Текст книги "Деревянные космолеты"

Глава 7

– Золото?! У тебя хватает наглости золото мне предлагать?! – Возмущенный до глубины души, Рэгг Артунл мозолистой ладонью смахнул на землю кожаный кошелек. От удара он приоткрылся, и несколько штампованных квадратиков желтого металла высыпались на сырую траву.

– Правду говорят: совсем ты свихнулся. – Лю Кло упал на колени и бережно собрал монеты. – Хочешь ты продать участок или нет, а?

– Да! Хочу! Но – за настоящие деньги. За старые добрые стекляшки. Вот чего я хочу. – Артунл потер большим пальцем левой руки правую ладонь; старинный этот жест в Колкорроне означал плату общепринятой валютой – витым стеклом. – Усек? Стекляшки гони!

– Но тут же на всех – королевский лик! – запротестовал Кло.

– Я желаю башли тратить, а не стенку ими украшать! – Артунл обвел колючим взглядом фермеров. – У кого настоящие деньги?

– У меня. – Вперед бочком вышел Нарбэйн Эллдер и порылся в кармане. – У меня при себе две тысячи роялов.

– Давай их сюда! Участок – твой! Может, тебе больше повезет, чем мне. – Артунл протянул руку за деньгами, и тут между ними вклинился Бартан Драмме. Он легко раздвинул их, чего не сумел бы сделать в первые дни своей крестьянской жизни.

– Да что с тобой, Рэгг? – спросил он. – Нельзя же отдавать землю за бесценок?

– Пускай делает, как ему нравится, – буркнул Эллдер, помахивая кошельком с разноцветными квадратиками.

– Удивляешь ты меня. – Бартан ткнул его указательным пальцем в грудь. – И не стыдно наживаться на соседе, когда у него с головой нелады? Что скажет Джоп, если узнает? – Бартан с вызовом оглядел мужчин, собравшихся на живописной поляне, под деревьями, которые едва защищали от дождя. Над поселением плыли тяжелые серые облака, и фермеры в мокрых до нитки балахонах-мешках с нахлобученными капюшонами выглядели непривычно, даже жутковато.

– С башкой у меня полный порядок. – Артунл неприязненно глянул на Бартана и еще больше помрачнел. Было видно, что у него родилась новая мысль. – Это все ты виноват. Ты нас сюда завел, в эту проклятущую дыру.

– Я тебе очень сочувствую, и сестру твою жалко, – сказал Бартан, – но ты зря торопишься. Надо хорошенько подумать. Ты уже столько сделал – что же теперь, все бросать?

– Да кто ты такой, чтоб меня поучать? – На побагровевшем лице Артунла появилось недоверие пополам с враждебностью. Точно такое же выражение Бартан встречал на каждом шагу, когда только вступил в общину. – Да что ты вообще про землю знаешь, господин нанизывальщик бус, господин починяльщик брошей?

– Я знаю, что Лю не должен выторговывать участок, если не может дать настоящую цену. Получается, что на твоей беде он нагреет руки.

– Прикусил бы ты язык. – Выпятив подбородок, Эллдер подступил к Бартану. – Что-то ты меня притомил, господин… – он тщетно поискал свежее оскорбление и был вынужден позаимствовать его у Артунла, – нанизывальщик бус!

Бартан снова обвел глазами толпу в балахонах и, оценив общее настроение, удивился и огорчился: судя по всему, они не остановятся перед насилием. Наличествовал и другой признак, вдребезги разбивавший любые его аргументы: с тех пор как фермеры осели в Логове, они здорово опустились. Всего-навсего за год. Этот год Бартан с Сондевирой прожили вместе, и он видел, как слабеет былой дух товарищества, и его вытесняет заурядное соперничество. Причем удачливые не стеснялись отказывать в помощи невезучим соседям. От авторитета Джопа Тринчила не осталось и следа – что не могло не сказаться на его физическом и психическом здоровье. Он съежился, зачах и, ясное дело, уже не мог объединять свою паству. Джопа редко видели за пределами его участка. Бартан никак не ожидал, что старика Тринчила – задиру и грубияна – постигнет такая участь. Казалось, с его уходом в анахореты община потеряла цель жизни.

– Я давно не нанизываю бусы, – резким тоном сообщил Бартан промокшему под дождем сборищу. – О чем весьма сожалею, потому что с помощью любимой иголки и нитки я мог бы сделать ожерелье из ваших мозгов. Тонюсенькое такое ожерельице.

