Текст книги "Пьесы"

ЛЕКСИ (с укоризненной важностью). Я считаю ее поразительно красивой, мисс Гарнетт. (Берет фотографию, разглядывает ее и добавляет с еще большей убежденностью.) Поразительно красива. Какие чудесные глаза!

ПРОЗЕРПИНА. У нее глаза ничуть не лучше, чем у меня. Вот!

Лекси ставит фотографию на место и сурово глядит на мисс Гарнетт.

А ведь сознаетесь, что вы считаете меня некрасивой и заурядной.

ЛЕКСИ (величественно поднимаясь). Упаси меня боже, чтобы я мог думать так хотя бы о самом ничтожном творении рук господних! (С чопорным видом отходит от нее и идет через комнату к книжному шкафу.)

ПРОЗЕРПИНА (иронически). Благодарю вас. Очень любезно и утешительно!

ЛЕКСИ (огорченный ее испорченностью). Я не подозревал, что вы имеете что-то против миссис Морелл.

ПРОЗЕРПИНА (с негодованием). Я ничего не имею против нее. Она очень милая, очень добрая, я очень люблю ее, и я лучше любого мужчины умею ценить ее хорошие качества.

Лекси грустно качает головой. Мисс Гарнетт подбегает к нему крайне раздраженная.

Вы мне не верите? Вы думаете, я ревную? Скажите, какое у вас глубокое знание человеческого сердца, мистер Лекси Милл! Как вы прекрасно читаете в женской душе, не правда ли? Должно быть, так приятно быть мужчиной и обладать тонким, проницательным умом, вместо нашей глупой чувствительности, и знать, что если мы не разделяем ваших любовных иллюзий, так это только потому, что все мы ревнуем одна к другой. (Она круто отворачивается, пожимает плечами и подходит к камину погреть руки.)

ЛЕКСИ. Ах, мисс Проси, если б только вы, женщины, умели так же пользоваться силой мужчины, как вы пользуетесь его слабостями, тогда не было бы никакого женского вопроса.

ПРОЗЕРПИНА (через плечо, нагнувшись и держа руки над огнем). Где вы это слышали? Вероятно, от Морелла? Ведь не сами же вы это придумали, куда вам!

ЛЕКСИ. Совершенно верно. Я не стыжусь признаться, что я усвоил это от него, так же как я усвоил от него много других духовных истин. Он говорил это на собрании в годовщину Женской либеральной федерации. Разрешите прибавить только, что если женщины этого не оценили, то я, мужчина, оценил. (Снова повертывается к шкафу, полагая, что уж теперь-то он ее сокрушил.)

ПРОЗЕРПИНА (поправляя прическу перед узкой полоской зеркала в каминной раме). Будьте так добры, когда вы говорите со мной, излагать ваши собственные мысли, какие они ни на есть, а не его. Если бы вы только знали, какой у вас жалкий вид, когда вы пытаетесь подражать ему.

ЛЕКСИ (уязвленный). Я стараюсь следовать его примеру, а не подражать ему.

ПРОЗЕРПИНА (возвращаясь к своему рабочему столику, снова накидывается на Лекси). Нет, подражаете, подражаете! Почему вы носите зонтик подмышкой, а не в руке, как все люди? Почему вы ходите выставив вперед подбородок, быстрым шагом и с таким деловым видом? Это вы-то! Когда вы не способны подняться с постели раньше половины десятого. Почему вы во время проповеди говорите «познание», когда вы всегда произносите «познанье» в разговоре? Ах! Вы думаете, я не знаю. (Усаживается за машинку.) Пожалуйста, извольте приниматься за работу; достаточно мы с вами сегодня потеряли времени. Вот вам копия расписания на сегодняшний день. (Протягивает ему листок.)

ЛЕКСИ (глубоко оскорбленный). Благодарю вас. (Берет листок и, остановившись у стола, спиной к ней, читает расписание.)

