеснула из своих глубин на поверхность эту историю с водным велосипедом. Доминик вновь засмеялась, и от ее грудного смеха моя грудь, казалось, завибрировала.

– Ты до сих пор тащишься от этого велосипеда, – сказала она.

– Я же хотел доплыть на нем до Марокко, если ты помнишь? Но всякий раз, когда мы крутили педали в направлении от берега, нас снова относило к пляжу. Я думал, что ты не крутишь педали во всю силу, а ты думала то же самое обо мне. В конце концов ты поняла, что нас сносит течение, и мы поменялись местами. Помнишь, мы прошли вдоль пляжа по дуге, наверное, с полмили, пока я не обратил внимание на…

– …то, что одна педаль была заблокирована, – сказала Доминик, гася наполовину выкуренную сигарету. – Да, мне кажется, ты до сих пор все еще тащишься от этого велосипеда. В то время все было совсем иначе, а с тех пор мы все сильно изменились.

Мы ненадолго замолчали. Она прижалась ко мне, и я почувствовал, как быстро забилось ее сердце; мое тоже застучало чаще, как будто старясь войти в ритм, с которым билось ее сердце.

– Все то время, что мы путешествовали, ты пытался меня склонить, – произнесла она, вставая, чтобы взять плед. – Нет, я говорю не об этом путешествии: сейчас мы ссоримся только из-за бензина. Ты изменился. Тебя похитили братья по разуму.

Доминик вернулась с пледом в руках, но не накинула его, а со словами: «Тело греет лучше, чем джемпер» – села рядом со мной. Она стала рассказывать мне о ссорах, вспыхивающих между ней и Карлосом из-за Австралии, и сказала, что уже не хочет, чтобы он вместе с нею ехал в Перт. Он только все усложнит: а ей необходимо побыть наедине с собой. Я, откровенно говоря, не знал, что ответить, а поэтому стал гладить ее по плечу, повторяя при этом, что все, что бы ни случилось, будет нам на пользу. А потом моя рука скользнула по ее ноге.

– Нет, – спокойно сказала она.

Хотя мое прикосновение не было намеренным – я всего лишь почесал комариный укус на собственной ноге, – я, сам не знаю почему, не сказал ей, что не собирался гладить ее ногу, а лишь с грустью посмотрел на нее.

– Карлос? – спросил я.

– Карлос, – ответила она, кивая головой и отодвигаясь от меня, – он же ребенок. Она встала, обошла стол и села на скамейку напротив. – А как Люси? Тебе, наверное, не терпится ее увидеть?

Я, должно быть, не очень походил на счастливца, потому что она протянула через стол ко мне руку и спросила: «Ну так как?»

Я взял ее руку, но с такой нежностью, как будто на моей ладони оказался мыльный пузырь, и посмотрел ей прямо в глаза. Ее маленькие пальцы были как тоненькие морковинки.

Она начала рассказывать мне о Джоне, которого любила как друга, никогда не испытывая страсти и влечения к нему; с Джоном она чувствовала себя надежно и комфортно, поэтому ей нравилось жить с ним в Перте.

А я поведал ей о своей теории: единственная причина, по которой вы отправляетесь путешествовать, состоит прежде всего в том, чтобы выяснить, для чего вы вообще отправляетесь в путешествие. Она ответила, что всегда существует одна «практическая» причина и одна «эмоциональная» причина.

– Я отправилась путешествовать, для того чтобы попасть снова в Перт и встретиться с друзьями. Карлос отправился, потому что я просила его. Ты отправился потому, что хочешь обдумать свои дела. А эмоциональная причина – я отправилась в это путешествие для того, чтобы дистанцироваться от Джона и его матери, дни которой, по-видимому, сочтены, да и ты, если разобраться, оказался здесь по аналогичной причине.

– Люси, – как бы про себя произнес я.

– Конечно, – ответила она тоном, каким учитель поощряет правильный ответ ученика, – и твой брат.

Она встала, напевая что-то веселое, а затем, просунув руки в мою палатку, вытащила оттуда свернутую в скатку подстилку, на которой я спал. – Хочу посмотреть на звезды. Они здесь не такие, как в Австралии. Ты знаешь, как называются звезды? А созвездия находить умеешь?

