Текст книги "Голодная дорога"

А затем как-то раз время сдвинулось с мертвой точки и что-то в мире изменилось. Я спал на цементной платформе, и когда проснулся, то увидел, что стеклянного шкафа фотографа больше нет. Потом кто-то поджег мусор в фургоне, он разгорелся цветным пламенем, дым был черный и невыносимый, и весь день на улице пахло жженой резиной и палеными крысами.

Невозможно было спрятаться от этого густого дыма, образовавшего завесу в жарком неподвижном воздухе, от его едкости, щипавшей горло. Поэтому я ушел бродить. Из бара Мадам Кото доносилась музыка. Зал был запружен незнакомцами. Мадам Кото радостно пела, ее голос выделялся из всех голосов и шума буйного веселья. В баре пахло дешевыми духами, потом, пролитым пальмовым вином и тропическим зноем, попавшим в западню. Столики и скамейки были переставлены. Сырые бумажные носовые платки валялись на полу. Везде были разбросаны кости и окурки. Я искал глазами Мадам Кото, но видел только мужчин в ярких головных уборах, женщин в искусственных кружевах, размахивавших в воздухе белыми носовыми платками, танцующих и прыгающих под музыку о сладкой жизни. У мужчин, покрытых потом, как будто они только что вышли из стремительной реки, в уголках ртов проступала пена. Рукава и спины на платьях женщин были мокрые от пота. Я не видел места, откуда доносилась музыка.

Казалось, что я опять попал в другой бар, сделал шаг в иную реальность на краю леса. На полу были разбросаны остатки съеденной курицы и раздавленный рис вместе с бумажными тарелками, Стены были увешаны плакатами с суровыми лицами и лицами бородатыми со слегка прищуренными глазами, объявлениями, предлагавшими вступить в страшные ритуальные общества и тайные политические клики. Еще там были причудливые календари с гусями, превращавшимися в людей, календари с рыбами с головами птиц и птиц с женскими телами. Порой танцы становились такими бурными, что пара, с разгона влетев в стену, могла сорвать с нее календарь, и, поскользнувшись, шлепнуться на пол.

Все танцевали в необычном запале. Женщина схватила меня за руки. Рядом со стойкой я заметил женщину-карлика, уставившуюся на меня. Танцуя, мужчина наступил мне на большой палец. Я взглянул на карлицу, но ее уже не было. Жара стояла страшная, и я истекал потом. Женщина заставила меня с ней станцевать. Она прижала меня к себе, мое лицо уперлось в ее пах, и ее отравляющий запах вошел в меня как новый сорт опасного вина. Женщина, прижав мое лицо к себе, медленно танцевала под музыку, в то время как я задыхался в знакомой мне лихорадке, которая подпускала радиоактивного огня в мою кровь. Женщина засмеялась, оттолкнула меня и снова прижала к себе с деланой страстью, и я почувствовал, как отрываюсь от земли, стоя на земле, как у меня кружится голова и судорога пронзает меня, и, все еще не на земле, находясь почти в полете, я почувствовал, как кто-то плеснул вином мне в лицо, и я растянулся на полу среди танцующих ног в мучительном наслаждении. Женщина помогла мне подняться. Мир вокруг меня раскачивался из стороны в сторону, в глазах было мутно; женщина заставила меня сделать оборот, снова засмеялась, и продолжила танцевать со мной, тряся бедрами. Пальмовое вино стекало у меня по лицу, по шее, мешаясь с потом и приятной слабостью в коленках. Музыка и мухи жужжали вокруг моего лица. Затем мужчина крепкого телосложения встал между мной и женщиной, удостоил меня строгим взглядом и очень громко, так что ни для кого эта фраза не осталась нерасслышанной, кому-то сказал:

– Приглядывай за своей женщиной! Тут маленький мальчик хочет ее оттрахать!

Женщины взорвались от смеха. Их большие голодные глаза стали меня выискивать. Я поспешил затесаться в толпу и спрятать свое смущение за стойкой.

