Текст книги "Фельдмаршал должен умереть"

– Что было, то было. В любой ситуации нужно заставлять своих солдат чувствовать себя солдатами. Тогда они начинают верить в тебя как в командира.

– Думаете, партизаны не решатся нападать на наш обозный лагерь?

– Если их цель – всласть пострелять, потеряв при этом половину своих людей – может быть, и рискнут. Но если у их командира осталась хоть капля благоразумия, они постараются дать нам бой утром, на дороге.

– Вы уже знаете, где именно?

– Только что мы с хозяином прошлись по карте. Он указал три наиболее удобных для засады участка. Один из них – в пяти километрах от деревни. Думаю, что там они нас и станут поджидать. Мы выедем на рассвете, люди еще полусонные, ритм и охрана колонны еще только налаживается… Самое время.

– И что вы намерены предпринять?

– Попытаюсь посоветоваться с партизанами.

– От вас ли я это слышу, князь? – беспардонно вклинился в их тактико-стратегический разговор барон фон Шмидт. – Партизаны – дерь-рьмо! Но если вы решили выступить против них, чтобы ликвидировать засаду, тогда я иду вместе с гладиаторами. Мне осточертела эта война, на которой я так ни разу и не ощутил себя воином. А я тоже солдат, а не окопное дерь-рьмо!

– Можете считать, что, приняв такое решение, вы действительно стали солдатом, – благодушно успокоил его Курбатов. – Вот только в бой вы сможете вступить лишь в самом крайнем случае. Приказ Скорцени: «Барона Шмидта сохранить и довезти».

– Вот как? Барон – величайшая ценность рейха, хранитель его секретов? – Умбарт попытался облачить свое любопытство в легкую иронию, тем не менее, перед полковником оно предстало элементарным непозволительным любопытством.

– Барон – личный друг Скорцени, только и всего. Он понадобится ему как инструктор по морским диверсиям.

– А, морские камикадзе… – разочарованно проворчал Умбарт. – Сколько их еще погибнет, а толку никакого, – сапоги штурмбаннфюрер снимал уже лежа в кровати. Сладостно вытянувшись, он вздохнул и молитвенно произнес: «Господи, сюда бы мою баронессу».

– Это что еще за баронесса? – приподнялся со своей лежанки, устроенной в промежутке между окнами, фон Шмидт. – Я вообще не могу спокойно говорить о каких бы то ни было женщинах. А если уж речь заходит о баронессах!..

– Прекраснейшая из германских итальянок и любимейшая из моих женщин. Не думайте дальше расспрашивать о ней. При одном упоминании имени этой женщины я становлюсь безумно ревнивым.

– Баронесса… черт возьми. Обожаю аристократок. Вообще-то, женщины – дерь… Пардон. Но аристократки. Меня вдохновляет уже сама их породистость.

– Так что вы намерены предпринять, князь? – отказался и дальше выслушивать его Умбарт.

– Партизаны наверняка пошлют сюда разведку. Попытаются нас прощупать. Было бы неплохо, если бы нашим дозорным удалось схватить хотя бы одного из них. В любом случае в час ночи двадцать моих легионеров и двадцать егерей совершат марш-бросок к скалам, у которых может оказаться засада. Устроим засаду засаде. Если же партизаны не явятся на свидание, мы своих парней подберем и забросим еще километров на десять, к месту второй возможной засады.

– Уверен, что ни один из германских полковников к такой изнурительной тактике прибегать не стал бы.

– Вы это уже продемонстрировали, штурмбаннфюрер.

– Но мы не можем вести войну так, как ведете ее вы, русские. Это же не война, а умственное истощение.

– Тогда почему удивляетесь, что проигрываете одно сражение за другим? Когда офицеры не желают истощаться умственно, их полки очень быстро истощаются физически. Закон войны.

– Я-то предполагал, что вы, белые русские, проигрываете её вместе с нами, – незло огрызнулся Умбарт.

– Выглядело бы это иначе, стал бы я упрекать вас. Неудачный выбор союзника в большинстве случаев оплачивается ценой жесточайших поражений и проигранными войнами. Однако прекратим разговоры, господа. Несколько часов сна.