Эти слова потонули в реве двух десятков глоток, глухом и злобном, как рык буйных волн на узкой косе. Но селективные рефлексы позволили мозгу выделить одну-единственную фразу: «Зря ты, придурок, не разжился поясом целомудрия».

– Кто это сказал? – выкрикнул Бартан и чуть не потянулся за мечом, которого отродясь не носил.

Сумрачные арки нескольких капюшонов повернулись друг к другу, затем снова – к Бартану.

– А что такого? – прозвучал чей-то радостно-озабоченный голос.

– Скажи-ка, парень, молодой Глэйв Тринчил еще не надорвался тебе пособлять? – осведомился другой. – Коли он силенки подрастерял, зови меня. Уж я-то вспашу так вспашу, это всякий знает.

Бартан едва не бросился на злоязычного пахаря с кулаками, но здравомыслие и осторожность удержали его на месте. Крестьяне, как всегда, одержали над ним верх, ибо известно: дюжина дубин всегда одолеет короткий меч. Община берегла убогие словесные штампы как фамильные драгоценности, а невежество служило им надежнейшим доспехом.

– Господа, надеюсь, вы не слишком расстроитесь, если я вас покину. – Бартан помолчал, надеясь, что домыслы на сексуальную тему слегка разрядили обстановку, однако внешне это ничем не подтверждалось. – У меня дела на рынке.

– Я с тобой, если ты не против, – перешел на его сторону Орайс Шоум, бродячий батрак, прижившийся в общине. Он был молод, с диковатым взглядом и где-то почти целиком потерял ухо, но дурных отзывов Бартан о нем не слышал, а потому не стал возражать против его общества.

– О чем разговор. Но разве Элрахен тебя не ждет?

Шоум поднял маленькую котомку.

– Я теперь снова вольная птица. Не хочу тут засиживаться.

– Понятно. – Бартан запахнул на шее клеенчатый капюшон и взобрался на козлы. Теплый дождь все еще лил как из ведра, но на западе с каждой минутой ширилась желтоватая полоска. Значит, скоро распогодится.

Шоум сел рядом. Бартан дернул вожжи, и фургон тронулся в путь. Прилизанные дождем лопатки синерога мерно поднимались и опускались. Бартана одолевали мысли о жене; поймав себя на этом, он решил отвлечься беседой с попутчиком.

– Недолго ты у Элрахена проработал, – сказал он. – Что, плохой хозяин?

– Видывал и похуже. Мне само это место не по нутру. Что-то здесь не так, вот и ухожу.

– Еще один паникер! – Бартан с упреком взглянул на Шоума. – А с виду ты не из тех, у кого буйное воображение.

– Воображение, брат, штука тонкая, такое может выкинуть, чего наяву вовек не увидишь. Ты думаешь, почему Артунлова сестра руки на себя наложила? Слыхал я, будто мальчонка ее не просто исчез. Будто зарезала она его и в землю закопала.

Бартан рассердился.

– Что-то много ты слыхал для одноухого.

– Чего ты злишься? – Шоум потрогал пальцем огрызок уха.

– Прости, – вздохнул Бартан. – Допекла меня вся эта болтовня. Ну и куда ты теперь?

– Не знаю… Правду скажу: надоело гнуть спину на кого попало, – уставясь вперед, ответил Шоум. – Подамся в Прад, может, доберусь. Работы, слыхал, там навалом. Чистой, легкой. Из-за войны. Одно худо: далеко до Прада. Вот если бы… – В глазах Шоума проснулся интерес. – Это не у тебя ли собственный воздушный корабль?

– Неисправен. – Бартан поспешил развить затронутую Шоумом тему. – А на войне что новенького, не слыхал, часом? Лезет враг?

– Лезет, да мы ему – по зубам, по зубам!

На памяти Бартана странствующие батраки никогда не относили себя к государевым верноподданным, но сейчас он безошибочно узнал горделивую нотку.

– И все-таки необычная получается война, – сказал Бартан. – Без армий, без полей сражений…

– Насчет полей сражений – не знаю, а вот слыхал я, сидят небесники верхом на реактивных трубах, как на синерогах, и улетают от своих крепостей на милю, а то и дальше. И шаров у них нет. Ни одного. Ничто тебе не мешает шлепнуться на землю. – Шоума передернуло, да так, что скрипнули козлы. – Прямо-таки счастье, что я тут, а не там. Там угробиться – проще простого.