И там я обнаружил источник музыки. На стойке стоял зловеще выглядящий инструмент с металлической трубой, которая бы доставила удовольствие воображению колдунов. Там были диск, который крутился, ручка, которую завели духи, длинный металлический кусок с иголкой на вращающемся диске, и музыка шла из трубы, хотя никто из нее не пел. Этот инструмент показался мне идеальным для праздника мертвецов, для танцев светлых духов и красивых ведьм. Я хотел было спасаться бегством от этой нечеловеческой штуки, но потом снова подошел к ней как завороженный. Женщина в красном платье поймала меня.

Гнусавые звуки инструмента разносились в моей голове. Кто-то дал мне стакан пальмового вина. Я выпил его залпом. Они снова налили мне стакан, и я выпил. У женщины, которая схватила меня, было толстое в складках лицо. Ее пышные волосы кое-где слиплись от пота. Музыка была полна желания, томления, и женщина танцевала, словно молилась новому богу сладкой жизни. Ее глаза были подведены тенями, губы – красные как кровь, и на шее висело белое коралловое ожерелье. Женщина заливалась от смеха. Она закружила меня в сумасшедшем танце, а потом мужчина подхватил меня, закружил и передал женщине. Моя голова пошла кругом. Мухи делали сальто-мортале у меня перед глазами. Я совсем потерялся в странных джунглях этой толпы, среди великанов.

Казалось, что бар не перестает расширяться, но давка становилась все сильнее. Мне стало немного лучше, когда я опять увидел женщину в красном платье. Она танцевала с толстым мужчиной, который, по-видимому, обладал немалой властью. Он льнул к ней, ударяясь об ее пах в ритме чувственного томления музыки. И внезапно я понял, кем была эта женщина. Я аж онемел от удивления, когда сообразил, что смотрю на Мадам Кото. Ее волосы изменились, словно сам Бог во сне сделал ей прическу, весь ее макияж сбивал меня с толку, и сильная парфюмерия отвлекала мое внимание. Ее развлекло мое удивление. Она налила мне вина в голубую пластиковую чашку. Мертвая муха плавала на поверхности жидкости. Я сдул муху и выпил вино. Бар закружился по спирали.

– Мадам Кото! – вскричал я,

Она опять залилась смехом. Мужчина, танцевавший с ней, утащил ее обратно в музыку праздника, в гущу прижатых друг к другу тел.

Затем бар окрасился в зловещие цвета. Я увидел его другую сторону, почувствовал его тайные настроения. Мужчины и женщины казались лучшими образцами духов, которые обычно захаживали сюда и однажды пытались меня выкрасть. Они полностью овладели секретами маскировки под людей. Я слышал их металлические голоса и игривые флюиды их парфюмерии, но за всеми танцами и буйством я ощутил вторжение прогорклого запаха. В бар ворвался ветер, и запах стал еще хуже, словно ветер дул с болота, где умирали животные.

Потом я заметил женщин. На их венозных руках запечатлелось проклятие, конечности не соответствовали одна другой, глаза были голодные, и многие были крайне истощены. Женщины старались казаться радостными, но в уголках их ртов было написано постоянное отвращение, говорившее мне о вечных муках, которые им выдали и которые я не мог до конца понять. И, как у некоторых мужчин, когда они смеялись, языки женщин были в пятнах, совсем иссушенные. Кожа на теле местами блестела как чешуя. Я попытался убежать из бара, но никак не мог пробить себе дорогу. Я еще выпил вина. Сталкивающиеся друг с другом тела еще больше разогревались. Вдруг я увидел, как мужчина шарит рукой под столом и залезает женщине между ног.