Он взял свой матрас, пошел на кухню, расстелил его на полу и почти мгновенно уснул. Когда через несколько минут Умбарт услышал его негромкое похрапывание, он изумленно покрутил головой: даже после своего немыслимо трудного похода этот русский диверсант все еще обладал железными нервами. Таких штурмбаннфюрер уважал. Таким завидовал. Сейчас, лежа в доме почтового служащего в центре глухой итальянской деревушки, он с тоской в сердце думал о том, что война убийственно игнорирует его. Вся Вторая мировая прошла как бы мимо него, не подарив ему ни чинов, ни славы. А ведь он – профессиональный военный. Он готовился к войне. В отличие от многих других германцев, которых война насильственно втянула в свой водоворот, он внутренне готовился к ней, жил её ожиданием, рассчитывал на нее, как Герострат – на храм, который ещё только предстояло сжечь.

Многих других война просто, элементарно убивала. Умбарта она убивала своим безразличием к его солдатским амбициям, нежеланием подарить хоть какой-то шанс на славу.

Но сегодня он вдруг подумал, что не все ещё потеряно. Не зря же судьба свела его с людьми Скорцени, с Курбатовым. Что-то за этим кроется. «Так почему бы тебе не попытаться стать на стезю диверсионной элиты? Этот поход под командованием одного из самых талантливых диверсантов Европы, в составе группы, состоящей из многих элитно подготовленных диверсантов… Используй эту возможность, определись».

Он уже не представлял себя в мирной жизни. Конечно, вино, женщины, состояние… Но Умбарт предпочел бы получить все это вместе с генеральскими звездами, чинами и славой полководца. Он был одним из тех истинных бонапартистов, для которых война – нечто большее, нежели убийства и разрушения, большее, нежели перекраивание европейской карты и кроваво-пороховая политика сильных мира сего. Он обожествлял войну, как поклонники Заратустры обожествляют солнце, как оказавшийся на плотике посреди океана старый моряк обожествляет штормовой океан, презирая при этом свою собственную гибель.

«В генералы тебе уже не выйти. Маршальский жезл унесли с собой – кто в могилу, кто в ставку фюрера – другие. Но есть еще элита смертников-диверсантов. Есть Скорцени, Боргезе, Штубер, Курбатов… Присоединись к ним, рискни. В конце концов… ты ведь способен на риск. Покажи себя уже завтра. Попробуй вести себя в бою так же раскованно и рисково, как этот русский. Пусть в тебе взыграет кровь германизированного римлянина – кровь самой голубой и самой мужественной из всех пород человеческих…»

Часть вторая

Каждый бриллиант должен погубить

столько жизней, сколько в нем каратов.

Б. Сушинский

1

Родль выглянул в иллюминатор и мечтательно улыбнулся:

– Какое же оно в эти минуты красивое – море!

Поначалу Скорцени высокомерно проигнорировал восторг своего адъютанта, но тотчас же спохватился:

– Какое ещё море, Родль? Вы чем это восхищаетесь?

– Морем. Самым обычным морем, – пожал плечами гауптштурмфюрер. – Теперь мы по существу летим вдоль берега, даже приближаемся.

– Сидевший рядом с ним штурмбаннфюрер оттолкнул плечом адъютанта и тоже припал к иллюминатору.

– Но ведь мы должны лететь через Австрию! Откуда море, дьявол меня расстреляй?!

Родль очумело повертел головой, давая понять, что происходит нечто такое, что вышло из-под их контроля.

– Сейчас мы исправим ошибку штурмана, – прохрипел он и, расстегнув кобуру, метнулся к кабине пилота. Словно бы избегая неприятных объяснений, лётчик нацелил машину вниз и пошёл на разворот, так что Родль едва удержался на ногах.

«Предательство! – первое, что пришло на ум гауптштурмфюреру. – Нас предали и пытаются доставить в расположение англичан!».

Уже выхватив пистолет, он оглянулся на Скорцени. Тот отвернулся от иллюминатора и теперь сидел, скрестив руки на груди, в позе Наполеона, принявшего после битвы под Ватерлоо решение сдаться на милость своих лютых врагов.

«Что-то здесь не то, – загипнотизировало Родля спокойствие шефа. – К тому же, пристрелив пилота, ты всё равно погубишь и себя, и самолёт».

– А море действительно красивое, – на ухо ему прокричал Скорцени, когда адъютант – злой, взбудораженный – вернулся на своё место. – По-моему, мы где-то в районе Савоны или Империи.

– А там нас ждут англичане.