Бартан кивнул.

– Вот почему короли больше не водят в бой свои армии.

– Лорд Толлер не из таких. Слыхал про лорда Толлера Маракайна?

Бартану это имя напомнило о далеких годах Переселения, и он слегка удивился, что сия легендарная фигура все еще не сошла с исторической сцены.

– Конечно. Мы же не совсем отрезаны от мира.

– Говорят, лорд Толлер там почти безвылазно. Дерется с ядовитыми мирцами и по части храбрости любого заткнет за пояс. – С патриотическим жаром Шоум принялся рассказывать о подвигах лорда Толлера Маракайна в межпланетной войне; от иных историй за милю несло вымыслом. Голос батрака густел и даже начал вибрировать от воодушевления – несомненно, Шоум успел вжиться в образ главного персонажа своего рассказа. Бартану это вскоре надоело, и мысли его вернулись к издевкам бывших приятелей.

Он прекрасно понимал: не стоит верить пустым сплетням, и вообще, при чем тут Глэйв Тринчил? Глэйв все еще приходит на ферму, подсобляет с тяжелой работой, а другие – почти все – больше не являются и не помогают, но… – Мысль вонзилась в мозг, словно кинжал. – Но чаще он бывает на ферме в те дни, когда Сондевира одна.

Бартан попытался выбросить это из головы и тотчас вспомнил случай, которому когда-то не придал значения. Вспомнил, как Сондевира и Глэйв стояли у фургона Тринчилов и, думая, что никто их не видит, обнимались так, будто им это не впервой.

«Почему я вдруг усомнился в верности жены? – подумал Бартан. – Что со мной делает эта тварь? Я знаю, что не мог ошибиться в Сондевире. Да, другие способны ослепнуть от любви, но я-то слишком умен и опытен, и крестьянской девчонке не так-то просто меня одурачить. Пускай эти пентюхи зубоскалят вволю, плевать я на них хотел».

Дождь унялся; впереди над дорогой висел четко очерченный край тучи, и казалось, фургон выезжает на солнечный свет из тени громадного здания. Невдалеке виднелся перекресток, там Бартан собирался свернуть на широкую дорогу к Новому Миннетту. Наполненные водой выбоины напоминали зеркала, а колеи – шлифованные металлические рельсы; в тех и в других отражалось ясное небо.

Непонятно отчего Бартана кольнула совесть. Он повернулся к Шоуму.

– Прости, старик, раздумал я нынче на рынок ехать. Придется тебе пешком. Далековато, но…

– Ерунда, не бери в голову. – Шоум философски пожал плечами. – Я уже полпланеты исходил, управлюсь и со второй половиной.

Он закинул котомку за плечо, спрыгнул на перекрестке с козел и широким, уверенным шагом двинулся к Новому Миннетту. Только на секунду задержался – помахать рукой. Бартан помахал в ответ и погнал фургон на запад, где лежал его участок.

Чувство вины окрепло, когда он признался себе, что строит Сондевире ловушку. Жена не ждет его до сумерек, и к поездке в город он начал готовиться за несколько дней, а значит, у нее было вволю времени, чтобы договориться с Глэйвом. От этой мысли Бартан стал сам себе противен, но угрызения совести уживались со странным волнением, возникшим одновременно с новой проблемой: если он издали увидит Глэйдова синерога у своей коновязи, хватит ли ему коварства остановить шумный фургон, спешиться и беззвучно подкрасться к дому? И что будет, если он застанет парочку в постели? Год тяжелого труда значительно развил его мускулатуру, но до Глэйва ему было далеко, да и драться Бартан не любил – не хватало опыта.

«Ужасно, – размышлял он под перекрестным огнем эмоций. – Все, что мне сейчас надо от жизни, это застать жену в одиночестве. Чтобы она тихо-мирно работала по хозяйству. А зачем рисковать? Зачем терять свое счастье? Что тут думать: разверни фургон, подбери Шоума да езжай на рынок. Как и собирался. Накачайся в таверне коричневым элем вместе с дружками-забулдыгами да забудь про все…»

Ландшафт впереди затянуло непроницаемым туманом цвета спелого персика с серебристым отливом – это свежевыпавшая дождевая влага, нагретая солнечными лучами, возвращалась в небеса. Прямо перед глазами Бартана возникло темное пятнышко; оно дергалось, через каждые пять-шесть секунд меняло форму и наконец обернулось наездником, приближающимся довольно быстро. Глэйв Тринчил. Бартан узнал его задолго до того, как смог разглядеть лицо, – и снова всколыхнулись эмоции, на этот раз – облегчение пополам с разочарованием. Они встретились далеко от фермы, и Глэйв запросто может сказать, что даже не думал сегодня заезжать туда, а возвращается из другого места. И поди докажи, что врет.

