Текст книги "Голодная дорога"

– Я слушаю.

Ее серьезное лицо с длинными скарификациями испугало меня. Я попросил налить огогоро. Она взяла мою бутылку, пошла в комнату, оставив меня в промокшем коридоре. Я слышал, как за стеной разговаривала ее семья. Через какое-то время женщина вышла с таким же угрюмым лицом. В одной руке она держала кусок эба. Через открытую дверь в комнату я увидел ее семью, пятерых детей и мужа, сидящих кружком на полу, которые ели из одинаковых посудин. Она дала мне бутылку и сдачу. Я покинул этот барак, пахнущий вяленой рыбой и мочой, и пошел к дороге. Я думал о фотографе, когда увидел, как за сгоревший фургон заходит мужчина. Сначала я подумал, что это Папа. Но когда я подошел ближе, то столкнулся с незнакомцем, который мочился на дверь фургона. От его мочи шел пар.

– На что это ты смотришь?

– Ни на что.

– Уходи отсюда, невоспитанный ребенок.

– Я не невоспитанный.

– Замолчи.

– Нет.

– Что? – закричал он.

Затем он выругался.

– Из-за тебя я написал на себя.

Я засмеялся и подался назад.

– Кто твой отец, а? – спросил он в ярости.

Я развернулся и стал уже уходить, когда услышал, что он снова ругается. Оглянувшись, я увидел, что он бежит за мной, продолжая писать. Я пустился наутек.

– Бог накажет тебя, бесполезный ребенок! – крикнул он.

– Бог накажет и тебя! – ответил я.

Он гнался за мной. Я бежал. Огогоро расплескивалось. Я заскочил в кусты буша и стал ползти через них, пока не достиг заднего двора какого-то дома. Я все еще слышал, как человек ругается на новое поколение детей. Его пьяный голос затихал в темноте, время от времени становясь громче.

– Глупые дети, – кричал он. – Смотрят на мой отросток. Как будто у отца такого нет.

Когда его голос стал звучать довольно далеко, я выбрался из своего укрытия. Поднялся ветер и засвистел в ушах. Из темноты у меня перед носом прыгнул и зашипел кот. Я отпрянул в испуге. Кровь стекала по одной стороне лица. Затем я услышал нежные голоса, зовущие меня из глубины ночи. Я пошел к улице. Голоса переместились. Теперь они звали меня из буша рядом с фасадным окном бунгало. Мне становилось страшно, когда я слышал голоса. Ветер спал. Когда я отозвался, голоса стали распевать мое имя сложными мелодиями. Я старался заставить голоса выйти из укрытия, показать свои лица. Я думал, что это были не духи, а просто дети, издевающиеся надо мной в темноте. Мной овладела ярость, и я стал швырять в кусты деревяшки и комки мокрой бумаги. К моему удивлению, из кустов тоже начали бросать камни. Один из них попал мне в плечо. Я поставил на землю бутылку огогоро, стал подбирать камни и бросать с руганью и проклятиями. Я так увлекся этим занятием, в ярости от того, что не попадаю в прячущихся детей, не слышу их криков, что даже не заметил, когда голоса затихли. И затем я услышал звон разбитого стекла. Я разбил чье-то окно. В комнате зажегся свет. Я услышал, как ключ поворачивается в замке. Занавески раздвинулись, и слепой старик, держа в руках лампу, злобно уставился на меня сквозь разбитое окно. В глазах старика загорелось пламя. Он закричал о помощи. И когда я понял, что это дом, где живет слепой старик, я схватил бутылку огогоро и пустился наутек.

– Где ты был? – спросила Мама.

– Нигде.

– На тебе песок. Песок и грязь. Ты пролил на себя огогоро. Им от тебя пахнет. Что это ты делал?

– Ничего.

Она встала и подошла ко мне явно не с добрыми намерениями. Ее лицо нахмурилось.

– Ты что, пил огогоро, а?

– Нет, нет, – заговорил я беспомощно.

Быстрая как ветер, она схватила меня и ударила по голове. Потом сняла с ноги тапок и шлепнула меня по спине.

– Ты еще маленький ребенок и ты уже пьешь огогоро, да?

– Нет.

– Воруешь огогоро, да?

– Нет!

– Прячешься в бушах и пьешь?