Прозерпина принимается переписывать на машинке стенограмму, не обращая на Лекси внимания. Входит без доклада мистер Берджесс. Это человек лет шестидесяти, огрубевший мелкий коммерсант, приниженный своей вечной расчетливостью, но постепенно, благодаря сытой жизни и коммерческим успехам, раздобревший и размякший до ленивого самодовольства. Тупой, невежественный человек, для которого самое главное в жизни собственное брюхо; грубый и высокомерный с людьми, получающими ничтожную плату за свой труд, заискивающий перед богатством и титулом – и при этом вполне искренний, без всякой злобы и зависти к тем и к другим. Для него не нашлось в мире никакой сносно оплачиваемой работы, ничего, кроме грязных делишек, – это наложило на него отпечаток животной тупости и хамства. Но он этого не подозревает и от души верит, что его коммерческие успехи являются неизбежным, благодетельным для общества торжеством усердия, способностей, проницательности и опыта делового человека, который в частной жизни беспечен, привязчив и снисходителен к чужим порокам. Он маленького роста, толстый, с плоским квадратным лицом и приплюснутым носом; редкая с проседью борода цвета мочалы; маленькие водянисто-голубые глазки смотрят с жалостно-сентиментальным выражением, которое, благодаря манере напыщенно подчеркивать слова проскальзывает также и в его разговоре.

БЕРДЖЕСС (останавливаясь в дверях и оглядываясь по сторонам). Мне сказали, что мистер Морелл здесь.

ПРОЗЕРПИНА (поднимаясь). Я вам его сейчас позову.

БЕРДЖЕСС (видимо разочарованный.) Вы, по-моему, не та молодая леди, которая раньше писала у него на машинке.

ПРОЗЕРПИНА. Нет.

БЕРДЖЕСС (себе под нос, пробираясь к камину). Нет, та была помоложе.

Мисс Гарнетт удивленно смотрит на него, затем выходит, сильно хлопнув дверью.

В обход собираетесь, мистер Милл?

ЛЕКСИ (складывая расписание и пряча его в карман). Да. Мне пора идти.

БЕРДЖЕСС (величественно). Я не задерживаю вас, мистер Милл. Мне нужно поговорить с мистером Мореллом с глазу на глаз.

ЛЕКСИ (обиженно). Я не намерен мешать вам, можете не сомневаться, мистер Берджесс. До свиданья.

БЕРДЖЕСС (покровительственно). До свиданья.

Лекси идет к двери; в это время входит Морелл.

МОРЕЛЛ (Лекси). На работу?

ЛЕКСИ. Да, сэр.

МОРЕЛЛ (ласково похлопывая его по плечу). Возьмите мой шелковый шарф и закутайте шею. Сегодня холодный ветер. Ну, берите.

Лекси, просияв, вполне вознагражденный за грубость Берджесса, уходит.

БЕРДЖЕСС. Балуете, как всегда, своих помощников, Джемс. Здравствуйте. Когда я плачу человеку жалованье и он находится в зависимости от меня, я держу себя с ним так, что он знает свое место.

МОРЕЛЛ (очень сухо). Я всегда держусь со своими помощниками так, что они прекрасно знают свое место, место моих соратников и товарищей. Если бы вы могли заставить своих клерков и рабочих работать так, как я заставляю своих помощников, вы бы давно разбогатели. Пожалуйста, садитесь в ваше кресло. (Властным жестом указывает ему на кресло у камина, затем отодвигает от стола свободный стул и усаживается в несколько подчеркнутом отдалении от своего гостя.)

БЕРДЖЕСС (не двигаясь). Все такой же, как были, Джемс.

МОРЕЛЛ. Когда вы были у нас последний раз, – как будто года три тому назад, – мне помнится, вы выразились примерно так же, только несколько более откровенно. Вот в точности ваши слова: «Все такой же болван, как и были, Джемс!»

БЕРДЖЕСС (успокоительно). Ну что ж, может быть я так и сказал, но (с заискивающим благодушием) я не хотел сказать ничего обидного. Священнику, знаете, полагается быть чуточку блаженным; это только подходит к его ремеслу. Я пришел сюда не затем, чтобы поднимать старые ссоры, а затем, чтобы покончить и забыть все, что между нами было. (Внезапно принимая в высшей степени торжественный вид и направляясь к Мореллу.) Джемс, три года тому назад вы сыграли со мной скверную штуку. Вы провалили мой контракт; а когда я – ну, понятно, в огорчении – сказал вам несколько крепких слов, вы восстановили против меня мою дочь. Так вот, я поступаю как христианин. (Протягивает ему руку.) Я прощаю вас, Джемс.

МОРЕЛЛ (вскакивая). Черт знает, что за бесстыдство!

БЕРДЖЕСС (пятится от него, обиженный чуть не до слез). Прилично ли так выражаться священнику, Джемс? Да еще такому достойному священнику, как вы!