Рассуждая таким образом, Бартан ожидал, что Глэйв беспечно поздоровается и проедет мимо, и был застигнут врасплох, когда юный фермер еще издали замахал руками. Сердце его тревожно забилось, когда он понял, что Глэйв взволнован. Неужели на ферме случилась беда?

– Бартан! Бартан! – Перед фургоном Глэйв натянул повод синерога. – Как хорошо, что ты вернулся! Сонди сказала, ты в город уехал.

– Сонди сказала? – сверля Глэйва ледяным взглядом, поинтересовался Бартан; других слов ему не пришло на ум. – Стало быть, ты снова почтил ее визитом в урочный час?

По всей видимости, Глэйв пропустил это обвинение мимо ушей. Его широкая простецкая физиономия выглядела озабоченной, и напрасно Бартан искал на ней признаки лукавства.

– Ты давай, поезжай быстрее, – сказал Глэйв. – Ты там нужен.

Бартан обругал себя: какого черта нянчиться с дурацкой ревностью, когда ясно, что произошло что-то серьезное.

– Что с ней?

– По правде сказать, не знаю. Я мимо проезжал, ну и заглянул. Хотел спросить, может, пособить надо с чем-нибудь тяжелым. – Глэйв, хоть и был взволнован, не преминул бросить горделивый взгляд на свои мускулистые руки. – Сонди сказала, надо дерево выкорчевать, ну, там, где ты хотел коловую фасоль растить и эту, как ее…

– Да черт с ней! Что с моей женой?

– Ну, так вот, прихватил это я заступ и топор и взялся за корни. Жаркая работенка, даром что дождь. По правде сказать, обрадовался, как увидел, что Сонди идет ко мне с кувшинчиком слабого пива. Это я так думаю, что там было слабое пиво, я ведь к нему даже не притронулся. Ну, так вот, в дюжине шагов от меня, вряд ли дальше, вскрикнула этак, уронила кувшин и на траву опустилась. И – хвать себя за лодыжку. Ну, я испугался, думал, оступилась, кинулся к ней, и тут она как посмотрит на меня да как завопит! Но это еще что! Страшнее всего… Страшнее всего… – Юноша умолк и озадаченно уставился на Бартана, словно видел его впервые в жизни.

– Глэйв!

– Страшнее всего был крик, Бартан. Понимаешь, у нее при этом рот не открывался. Я ей глядел прямо в лицо, слышал крик, но ведь губы-то у нее были сжаты! Ни хрена себе диковина, правда? У меня аж кровь заледенела.

Бартан приподнял вожжи, чтобы хлестнуть синерога.

– Чепуху ты несешь, по-моему. Ну ладно. Сондевира вскрикнула, так? Больше ничего не случилось? Она что, ногу подвернула? Что она говорит?

Глэйв медленно, задумчиво покачал головой.

– Ничего она не говорит. Вообще ничего.

– Вообще ничего? Слушай, какого лешего?.. – Тут опять накатила тревога. – Она, часом, не онемела?

– Да не знаю я, Бартан, – простодушно ответил Глэйв. – Тебе самому надо бы посмотреть. Я с нею посидел, пока время было, хотел помочь, да чем тут поможешь…

Конец фразы потерялся в топоте копыт и стуке колес. Бартан гнал синерога во весь опор по ухабистой дороге, ерзал и подскакивал на голых досках облучка, но терпел. Яркий туман уже завладел горизонтом, так стиснув пределы видимости, что Бартану казалось, будто он двигается посреди арены под колоколообразным сводом, по которому, переплетаясь друг с дружкой, взбегают к самому солнцу слабые пастельные разводы. Вскоре водяные пары начали рассеиваться, по небу растеклось молоко с легким голубоватым оттенком, и Бартан увидел вдалеке свою ферму – она сияла, подновленная дождем и туманом. Когда он подъезжал к дому, небо уже обрело прежнюю яркую голубизну, и вновь проглянули дневные звезды.