Каждый ее вопрос сопровождался ударом тапка по спине. Я вырвался и побежал к двери, открыл ее и увидел, что там стоит Папа, похожий на странника. Он не двигался. Мама надела тапок и села на кровать. Папа вошел, закрыл дверь и сказал:

– Ветер злосчастья пронесся в моей голове.

Он не сел на свой стул, а встал у окна. Затем сказал:

– Сколько еще человеку предстоит бороться?

На мгновение наступила тишина. Моя спина пела от ударов. Мне хотелось плакать, но папино настроение делало это невозможным.

– Там на столе есть немного огогоро, – сказала Мама.

С пустыми глазами, как человек, вышедший из глубокого сна и оказавшийся на незнакомой земле, Папа взял бутылку и пошел к двери. Мама надела на голову повязку. Папа сотворил возлияния предкам, отлив им полбутылки. Он молился предкам, чтобы они хранили нас от бедности, от голода и от всяческих бед. Он просил, чтобы они его направили и дали знак, что делать дальше. Затем он разлил огогоро нам и выпил свою порцию одним глотком. Он закрыл глаза.

– Что-то странное должно произойти, – сказал он устало, – и я не знаю, что.

Папа стоял прямо с закрытыми глазами. То и дело он откидывал назад голову.

– Ветер злосчастья держит человека в бедности, – сказал он.

Мы с Мамой напряженно наблюдали за ним. Он молчал очень долго. Мама принялась за уборку. В комнате пахло дождем и огогоро. Я приготовил мат и лег, когда вдруг раздался стук в дверь. Я подумал о фотографе. Я открыл дверь и увидел мужчину, женщину и слепого старика.

– Это он! – сказал один из них.

Инстинктивно я попытался закрыть дверь, но мужчина, как клин, втиснул свою большую ногу и тем самым проложил себе путь.

– Кто это? – спросил Папа.

– Я не знаю, – сказал я, прячась за него.

Трое визитеров, похожих на привидения, вошли в комнату. На мамином лице отпечатался ужас. Старик – слепой, жующий свой рот – размахивал в воздухе посохом. Другой мужчина держал его за руку. Женщина стояла посредине комнаты, агрессивно уперев руки в боки. Старик, по-петушиному задрав голову, осматривался во всех направлениях. Зеленая жидкость сочилась из его глаз. Он снова замахал посохом и сбил со стола нашу свечу. Мама подобрала ее и прилепила обратно на блюдце. Старик и ей заехал посохом по спине. Мама выпрямилась, и посох выпал из руки старика. Женщина подобрала его и вложила ему в судорожно сведенные пальцы. Затем она разъяренно сказала:

– Ваш сын разбил нам окно.

– Я не разбивал, – ответил я.

– Замолчи, – сказал Папа.

– Он разбил камнем окно старика.

– Вам нужно научить своего сына дисциплине, – сказал мужчина.

– Задайте ему порку, – сказала женщина.

Затем слепой старик, двинувшись вперед, пошатываясь, раскинув руки, смущенный незнакомым местом и продолжая жевать свой рот, сказал:

– Где мальчик? Приведите его сюда.

Я побежал и спрятался под кровать.

– Мы хотим, чтобы вы заплатили за разбитое окно, – сказала женщина.

– Стекло дорогое.

– Приведите его сюда, дайте мне его, – сказал слепой старик надтреснутым неестественным голосом.

– Откуда вы знаете, что именно мой сын разбил ваше окно? – спросил Папа.

– Старик видел его, – сказала женщина, меняя позу.

Наступила тишина.

– Слепой старик? – спросил Папа слегка недоверчиво.

– Да.

Снова тишина.

– Как же это он смог увидеть?

– Он видел, как ваш сын разбил окно.

– Как?

– Что это еще за вопрос?

– Я спрашиваю, как?

– Старик может видеть, когда он этого хочет.