МОРЕЛЛ (гневно). Нет, сэр, священнику так неприлично выражаться, я не так выразился. Я должен был сказать: да провалитесь вы в преисподнюю с вашим дьявольским бесстыдством! Вот как сказал бы вам святой Павел и любой честный священнослужитель. Вы думаете, я забыл этот ваш подряд на поставку одежды для работного дома?

БЕРДЖЕСС (объятый гражданскими чувствами). Я действовал в интересах налогоплательщиков, Джемс. Это был самый дешевый подряд, уж этого вы не можете отрицать.

МОРЕЛЛ. Да, самый дешевый, потому что вы платили рабочим такие гроши, что с вами не мог конкурировать ни один предприниматель. Женщины, которые шили эту одежду, получали у вас нищенскую оплату, хуже чем нищенскую! Вы обрекали их на такую нужду, что им не оставалось ничего другого, как идти на улицу, чтобы не умереть с голоду. (Все больше и больше раздражаясь.) Эти женщины были мои прихожанки. Я пристыдил попечителей так, что они отказались принять ваш подряд, я пристыдил налогоплательщиков – как они могли допустить это. Я пристыдил всех, кроме вас! (Вне себя от негодования.) Как вы осмеливаетесь, сэр, являться сюда и говорить, что вы прощаете меня, и произносить имя вашей дочери, и…

БЕРДЖЕСС. Успокойтесь, успокойтесь, Джемс, успокойтесь! Не надо так волноваться из-за пустяков. Я признал, что я был неправ.

МОРЕЛЛ (с возмущением). Признали? Я что-то не слышал.

БЕРДЖЕСС. Разумеется, признал. Я и сейчас готов признать. Ну, слушайте, я прошу у вас прощения за то письмо, которое я написал вам. Теперь вы довольны?

МОРЕЛЛ (хрустя пальцами). Это ровно ничего не значит. А плату вы повысили?

БЕРДЖЕСС (торжествующе). Да.

МОРЕЛЛ (остолбенев). Что?

БЕРДЖЕСС (умильно). Я стал примерным хозяином. Я больше не держу на работе женщин: я их всех рассчитал; всю работу делают у меня машины. Нет ни одного рабочего, который получал бы меньше шести пенсов в час, а квалифицированные мастера получают по ставке профсоюза. (С гордостью.) Что вы мне на это скажете?

МОРЕЛЛ (потрясенный). Возможно ли! Ну что ж, об одном раскаявшемся грешнике больше радости на небесах… (Направляясь к Берджессу в порыве сердечного раскаяния.) Дорогой Берджесс, от всего сердца прошу вас простить меня за то, что я дурно думал о вас. (Хватая его за руку.) А теперь скажите, разве вы не чувствуете себя лучше от этой перемены? Ну признайтесь: вы чувствуете себя счастливее? И вид у вас более счастливый.

БЕРДЖЕСС (угрюмо). Что ж, может статься. Надо полагать, что так оно и есть, раз уж вы заметили это. Во всяком случае, контракт мой в муниципальном совете приняли. (Злобно.) Они не желали иметь со мной дела, пока я не поднял ставки. Черт бы их побрал, суются не в свое дело, ослиные головы!

МОРЕЛЛ (совершенно отчаявшись, отпускает его руку). Ах, вот почему вы повысили оплату! (Мрачно садится на свое место.)

БЕРДЖЕСС (строго, наставительно и постепенно повышая тон). А почему бы еще я стал это делать? К чему это ведет, кроме пьянства и зазнайства среди рабочих? (Он с чрезвычайно внушительным видом усаживается в кресло.) Все это очень хорошо для вас, Джемс. Вы благодаря этому попадаете в газеты, вас превозносят, вы становитесь знаменитостью, но вам никогда в голову не приходит, сколько вреда вы приносите, отнимая деньги у людей, которые могли бы употребить их с пользой, и перекладывая их в карман рабочих, которые не знают, что с ними делать.

МОРЕЛЛ (тяжело вздохнув, говорит с холодной учтивостью). Что вас привело сегодня ко мне? Я не стану притворяться, скажу прямо: я не думаю, чтобы вы пришли ко мне просто из родственных чувств.

БЕРДЖЕСС (упрямо). Вот именно, исключительно из родственных чувств, и ничего больше.

МОРЕЛЛ (с усталым спокойствием). Я не верю вам.

БЕРДЖЕСС (поднимаясь, с угрожающим видом). Прошу вас, не говорите мне этого, Джемс Мэвор Морелл.

МОРЕЛЛ (равнодушно). Я буду говорить до тех пор, пока вы не убедитесь сами, что это правда. Я не верю ни одному вашему слову!