Бартан остановил фургон, соскочил на землю и вбежал в дом. На его зов никто не откликнулся. Он обежал все комнаты, но Сондевиру не нашел. Значит, она снаружи. Он сразу вспомнил дерево, о котором говорил Глэйв. Хотя – какой ей резон там задерживаться? Разве что… серьезно прихватило. Но если так, почему этот олух Глэйв не отвел ее в дом, вместо того чтобы драпать, как от привидения?

Бартан сбежал с крыльца и рванул мимо свинарника, где ютилось его скромное стадо, к вершине травянистого холма, заслонявшего восточный горизонт. Оттуда он сразу увидел Сондевиру. Она сидела на траве возле дерева, которое якобы корчевал Глэйв, и на ней была светло-зеленая клеенчатая накидка.

Бартан окликнул ее, но она не ответила. Даже ни разу не шевельнулась, пока он спускался по отлогому склону. С каждым шагом в его душе росла тревога. Что же это за хворь, когда человек часами сидит неподвижно, свесив голову на грудь, позабыв про все на свете? Может, лихорадка? Или полуобморок? Или даже… смерть?

Шагах в шести от жены он остановился, скованный непонятной робостью, и прошептал:

– Сондевира, милая, что с тобой?

Она подняла голову, и по телу Бартана пробежала волна облегчения: он увидел на ее лице улыбку.

Сондевира глядела на него несколько секунд. Она по-прежнему улыбалась, но глаза ее были пустыми. Потом она снова опустила голову и уставилась в землю.

– Сонди, что это еще за шутки? – Нагнувшись, Бартан коснулся рукой ее волос, и в это мгновение увидел, что творится у самых ее скрещенных лодыжек. Две крошечные многоногие твари сошлись, как решил поначалу Бартан, в смертельном поединке. Он завороженно разглядывал суставчатые тельца в форме полумесяцев не длиннее указательного пальца, темно-коричневые спинки и светло-серые брюшки. Они были совсем не похожи на других ползучих гадов, виденных им раньше. Из-под головы у каждого росло по одному толстому щупальцу. Бартан ежился от омерзения, а взгляд его машинально выделял из хитросплетения конечностей ноги, глазные стебельки и усики. Гады обхватили друг дружку щупальцами и вовсе даже не дрались, а спаривались… К тому же Бартан обнаружил только одну голову. Самец своей лишился, и теперь партнерша насыщалась бледной жижей, сочащейся из его шеи. А тело бедолаги как ни в чем не бывало дергалось в ритме совокупления, и похотливое подбрюшье самки отвечало экстатическими толчками.

Бартан отреагировал молниеносно и чисто инстинктивно: выпрямился и обрушил каблук на копошащуюся мерзость. В ту же секунду Сондевира оказалась на ногах, крик ее резанул Бартана словно лезвие. Он с ужасом вскинул на жену глаза – разве можно так кричать, не открывая рта? – а в следующее мгновение был вынужден подхватить ее бесчувственное тело.

– Сондевира! Сонди! – Он неумело помассировал ей шею и щеки, пытаясь привести в чувство, – но без успеха. Голова Сондевиры свесилась через его локоть, зрачки закатились, а белки жутко поблескивали. Бартан поднял ее и понес к дому, разрываясь от страха и жалости.

Чуть в стороне от тропинки он заметил коричневые отблески в траве и тотчас сообразил, что это родичи тех пресмыкающихся уродцев. Дурные предчувствия еще сильнее охватили его – ведь до сих пор он ни разу не видел таких гадов. Ни сном ни духом не подозревал об их существовании. Откуда их столько взялось? Бартан шагнул в сторону, и его сапог опустился прямо на тварь, впечатав ее в дерн.

Сондевира шевельнулась в его руках, и издалека – с конца невидимого коридора в милю длиной – донеслась еле слышная копия того неестественного крика.

Еще дважды по пути к дому ему попадались безымянные существа, бегущие навстречу на многосуставчатых ножках, и оба раза он давил их всмятку под дикий вопль жены. Бартану было невдомек, что может связывать ее с этими уродцами и отчего она, находясь в обмороке, ощутимо вздрагивает, когда они погибают. Мучил его и другой вопрос: можно ли кричать, да еще так душераздирающе, сквозь плотно сжатые губы?