Я украдкой выглядывал из-под кровати. Слепой старик сейчас застыл с высоко поднятой головой, его руки были как замороженные в воздухе, а глаза странно двигались. Затем, к моему ужасу, он показал на меня посохом. Все повернулись в мою сторону. Слепой старик, застигнутый жестокой лихорадкой, начал заикаться. Его рот извергал из себя жуткие звуки. Затем внезапно он стал свободен от слепоты. Старик пошел вперед, оттолкнув мамины коленки, и споткнулся о стол, уронив свечу и погрузив комнату во тьму. Он свалился на кровать и пытался встать. Папа зажег спичку. Старик с раскинутыми руками и ужасным древним воем, доносящимся из глубин его существа, подался к Папе, как обезумевший зверь. Папа не мог не испугаться и свалился со своего стула. С жуткой решимостью старик пошел в мою сторону, широко открыв глаза, из которых по его щекам катились зеленые слезы. Затем он остановился. Папа зажег свечу. Снова завыв, старик бросился на меня. Я нырнул глубже под кровать. Он упал рядом. Мужчина и женщина тоже бросились вытаскивать меня из-под кровати. Когда старик встал на ноги, он, как загнанное животное, издал безумный крик и распростал руки. Мама закричала. Слепой старик погнался за мной по комнате. Я убегал от него, описывая круги вокруг стола. Одна мысль о том, что старик может схватить меня, приводила меня в ужас. Затем внезапно он остановился и замолк. Он застыл в неподвижности. Он был похож на человека, пытавшегося выйти из наваждения. Комната изменилась. В свете появились красные оттенки. И затем я увидел, что у старика две головы. У одной были добрые глаза, но отвратительная властная улыбка. Другая голова была нормальной.

– Иди сюда, ты, дитя-абику. Ты – упрямый ребенок-дух. Ты думаешь, ты такой сильный, а? Но я сильнее, чем ты, – сказал старик раскатистым и молодым голосом.

– Оставьте моего сына, – сказала Мама.

Старик стоял.

– Мы заплатим вам за окно, – сказал Папа с примирением в голосе.

Две головы старика стали одной. Затем, словно очнувшись от чародейственных заклинаний, женщина сказала:

– Конечно, бы заплатите.

Мужчина вышел вперед и взял под руку старика. Женщина подала посох. Старик странно ссутулился, его плечи опустились, спина сгорбилась, шея вытянулась. Он стал безучастным и хрупким.. Его кости трещали. Он тяжело шагал и что-то бормотал себе под кос. На него сошла мрачная дряхлость, как будто сверхъестественные усилия опустошили его в одно мгновенье. Без единого слова вся троица покинула нашу комнату.

Затаив дыхание, мы смотрели, как они уходят. Когда они скрылись, Мама встала и закрыла дверь. Затем повернулась ко мне.

– Зачем ты разбил их окно? Ты что, хочешь убить нас? Ты разве не видишь, какие мы бедные? Неужели у тебя нет никакой жалости к твоему отцу? Ты знаешь, сколько стоит стекло?

– Я не разбивал его.

– А кто же это сделал?

– Духи.

– Какие духи?

– Как могут духи разбить окно? – поинтересовался Папа.

– Я не знаю.

– Ты всегда сваливаешь все на духов, когда делаешь что-то плохое, разве не так?

– Нет.

– Ты врешь.

– Я не вру! – закричал я.

Я начал плакать.

– Ты врешь.

– Я не вру. Это были духи. Они кидались в меня камнями, и я кидался в них.

– А за что они кидались в тебя?

– Я не знаю.

– Так значит, ты пошел и разбил окно, потому что духи кидались в тебя камнями, так?

Я молчал.

– Неужели ты не понимаешь, какой ты опасный ребенок? Ты убьешь нас когда-нибудь, понимаешь ли ты это? Ты убьешь нас неприятностями, которые нам причиняешь. Смотри, что ты наделал. Из-за тебя этот слепой старик был в нашем доме. Ты знаешь, какими он обладает силами? Ты видел, как он себя вел? Если бы он схватил тебя, один Бог знает, что бы из этого вышло.

Мама, оправившись от страха, подошла ко мне и схватила за уши. Она плотно их сжала пальцами и стала крутить, и я подумал, что она может вырвать уши из моей головы. Я завыл. Мой крик, казалось, только подхлестнул ее, потому что она стала дергать, щипать и крутить мои уши еще сильнее и затем так стукнула меня по голове, что я пролетел полкомнаты и, ударившись о стенку, беспомощно растянулся на полу. Я сел, спиной прислонился к стене и посмотрел на Маму с мстительной важностью.

– Не смотри так на свою мать! – сказал Папа.