Пока я смотрел на это, кто-то ударил меня по голове. Я обернулся и увидел карлицу. Она была маленькая, с объемными бедрами, тяжелым телом, большими грудями и прекрасным печальным лицом двенадцатилетней девочки, чья мама только что умерла. Она взяла меня за руку и повела глубже в бар, потом за стойку, где пел инструмент. Она усадила меня рядом с собой на мат из куриных перьев. У карлицы было невероятно молодое лицо, и глаза по форме напоминали чудный миндаль. Затем, взяв мою руку, она заговорила со мной удивительным голосом. Она обратилась ко мне со страстной речью, сказав, что возьмет меня с собой и будет вечно любить. В ее глазах появилась грусть. Она сказала, что уверена – я уже не помню ее. Мои глазные яблоки начали гореть. Музыка остановилась. Она молчала и опустила лицо, пока музыка не началась снова. Затем она стала дергать меня за руку и надоедать словами, которых я не мог понять. Я пробовал встать, но она тянула меня вниз. Я попытался спастись бегством, но она схватила меня за шорты мускулистыми руками, усадила рядом с собой и крепче к себе притянула. Мне в голову ударил исходивший от нее пьянящий запах, смесь колдовских духов и тайных потовыделений. И затем, приблизившись ко мне, с губами, полными, как у женщины, но маленьким, как у девочки, лицом, она прошептала мне что-то, чего я не расслышал. Она ждала моего ответа. Я уставился на нее в непонимании. Она повторила то, что сказала.

– Так ты возьмешь меня замуж?

Я заморгал.

– Нет, – ответил я.

Она улыбнулась. Ее губы стали еще шире, как будто они были сделаны из эластичного материала. Затем она откинула назад голову и с ног до головы обдала меня ироническим смехом. Язык у нее тоже был в пятнышках, а вместо зубов были коралловые бусины. Я закричал. Она начала всхлипывать. Я вскочил и ударился о стойку, так что инструмент издал мерзкий звук. Я засуетился, стал пробиваться к двери, столкнулся с красной громадой Мадам Кото и наконец выбрался наружу.

Под открытым небом я остановился перевести дыхание. Сердце безостановочно стучало. Ноги дрожали. Я все еще тяжело дышал, когда увидел приближавшийся ко мне силуэт Мадам Кото. Я побежал; она погналась за мной в своем красном платье. Она была босиком и бежала так быстро, что у нее слетел парик. Под ними я увидел настоящие волосы, местами клочковатые и взъерошенные. Это меня перепугало. Она настойчиво преследовала меня и схватила, прежде чем я достиг улицы. Она потащила меня обратно в бар, смеясь и браня с нежностью.

– Ты все время убегаешь от меня, – сказала она.

У нее на лице было два свежих пореза. Это были ее новые знаки. Они были черные из-за пепла, который только-только нанесли, чтобы остановить кровотечение. Ее лицо стало немного другим из-за этих скарификаций.

– Из-за тебя парик слетел у меня с головы, – произнесла она, остановившись и подобрав парик.

Когда мы подошли к двери, она втолкнула меня в бар, загородив дорогу обратно, и надела парик, сразу же помолодев.

– Это же вечеринка, – сказала она. – Иди и развлекайся. Иди и разливай людям выпивку.

Затем она закрыла за собой дверь. Внутри стало еще шумнее. Казалось, что к празднику присоединились новые люди. Я не знал, в какую сторону мне идти, потому что со всех сторон был окружен толпой. Звуки стали еще громче. Я не хотел встречаться с карлицей и высматривал ее. За стойкой ее не было. Я обыскал все углы в баре, но нигде ее не нашел. Я хотел обнаружить ее, прежде чем она найдет меня, чтобы успеть убежать. Я пошел и встал рядом со стойкой, заранее запланировав бегство.

Мужчины танцевали, прижимаясь к женщинам. Все истекали потом. Женщины ритмично извивались и старались касаться бедрами мужчин. Снова возникла Мадам Кото, уже в другом одеянии – черно-белой юбке в полоску и желтой блузке. Ее волосы, казалось, отливали слабым золотым отблеском. Это была тайна. Она обмахивалась газетой. Некоторые мужчины поснимали рубашки, и на их мускулистых телах оказались длинные шрамы. Одна из женщин стала кричать. Никто не обратил на нее внимания. Многие мужчины были уже пьяные. Вместо того, чтобы танцевать, они с кровавыми глазами уже просто покачивались.

