Текст книги "Голодная дорога"

– Как ты себя чувствуешь?

– Я сыт.

– Хорошо.

Он забрал с собой тарелку и вынес пластиковую чашку с водой. На вкус это была вода из очень глубокого колодца, чуть сладковатая, со слабым запахом ржавчины и странных корней с его стола. Я выпил воду, и жажда моя стала еще сильнее, чем раньше.

– Как ты теперь себя чувствуешь?

Я начал было говорить, но вдруг весь мир потускнел. Легкие чары этого вечера застлали мне глаза. Я видел загадочное свечение, а внутри меня открывались пространства. Я попытался двинуться, но мой дух был не в ладах с моим телом. Мой дух был в движении, а тело оставалось на месте. Затем я ощутил, как вокруг меня все начинает вращаться, поначалу медленно, но затем вещи побежали быстрее и стали еще тусклее, лицо старика при этом сделалось неправдоподобно большим, а затем стало таким маленьким, что я едва мог различить его глаза. Потом я услышал, как он издалека говорит:

– Ложись, сын мой.

И затем, затмив пространство звуком шелестящих перьев, он быстро растворился в подхватившем его светящемся ветре.

Звуки рынка приобрели новое качество. Миллионы ног, ступавших на землю, содрогали ее до основания. Голоса всех оттенков вырастали массивными волнами и превращались в шепоты. Издалека я слышал призывы муэдзина. Я чувствовал, что он зовет меня, но не мог сдвинуться с места. Колокольчики и ангельские хоры звучали рядом с моими ушами и внезапно опадали. Прямо напротив места, где я сидел, началась драка. Две женщины налетели друг на друга, и когда их разняли, их набедренные повязки воспарили в воздух, как перья. Женщины снова набросились друг на друга, в великой ярости и злобе, и клочья их париков, блузок и шарфов медленно закружились над ними. Их ярость очаровала меня. Я даже готов был податься к ним, когда голос, казалось, пришедший ниоткуда, но не голос духа, сказал мне:

– Где старик?

– Ушел.

– Куда?

– Он убежал отсюда.

– Отчего?

– От меня.

– Почему?

– Потому что я ищу свою мать.

Пауза.

– Куда он побежал?

– К ветру.

– В каком направлении?

– Я не знаю.

– Кто твоя мать?

– Моя мать на рынке.

– Откуда ты знаешь, что твоя мать – рынок?

– Я не говорил, что моя мама – рынок.

– А что ты сказал?

– Что она торгует на рынке.

– А зачем ты ее ищешь?

– Я не знаю.

– Как тебя зовут?

Я ответил на вопрос, но, очевидно, мой ответ не был услышан, потому что голос спрашивал меня три раза, и каждый раз более тихо. Ветер уносил мои ответы, и моя голова билась о твердыню тишины, и мир темнел. Прямо с луны, которая вдруг очень близко встала надо мной со светящимся лицом великого короля мира духов, я услышал другие, полные тьмы голоса, которые говорили:

– Посмотрите на него.

– Он ищет свою мать.

– У нее везде большие глаза на этом рынке.

– Люди платят ей, чтобы она закрыла глаза.

– Ее глаза никогда не закрываются.

– Они видят все.

– Они видят все деньги.

– Они поедают деньги.

– Нашу власть.

– Наши мечты.

– Наш сон.

– Наших детей.

– Говорят, что ее сын летает на луну.

– Вот почему у него такие большие глаза.

– Посмотрите на него.

Голоса и дальше продолжали что-то говорить, совершая какой-то ритуал. Луна спускалась прямо на меня. Мое лицо стало луной, и я уставился одним большим глазом в темноту рынка. И затем, с лунным свечением внутри себя, заполнившим пустые пространства во мне, я почувствовал, как темнота поднимает меня вверх, как будто на невидимых руках. И за мной следовали эти голоса, голоса без тел.

– Может быть, ему нехорошо.

– Может быть, он сумасшедший.

– Странные вещи с нами творятся.

– С нашими детьми.

– Говорят, он находится в поисках духа Независимости.

– Говорят, он не может найти себя.

– Свой собственный дух.

– Который он потерял, когда явился белый человек.

– Говорят, он ищет свою мать.

– Но его мать его не ищет.