Я предложил пойти к главному корпусу, в котором было кафе, поскольку земля вокруг моей палатки была не очень чистой. Но она, казалось, видела меня насквозь.

– Сейчас ты снова склоняешь меня, – сказала она, и в голосе ее послышались плутовские нотки, – сейчас-то эти трюки мне известны.

Я перенес подстилку к кафе. Мы расстелили ее на траве газона и сели.

– Прости, что я, возможно, причиняю тебе боль, – сказала она, касаясь моей руки, – до того, как отправиться в это путешествие, я была уверена, что все это из-за таблеток. Я не скрываю, что эти таблетки помогают мне оставаться в уравновешенном состоянии, ко я должна прекратить принимать их.

Она смотрела на звезды и, подняв к небу палец, водила им, очерчивая созвездия.

Я предложил ей сыграть в одну игру: к ее голове поднесли пистолет, и она должна назвать кого-то, кого мы оба знаем и кто примет смерть вместо нее.

– Ой нет, я не смогу играть в такую игру. Это ужасная игра, – сказала она, а затем после минутной паузы добавила, что, возможно, назвала бы Люси, за ее недоброе отношение ко мне. Она произнесла это шепотом, словно боясь, что нас подслушивают, потом, вторя мне, рассмеялась, отчего на ее лице проступили две вертикальные складки от углов рта к скулам. Став снова серьезной, она сказала, что назвала бы еще и мамашу Карлоса, поскольку та не одобряет женщин, которые разводятся с мужьями.

– Больше я не могу играть в эту игру. Она и вправду ужасная.

Она рассказала мне, что в действительности явилось причиной ее разрыва с Джоном. Их сексуальная жизнь была вялой, и она не могла заставить себя позабыть Карлоса. А сейчас, когда она с Карлосом, она не может заставить себя не думать о Джоне, и все хорошее, что было в их совместной жизни, увы, не присутствует в их отношениях с Карлосом. Она добавила, что, возможно, это будет ошибкой, если она вновь вернется к Джону. Я рассказал ей о Люси и о том, какие фантазии приходят мне в голову, когда я думаю о ней и о Никки Олдбридж, соединяя все лучшее от каждой из них в неком едином существе, как это проделывается в знакомом ей фильме ужасов «Муха».

– Да, но в этом фильме они как раз соединяли в одно целое все худшее, что брали от каждого, но ведь твоя подруга ушла от тебя к другому мужчине из… – Доминик сделала презрительную гримасу и досказала фразу таким голосом, как будто выплевывала слова, – …магазина товаров для животных.

– Прижмись ко мне, – сказал я.

– Хорошо, – ответила она, и мы, прижавшись друг к другу, некоторое время лежали молча.

Я попытался уговорить ее продолжить игру и сделать выбор из пяти человек, существующих на данный момент в ее жизни: отца, матери, Карлоса, Джона и меня. Она немного задумалась потому, что я, как мне показалось, был первым кандидатом на смерть.

– Ну а по каким критериям надо выбирать? – допытывалась она.

Я ответил, что это сугубо личное дело, критерии назначает она по своему разумению.

Первым был ее отец, потом мать. Она лежала, положив голову мне на плечо, а я, обняв ее одной рукой, прижимал к себе. Я попытался поцеловать ее. Всякий раз, когда я наклонял голову, чтобы найти губами ее губы, Доминик отстранялась от меня. Я стал опасаться, не заснула ли она, если паузы в разговоре затягивались дольше чем на минуту, но потом предложил ей придумать какую-нибудь игру.

– Ну вот, я придумала. У тебя есть листок бумаги?

Я вынул из поясной сумочки блокнот и вырвал из него страницу. Она велела мне написать поперек страницы любые двенадцать слов, которые придут мне в голову, а потом я должен был соединить их линией, которая своими очертаниями походила на пирамиду, но оставались два последних слова, которые надо было соединить. Это были слова «секс» и «нос», а поскольку у Доминик был довольно большой нос, то получилось так, как будто кто-то сказал: «Ты хочешь заняться сексом с этой девушкой с большим носом».