Я прикрыл глаза и молча заплакал так, что слезы стекали мне на бедра. Я оставался в таком положении, даже когда Мама задула свечу. Я сидел, прислонившись к стене, когда они пошли спать. Я не изменил своей позы, даже когда они захрапели и стали ворочаться в кровати. Мне было безразлично, видят они мой протест или нет. Я убедил себя, что просижу в таком положении до конца света.

Затем настало утро. Я лежал на мате, прикрытый одеялом. Следы от слез затвердели на лице. Я проснулся счастливым. Только после того, как Мама дала мне хлеба и пошла торговать, я наконец вспомнил, что должен на всех злиться.

Глава 2

Был уже вечер, когда Папа пришел домой с плотником и вырезанным стеклом, и я сполна ощутил на себе его гнев. Я был в комнате. Он вошел, поставил стекло, переодел рабочую одежду и вышел. Он не сказал ни слова. Я следовал за ним на расстоянии. Он шел с плотником прямо в дом старика. Это был тот самый плотник, который ставил стойку в баре Мадам Кото.

Слепой старик сидел на веранде: у него на коленях лежал кот. а изо рта торчала трубка. На старике была та же шляпа, в которой я его видел. Папа ничего ему не сказал. Он показал плотнику на окно. Плотник взял молоток и расколотил осколки стекла, остававшиеся в оконной раме. Этот звук испугал кота, который спрыгнул с коленей старика. Когда стекло посыпалось в комнату, женщина начала ругаться. Она принялась жаловаться и настаивать, чтобы плотник вымел осколки из комнаты. Плотник ответил, что не будет этого делать, и отложил инструменты. Подошел мужчина. Потом пришли соседи. Мужчина стал толкать плотника. К ним подошел Папа. Мужчина толкнул и Папу. Я видел, как Папа изо всех сил старается держать себя в руках. Крики и споры привлекли целую толпу. Вскоре даже Мадам Кото пришла посмотреть, что происходит, и, увидев Папу, попыталась всех урезонить, но в ответ получила от Папы град ругательств. Она исчезла, обзывая Папу и всех мужчин разом.

Споры по поводу того, кто должен подметать пол, начали утихать, и старик крикнул, что надо оставить плотника в покое, чтобы он делал свое дело.

– Вы что, хотите, чтобы в мои годы меня убили москиты! – сказал он.

Ругань тотчас прекратилась. Женщина позволила плотнику продолжать работу при условии, что осколки будут сыпаться наружу. Плотник, однако, продолжил работу только после того, как Папа утолил его гнев бутылками пива и орехами кола. Старик закивал головой, когда плотник вставлял стекло в оконную раму. И затем, словно желая довершить удовольствие, полученное от слушанья ударов молотка, старик крикнул, чтобы ему принесли аккордеон. И пока плотник вставлял стекло и ловко прибивал гвоздики, удерживающие стекло в раме, старик играл самую ужасную музыку, какую я только слышал. Из-за этой музыки плотник промахнулся по гвоздю и заехал себе по пальцу. От музыки меня стало немного тошнить. Без сомнения, и Папа ее возненавидел. Сдвинув брови, он тяжело смотрел на старика, который играл в счастливом упоении, держа в зубах трубку. Папа отступил к дальнему концу ограды. Плотник, в желании побыстрее отделаться от звуков музыки, заработал быстрее.

Вскоре старик устал от своего аккордеона. Наконец и плотник закончил работу, и стекло заблестело в окне. Женщина пожаловалась, что стекло качается в раме, но плотник не обратил на это внимания и упаковал инструменты. Папа смел осколки в мусорное ведро и вынес весь мусор на улицу, свалив его в кузов фургона. Когда они с плотником уходили, старик сказал:

– В следующий раз, если ваш сын доставит мне неприятности, он получит урок, который никогда не забудет.

Папа ничего не ответил. Он отправился домой вместе с плотником и по дороге купил ему еще пива. Плотник пил, счастливый. Они говорили о Мадам Кото и не говорили о политике. Я смотрел за ними из-за двери.

– Заходи к нам или иди играй! – сказал Папа.

Я вошел.

Плотник, слегка пьяный, предложил Папе починить стул.