Одна женщина совершенно окосела от выпитого. Мужчина схватил ее за талию и стал щупать ягодицы. Она игриво увиливала. Мужчине удалось прижать свои бедра к ее бедрам, словно он хотел, чтобы между ними ничего не оставалось. Груди женщины были мокрые под блузкой.

Снаружи стал завывать ветер. Внутри бара звучала музыка об освобождении от страданий. Среди празднующих возник призрак. Ветер дул, полоски занавесок развертывались веером, и внезапно в жаркую атмосферу бара влетела желтая птица. Наступило всеобщее смятение. Птица пролетела под потолком, ударилась о стену, стала падать вниз и села на голову женщины. Женщина закричала. Птица пыталась улететь, но ее когти запутались в волосах женщины. Крича в смертном страхе, женщина коснулась трепещущей птицы, не поняла, что это такое, дико затрясла головой и заголосила так, будто в нее вошел демон. Ее ужас распространился, и люди рассыпались по всему бару. Они видели, как птица запуталась в ее волосах, и приняли это за дурной знак. Затем женщина прекратила вопить. Ее глаза были широко раскрыты.

– Помогите мне, – крикнула она.

Никто не вышел ей помочь. Мадам Кото стояла у двери, сложив руки на груди, с обескураженным выражением на лице. Женщина трясла головой, вновь испуская пронзительные крики, которые, вероятно, сильно напугали бедную птицу, поскольку она так яростно забила крыльями, что перья стали разлетаться во все стороны. В последней отчаянной попытке женщина сорвала с себя парик, потрясла им в воздухе, и птица вырвалась и полетела по бару. Она ударилась о стену, отлетела и свалилась прямо на середину танцплощадки, задергавшись. На мгновение наступила пауза. Люди стали стекаться к танцплощадке, но птица очнулась, взвилась к потолку, пошла вниз, облетела тесное пространство бара и ударилась о стойку. Сначала она упала на похожий на трубу громкоговоритель инструмента, а затем на вращающийся диск. Музыка стала замедляться, послышались нечленораздельные звуки, и в итоге диск остановился.

– Она села на граммофон! – крикнул кто-то.

Птица не двигалась. Я понял, что должен уйти отсюда. Мадам Кото ринулась к граммофону, схватила птицу, зажала ее в руках и побежала с ней к задней двери. Призрак следовал за ней. Празднующие испустили крик, на сей раз одобрительный, словно дурной знак в конце концов оказался хорошим.

Я вышел за Мадам Кото. Во дворе ее не было. Я прошел к ее комнате и приложил ухо к двери. Изнутри я услышал лихорадочные молитвы, звон колокольчика, удары в гонг, парящий слабый голос. Птица стала частью ее мифологии. Я перестал подслушивать и опять пошел в бар. Музыка остановилась, голоса затихли. Через какое-то время опять появилась Мадам Кото. Она разговаривала отрывисто. Мужчины уходили толпой, говоря между собой притихшими голосами, словно произошло какое-то выдающееся событие. Они уносили с собой граммофон и то и дело оглядывались. Женщины пока оставались на месте.

Какое-то время я бродил по улице туда-сюда, не зная куда себя деть. Запах сгоревших крыс все еще чувствовался в воздухе, поэтому я направился к краю леса и исследовал тропинки, которые впадали в улицы. После долгого блуждания я попал в мир, о существовании которого даже не подозревал. Лес был уже завоеван. Повсюду торчали пни деревьев, кровоточащие смолой. Рабочие в желтых шлемах тут и там что-то делали. Из земли поднимались деревянные столбы, в воздухе были протянуты провода, и под землей был проложен кабель. На разворачивавшийся спектакль собрались поглядеть дети. Я спросил их, что происходит, и они ответили, что прокладывается электричество. Они показали на опоры на открытых местах. Я не понимал, о чем они говорят, и смотрел на все в удивлении.