БЕРДЖЕСС (захлебываясь от наплыва оскорбленных чувств). А, вот как! Ну, ежели вам угодно продолжать ссору, я думаю, мне лучше уйти. (Он нерешительно делает шаг к двери.)

Морелл не двигается.

(Берджесс медлит.) Я не ожидал, что вы окажетесь таким непримиримым, Джемс.

Морелл по-прежнему безмолвствует.

(Берджесс делает еще несколько нерешительных шагов к двери. Затем возвращается, хныкая.) Жили же мы с вами раньше в ладу, хоть и расходились во взглядах. Почему же вы вдруг стали ко мне так относиться? Даю вам честное слово, я пришел сюда из чисто дружеских чувств, мне надоело жить в ссоре с мужем родной моей дочери. Полно, Джемс, будьте же христианином. Ну, дайте мне руку. (Он с чувством кладет руку на плечо Морелла.)

МОРЕЛЛ (задумчиво, поднимая на него взгляд). Послушайте, Берджесс. Хотите вы быть у нас таким желанным гостем, каким вы были до того, как у вас сорвался этот контракт?

БЕРДЖЕСС. Хочу, Джемс. Честное слово, хочу.

МОРЕЛЛ. Тогда почему же вы не ведете себя так же, как раньше?

БЕРДЖЕСС (осторожно снимая руку с плеча Морелла). Что вы хотите сказать?

МОРЕЛЛ. Я вам сейчас объясню. Вы тогда считали меня желторотым болваном.

БЕРДЖЕСС (заискивающе). Да нет, Джемс, я…

МОРЕЛЛ (обрывая его). Нет, считали. А я считал вас старым мошенником.

БЕРДЖЕСС (огорченный тем, что Морелл так несправедлив к самому себе). Нет, что вы, Джемс! Неправда, вы клевещете на себя.

МОРЕЛЛ. Да, я считал вас старым мошенником. Однако это не мешало нам поддерживать добрые отношения. Бог создал вас тем, что я называю мошенником, и бог же создал меня тем, что вы называете болваном.

Это умозаключение колеблет основы моральных принципов и понятий Берджесса. Он весь как-то оседает и, беспомощно уставившись на Морелла, испуганно вытягивает перед собой руку, как будто для того, чтобы сохранить равновесие, точно он чувствует, что пол ускользает у него из-под ног.

(Морелл продолжает тем же спокойным, убежденным тоном.) А мне не подобает роптать на созданье рук его, ибо как в том, так и в другом случае это его воля. Если вы пришли сюда честно, как истинный, убежденный, уважающий себя мошенник, защищающий свое мошенничество и гордящийся им, – милости просим. Но (голос Морелла становится грозным, он встает и внушительно стучит кулаком по спинке стула) я не потерплю, чтобы вы являлись сюда морочить мне голову рассказами о том, что вы стали примерным хозяином и добродетельным человеком, тогда как вы просто ханжа, вывернувший шкуру наизнанку ради того, чтобы добиться выгодного контракта в муниципальном совете. (Трясет энергично головой в подкрепление своих слов, затем подходит к камину и, став спиной к огню, с внушительным и непринужденным видом продолжает.) Нет, я требую, чтобы человек оставался верен себе даже в своих пороках. Так вот, не угодно ли? Или берите шляпу и проваливайте, или садитесь и извольте дать мне откровенное, достойное истинного мошенника объяснение: почему вам понадобилось мириться со мной?

Берджесс, смятение которого улеглось настолько, что он пытается выразить свои чувства изумленной улыбкой, испытывает явное облегчение от такого конкретного предложения. Он с минуту обдумывает его, затем медленно и с величайшей скромностью садится на стул, с которого только что поднялся Морелл.

Вот так-то. А теперь выкладывайте.

БЕРДЖЕСС (хихикая). Право, вы все-таки большой чудак, Джемс, как хотите! Но (почти с восторгом) вас нельзя не любить. Опять-таки, как я уже сказал, нельзя, разумеется, принимать всерьез все, что говорит священник, иначе как же можно было бы жить. Согласитесь сами. (Он настраивается на более глубокомысленный лад и, устремив взгляд на Морелла, продолжает, с тупой серьезностью.) Что ж, я, пожалуй, готов признаться, раз уж вы желаете, чтобы мы были совершенно откровенны друг с другом: я действительно считал вас когда-то чуточку блаженным, но теперь я начинаю думать, что у меня, как говорится, был несколько отсталый взгляд.