– Придется заставить вас изучать карту боевых действий, Родль. С фронтовой географией у вас всегда было плоховато.

– Но когда я требовал, чтобы вас доставили в Венгрию, вас доставляли в Венгрию, а не в Югославию, – огрызнулся адъютант, удивлённый тем, что Скорцени столь быстро смирился с изменением курса.

– А жаль. Если бы нас вовремя доставили в Югославию, война пошла бы по совершенно иному сценарию.

– Только уже без нас, – расплылся Родль в ухмылке городского юродивого. У него это всегда получалось.

Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что приземлились они на одном из полевых аэродромов германских люфтваффе, и это как-то сразу успокоило обоих пилигримов. Ещё больше они усмирили свой гнев, когда увидели, что к ним направляется офицер в форме СС.

– Каким образом мы здесь оказались? – резко спросил Скорцени вышедшего из самолета лётчика, прежде чем эсэсовец приблизился к ним.

– Прибыли туда, куда было приказано прибыть, – невозмутимо объяснил обер-лейтенант.

– Кем… приказано?

– Моим командиром.

– Но ведь мы должны были лететь…

– В Австрию, – согласился пилот. – Однако в последнюю минуту маршрут был изменён. Мне сообщили об этом по радио, и я был уверен, что вы в курсе событий. Поэтому в подробности не вникал.

– Тогда где мы приземлились?

– На полевом аэродроме «Зет-42».

– А более внятно нельзя?

Пилот пожал плечами с такой снисходительностью, будто ему приходится объясняться с несмышленым подростком.

– Неподалёку от итальянского городка Манжори. Вам показать на карте? – поинтересовался лётчик, поняв, что название абсолютно ни о чём штурмбаннфюреру с исполосованной шрамами щекой не говорит.

– Убирайтесь к дьяволу со своей картой. И так всё ясно.

– Мне приказано ждать вас на этом поле трое суток. Только трое.

– Ждать меня?! Это, конечно, трогательно, хотя я никого не просил о такой услуге.

– Мы, в авиации, привыкли лететь, куда нам приказывают, и не пытаемся знать то, чего знать нам не положено.

– Интересно, как это Герингу удалось добиться такого послушания? – не без ехидства спросил Скорцени, решив, что на досуге он еще разберётся с этим пилотом, как и с теми, кто решается отправлять его, первого диверсанта рейха, не туда, куда он велит, а куда им вздумается.

Оберштурмфюреру Теодориху было под тридцать. Молодцеватый вид, загорелое на южном солнце худощавое лицо… Представившись Скорцени как руководитель местного отделения СД, он тотчас же сообщил, что в их распоряжении – трофейный английский джип, будто специально созданный для езды по горному итальянскому бездорожью.

Скорцени и Родль изумлённо переглянулись, однако ни тот, ни другой не решились поинтересоваться у Теодориха, куда, собственно, им надлежит ехать по «горному итальянскому бездорожью», чтобы не выглядеть в глазах этого аэродромного щёголя законченными идиотами.

– Дождёмся более удобного случая, – в полголоса поддержал молчаливую решимость своего шефа Родль, прекрасно понимая, что тот, кто решился прямо в полёте изменить маршрут самого Скорцени, должен обладать очень важными полномочиями.

– Поэтому, на всякий случай, застегните кобуру, – посоветовал ему обер-диверсант рейха.

Джип оказался изрядно потрёпанным на фронтовых дорогах, но от этого доверие к нему лишь возрастало. И то, что за рулём восседал итальянец, тоже не очень смущало Скорцени. Усевшись рядом с ним, штурмбаннфюрер проследил, как в авангард их небольшой колонны выдвинулись два мотоциклетных экипажа по три солдата в каждом, а в арьергарде пристроился итальянский грузовичок с десятком германских автоматчиков.

– Всё, что смог наскрести, – извиняющимся тоном объяснил Теодорих. – И так пришлось основательно проредить аэродромную охрану.

– Наседают партизаны? – сочувственно поинтересовался Родль.

– До воздушных десантов союзнических войск пока не доходит.

– Просто в Лондоне ещё не знают, что такое настоящий воздушный десант. Готовят в основном кавалеристов и шотландских стрелков в юбках.

Теодорих сдержанно улыбнулся. Это была улыбка снисходительной вежливости.