Везде стояли грузовики и палатки. В одной из них покачивалась осветительная лампа. Один из мальчиков прокрался в палатку с намерением погасить свет, но его заметил рабочий и прогнал оттуда. Мы ждали, что рабочий сделает что-то удивительное с этой лампой, но он просто закрыл вход в палатку. Все равно мы чего-то ждали. Мы затаили дыхание. Вход в палатку снова распахнулся. И мы снова увидели этого мужчину, который выходил из палатки. Его цвет изменился. Мы не верили своим глазам. Сейчас он был странного светло-кремового цвета с пятнами розового. Мы глядели на него в полном изумлении. Его волосы были как солома, как яркие снопы пшеницы. Он шел неровным шагом. Сквозь его темные очки просвечивали глаза. На нем были широкие шорты, шляпа с широкими полями, вздымающаяся волнами белая рубашка. И затем, чтобы довершить наше удивление, мужчина, о котором мы думали, что он изменил цвет, появился из палатки. В нас закралось подозрение, что начало твориться дьявольское умножение, и мы с криками побежали. Потом мы все же вернулись.

Мы смотрели на белого человека, ожидая, что он вот-вот взлетит или прыгнет, или сделает сальто. Вместо этого он давал резкие команды на незнакомом языке. Когда он говорил, рабочие вскакивали и повиновались, как будто эти команды исходили от высшей силы ветра. И когда он садился на качающийся стул, один из рабочих приносил с собой зонт и держал его над ним. Ящерица остановилась перед белым человеком и закивала головой. Она долго смотрела на него. Быстрым движением он наступил ей на голову и приказал одному из рабочих выбросить подальше ее труп. Мы наблюдали за ним, ожидая, что он изменит свой цвет или просто растворится в удушливом воздухе. Другая ящерица подошла, поклонилась и дважды обежала вокруг него. Он смотрел на нас. Мы смотрели на него. И когда он приказал рабочим прогнать нас, и они набросились на нас с дубинками и били по спинам, я затаил великую злобу на этого белого человека. Мы наблюдали за ним с расстояния. Тень от зонта становилась все уже, и горящее солнце было безжалостно к этому человеку. Я так невзлюбил его, что стал говорить с ветром, и вскоре воздух заколыхался, набрал силу, закачал верхушки далеких деревьев, взметнул пыль и в конце концов вырвал зонт из рук рабочего.

Мухи досаждали белому человеку, летая вокруг носа. Красные муравьи сформировали армию вокруг его стула. Вскоре он встал на землю и поранил себе ногу. Мы засмеялись, и он заподозрил, что мы затеваем какие-то проказы, и дал денег рабочему, указав в нашем направлении. Рабочие пошли на нас, побросав свои кабели, и мы побежали врассыпную, потому что были убеждены, что попадись мы в руки белому человеку, он съест нас заживо. Домой я прошел через лес и больше в этот день не покидал нашу улицу.

Когда Мама пришла в тот вечер с работы, я рассказал ей о белом человеке. В ее глазах загорелся интерес. Но он тут же угас, когда она сказала:

– Громилы опять сегодня приходили. Время выборов близится.

В моих глазах все еще стояла недавняя картина, и она была больше, чем мое сочувствие ей.

– Но как может человек стать двумя людьми? Как черный человек может стать белым? – спрашивала Мама со слабым интересом.

– Через магию.

– Какую магию?

Я рассказал ей про светящуюся лампу, кабели и электричество, о том, как белый человек убил ящерицу, о том, как он хотел схватить нас и взять себе.

– А что ты там делал? – спросила Мама.

Я ничего не ответил. Она выглядела поникшей и обеспокоенной. Она жаловалась на головную боль. Она легла на кровать, и я увидел у нее чуть выше локтя кровоточащую рану. Кровь была неестественно темной. Рана начинала гноиться. Я сказал Маме об этом, но она не пошевелилась. Мухи пытались сесть на рану, и я отгонял их. Мама открыла глаза и грубым голосом сказала:

– Иди поиграй!