– Нет, мне он и так нравится, – сказал Папа философски. – Он напоминает мне, что, сколько бы мы ни сидели прямо, придет день, когда мы упадем.

Плотник засмеялся, допил пиво, поторговался по поводу денег, принял их в дурном настроении к вышел.

* * *

Когда Мама, усталая, вернулась с работы, ее лицо от налета пыли в полумраке комнаты было похоже на маску. Папа внезапно вскочил с места и набросился на меня. Он вынул ремень из брюк, закрыл дверь, сорвал с моей спины рубашку и безжалостно отстегал меня. Он хлестал меня, а я, взвизгивая, кругами бегал по комнате. Он избивал меня в полную силу мускулов своего большого яростного тела. Его удары вызывали во мне яркие вспышки боли. Каждая часть моего тела горела от ссадин. Лицо Папы выражало жестокость. Его ремень свистел, как лошадиный кнут. Я прыгал и танцевал в дьявольских конвульсиях. Он хлестал меня по спине, по ногам, по шее, по рукам. Он гонял меня, как первоклассный боксер преследует своего неопытного спарринг-партнера, с яростью и методическим прилежанием. Он все время приговаривал:

– Ты – упрямый ребенок, я – упрямый отец. Если ты хочешь идти в мир духов, иди! Но если ты хочешь остаться, будь хорошим сыном!

Я прекратил бегать по комнате, упал рядом с дверью и свернулся в клубок. Я больше не чувствовал боли. И больше я не издал ни звука. Папе были нужны доказательства, что я осознал его наказание. Но я лишил его этого удовольствия. Его ярость возросла. Спустя некоторое время, когда я больше не был уверен – продолжается ли наказание или я просто воображаю себе эту боль, Папа остановился, перевел дыхание, взял себя в руки и сел на стул. Я лежал на полу. Пришла Мама и подняла меня на кровать.

– Не давай ему еды сегодня вечером! – прогремел Папа, вставая.

В тот вечер я просто наблюдал, как они едят. Позже Мама сдалась и тайком принесла мне еду, но я отказался. Папа мирно спал в ту ночь, храпя, как буйвол. На следующий день я отказался идти в школу. Я отказывался играть и отказывался есть. Я просто лежал в кровати, вырастая в своей неподвижности, полный мстительности. Таким образом я принял эту любопытную форму жизни. Я начал питаться своим голодом. Меня он отлично насыщал, и у меня проснулся недюжинный аппетит. Я ушел в себя и увидел, что меня поджидают многие миры. Я выбрал один из них и замешкался. Там не было никаких духов. Это был мир гнева и ярости. Страждущий мир голода и засухи. Долгое время я блуждал там. Порой Мама будила меня, а Папа ворчал по поводу денег, которые уходят на мою кормежку. Он напыщенно распространялся о цене на стекло, об унижениях, которые ему пришлось пережить на людях и с самим собой, о том, какой это кошмар работать так, как он, о том, как я разбил его мечты, оказавшись таким плохим сыном. Я перестал его слушать. Я ушел из мира чувств, привязанностей, симпатий. Я отказался есть и в следующий вечер. Мой рот совсем пересох. Я терял свою энергию и чувствовал, как становлюсь светом. Я чувствовал, как во мне растет нечеловеческий восторг. Я ощущал мир праздников, мир духов. Я видел поля музыки, фонтаны наслаждений. Моя голова наполнилась чистейшим воздухом. Мое лицо сморщилось. Глаза расширились. Я слушал музыку голода.

На третий день голодовки я стал покидать мир. Все виделось как бы издали. Силой воли я уходил от мира, готовый покинуть его навсегда, напевая песню прощания, которую только мои духи-спутники могли озвучить странной красотой своих флейт, мелодий, плывущих поверх одиноких гор. Лицо Мамы уплыло далеко-далеко. Пропасть между нами разрасталась. Лицо Папы, большое и жестокое, больше не пугало меня. Его убежденность в том, что строгость лица дает ему власть надо всем, делала его смешным. Я наказывал его тем, что уходил из мира. Я мучил их обоих, от всего сердца наслаждаясь неспетыми мелодиями духов-спутников. Мой живот, подкармливаясь едой других миров, атмосферой голода, становился все больше. Я упивался злом нашей истории. Моей пищей были страдания, которые собирались в пространстве прямо в воздухе, которым мы дышим, прямо внутри сферы, окружавшей нас. Я услышал, как плачет Мама. Я отказался двигаться. Я глубоко утонул в изначальной равнодушной безмятежности души ребенка-духа – безмятежности, которая легко мирится с крайностями бытия, потому что ребенок-дух ощущает смерть как свой дом. Я не спал три дня. Я не ел. Мама плакала. Казалось, что она находится где-то в отдаленной части земли. Но сам я только глубже уходил в другой мир.