МОРЕЛЛ (торжествующе). Ага! Наконец-то вы додумались!

БЕРДЖЕСС (многозначительно). Да, времена меняются так, что даже трудно поверить. Пять лет тому назад ни одному здравомыслящему человеку не пришло бы в голову считаться с вашими идеями. Я, признаться, даже удивлялся, как вас вообще подпускают к кафедре. Да что! Я знаю одного священника, которому лондонский епископ несколько лет не давал ходу, хотя этот бедный малый держался за свою религию ничуть не больше вашего. Но теперь, если бы мне предложили поспорить на тысячу фунтов, что вы когда-нибудь сами станете епископом, я бы воздержался. (С важностью.) Вы и ваша братия входите в силу; я теперь вижу это. И уж придется им как-нибудь да ублажить вас, хотя бы только для того, чтобы заткнуть вам рот. Надо признаться, у вас в конце концов было верное чутье, Джемс; для человека такого сорта, как вы, ваша профессия – это выгодная профессия.

МОРЕЛЛ (не колеблясь, решительно протягивает ему руку). Вашу руку, Берджесс. Вот теперь вы разговариваете честно. Не думаю, что меня когда-нибудь сделают епископом; но если сделают, я познакомлю вас с самыми крупными воротилами, каких я только смогу заполучить к себе на званые обеды.

БЕРДЖЕСС (подымаясь с глуповатой улыбкой и отвечая на дружеское рукопожатие). Вы все шутите, Джемс. Ну, теперь, значит, конец ссоре?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Скажи да, Джемс.

Оба, вздрогнув от неожиданности, оборачиваются и видят только что вошедшую Кандиду, которая смотрит на них с обычным для нее выражением шутливой материнской снисходительности. Это женщина в возрасте тридцати трех лет, с хорошей фигурой, склонной к полноте, но сейчас как раз в меру, во всем обаянии молодости и материнства. По ее манере держать себя чувствуется, что эта женщина умеет расположить к себе людей и заставить их подчиняться и что она пользуется этим, нисколько не задумываясь. В этом отношении она мало отличается от любой хорошенькой женщины, которая достаточно умно пускает в ход свою женскую привлекательность для мелких эгоистических целей; но ясный лоб Кандиды, ее смелый взгляд, выразительный рот и подбородок свидетельствуют о широте ума и возвышенности натуры, которые облагораживают эту вкрадчивость в подходе к людям. Мудрый сердцевед, взглянув на нее, тотчас же догадался бы, что тот, кто повесил над ее камином Деву из Тицианова «Успения», сделал это потому, что он уловил между ними некое духовное сходство; но, разумеется, он не заподозрил бы ни на минуту, что такая мысль могла придти в голову ее супругу или ей самой: трудно предположить, чтобы они хоть сколько-нибудь интересовались Тицианом. Сейчас она в шляпке и мантилье; в одной руке у нее перетянутый ремнями плед, из которого торчит зонтик, в другой – ручной саквояж и пачка иллюстрированных журналов.

МОРЕЛЛ (потрясенный своей забывчивостью). Кандида! Как… (Смотрит на часы и ужасается, обнаружив, что уже так поздно.) Милочка моя! (Бросается к ней, выхватывает у нее из рук плед, не переставая упрекать себя и проявлять свое огорчение.) Ведь я собирался встретить тебя на станции и не заметил, как прошло время. (Бросает плед на кушетку.) Я так заговорился (подбегает к ней), что совсем забыл… Ах! (Обнимает ее, снедаемый чувством раскаянья.)

БЕРДЖЕСС (несколько сконфуженный и не уверенный в том, как к нему отнесутся). Как поживаешь, Канди?

Кандида, все еще в объятиях Морелла, подставляет отцу щеку для поцелуя.

Мы с Джемсом заключили мир, почетный мир. Не правда ли, Джемс?

МОРЕЛЛ (нетерпеливо). А ну вас, с вашим миром! Я из-за вас опоздал встретить Кандиду. (С сочувственным пылом.) Бедняжка моя, как же ты справилась с багажом? Как…

КАНДИДА (останавливая его и высвобождаясь из его объятий). Ну, будет, будет, будет! Я была не одна. Я там подружилась с Юджином, и он проводил меня сюда.

МОРЕЛЛ (приятно удивленный). Юджин!

КАНДИДА. Да, он возится с моим багажом, бедный мальчик. Поди сейчас же, милый, а то он расплатится с извозчиком, а я не хочу этого.