– Говорят, что она улетела на луну.

– Какую луну? Лун много.

– Луну Независимости.

– Так он ищет ее луну?

– Да.

– Странные вещи происходят.

– Мир переворачивается вверх тормашками.

– Безумие идет к нам.

– И голод идет, как пес о двенадцати головах.

– Смятение идет.

– И война.

– И кровь наливает глаза мужчин.

– И это поколение опустошит богатства этой земли.

– Пошли отсюда.

– Посмотри на него.

– Может быть, то, что еще не свершилось, сводит его с ума?

– Может быть, с ним просто не все в порядке.

И затем голоса растворились в воздухе. Светящийся ветер повеял надо мной, и свет во мне нашел свой вес. Мои невидимые руки стали видимы. Темнота заволокла рынок, словно выросла из земли. Везде зажглись лампы. Духи мертвых двигались сквозь густые запахи и плотную темноту.

И вдруг, как по мановению, запутанные дорожки стали мне совершенно ясны. Мои ноги уверенно ступали по земле. Я шел за светящимся ветром, который расчищал передо мной дорожки. Он провел меня по спирали через все головоломки рынка прямо к центру, где стоял колодец. Я заглянул в него и увидел, что в нем нет воды. Там плавала одна только луна. Она была почти белая, совершенно круглая и спокойная. Вокруг колодца не было никаких ведер, и земля была сухая, и я пришел к выводу, что никто не станет черпать воду из луны в колодце, и начал лезть в колодец, потому что мне показалось, что это лучшее место, где можно лечь и передохнуть в глубокой неподвижной белизне. Но вдруг женщина схватила меня за шорты, вытащила оттуда, швырнула на землю и прикрикнула на меня:

– Уходи отсюда!

Я пошел за убывающим светом дорожки и пришел к месту, где белые куры били крыльями и шумно ворковали в больших бамбуковых клетках. Все здесь сильно пропахло курами, и я смотрел, как они снуют туда-сюда, машут крыльями, бьются друг о друга, неспособные вылететь из клетки. Вскоре мне показалось, что вся рыночная жизнь проходит в большой черной клетке. Дальше, уже ближе к ночи, я увидел, как трое мужчин в темных очках толкают шаткий столик с товарами, за которым стояла женщина. Они разбросали все ее товары, и она терпеливо их собирала. Она вытирала их от грязи и снова раскладывала на столике. Мужчины опять перевернули столик. Женщина подняла крик о помощи, о своей невиновности, но рыночная жизнь шла своим чередом, и ни один голос, если только он не был громче всех вместе взятых голосов рынка, не мог заставить к себе прислушаться. Женщина перестала кричать. Она снова установила столик и выставила товары. Мужчины молча дождались, когда она закончит, и опять все перевернули. Я подошел ближе. Один из мужчин сказал:

– Ты не будешь торговать на этом месте, если ты не принадлежишь к нашей партии.

– Но где я найду другое место?

– Хороший вопрос, – сказал один из мужчин.

– Уходи. Иди. Нам не нужны такие, как ты.

– Ты не наша. Все остальные в этой части рынка – наши люди.

– Если вы так обращаетесь с людьми, то почему я должна хотеть стать одним из вас? – спросила женщина.

– Хороший вопрос.

– Правда.

– Так что иди.

– Уходи.

– Ты не нужна нам здесь.

– Но что я сделала? Я же плачу налог. Я плачу за это место, и никто никогда не жаловался на меня…

Двое мужчин подняли ее столик и понесли, загородив дорогу. Женщина, крича, как раненый зверь, кинулась на мужчин, вцепилась им в волосы, расцарапывая лица, срывая с них очки. Один из мужчин крикнул, что он ничего не видит. Двое других схватили женщину и швырнули на землю. Третий ударил ее ногой, но женщина не издала ни звука. По дороге было не пройти, собралась большая толпа. Воздух заполнили возмущенные голоса. Женщина встала, побежала к столику и через секунду вернулась с мачете, которое она держала обеими руками с неуклюжей и устрашающей решительностью. Издав клич убийства, она кинулась на мужчин, разбежавшихся в разные стороны. Мужчина с сорванными очками кричал, что его ослепили, и разражался бранью, а женщина бежала за ним и уже высоко занесла мачете над его шеей, испустив сдавленный хрип, но толпа скрутила ее, и на мгновение я увидел мачете, высоко поднятое над затененными лицами. Женщины стали очищать свои столики. Одна из них сказала:

– Независимость принесла нам одни беды.