Я подошел к двери. Мухи уселись на рану. Я увидел, как у Мамы дергается нога. Мама подняла голову и уже готова была мне что-то крикнуть, когда я поспешил прочь из комнаты,

На улице дрались люди. Они дрались вокруг фургона. Солнце становилось красным. Дерущиеся люди потом разбежались в противоположных направлениях, выкрикивая угрозы. Темнело. Птицы кружили в воздухе. Пыль и дым, как тонкое покрывало, висели в небе. Ветер пронесся по улице, катя вместе с собой мусор и сдувая запахи сгоревших крыс и жженой резины. Медленно стали загораться звезды.

Всю ночь мы ждали, когда придет Папа. Казалось, что наши жизни продолжают вращаться на той же оси страданий. Когда Мама выспалась, она обернула рану, приложив к ней пепел горького дерева. Она ничем не выдавала своей боли. Мама приготовила еду, подмела комнату и сложила деньги в жестяную коробку. Она пересчитала их без какого бы то ни было освещения в комнате. Закончив считать, она принялась чинить нашу одежду, пришивая пуговицы, ставя заплаты на папины штаны. Она все делала молча, в патологической сосредоточенности, наморщив лоб, снимая тем самым боль ожидания. Заштопав папины штаны, она взялась за мои. Она оторвала задние карманы моих шорт, чтобы сделать заплаты на дырках между штанин. Она пришила на шорты пуговицы разной величины. Она ничего не говорила. Свет в комнате стал очень тусклым, и я закрыл окно, чтобы убедить Маму зажечь свечку. Но она продолжала работать без света. Закончив, она вздохнула. Она развесила одежду на веревке прямо в комнате. Веревка провисла под весом старых полотенец, изношенных рубашек, брюк, набедренных повязок, всяких тряпок. В любой момент она могла оборваться. Мама села. Она сидела без движения. Потом сказала:

– Иди почисти папины ботинки.

Но на самом деле фраза значила: «Что случилось с Папой?» Я поискал его ботинки и почистил их в темноте. Затем поставил в угол и пошел вымыть руки. Когда я вернулся, Мамы в комнате не было. Я нашел ее сидящей на цементной платформе у входа в барак. Она отгоняла от себя мошкару, летающих муравьев и прихлопывала москитов, которые на нее садились. Уже стояла ночь, и небо приобрело темно-синий оттенок. Воздух был прохладен, и в нем пахло дождем. Вдалеке, над центром города, небо освещалось вспышками белого света. Несколько соседей подошли к нам и завели разговор.

– Правда ли, – спросил один, – что Мадам Кото сейчас держит в баре проституток?

– Я об этом слышал.

– И что она вступила в эту партию?

– Не совсем так.

– А как же?

– Они просто обещали ей контракт.

– За что?

– За то, что она будет устраивать их митинги и празднования.

– Вот увидишь, какой богатой она станет.

– Она уже богатая.

– Откуда ты знаешь?

– Люди говорят, что она собирается покупать автомобиль.

– Автомобиль?

– И проводить электричество.

– Электричество?

– И она платит наличными за тюки шелка.

– Тюки шелка?

– Зачем это?

– Чтобы шить платья для партийных людей.

– Как она все это устроила?

– Она знает, чего хочет.

– Друг мой, все мы знаем, чего хотим, но кто из нас это имеет?

– Это правда.

– Она наверняка использует колдовство.

– Или джу-джу.

– Или она вступила в тайное общество.

– Или все вместе.

– Плюс еще кое-что.

Они притихли. Они размышляли об этой ночи, своей жизни, о всем нашем районе, безнадежно погружающемся в бедность. Один из них вздохнул.

– Почему жизнь такая, а?

– Я не знаю.

– У одних людей всего слишком много, и их собаки едят еду лучшую, чем мы, а мы все страдаем и продолжаем молчать, пока не умрем.

– И даже если мы не молчим, то кто нас будет слушать, а?

– Бог, – сказал один из них.

Остальные замолчали. Ветер дул над нами, принося с собой пыль, обрывки газет и неизбежность дождя.

– Случится день, когда произойдет тихое чудо и Бог сотрет с лица земли всех злодеев.