– До виллы «Орнезия» около восьмидесяти километров, я посмотрел по карте, – оглянулся водитель на усевшегося на заднем сидении, рядом с Родлем, оберштурмфюрера. По говору его Скорцени сразу же определил, что родом этот германец из Южного Тироля. Только им, оказавшимся на территории Италии германцам по крови, еще и можно было доверять в итальянской армии. – Но если двинемся напрямик, через перевал – километров пятнадцать срежем.

– Зато угодим прямо в засаду, – напомнил Теодорих.

– Не исключаю, – усердно почесал затылок водитель. – В последнее время красные появились и в этих благоденствующих краях.

– Позвольте, насколько я понял, речь идет об «Орнезии»? – удивлённо уставился на своего патрона адъютант Родль. – Так ведь это же вилла, в которой…

– В которой, Родль, в которой… – поспешно прервал его Скорцени, не желая, чтобы здесь упоминалось имя владелицы виллы, очаровательной княгини из древнего германо-итальянского рода Марии-Виктории Сардони, известной им обоим еще по операции «Черный кардинал»[17]17
  С подробностями этой операции, а также с княгиней Марией-Викторией Сардони можно ознакомиться в романе «Черный легион». – Примеч. авт.


[Закрыть], связанной с подготовкой похищения папы римского Пия ХII. – Дьявол с ними, с партизанами, – обратился он к водителю. – Гоните через перевал. У нас слишком мало времени.

– Всего трое суток, – иронично уточнил Родль, явно не одобрявший подобного безумия обер-диверсанта рейха. Он прекрасно знал, какие романтические воспоминания связаны у Скорцени с представительницей «черной знати» Италии. Как помнил и то, что рядом с княгиней всегда находится «бедный, вечно молящийся монах Тото», её телохранитель и наставник, явный агент папы римского, по существу сумевший, с помощью самой княгини, убедить обер-диверсанта не торопиться с похищением понтифика.

– Кстати, мы так и не смогли дозвониться до виллы, чтобы предупредить хозяйку о вашем приезде, – вдруг всполошился оберштурмфюрер, обращаясь к несостоявшемуся разорителю Ватикана. – Говорят, красивейшая итальяночка.

– Не нервничайте, Теодорих, – осадил его Скорцени. – Княгиню успели предупредить ещё до моего отъезда из ставки Муссолини.

– Должны были бы предупредить, – охотно согласился оберштурмфюрер. – Не каждый день на эту виллу наведываются такие гости. Как, впрочем, и на подобные нашему полевые аэродромы.

Он говорил еще о чём-то, однако Скорцени к его словам уже не прислушивался. Ему вдруг вспомнился последний разговор с княгиней Сардони: «Если когда-нибудь, – молвила тогда Мария-Виктория, – вы почувствуете себя таким же бездомным дворнягой, какой чувствовала себя, оказавшись вне этой виллы, я; если по всей Европе будут расклеены листовки с призывами выдать скрывающегося от правосудия военного преступника штурмбаннфюрера СС Скорцени, – не ухмыляйтесь так скептически, я совершенно не исключаю подобного исхода вашей диверсионной карьеры, – взволнованно покачала головой княгиня, – вспомните о существовании где-то там, неподалеку от Генуи, виллы «Орнезия». Она может оказаться тем единственным местом на Земле, где на вас не будут распространяться никакие иные законы, кроме законов гостеприимства».

Теперь он уже не мог ручаться за точность каждого слова, но смысл прощального напутствия княгини был именно таким.

К счастью, до листовок по всей Европы дело пока что не дошло. Тем не менее, ему уже пришлось вспомнить о том, что где-то в Италии действительно существует вилла «Орнезия».

2

– К нам прибыл эсэсовец, – объявил охранник виллы Шеридан, бывший сержант морской пехоты. – Тот самый, со шрамами на лице.

– О ком это вы, бесстрашный наш? – беззаботно поинтересовалась княгиня.

Она собиралась перейти с яхты на лодку. Двадцати пяти-тридцати минут с вёслами в руках каждое утро было вполне достаточно, чтобы Мария-Виктория начинала ощущать себя физически возрождённой. Они заменяли все прочие тренировки, которые необходимы были ей и как агенту разведки, и просто как женщине, пытающейся поддерживать хоть какую-то спортивную форму. Все, кроме разве что стрельбы из пистолета и снайперской винтовки. Этим она развлекалась в своём подвале-тире каждую субботу. И для Шеридана не было тайной, что княгиня не только слыла хорошим стрелком, но и старалась относиться к оружию с той благоговейностью, которая обычно отличает всякого воина-профессионала от необученного рекрута.