Морелл поспешно выходит. Кандида ставит на пол саквояж, затем снимает мантилью и шляпку и кладет их на кушетку рядом с пледом, разговаривая в то же время с отцом.

Ну, папа, как вы все поживаете дома?

БЕРДЖЕСС. Да что там, какая может быть радость дома, с тех пор как ты уехала от нас, Канди. Хоть бы ты когда-нибудь заглянула и поговорила с сестрой. Кто такой этот Юджин, который приехал с тобой?

КАНДИДА. О, Юджин – это одна из находок Джемса. Он наткнулся на него в прошлом году в июне, когда тот спал на набережной. Ты не обратил внимания на нашу новую картину? (Показывая на «Деву».) Это он подарил нам.

БЕРДЖЕСС (недоверчиво). Чушь! И как это ты можешь рассказывать такие небылицы мне, своему родному отцу, что какой-то бродяга покупает такие картины! (Строго.) Не выдумывай, Канди. Это благочестивая картина, и выбирал ее сам Джемс.

КАНДИДА. Вот и не угадал. Юджин вовсе не бродяга.

БЕРДЖЕСС. А кто же он такой? (Иронически.) Благородный джентльмен, надо полагать?

КАНДИДА (кивая с торжеством). Да. У него дядя – лорд. Настоящий живой пэр.

БЕРДЖЕСС (не решаясь поверить столь замечательной новости). Быть не может!

КАНДИДА. Да. И у него был чек в кармане на пятьдесят пять фунтов, сроком на неделю, когда Джемс нашел его на набережной. Он думал, что не может получить по нему до конца недели, и ему было стыдно попросить в долг. Ах, он такой славный мальчик! Мы очень полюбили его.

БЕРДЖЕСС (делает вид, что ему наплевать на аристократию, а у самого глаза загорелись). Гм… Я так думаю, что этот племянник пэра вряд ли бы прельстился вашим Виктория-парком, если бы он не был малость придурковат. (Снова разглядывая картину.) Разумеется, эта картина не в моем вкусе, Канди, но все же это превосходное, прямо, можно сказать, первоклассное произведение искусства; в этом-то уж я разбираюсь. Ты, конечно, познакомишь меня с ним, Канди? (С беспокойством смотрит на свои карманные часы.) Я могу побыть еще минуты две, не больше.

Морелл возвращается с Юджином, на которого Берджесс смотрит влажным от восхищения взором. Это несколько странный, застенчивый молодой человек лет восемнадцати, хрупкий, женственный, со слабым детским голосом; испуганное, напряженное выражение его лица и его манера как-то робко стушевываться изобличают болезненную чувствительность утонченного и остро-восприимчивого юноши, у которого еще не успел сложиться характер. Беспомощно нерешительный, он не знает, куда девать себя, что с собой делать. Он оробел при виде Берджесса, и, если бы у него хватило смелости, он с радостью убежал бы и спрятался. Но та острота, с какой он переживает любое самое обыкновенное состояние, проистекает от преизбытка нервной силы, а его глаза, ноздри, рот свидетельствуют о неукротимом, бурном своеволии, которое, судя по его лбу, уже отмеченному чертами страдания, направлено не в дурную сторону. Он так необычен, что кажется почти не от мира сего. Люди прозаического склада склонны усматривать в этой отрешенности нечто пагубное, тогда как поэтические натуры видят в ней нечто божественное. Костюм его имеет беспорядочный вид. Поношенная расстегнутая куртка из синей саржи поверх шерстяной теннисной сорочки, шелковый платок вместо галстука, брюки из той же материи, что и куртка, коричневые парусиновые туфли. Он, по-видимому, валялся на траве в этом костюме, переходил вброд речку, и, судя по всему, его одежда никогда не испытала на себе прикосновения щетки. Увидев незнакомого человека, он останавливается в дверях, затем пробирается вдоль стены в противоположный конец комнаты.

МОРЕЛЛ (входя). Идемте, идемте. Какие-нибудь четверть часа вы можете уделить нам во всяком случае. Это мой тесть. Мистер Берджесс – мистер Марчбэнкс.

МАРЧБЭНКС (нервно жмется к книжному шкафу). Очень приятно познакомиться, сэр.

БЕРДЖЕСС (с величайшим благодушием направляется к нему через всю комнату, в то время как Морелл подходит к Кандиде, которая стоит у камина). Счастлив познакомиться с вами, чрезвычайно, мистер Марчбэнкс. (Вынуждая его к рукопожатию.) Как вы себя чувствуете? Хороший денек, не правда ли? Надеюсь, вы не позволяете Джемсу засорять вам голову всякими безумными идеями?