Луна ушла от меня и стало темно, и я на короткое время ощутил себя в мире духов, с их непрестанно тараторящими голосами. Вокруг меня была неразбериха, и старик с пепельной бородой говорил женщине:

– Упаковывай вещи и уходи этой ночью. Ты чуть не убила человека. Тебе повезло, что мы остановили тебя. Иди домой к мужу и детям. Эти люди еще придут. Не приходи на рынок какое-то время. Ты – храбрая и глупая женщина.

Женщина ничего не ответила. С каменным лицом, выражавшим суровую красоту, она собрала в корзину товары. Она перестала вытирать нос и глаза своей повязкой. Вокруг столпились женщины с советами. Она была вся в грязи. Сложно было разобрать, где у нее грязь, а где волосы. Закончив упаковывать товары, она подняла корзину на голову и гордой походкой зашагала в толпу. Старик исчез. Луна полностью оставила меня, и я увидел лицо женщины при свете ламп. И когда ночь прекратила вертеться туда-сюда, в этой женщине я увидел Маму. Я пошел за ней, схватил ее за ногу, но она оттолкнула меня, упорная в своем неповиновении. Я схватил ее за повязку и закричал:

– Мама!

Она взглянула вниз, быстро поставила корзину на землю и надолго заключила меня в объятия. Затем она отпустила меня, и я заметил, что в ее обезумевших глазах проступила влага:

– Что ты здесь делаешь?

– Я ищу тебя.

– Иди домой! – скомандовала она.

Я прокладывал себе путь через толпу и слышал за собой ее всхлипывания. Она шла за мной, пока мы не вышли с рынка. А когда мы шли, я увидел старика за другим столиком, с плавающей луной в глазах, которые смотрели на меня с легкой улыбкой. Подойдя к главной дороге, Мама опустила корзину, взяла меня на руки, привязала к спине своей повязкой и снова водрузила корзину на голову.

– Ты растешь, – сказала она. – Не все растет на этом месте, но по крайней мере ты, сын мой, растешь здесь.

По обеим сторонам дороги горели лампы. Отовсюду раздавались голоса. Везде были голоса и движение. Я нес в себе свои тайны.

Глава 11

Когда мы пришли домой, было очень темно, и Папа уже пришел с работы. Он сидел на своем стуле, курил сигарету и тяжело думал. Он не посмотрел на нас, когда мы вошли. Я был очень уставший, не говоря уже о Маме, и, поставив на шкаф свою корзину, она подошла к Папе и спросила, как у него прошел день. Папа ничего не ответил. Он курил в тишине. После того как Мама три раза повторила свой вопрос, и с каждым разом голос ее становился все нежнее, она выпрямилась и направилась к двери, с грязью на одной стороне лица, похожей на тайные знаки принадлежности, когда Папа вдруг взорвался и ударил кулаком по столу.

– Где ты была? – грозно спросил он.

Мама похолодела.

– И почему ты так поздно?

– Я была на рынке.

– И что ты там делала?

– Торговала.

– Какой рынок? Какая торговля? Вот так вот, женщины, вы начинаете себя вести, когда попадаете в газеты. Я уже не знаю сколько сижу здесь, голодный, и в доме совсем нет еды. Мужчина гнет на тебя спину, а ты не можешь приготовить ему пищу, когда он приходит домой! Вот почему люди постоянно советуют мне запретить тебе торговать на рынке. Вы, женщины, начинаете маленькую торговлю, связываетесь с дурной женской компанией, берете в голову разные идеи, забываете о семье и оставляете меня здесь без еды с одними сигаретами! Сигаретами сыт не будешь! – Папа кричал очень сердитым голосом и размахивал руками.

– Извини, мой муж, дай мне пройти, и я…

– Ты извиняешься? Но извинениями сыт не будешь! Знаешь ли ты, какой ужасный день у меня был, хуже, чем у осла или гуся. Иди и потаскай мешки с цементом целый день, чтобы узнать, какая мне выпала скотская жизнь.