На четвертый день этот странный восторг в моей душе стал сопровождаться потерей памяти. Я обнаружил, что рядом со мной сидит трехголовый дух. Он никуда и не уходил. Он просто терпеливо меня поджидал. Он всегда мог расчитывать на бессознательную бессердечность людей, их безлюбость, их забвение самых основных законов бытия. Какое-то время трехголовый дух молчал. Папа сидел на стуле и чистил ботинки. Украдкой он посматривал на меня. Я ощущал бренность моих родителей, чувствовал, до какой степени реально они не обладают ни силой, ни властью. И поскольку Папа ничего мне не говорил, не пытался проникнуть ко мне, не сделал ни одного жеста в мою сторону и никак не успокоил меня, даже не попытался мне улыбнуться, я стал прислушиваться к тому, что говорит трехголовый дух.

– Твои родители обращаются с тобой, как чудовища, – сказал он. – Пойдем со мной. Твои спутники ждут не дождутся, когда смогут обнять тебя. Тебя ожидает изумительный праздник, когда ты вернешься домой. Все скучают по твоему милому присутствию. С тобой будут обращаться как с принцем, а ты и есть принц. Людей все это не заботит. Они не знают, как любить. Они не знают, что такое любовь. Посмотри на них. Ты умираешь, и все, что они делают, это чистят свои ботинки. Разве они любят тебя? Нет!

Я прислушался к словам духа. Они увели меня прямо в голубой коридор, тот, что лежал за страданиями плоти. На ветвях пели птицы. Деревья были золотыми. Я летел на ветре беспамятства, пока мы не подошли к просторной зеленой дороге.

– У этой дороги нет конца, – сказал трехголовый дух.

– А куда она ведет? – спросил я.

– Во все стороны. Она ведет в мир людей и в мир духов. В рай и в ад. И в такие миры, о которых даже мы ничего не знаем.

Мы пустились в путешествие по этой дороге. Все деревья вокруг нас умели передвигаться и разговаривать каждое на своем языке. В каждом дереве были отчетливо видны личность и характер. Некоторые деревья были довольно зловещими, и уродливые ведьмы и колдуны громоздились на ветвях, рассматривая нас с особым интересом. Пока мы шли, я увидел птицу с лицом Мадам Кото. Птица трижды очертила круг над нами и полетела вдаль. Дорога уходила вниз. Чем глубже мы заходили, тем ярче становились краски этого мира. Там были такие цвета, о которых я и не подозревал, цвета столь умопомрачительные, настолько полные жизни и сияния, цвета, опровергающие все наши представления о яркости, что, казалось, они звучат, как самые высокие октавы этого мира мечты, по которому я путешествовал в состоянии бесконечного изумления. Мир постоянно изменялся. Дорога начала двигаться. Она была как река, которая текла навстречу нашему движению. Идти стало трудно. У меня заболели ноги, я почувствовал нечеловеческий голод, и с каждым шагом чувствовал, что сдаюсь. Я-то думал, что путешествие в другой мир будет легким.

– Мы разве дошли до самого конца?

– Да, – ответил дух, идя так, словно не существовало никаких расстояний.

– Но ты сказал, что у дорога нет конца.

– Это правда, – ответил дух.

– Но как это может быть правдой?

– С определенной точки зрения вселенная видится состоящей из парадоксов. Но все они разрешаются. Вот в чем состоит функция противоречия.

– Я не понимаю.

– Когда ты сможешь все увидеть со всех точек зрения, ты, может быть, начнешь что-то понимать.

– А ты можешь это?

– Нет.

Папа встал со стула и вырос надо мной. Его дыхание пронеслось, как суровый ветер, в том мире, где я странствовал. Ветер взбодрил меня, и я почувствовал себя светлым. Каждый раз, когда истощение грозило совсем меня поглотить, этот ветер словно поднимал меня в воздух. Дух не дал мне улететь и опустил на землю.