– Время Бога самое лучшее.

– Я мечтаю, что время Бога и наше когда-нибудь должны соединиться.

– Бог лучше знает.

– Вот так говорил мой брат два месяца подряд перед смертью.

– Мой друг, – сказал один из них, внезапно расчувствовавшись, – наше время скоро придет.

Они опять затихли. Мама попробовала что-то сказать, но не смогла. Затем она поднялась, взяла меня за руку, и мы пошли по нашей исхоженной улице к главной дороге. Она делала вид, что это невинная прогулка, но я чувствовал силу ее страданий.

Везде вокруг нас звучали голоса смеха или боли. Мы прошли мимо зарослей буша, за которыми раздавалось пение из новой церкви. Люди пели с пугающим пылом, устрашающей надеждой, великой нуждой, великой печалью. Пение заставило меня почувствовать, что каждую секунду этот мир может провалиться в тартарары. Пение из церкви вселило в меня страх жизни. Мы быстро прошли мимо, но пение слышали еще очень долго. Дальше, в роще, земля сотрясалась тоже от пения, танцев, чантов. Но там было все по-другому. Чанты были более глубокие, танцы более мужественные, сама земля понимала, что люди стучат в ее двери, и в их пении были свои тайны и голоса, наводящие ужас. Голоса звучали как праздник вечной боли, древних страданий, которые никогда не прекратятся, и старые горести по-новому пробуждались в ночи. Это были служители храма страдания, и мы слушали их крики, превращавшие боль в великую силу. Мы могли слышать их заклинания, вопли, способные творить деньги, имена призываемых изменяющих судьбу божеств, богов мщения, богов здоровья, богов, открывающих утробу. Они тоже вселили в меня страх жизни. Они тоже исходили из голода, разбитости, из наших условий жизни. Казалось, Мама ничего не замечала. Ее лицо было устремлено вперед, ее ясные глаза осматривали каждый угол в надежде увидеть Папу. После того, как мы прошли довольно долгий путь, и края ее повязки начал уже трепать ветер, я попросил ее рассказать историю о белых людях. Она сначала ничего не ответила. А затем сказала:

– Я расскажу тебе эту историю в другой раз.

Мы молчали. Через какое-то время она передумала.

– Когда белые люди в первый раз пришли на нашу землю, – сказала она, словно разговаривая с ветром, – мы к тому времени уже могли летать на луну и на все большие звезды. В те времена белые люди приходили и учились у нас. Мой отец говорил мне, что мы научили их считать. Мы рассказали им о звездах. Мы отдали им некоторых наших богов. Мы разделили с ними наши знания. Мы звали их к себе. Но они все это забыли. Они много вещей забыли. Они забыли, что все мы братья и сестры, и что черные люди – прародители человеческой расы. Во второй раз, когда они приехали, они привезли с собой оружие. Они захватили наши земли, сожгли наших богов и забрали с собой многих наших людей, чтобы сделать их рабами по ту сторону моря. Они оказались жадные. Они хотели обладать всем миром и даже покорить солнце. Некоторые из них верили в то, что они убили Бога. Другие поклонялись машинам. Они неправильно использовали силу, которую дал нам Бог. Не все они плохие. Учись у них, но люби мир.

Меня удивило то, что сказала Мама. Я был сражен мягкостью ее голоса, когда она опять заговорила.

– Знаешь ли ты, что сказала мне моя мать во сне?

– Нет.

– Она сказала, что есть причина, почему вращается мир. Красота правит миром. Справедливость правит миром. Вот что она сказала.

Мы шли дальше в молчании. Я хотел задать ей еще много вопросов, но вдруг ее настроение изменилось, беспокойство усилилось, и она прибавила шаг, выпучив глаза, нас подгонял ветер, а ночь накрывала тайной своей темноты. И затем я услышал крик где-то вдали. Он мог доноситься из-под соломенной крыши, из цинковых хибар, из глиняных бунгало, жестяных домиков или из таинственных дверей самой земли. Мама остановилась у перекрестка. Ветер дул изо всех сил и ночь завывала. Казалось, сам район выдыхал из себя запахи борьбы и смерти. Собаки дрались возле колодца. И тогда из темноты, на одной из этих невзрачных тропок, возникла фигура в ослепительной белой тоге, держащая над собой лампу. Ее глаза сверкали как яркие драгоценности, ее волосы были растрепаны и взлохмачены, и не только тога, но весь ее облик говорил, что перед нами святая безумица.