В сознании Бартана сгущалась угрюмая тьма, по спине растекался холод, наводя на мысль, что окружающий солнечный мир – не более чем обман, что он переступил границу постижимого. Он внес Сондевиру в спальню и осторожно положил на кровать. Лоб у нее был прохладный, лицо, как всегда, чуть розовое, и казалось, что она просто-напросто спит. Он тряс ее, настойчиво звал по имени – безрезультатно. Он стащил с нее накидку и уже снимал сандалии, когда заметил крапинку засохшей крови на правой голени. Она сразу исчезла под нажимом влажной ткани, даже следа не осталось на безупречно гладкой коже. Бартан перевел дух: значит, это все-таки не укус одного из тех мерзких крошечных каннибалов. Но тогда что же? Ведь с Сондевирой что-то случилось, и он, как ни старался, не мог избавиться от мысли, что тут замешаны эти маленькие пресмыкающиеся. Может быть, они источают какой-то сильный яд, и человеку достаточно одного прикосновения, чтобы потерять сознание?

Стоя у кровати и глядя на неподвижное тело жены, Бартан ощущал, как в его душу закрадывается тоска. «Артунл прав, – подумал он. – Я был предупрежден – и смолчал. Я привел их сюда, и каков итог? Двое покончили с собой, один исчез, а может, убит. Дети рождаются мертвыми. Взрослые – кто спятил, а кто близок к этому. У всех – дикие видения, кошмарные сны. Друг идет против друга, добряк превращается в злыдня. А теперь еще и это! У Сондевиры – неизвестная болезнь, и земля исторгает из себя страшных тварей».

Гигантским усилием воли он взял себя в руки и попробовал хоть чуть-чуть возродить дарованный ему природой оптимизм. Он, Бартан Драмме, отлично знает: призраков и демонов не существует. И если не бывает злых духов, разве может быть злым место? Допустим, с тех пор, как секта Исконного Первородства осела в Корзине Яиц, ее одолевают неудачи. Но неудачи всегда рано или поздно кончаются, и начинается полоса везения. Артунл поступает глупо: нельзя бросать дело после того, как отдал ему столько сил и времени. Надо вести хозяйство и ждать, когда все переменится к лучшему. В общем, Бартан знает свой долг: быть рядом с женой и делать все, что в его силах, ради ее выздоровления.

Он уже устроился на своей половине кровати и приготовился войти в роль ночной сиделки, но тут мысли его снова вернулись к жутким гадам, чье появление предшествовало таинственному несчастью с Сондевирой. Здесь, на Верхнем Мире, люди встретили много любопытных форм жизни, в том числе и в высшей степени неприятных на вид, – но таких гнусных, как эти, несомненно, должны были обнаружить давным-давно. Пожалуй, Бартан оказался слишком скор на расправу, не стоило идти на поводу у инстинкта. Если он увидит еще одного уродца, то уже не поддастся отвращению. Поймает страшилище и отнесет кому-нибудь, кто знает толк в местной живности.

Бартан приподнял безвольную голову Сондевиры, направил на нее поток своей жизненной силы и держал так, пока его не встревожило какое-то тихое царапанье. Он склонился набок и напряг слух. Звук был едва различим, но Бартан сумел определить, что он доносится из-за двери. Недоумевая, он встал и в несколько шагов пересек спальню и кухню. Полоска яркого света между дверью и полом нигде не прерывалась, но Скреблись по-прежнему. Он отворил дверь, и с притолоки, задев его по щеке, упал кто-то скорченный, извивающийся.

Бартан не удержался от возгласа, лицо его исказилось от ужаса и омерзения. Он резко отпрянул, а пресмыкающееся глухо стукнулось головой о пол. Мелькнуло светло-серое брюшко, затем тварь встала на ноги и двинулась в кухню, всем своим видом демонстрируя решимость и целеустремленность. Единственное толстое щупальце тянулось вперед, вопросительно обшаривая пространство. Напрасно Бартан зарекался рубить сплеча: подошва опустилась сама собой, и он ощутил, как расплющилось и лопнуло скользкое тельце, а между висками взорвался исполненный смертной муки вопль. Сондевира!

Бартан захлопнул дверь и подпер ее спиной. Его трясло от омерзения, а перед глазами стояли образы человеческих существ – жены фермера и играющих малышей. Их протянутые вперед руки плавно извивались, подражая бескостному щупальцу.