– Не улетай, – сказал дух. – Если ты улетишь, я не буду знать, где ты приземлишься. Здесь много непонятных вещей, которые могут поглотить путника. Здесь много пожирателей духов и всяких монстров из иных миров. Держись твердой земли.

Папа закашлялся, и я споткнулся о зеленый ухаб на дороге. Мы двинулись дальше и вскоре подошли к началу оранжевой долины. Цвета долины постоянно менялись. Она становилась то синей, то серебряной, но когда я в первый раз ее увидел, она была оранжевой. Деревья с плодами в виде человеческих голов росли на дорожных склонах. Некоторые лица я узнал. Плоды эти падали, головы катились по земле, и солнце расплавляло их так, что они превращались в искрящуюся воду, которая текла к корням деревьев, и новые лица появлялись в виде прекрасных плодов на ветвях. Этот процесс падения и созревания, казалось, шел очень быстро, и я видел, как некоторые лица умирали и возрождались за несколько моих шагов.

В основном долина была населена странными существами. Вместо лиц у них были маски, которые становились все прекраснее, чем дольше я на них смотрел. Возможно, эти маски и были их лицами. По обоим склонам долины стояли дома. Под землей у существ были дворцы и культурные центры. Акрополь вместе с поразительным кладбищем висели в воздухе. В самой долине существа трудились, не покладая рук.

– Что они все делают? – спросил я.

Папа склонился ниже, его лицо приблизилось к моему. Он дотронулся до меня, и я вздрогнул.

– Они строят дорогу.

– Зачем?

Папа взял меня за руки. Я почувствовал холод и начал дрожать. Папа дышал мне прямо в лицо, и ветер кружил мне голову так, что меня стало затягивать в открытый космос, и в конце концов духу пришлось схватить меня за волосы.

– Они строят эту дорогу уже две тысячи лет.

– Но они не много построили.

– Я знаю. Они построили только два фута этой дороги.

– Но ведь они так много работают.

– Ну и что из этого?

– Кажется, что все, что они делают – это строят дорогу.

– Без сомнения.

– Но зачем они ее строят?

Папа дотронулся до моего лица, и его руки обожгли меня. Он потряс меня. Я почувствовал, как хрустнули суставы. Голова неистово заходила взад-вперед. Он пристально посмотрел мне в глаза. Некоторые обитатели долины прекратили работу и повернули свои лица-маски в нашу сторону. Папа бросил меня обратно на кровать, встал и вышел из комнаты. Люди продолжили работу.

– Потому что у них есть одна самая изумительная мечта.

– Какая мечта?

Выходя из комнаты, Папа с силой захлопнул за собой дверь, и этот резкий удар сотряс меня всего.

– Они жили вечной жизнью, эти лица на больших деревьях, но они устали от вечности. И однажды солнце расплавило их в драгоценную влагу. Они стали такими вот существами, людьми в масках. Однажды их пророк сказал им, что есть другие миры, и эти миры – там, наверху. Пророк говорил об определенных людях. Великих людях, которые не знают своего величия. Пророк назвал этот мир Раем и сказал, что они должны построить туда дорогу, чтобы можно было приходить к этим людям, а те могли бы приходить к ним. Таким образом, люди смогли бы дополнить друг друга и связать нити судьбы в нашем мироздании.

– А почему пророк назвал тот мир Раем?

– Потому что люди, о которых он говорил, были мертвецами.

– Но откуда у мертвецов могут быть пророки?

– Есть много способов быть мертвым. Кроме того, мертвец – это вовсе не то, что ты думаешь.

– Продолжай говорить то, что ты говорил.

– О чем?

– О том, почему пророк назвал тот другой мир Раем.

– Потому что те люди из долины были мертвыми. Рай бывает разным для разных людей. Они хотели жить, стать более живыми. Они хотели познать сущность боли, они хотели страдать, чувствовать, любить, ненавидеть, превозмогать ненависть, они хотели быть несовершенными, чтобы всегда иметь перед собой то, к чему стремиться, что есть красота. Они хотели познать и пережить чудо. Смерть слишком совершенна.

– Так почему же у них ушло столько времени, чтобы построить так мало?