МАРЧБЭНКС. Безумными идеями? О, вы имеете в виду социализм. Нет!

БЕРДЖЕСС. Хорошо делаете. (Снова взглядывая на часы.) Да, а мне уже пора идти, ничего не поделаешь. Вам со мной не по пути, мистер Марчбэнкс?

МАРЧБЭНКС. В какую сторону вы идете?

БЕРДЖЕСС. На станцию Виктория-парк. Поезд в Сити идет в двенадцать двадцать пять.

МОРЕЛЛ. Глупости. Я надеюсь, Юджин останется завтракать с нами.

МАРЧБЭНКС (взволнованно отнекиваясь). Нет… я… я…

БЕРДЖЕСС. Отлично, отлично, я не настаиваю. Вы, конечно, предпочитаете позавтракать с Канди. Когда-нибудь, я надеюсь, вы пообедаете со мной в Клубе предпринимателей в Нортон Фолгэйт.

МАРЧБЭНКС. Благодарю вас, мистер Берджесс. А где находится Нортон Фолгэйт – где-то в Сэррее, не правда ли?

Берджесс, в невыразимом восторге, давится от смеха.

КАНДИДА (спешит на выручку). Ты опоздаешь на поезд, папа. Тебе нужно идти сию же минуту. Приходи к обеду, и ты расскажешь тогда мистеру Марчбэнксу, где твой клуб.

БЕРДЖЕСС (покатываясь со смеху). «Где-то в Сэррее»!.. Нет, вы только послушайте! Неплохо, а? В жизни своей не встречал человека, который не знает, где находится Нортон Фолгэйт. (Смущенный собственной шумной развязностью.) До свиданья, мистер Марчбэнкс. Я знаю, вы слишком хорошо воспитаны и не осудите меня за то, что я посмеялся. (Снова протягивает ему руку.)

МАРЧБЭНКС (нервно, рывком хватая протянутую ему руку). Нет, ничуть.

БЕРДЖЕСС. Ну, будь здорова, Канди. Я загляну попозже. До свиданья, Джемс.

МОРЕЛЛ. Вам действительно нужно идти?

БЕРДЖЕСС. Да вы не беспокойтесь. (Несокрушимый в своем благодушии, уходит.)

МОРЕЛЛ. Я провожу вас. (Идет вслед за ним.)

Юджин провожает их испуганным взглядом, затаив дыханье, пока Берджесс не исчезает за дверью.

КАНДИДА. Ну, Юджин!

Юджин, вздрогнув, оборачивается и стремительно направляется к Кандиде, но, встретив ее смеющийся взгляд, останавливается.

Что вы скажете о моем отце?

МАРЧБЭНКС. Я? Да ведь мы только что познакомились. Кажется, очень симпатичный старый джентльмен.

КАНДИДА (с мягкой иронией). И вы пойдете в Клуб предпринимателей обедать с ним, правда?

МАРЧБЭНКС (растерянно, – он принимает это совершенно серьезно). Да, если это вам доставит удовольствие.

КАНДИДА (тронутая). Знаете, Юджин, вы очень милый мальчик, несмотря на все ваши странности. Если бы вы посмеялись над моим отцом, я бы не обиделась, но я еще больше люблю вас за то, что вы были так милы с ним.

МАРЧБЭНКС. А разве нужно было смеяться? Кажется, он сказал что-то смешное; но я так всегда стесняюсь с незнакомыми людьми… И я никогда не понимаю шуток. Мне очень жаль. (Садится на кушетку, упершись локтями в колени, сжав виски кулаками с видом безнадежного страдания.)

КАНДИДА (ласково тормоша его). Да будет вам! Взрослый вы ребенок! Что с вами, вы сегодня хуже, чем всегда. Почему вы были такой грустный дорогой, когда мы с вами ехали в кэбе?

МАРЧБЭНКС. Ах, да так… просто я думал, сколько я должен заплатить извозчику. Я знаю, что это ужасно глупо, но вы не представляете себе, какой страх я испытываю перед такими вещами, – я так теряюсь, когда мне приходится иметь дело с незнакомыми людьми. (Поспешно и успокаивающе.) Но все обошлось благополучно: он весь просиял и снял шляпу, когда Морелл дал ему два шиллинга. А я собирался дать ему десять.

Кандида смеется от всей души. Входит Морелл с небольшой пачкой писем и газет, полученных с дневной почтой.