– Кайтесь! Кайтесь! – кричала она. – Свет – это наша жизнь, а наша жизнь – в Боге! Мир полон зла. Кайтесь! Или же тьма поглотит вас.

Мы слушали ее пронзительный голос.

– Будьте бдительны, слабые люди, храните ваши души, ибо зло из Вавилона явилось, чтобы уничтожить вашу жизнь! Покайтесь! Просите у света, и ваш сон преобразится в явь!

Она воодушевляла ветер и своим голосом заставляла тьму расступиться; вскоре мы стали видеть только свет лампы. И через какое-то время, на той же тропинке выросла другая фигура – мужчины, спотыкающегося, как калека, который только что нашел силу в своих ногах. Он ругался и проклинал все на свете. И вдруг, еще не видя его лица, Мама подбежала к нему и обняла. Это был Папа. Его волосы были в грязи. Он шатался, но при этом не хотел, чтобы ему помогали. Его одежда была порвана, грудь оголилась, в глазах стояло безумие, и пахло от него кровью и алкоголем.

– Поблагодари эту женщину, – пробормотал он. – Она спасла мне жизнь. Они собирались убить меня, но появилась она, и они подумали, что она ангел и с криками разбежались.

Мы обернулись, но на том месте, где был свет от лампы, оказалась темнота. Только издалека был слышен ее голос, говорящий о том, что грядет эра смятения. Голос дрожал в ночном воздухе, и нельзя было точно определить, откуда он звучит. Женский голос отовсюду стучал в перепонки наших ушей, из тысячи мест живой раны нашего района.

– Если вы не можете отблагодарить ее сейчас, сделайте это завтра, – сказал Папа почти в предсмертных муках.

Несмотря на просьбы Папы, Мама взяла его под руку и стала помогать ему идти. Я услышал его хрип.

– Ты истекаешь кровью.

– Они хотели перерезать мне горло. Это всего лишь слабая рана. Азаро, сын мой, они собирались убить твоего отца. Только за то, что я не буду за них голосовать…

Голос не слушался его. Я взял Папу за другую руку. Темнота заполнилась людьми. Эта ночь выставила на всеобщее обозрение наше страдание; люди поняли, что случилось. Их лица, голодные и потные, уставились на нас, и они шли за нами весь долгий путь по улице, подбадривая и вселяя в нас силу старинными пословицами. Мама благодарила их. Одна женщина разразилась плачем. Папа ковылял, и его лицо было похоже на маску. Ветер дул нам в лицо. Женщины пели, идя за нами. Когда мы дошли до дома, Мама снова их поблагодарила, и они ушли в ночь, оставив нас наедине с нашими несчастьями. Весь остальной мир уже спал.

Мама вскипятила воду, перебинтовала папины раны и обработала синяки. Он рассказал нам, что случилось. Это была обычная история. К нему пристали несколько мужчин. Они были пьяные. Они спросили, за кого он будет голосовать. Он ответил, что ни за кого. Они напали на него, отобрали деньги и хотели уже его прикончить, когда появилась эта женщина. Они убежали. Когда Папа закончил свой рассказ, мы сели за стол в тишине. Мама приготовила еду. Впервые в жизни Папа после еды не закурил сигарету и не сел размышлять о жизни, качаясь на своем трехногом стуле. Он сразу же заснул после еды.

Он проснулся на следующее утро, жалуясь на боли в желудке. На его раны были наложены бинты, которые за ночь промокли. Маме пришлось промыть раны теплой водой. Кровь присохла к бинтам. Боль снова возобновилась. Папа пошел на работу как обычно.