– Он назвал себя Шрайдером.

– И вам почему-то не нравится его фамилия? – попыталась угадать княгиня Сардони.

– В общем-то, я совершенно безразличен к человеческим именам, как и к лицам. Но если вам угодно выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты, то я привык считать, что коль уж иностранный офицер называет себя вымышленным именем, его лучше сразу же пристрелить.

– Надеюсь, это касается только иностранных офицеров?

– В основном. Считаю, что пристрелить – куда проще, нежели потом долго выяснять, для чего ему понадобился псевдоним и кто он в действительности.

– Тогда в чём дело? Занять пистолет или предпочитаете пользоваться своим?

Морской Пехотинец всегда уважал княгиню Сардони за то, что она не прибегала к язвительности и насмешкам. И если сегодня её слегка повело, то для этого, очевидно, были какие-то основания. А следовательно, должно существовать и оправдание.

– Уверен, что этот самый исполосованный шрамами Шрайдер – не кто иной, как Отто Скорцени.

– Скорцени?! – дрогнувшим голосом спросила княгиня Сардони, она же агент контрразведки Ватикана «Валерия». – Вы уверены, что это именно он?

– Как бы мы в этом ни сомневались, штурмбаннфюрер Скорцени уже у ворот виллы. И с этим придётся смириться.

– Хватит паясничать, сержант! – вдруг сорвалось у княгини. Уж она-то прекрасно знала, что фамилия Шеридан, под которой сержант появился у неё на вилле, отцу этого американца тоже никогда не принадлежала, однако же до сих пор не пристрелила его.

– И всё же это Скорцени. Судя по всему, вместе со своим адъютантом Родлем, ну и десятком солдат охраны, естественно.

– То есть с гауптштурмфюрером Родлем, – почти машинально уточнила княгиня. – Но они не могли появиться здесь, это совершенно невероятно, – растерянно бормотала она, стоя на краешке палубы и держась рукой за уходящий к вершине мачты канат. – Мне, конечно, хотелось бы, чтобы обер-диверсант рейха навестил «Орнезию», но не таким вот подпольным образом. Что вы так смотрите на меня, Шеридан, или как вас там на самом деле?..

– Если вам угодно выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты, то я не стал бы придавать этому визиту слишком большого значения. Тем более, что, как мне кажется, настроен штурмбаннфюрер весьма миролюбиво.

– А вы подозревали, что он явился сюда, чтобы штурмовать нашу виллу?

– Главное, чтобы не пытался похитить вас, как в своё время Муссолини.

Ещё несколько секунд княгиня посматривала то на слегка покачивавшуюся на волнах шлюпку, то на Морского Пехотинца, затем решительно направилась к трапу, соединявшему яхту с берегом.

– Вы виделись с ним, так? Что вы ему сказали? Что он ответил? Чего вы молчите?

– Я не молчу, а выслушиваю вопросы. Что же касается штурмбаннфюрера, то я уже сказал ему, что в столь ранние часы княгиня Сардони гостей не принимает, и оставил дожидаться приглашения по ту сторону ворот.

Мария-Виктория посмотрела на него, как мать-настоятельница на последнего защитника осаждённого монастыря.

– Вы действительно решились на такое?

– Исходя из того, что вилла «Орнезия» является собственностью Ватикана и её неприкосновенность гарантируется святостью дипломатической неприкосновенности и нейтралитетом Святого Престола.

– Да вы – Талейран! Я вот почему-то очень часто забываю о дипломатическом иммунитете «Орнезии». Напоминайте, сержант морской пехоты, напоминайте!

– Тогда что же нам делать со Скорцени?

– Вечный вопрос человечества: что делать с Тимуром, Македонским, Наполеоном?..

– Ну этот парень, допустим, на подобные сравнения не тянет, – ревниво урезонил её Морской Пехотинец.

– И всё же вы безумец, сержант! Оставить его по ту сторону ворот! Вы хоть понимаете, что через десять минут Скорцени снесёт их?

– Не решится, поскольку знает, что вилла находится под патронатом Святого Престола.

– В том-то и дело, что Скорцени снесёт их вместе с виллой и Святым Престолом.