Папа продолжал кричать. Он пугал нас. Казалось, своей яростью он вдвое уменьшал комнату. Он не слушал ничего и ничего не замечал и все говорил и говорил о своей гнусной работе. Он рассказывал, как идиоты приказывали ему нести мешки, как громилы издевались над людьми, и что он был героем, и хочет бросить все и изменить свою жизнь.

– А что со мной? – спросила Мама.

– А что с тобой?

– Ты думаешь, мне не хочется все бросить, а?

– Давай! Бросай! – прокричал Папа. – Давай, давай, бросай все, и пускай твой сын голодает и побирается, как нищий иди сирота!

– Можно я пойду и приготовлю еды? – спокойно спросила Мама.

– Я больше не голоден. Иди и приготовь еду для себя.

Мама пошла в сторону кухни, но Папа кинулся на нее, схватил за шею и прижал лицом к матрасу. Мама не протестовала и не боролась с ним, Папа сел на нее верхом так, что я мог видеть ее прижатое лицо, а затем встал и пошел обратно к своему стулу.

– Оставь Маму в покое, – сказал я.

– Замолчи! А где это был ты, интересно? – спросил он, уставясь на меня.

Я не ответил. И выбежал из комнаты. Вскоре пришла Мама и мы пошли на двор. Мы приготовили эба и разогрели тушенку.

– Все мужчины – дураки, – вот и все, что сказала Мама, уставясь в огонь, когда мы сидели на кухне.

Закончив готовить, мы накрыли стол. Ели молча. Папа был необычайно прожорлив. Он прикончил свою порцию эба и попросил еще. Мама встала и приготовила ему еще эба, которую он бесстыдно заглотил в два приема. Пыщущие паром куски эба, казалось, ничуть не обожгли ему руки и горло. Разделавшись со второй порцией, он откинулся на стул и удовлетворенно потер свой живот.

– Я делаю мужскую работу и ем как мужчина, – сказал он, улыбнувшись.

Мы не улыбались ему.

Он послал меня купить огогоро и сигарет. Пока он пил и курил, его настроение заметно улучшилось. Он попытался шутить с нами, но мы ему не отвечали.

– Что тревожит тебя? – спросил он Маму.

– Ничего.

– Ничего?

– Ничего, – ответила она, не смотря на него.

– Ничего, – сказал я.

– Ничего?

– Да.

– А что делает грязь на мамином лице?

– Ничего, – ответил я.

Он посмотрел на нас так, как будто мы состояли против него в заговоре. Он продолжил свои расспросы, но мы отказывались ему отвечать. Он искал какую-то загвоздку, но, разомлевший от сытной еды, не мог ничего придумать. Мама молчала, глубоко уйдя в свое одиночество, и ее лицо не выражало ничего – ни боли, ни несчастья, ни радости и ни удовлетворения. Папа умолял нас рассказать ему, что случилось.

– Тебе угрожал кто-нибудь?

– Нет.

– У тебя украли вещи?

– Нет.

– Тебя расстроили какие-нибудь плохие новости?

– Нет.

– Тебя прогоняли громилы?

Мама сделала маленькую паузу, прежде чем сказать:

– Нет.

Папа хрустнул спиной и вытянулся. Ему было очень неуютно и выглядел он почти жалким. Мама встала, убрала со стола и пошла мыться. Вернувшись, она сразу легла в постель. Папа сидел на стуле, рыгая, куря сигарету, страдая от бессонницы, как человек, который не может постичь таинственное молчание своей жены. Я расстелил себе мат и лег на него, немного понаблюдав за Папой. Его сигарета превратилась в звезду.

– Сегодня ночью полная луна, – сказал он.

Пока я наблюдал его силуэт, луна спустилась с неба, заполнив собой темные места. Я продолжал смотреть на луку. Я следовал по широкой дорожке, пока не дошел до хижины рядом с колодцем. За колодцем прятался фотограф, делая снимки со звезд и созвездий. Его камера вспыхнула, и из вспышки появились громилы и принялись его избивать. Камера выпала из рук фотографа. Я слышал, как внутри камеры кричали люди. Громилы прыгнули на камеру, пытаясь сломать ее ногами. Люди, находившиеся внутри камеры, которые хотели выйти на свет и стать реальными, начали плакать и не могли остановиться.