КАНДИДА. Ах, Джемс, милый, он собирался дать извозчику десять шиллингов – десять шиллингов за три минуты езды! Нет, ты подумай!

МОРЕЛЛ (у стола, просматривая письма). Не обижайтесь на нее, Марчбэнкс. Инстинкт, который заставляет человека быть щедрым, – это благородный инстинкт, лучше того, который вынуждает его скупиться, и встречается он не так часто.

МАРЧБЭНКС (снова впадая в уныние). Нет – трусость, невежество. Миссис Морелл совершенно права.

КАНДИДА. Разумеется, она права. (Берет свой саквояж.) А теперь разрешите мне удалиться и оставить вас с Джемсом. Вы слишком поэтическая натура и вряд ли способны представить себе, в каком состоянии находит женщина свой дом после трехнедельного отсутствия. Передайте-ка мне мой плед.

Юджин достает с кушетки перетянутый ремнями плед и подает ей. Она берет его в левую руку, держа саквояж в правой.

Теперь перекиньте мне на руку мой плащ.

Он повинуется.

Теперь давайте шляпу.

Он подает ей шляпу, она прихватывает ее той рукой, в которой у нее саквояж.

Теперь откройте мне дверь.

Он бросается вперед и распахивает перед ней дверь.

Благодарю вас. (Она выходит.)

Марчбэнкс закрывает дверь.

МОРЕЛЛ (попрежнему чем-то занят у стола). Вы, конечно, останетесь завтракать, Марчбэнкс.

МАРЧБЭНКС (испуганно). Я не должен. (Он быстро взглядывает на Морелла, но тотчас же опускает глаза, избегаяего открытого взгляда, и добавляет с явной неискренностью.) Я хочу сказать: я не могу.

МОРЕЛЛ. Вы хотите сказать, что вам не хочется.

МАРЧБЭНКС (горячо). Нет, я бы очень хотел, правда. Я вам очень признателен. Но… но…

МОРЕЛЛ. Но-но-но-но… Глупости! Если вам хочется остаться, оставайтесь. Не станете же вы уверять меня, что у вас какие-то дела. Если вы стесняетесь, пойдите прогуляйтесь в парке, можете сочинять стихи до половины второго, а потом приходите, и мы хорошенько закусим.

МАРЧБЭНКС. Благодарю вас. Мне бы очень хотелось. Но я не смею, правда. Дело в том, что миссис Морелл сказала мне, что я не должен. Она сказала мне, что она не думает, что вы пригласите меня остаться завтракать, но что мне надо запомнить, что если вы и предложите, так это не значит, что вы на самом деле этого хотите. (Жалобно.) Она сказала, что я должен понимать, но я не понимаю. Пожалуйста, не говорите ей, что я вам сказал.

МОРЕЛЛ (посмеиваясь). Только и всего? Но разве мое предложение прогуляться в парке не разрешает затруднения?

МАРЧБЭНКС. Каким образом?

МОРЕЛЛ (шутливо). Ах вы, бестолковая голова. (Но взятый им развязный тон смущает его самого, также как и Юджина; он одергивает себя.) Нет, я не то говорю. (Поясняет с ласковой серьезностью.) Милый юноша, в счастливом браке, подобном нашему, возвращение супруги в родной дом есть нечто глубоко священное.

Марчбэнкс бросает на него быстрый взгляд, пока еще только наполовину угадывая, что он хочет сказать.

Старый друг или истинно благородная и сочувственная душа не могут быть помехой в такие минуты, но случайный гость – да.

Пришибленное, испуганное выражение яснее проступает на лице Юджина, когда он, наконец, понимает.

(Морелл, поглощенный своей мыслью, продолжает, не замечая этого.) Кандида думала, что мне будет нежелательно ваше присутствие, но она ошиблась. Я очень вас люблю, мой мальчик, и мне хочется, чтобы вы сами увидели, какое счастье – такое супружество, как наше.

МАРЧБЭНКС. Счастье? Ваше супружество! Вы так думаете? Вы верите этому?

МОРЕЛЛ (беспечно). Я знаю, мой мальчик. Ларошфуко утверждает, что браки бывают удобные, но счастливых браков не бывает. Вы представить себе не можете, какое это удовлетворение – уличить в обмане бесстыдного лгуна и гнусного циника. Ха-ха-ха! Ну вот, а теперь отправляйтесь в парк сочинять стихи. До половины второго, точно. Мы никого не ждем.