– Уж не прикажете ли благодарить этого эсэсовца за то, что он всё еще настроен добродушно и милостиво? – внутренне вскипел Шеридан.

– Добродушие Скорцени как раз и является первым признаком того, что он снесёт их, сержант. Если только в гости к нам действительно явился сам Скорцени, а не какой-то в пьяной драке исполосованный шрамами чиновник гестапо.

– Если вам угодно будет выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты…

– Чем меньше будете налегать на то, что вы – бывший сержант морской пехоты, мистер Шеридан, – нравоучительно перебила его Мария-Виктория, – тем больше Скорцени будет подозревать вас в том, что на самом деле вы были лейтенантом разведки Военно-морских сил США. И не думаю, чтобы он слишком уж ошибался.

Шеридан как-то затравленно взглянул на Марию-Викторию. Он не желал портить отношения с хозяйкой виллы, но в то же время помнил, что до сих пор на «Орнезии» не принято было выяснять, кто есть кто. Особенно если речь шла о прошлом кого-либо из её обитателей. Здесь каждый оставался тем, кем прибился к «спасительным вратам» виллы, кем назвался, какую роль избрал для себя.

Что касается лично его, то до сих пор он оставался Морским Пехотинцем, волею судеб заброшенным на север Италии, списанным по состоянию здоровья сержантом морской пехоты. И до сих пор это устраивало решительно всех.

– Смею утверждать, что налегал не на чин сержанта, а на собственное мнение.

– Выскажите его Скорцени. Больше всего на свете он любит выслушивать собственные мнения американизированных потомков итальянских эмигрантов, дослужившихся до чина сержанта морской пехоты США. – В ответ Шеридан лишь беспомощно развёл руками: сегодня он попросту не узнавал княгиню Сардони. – Немедленно откройте ворота и проведите штурмбаннфюрера в мой кабинет. Надеюсь, к тому времени я хоть в какой-то степени приведу себя в порядок.

Княгиня произнесла это, уже стоя у бокового входа в особняк. Но когда Шеридан, лишь для видимости ускорив шаг, направился в обход здания, чтобы распорядиться в отношении гостей, не удержалась и пошла вслед за ним. Даже после того, как ворота были открыты и машины въехали на территорию виллы, Скорцени продолжал оставаться у ворот, словно сомневался, что его уже готовы принять.

– Первая попытка взять вашу цитадель штурмом увенчалась неудачей, – признал штурмбаннфюрер, когда княгиня приблизилась к нему. Вцепившись в поперечину металлических ворот, Мария-Виктория повисла на ней и, слегка раскачиваясь, молча смотрела на диверсионного пилигрима.

– Это потому, что вы так до конца и не определились, кого хотите брать штурмом: виллу или её хозяйку, – поучительно изрекла княгиня.

– Справедливое замечание. Хотите спросить, каким ветром меня занесло сюда?

– Не хочу, – кротко заверила его Мария-Виктория. В её фигуре, в манере поведения просматривалось что-то мальчишеское, и Скорцени не хотелось разрушать это наваждение. – Вас, конечно же, занесло сюда ветрами войны, как и каждого из нас. Но кто бы мог предположить, что поход в лес, к «расстрельному» оврагу закончится встречей здесь, на этой прекрасной вилле?

– Однако признайтесь: ступая по лесной тропе в ожидании расстрела, вы только о том и думали, что пройдёт немного времени, и мы вновь встретимся, только уже в раю, – сдержанно предположил оберштурмбаннфюрер. – Так вот, ваши фантазии сбылись.

– Пока что вы всего лишь у райских врат.

– Но кто привратник! Признайтесь, что это вы сделали всё возможное, чтобы мой самолёт приземлился на Лигурийском побережье Италии, а не в пригороде Берлина.

– Но мы не станем обвинять любовницу дуче Кларету Петаччи в том, что она слишком перестаралась, истолковывая мои пожелания в буквальном смысле, – подсказала княгиня ответ на мучавший обер-диверсанта рейха вопрос.

– Не станем. Причём исключительно из уважения к дуче.

– И всё же я не верила, что такое возможно, – мечтательно покачала головой княгиня. – Существуют чудеса, которые в принципе не должны происходить, даже на войне.

– …Разве что они навеяны вашими робкими пожеланиями, княгиня Сардони.