Фотограф вырвал у них из-под ног разбитую камеру. Мы вбежали в хижину и поняли, что она передвинулась и встала над колодцем. Мы провалились в колодец и оказались в просторной гостиной. Трое мужчин в очках были везде, постоянно множась. Папа курил москитную спиральку и, увидев меня, сказал:

– Что, интересно, делает грязь на мамином лице?

Один из громил в темных очках услышал его, увидел нас и сказал:

– Она не наш человек.

Громилы ринулись за нами. Мы с фотографом вбежали в комнату и столкнулись со степенной фигурой Мадам Кото, одетой в кружевное платье с золотой вышивкой, с большим опахалом из крокодиловой кожи в руках. Она пригласила нас к себе, повела, и когда мы сели, вбежали трое мужчин и нас окружили. Они закрыли меня и фотографа в стеклянном шкафу, который невозможно было разбить. Снаружи шкафа куры махали крыльями и превращались в политиков. Политики, одетые в белые балахоны, летали, разговаривая на странных языках. Я стоял за стеклом, а Папа смотрел на меня, и так продолжалось до самого рассвета.

Глава 12

Через несколько дней я столкнулся с Мадам Кото и тремя мужчинами. Они стояли возле дерева и о чем-то возбужденно спорили. Мадам Кото растолстела и выглядела обрюзгшей. На ней не было уже ожерелья из белых бусин. Увидев меня, она прекратила спорить и указала в моем направлении. Страх, который я не мог объяснить, заставил меня пуститься наутек.

– Хватайте его, – крикнула она.

Трое мужчин побежали за мной, но без особого успеха. Вскоре они прекратили меня преследовать. Я не останавливался, пока не добежал до нашего барака.

Я присел на цементную платформу. Куры носились по улице. Две собаки ходили друг вокруг друга, и, когда день в своей жаре достиг апогея, одной собаке удалось взгромоздиться на другую. Вокруг них стали собираться дети, и я понял, что собаки прилипли. Они не могли отлепиться, и дети смеялись. Они стали бросать в них камни, боль заставила собак отделиться, и они с лаем побежали в разные стороны.

Я сел наблюдать за вялыми движениями мира. Кусты буша словно кипели на медленном огне. Птицы садились на нашу крышу. Пыль поднималась от бесчисленных шагов и становилась неотличима от ослепляющего жара. Мой пот высох. Прилетели мухи. Подул ветер, и образовался небольшой вихрь – пыль, кусочки бумаги и мусор взметнулись вверх по спирали. Вокруг вихря забегали дети, и только их пронзительные крики слышались, вместе с птичьим пением, в сомнамбулическом воздухе этого мира.

Все блестело в ярком жидком мареве. Звуки словно оплывали по краям. Нищие тащились из последних сил. Через поселок прошли моряки и шабашники. Мужчины, продававшие амулеты, тапочки, сделанные в пустыне, всякие поделки из бамбука и яркие красные маты тоже пришли к нам. Затем погонщик коз провел свою паству по улице. Козы блеяли и оставили после себя в воздухе запах, который долго не мог унести ветер. Мне надоело наблюдать заурядные события мира. Я пошел к студии и стал смотреть на снимки. Они висели уже давно. Я постучал в комнату фотографа, но мне никто не открыл. Я снова постучал, и дверь тихонько приоткрылась. Лицо фотографа появилось на уровне моей головы. Вкрадчиво, он сказал голосом, к которому был примешан страх:

– Уходи!

– Почему?

– Потому что я не хочу, чтобы люди знали, что я здесь.

– Почему не хотите?

– Уходи и все!

– А что если я не уйду?

– Я стукну тебя по голове, и ты не будешь спать семь дней.

Я задумался об этом.

– Иди же! – закричал он.

– А что с теми мужчинами?

– С какими?

– С тремя мужчинами.

– А ты видел их? – спросил он уже другим голосом.

– Да.

– Где?

– Они разговаривали с Мадам Кото.

– Вот ведьма! О чем они говорили?

– Я не знаю.

– Когда ты видел их?

– Не так давно.

Он быстро закрыл дверь, запер на засов, но потом открыл ее снова.