– Многое из того, что сказал пророк, они не поняли. Он сказал, что дорога не может быть закончена.

– Почему?

– Пророк имел в виду, что в тот момент, когда строительство завершится, все они погибнут.

– Почему?

– Я полагаю, что им просто станет нечего делать, не о чем мечтать, и у них не будет потребности в будущем. Они погибнут от совершенства, от скуки. Дорога – это их душа, душа их истории. Вот почему, когда они заканчивают какой-нибудь большой участок или же забывают слова пророка и начинают думать, что они завершили все строительство, случаются землетрясения, в них ударяют молнии, начинают извергаться невидимые вулканы, реки сходят на них и затопляют долину, ураганы разрушают их земли, а дорога скрючивается в три погибели и разрушает себя, или же сами люди становятся нетверды в духе и начинают переделывать дорогу во что-нибудь другое, или сходят с ума и начинают войны и бунты, калеча все и вся – тысячи вещей сбивают их с толку и разрушают то, что они создали, и тогда приходит новое поколение и опять начинает с развалин.

Я посмотрел на дорогу другими глазами. Она была короткая, но чудесной работы. Это была работа настоящих мастеров искусства, почти как в храме, прекрасная вне всяких определений, созданная из самых драгоценных камней мира, из бериллов и аметистов, выложенная мрамором, ослепляющая искусно выделанной бирюзой.

– Откуда здесь такая красота?

– Потому что каждое новое поколение начинает с нуля, но вместе с тем новым поколениям достается все бывшее. Они знают все предыдущие ошибки. Они, может быть, и не знают того, что знают, но они делают все с этим знанием. Они знают планы своих предшественников, изначальные намерения, самые первые мечты. Каждое новое поколение должно восстановить для себя изначальный проект. Люди становятся мудрее, но не намного. Возможно, сейчас они стали продвигаться еще медленнее и могут наделать серьезных ошибок. Вот такие они люди. У них есть неопределенные мечты, но они втянуты в вечность борьбы. Ничто не может разрушить людей, кроме них самих, и они никогда не закончат эту дорогу, которая есть их душа, и они не знают об этом.

– Так почему же ты им не расскажешь?

– Потому что на них лежит великое проклятие забвения. Они глухи к тому, что должны знать лучше всего на свете.

– А можно, я им скажу?

Дух сурово посмотрел на меня. Мы уходили в долину все глубже и глубже. Когда мы дошли до самой низины, цвет снова превратился из оранжевого в темно-красный. Солнце стадо синим. На небе виднелись созвездия, и каждая звезда, яркая и пульсирующая, имела свой оттенок. Красноту всему придавал свет. Эта краснота начала раздражать меня, но затем она превратилась, к моему величайшему изумлению, в восхитительный золотой оттенок, пронизываемый мерцанием багровых огней. Долина была изумительным местом. Мы оказались среди ее обитателей, строивших дорогу. Пока они работали, стуча инструментами по земле, по металлу, шлифуя драгоценные материалы, из которых они делали дорогу, отовсюду исходила прекрасная музыка. Музыка творилась ударами их инструментов, она шла от самой их работы. Идя среди обитателей золотой долины, я испытал редкое чувство безмятежности. Люди ничего не говорили, и им не надо было ничего говорить. Свет исходил из их глазниц. Этот свет был мне понятен. Люди собрались вокруг нас и повели в свои дома. С нами обращались как с почетными гостями, как с людьми, приход которых был предсказан оракулом. Нам дали еду, к которой дух приказал мне не притрагиваться, но которую все его три головы ели с великим наслаждением, в то время как я стал еще больше мучиться от голода. Мой живот забеспокоил наших хозяев. Они решили устроить в нашу честь большое празднество на несколько дней. Они совершенно неправильно истолковали пророчество, имея в виду наше прибытие, словно мы и были теми, кого они ждали, и когда празднество подходило к концу, в комнату вошла Мама и начала плакать. Вошел Папа и закричал на меня, и его ярость стала громом, ливнями и ураганами. Теперь люди начали смотреть на нас как на дурное знамение и на причину несчастий. Они были так разочарованы, что решили принести нас в жертву на алтаре из золота во имя тех самых почитаемых пророков, которых они всегда неправильно истолковывали.