– Иди! – сказал он. – И если ты снова их увидишь, немедленно приди ко мне и скажи.

– А что вы будете делать?

– Убью их или убегу.

Потом он закрыл дверь. Я немного постоял рядом. Образ его испуганного лица преследовал меня. Затем я пришел домой, сел на цементную платформу и стал наблюдать за всем, что двигалось на нашей улице. От солнца воздух с землей сливались и неотчетливо мерцали, и в какой-то момент я почувствовал, как все неразрешенное возвращается на круги своя – истории, мечты, исчезнувший мир великих древних духов, дикие джунгли, тигры с глазами-алмазами, пробирающиеся по тесным зарослям. Я видел существа, которые несли перед собой звенящие цепи, и кровь стекала по их шеям. Я видел мужчин и женщин без крыльев, сидевших рядами и стремительно поднимавшихся в небо. Я видел, как из центра солнца ко мне летели птицы и лошади, чьи крылья наполовину закрывали солнце и чьи перья отливали рубиновым сиянием. Я закрыл глаза – мир закружился, моя голова полетела в колодец, я открыл глаза, чтобы остановить это падение, когда вдруг услышал звон разбитого стекла, пронзивший дневное марево.

На соседней улице трое мужчин дубинками разбивали стеклянный шкаф фотографа. Затем они в спешке сняли вывешенные на просмотр снимки. Люди на улице, разбуженные шумом, подходили к своим крылечкам. Мужчины быстро посрывали фотографии и ушли в квартал, где жил фотограф. Люди, вышедшие из комнат, оглядели улицу и не увидели ничего необычного. Действие переместилось в комнату фотографа. Я побежал через улицу.

Когда я добежал, дверь комнаты была широко распахнута и никого из мужчин там не было. Как и самого фотографа. Окно было открыто, но я не смог из-за своего роста заглянуть туда и побежал на задний двор. Там я тоже никого не увидел. Я лишь заметил, что двор ведет к другим дворам. Я прошел мимо отхожего места, где кишели мухи и личинки. Здесь пахло так омерзительно, что я чуть не задохнулся. Другая дорога вела в болото и топи, за которыми был лес с могучими деревьями ироко, обече и красными деревьями. Туда вели глубокие свежие следы. Я шел по следам, проваливаясь в грязь, пока мягкая земля окончательно не превратилась в болото. Везде валялся мусор. Странные цветы, травы и зловещие поганки росли на болоте. Буш пышно разросся в неожиданных местах. На другую сторону болота вел деревянный мостик. Следы перекрывали друг друга, и некоторые из них вели прямо в топь. Я осмотрелся вокруг, никого не увидел и решил не продолжать поиски. Я пошел домой, смыл грязь с ног и снова принялся вести наблюдение за улицей. Больше не случилось ничего необычного.

Вечером вернулась Мама и была удивлена, увидев меня дома.

– Значит, ты был дома? Хороший мальчик. Я думала, что сегодня ты отправишься в Египет.

Она была дома раньше обычного, потому что в этот день не пошла на рынок. Она опять принялась торговать с лотка. Ее лицо было совсем темное от солнца.

* * *

Той ночью я слушал истории из темноты своего детского часа. Я слушал голос Мамы и песни Папы, слушал истории возвращения, передаваемые из уст в уста и из поколения в поколение. В тот час, залитый древним лунным светом, я слушал истории о неукротимых героях, которые стали суровыми богами хаоса и грома – когда ужас нанес нам свой визит. Та ночь принесла с собой ужас. Поначалу с улицы раздались пронзительные голоса, которые возвратили нас в древность, в вечные круги борьбы за власть.

Мы выскочили в синее воспоминание улицы, запруженной тенями. Озлобленные мужчины крушили окна, деревянные двери и человеческие тела. Мы выскочили в темное марево, пахнущее горящими волосами, навстречу едкому желтому дыму из парикмахерской, навстречу звукам извращенных ритуальных чантов, кошачьему концерту и ударам блестящих мачете, призывающих к очистительной войне.

Голоса, призывающие к мести, наполнили улицу. Зеленые тела были густо намазаны сурьмой, и с голых грудей мужчин стекала кровь животных. Мужчины были похожи на реку из диких ягуаров. Глубокие земные песни мужчин мешались с ветром и доносились отовсюду, от звезд и раздавленных цветов. Они пели разрушение. Их возгласы заполонили эту ночь. Их потеющие тела блестели в свете ламп. Их кличи, призывавшие к убийствам, заставили нас выйти из забытья.

Нельзя было сказать, кем они были. Чанты доносились от групп людей, собравшихся вокруг поселка, от людей, казавшихся нам знакомыми, чьи тени вдруг выросли перед нами в теплое облако ужаса, чьи визги внезапно стали похожи на голоса птиц. Даже среди нас нашлись люди, которые откликнулись на зов старинных кровных уз.

Громилы вместе с обычными людьми шли на поселок, заполонив дорогу. Они ворвались в эту ночь с топорами, ворвались в наши сны, сотрясая землю. Они штурмовали дома, крушили двери и срывали крыши. Крича от боли, мы даже не догадывались, кем были наши враги. Эти фигуры с горящими лицами атаковали нас прямо из темноты, бросались на нас с дубинками, камнями, прутьями и хлыстами. Прошло немало времени, пока мы поняли, что стали жертвами некоего акта мести, заложниками этой ночи, и нашим врагом была также темнота. Одна за другой лампы были разбиты.

Темнота подавила наши голоса. Громкий крик пронзил ночь, словно командир отдал приказ войскам. И вдруг стало так тихо, что слышно было течение глубоких рек. Воцарилось спокойствие. Ветер дул над домами и слабо завывал между деревьев. Шепоты духов летели вместе с ветром. Звуки воды и медленных шагов подплывали к нам. Было так, словно сам ветер готовился к последней атаке.

И затем тишина была нарушена паникой жертв. Раздался еще один крик, но не наших врагов, а женщины, которая увидела что-то удивительное и чудовищное. С этого крика все и началось. Жертвы развернулись и все как один стали спасаться в свои комнаты. Паника запутала наши пути и сгребла все тела в густую темноту. Везде вопили женщины. Я двигался вместе с тенями и побежал в убежище тьмы, на ту сторону улицы. Я думал, что там меня ждет безопасность. Я не мог видеть, куда я бегу. Голоса вокруг меня начали скандировать:

– Убей фотографа!

– Жги фотографии!

– Кончай его!

– Вырви глаза!

– Ослепи его!

– Ослепи врагов!

– Круши его!

– Преподай урок!

– Покажи им власть!

– Покажи им силу!

– Ломай пальцы!

– Пробивай головы!

– Убей фотографа!

– Тело – псам!

– Глаза – птицам!

– Пусть посмеется над партией!!

– Над властью!

– Над силой!

Их чанты усиливались. Их шаги становились голосами, одним голосом, который разрастался, как огонь. Под давлением этих шагов, голосов и намерений из земли поднимались мертвецы. Я ударился головой о что-то твердое, оцарапал локоть о челюсти мертвеца, проложил себе путь через ржавое железо и вдруг понял, что оказался в безопасности сгоревшего фургона. Я спрятался за сиденье водителя и слушал, как в этой ночи синих воспоминаний разыгрывалась драма Живущих, которую могли понять только Мертвые.

Я не мог ничего видеть. Но через улицу я услышал, сначала шепотом, а потом громко:

– Азаро! Азаро! Где ты?

Это была Мама.

– Азаро! Азаро!

Затем снова наступила тишина. Из моего детского часа темноты я слушал, как Мама ждала моего ответа. Но ночь и ветер разделили нас. Я в страхе прислушивался, как ветер играл моим именем.

– АЗАРО! АЗАРО!

Ветер переносил мое имя. Оно полетело к нашей части улицы и затем в сторону бара Мадам Кото. Имя окружало меня, летая над сгоревшим фургоном, и передавалось тысячами дрожащих голосов, словно Бог призывал меня глотками этих свирепых людей.

Даже мертвецы играли моим именем в ту ночь.

Я слышал из своего детства, как мое имя понеслось к бараку фотографа и эхом отдавалось в коридорах, пока совсем не стихло. Больше в ту ночь я не слышал маминого голоса.

Сидя в машине, охваченный страхом, я видел, как воскресают мертвецы. Я увидел, как они поднимаются в тот самый момент, когда пошла вторая волна разрушения, начавшаяся со скандирования наших противников. Мертвые присоединялись к жертвам, мешались с громилами, растворялись в ночи и кидались на наших противников. Мертвецы испускали вопли радости смертных, и синеватый багрянец ночи был для них храмом, искрящимся лихорадкой живых. Они упивались этой ночью зеркал, где тела отблескивали кровью и серебром. Мертвецы стряхнули с себя ржавчину жизни и взялись за смертоносную сталь. Их губы подрагивали среди неповиновения жертв, среди призраков политиков и их пустопорожних мечтаний, среди безумия громил, которые толком и не понимали, какой партии они отдали свою жестокость.

Это была ночь без памяти. Это была ночь, вывалившая свою ржавь вечного возвращения на дорогу наших жизней, дорогу, которая всегда была голодна до новых превращений.

Мертвецы, медленно пробудившиеся от спячки дороги, стали акробатами насилия. Они кувыркались среди мужчин, женщин и детей, захваченные мороком политики. Я слышал несколько голосов, без страха скандирующих новые кличи. Затем я услышал звуки битвы. Я слышал дерзкие вопли сопротивления, шаги, убегающие в темноту, сверкающую сталь, соприкасавшуюся с телами, насурьмленные груди поверженных наземь, и крики женщин со ступами для толчения ямса, толкущих тени. Я слышал, как сильные мужчины сгибались под мятежным ветром, и глубокие голоса выкрикивали имена грозных богов. Я понял, что наши враги потерпели поражение. Люди из квартала фотографа построили баррикады. Любопытно, что мертвецы заняли сторону жертв. Знакомые мне голоса смело выкрикивали:

– Дайте им отпор!

– Борись за свободу!

– Кидай камни!

– Отравили нас молоком!

– И словами.

– Своими обещаньями.

– И они хотят управлять страной.

– Нашими жизнями!

– Они напали на нас!

– На нашей собственной улице!

– Бей их без страха!

Засверкали мачете. Песни ритмично повторялись по слогам. Чары стиснутых зубов этой ночи были разрушены. Враги предприняли последнюю отчаянную попытку.

– Лей бензин на их дома!

– Сжигай их!

– Сжигай фотографа!

– Сжигай Азаро!

Я дрожал в фургоне. Кто-то забросил горящую головню в студию фотографа. Ее поймал мертвец и сожрал весь огонь. Кто-то бросил в воздух еще одну головню. Она упала на фургон и затрещала на капоте. Что-то заползло мне на ноги. Через боковое окно в кабину повалил дым. Фургон кишел пауками и червями. Я стал выбираться из фургона. Я уже просунул голову через окно, когда услышал оглушительный взрыв из квартала фотографа. И после взрыва настала глубокая тишина. Только ветер свистел поверх шума.

И затем тени, шаги, зеленые тела, свирепые ягуары, пожиратели огня, торговцы смертью, вдохновители мертвых и возмутители нашего сна превратились в летящие мячики, разбросанные ветром и силой взрывов. Темная стена тел пала. Голоса больше не звучали угрожающе, в них теперь был слышен страх.

Пистолетный выстрел, никуда не направленный, но пронзивший ночь, как будто звезда упала на нашу улицу, придал еще больше отчаяния паническому бегству врагов. Я слышал, как они падали друг на друга, бежали наперегонки с ужасом, который сами же сюда принесли, сталкивались с собственными тенями и со светящимися в темноте телами. Я слышал, как они призывали своих матерей, выкрикивали имена жен, сокрушаясь о том, кто же возьмет заботу об их детях, в то время как невинные разбивали бутылки об их головы, и мужчины улицы обрушивали град ударов дубинками по отступавшим, которые падали также под натиском рук, превратившихся в тупые безжалостные мотыги.

Новые силы влились в ночь, завладели этой ночью, сделали ее союзником жертв. Враги завели свои машины и умчались, исчезнув в конце улицы за баром Мадам Кото – сонм мертвецов начал спускаться в открытый кровоточащий рот земли. Я видел их из фургона. Я наблюдал за миром, скрывающимся в кладовую бреда истории. Мертвецы с глазами цвета индиго и серебряными взглядами исчезли в забытьи наших синих воспоминаний.